Текст книги "Ящер [Anonimus Rex]"

Но под записной книжкой лежит расчетная – Первого национального банка, и, похоже, доктор Надель последнее время клал на свой счет некие суммы. А именно, 28 декабря, через три дня после того, как Раймонд Макбрайд был обнаружен мертвым в своем кабинете, а потом время от времени в течение всего последнего года, причем суммы вкладов соответствуют числам в записной книжке. Так, 6800 обозначает шесть тысяч восемьсот долларов, положенных на этот счет в декабре, три тысячи двести поступили через несколько месяцев. Остается лишь разобраться с буквами ДРЭВ. Я не вижу ни одного взноса, сделанного непосредственно после смерти Эрни, – ближайший поступил через тридцать один день после того, как до меня дошло страшное известие. Впрочем, не сомневаюсь, что при более тщательном изучении я смогу уловить закономерность.

Но я не сомневаюсь и в том, что здесь чертовски неподходящее место для более тщательных изысканий. Я распихиваю по карманам свои находки, запираю шкафы, выхожу в коридор, поднимаюсь по лестнице, выхожу в вестибюль и успеваю скользнуть в нишу как раз в тот момент, когда измотанный Вэлли входит в морг, чтобы объяснить мистеру Литтлу, что его дорогая Мертл в течение последних десяти часов восстала с одра, каким-то образом вырвавшись из объятий смерти, и была такова.

10

Неожиданное и внезапное отсутствие базилика вот уже более трех часов заставляет мое тело обходиться без травы, и несмотря на редкие приступы вызванной воздержанием боли, я с удовольствием замечаю, как сама собой исчезает паутина, окутавшая уголки моего сознания. У меня нет особого желания сохранять подобную трезвость в мыслях дольше, чем необходимо, но пока она есть, почему бы не воспользоваться, предавшись серьезным размышлениям?

Нет сомнения, что Джудит, Раймонд, Сара Арчер и существо из переулка заслуживают самого пристального внимания, но если я хочу докопаться до сути дела, следует начинать с начала, хотя бы для того, чтобы оправдать расходы. А значит – с «Эволюция-клуба».

Управляющий ночным клубом Донован Берк встречался с членом Нью-Йоркского Совета и типичной американской девчонкой Джейси Холден, которая бесследно пропала на битком набитой платформе подземки, заставив обезумевшего любовника искать ее по всему северо-востоку Соединенных Штатов. Это факт. Затем Донован Берк покидает Нью-Йорк ради простых, спокойных, провинциальных ценностей Лос-Анджелеса, где открывает ночной клуб, сгоревший дотла, несмотря на команду опытных пожарных и восемь тысяч галлонов воды. Тоже факт. Во время этого пожара Донован Берк рискует жизнью, оставаясь в клубе до тех пор, пока языки пламени не добираются до его тела. Еще один факт. А теперь догадка: Донован Берк, сломленный сердечной драмой, не испытывал особенной привязанности к этому миру.

Возвратимся к разговору с Джудит Макбрайд и ее оценке отношений Донована и Джейси. «Донован и Джейси очень любили друг друга, – сказала она мне вчера, – но трудно представить себе, насколько может изменить отношения неспособность к деторождению». Возможно, Донован просто решил бросить все это дело. Возможно, в самоубийственном отчаянии он сам устроил поджог. Возможно, хватило с него и переодеваний, и лжи, и мучительного сознания, что никогда ему не быть с любимой. Два разных мира и вся прочая ерунда.

И здесь мне весьма кстати оказывается вышеупомянутое просветление головы. Джудит Макбрайд говорила, что доктором, пользовавшим Донована и Джейси, врачом, посулившим Доновану разрушить систему, так хорошо работающую на нас уже триста миллионов лет, генетиком, чьи эксперименты когда-нибудь могут сделать возможной помесь Раптора и Колеофизиса, был не кто иной, как доктор Эмиль Валлардо.

Доктор Эмиль Валлардо.

Д-р Э.В.

ДРЭВ.

И потому через час, после ужасающей пробки на Парк-авеню, по сравнению с которой часы пик в Лос-Анджелесе – это безбрежные просторы Монтаны, я оказываюсь в личном кабинете доктора Эмиля Валлардо в ожидании прибытия хозяина. Даже если моя любительская расшифровка слова «ДРЭВ» в записках Наделя неверна, все равно, лучше начинать отсюда. Валлардо – «доктор крути-верти», как его называли на собраниях Совета по причине слухов, будто он использует центрифуги в своих генетических экспериментах, – может, и не знает ничего по интересующему меня делу, но Эрни всегда учил, что случайных совпадений не бывает. Если имя попадается более одного раза, это имя следует проверить.

Доктор Валлардо в данный момент отсутствует, сообщила мне секретарша, но он может вернуться в любую минуту. После промывки ее мозгов всей элегантностью и просушки их всей искренностью вашего покорного слуги секретарша оказалась достаточно любезной, чтобы предложить мне кресло в кабинете доктора, и хотя я сильно подозреваю, что Валлардо не одобрил бы ее решения, самому мне гораздо больше нравится погрузить свой зад в мягкую кожу, нежели оставить его потеть на жестком виниле скамьи в приемной. По крайней мере, я могу убить время, изучая многочисленные дипломы и сертификаты, развешанные на обитых деревянными панелями стенах. К сожалению, мне это не дает ничего, кроме чувства собственной интеллектуальной неполноценности.

Дипломная работа в Корнелле. Солидно. Я знавал одного Стегозавра, который учился в Корнелле, а теперь зарабатывает себе на жизнь, возясь с машинами. Ладно, он их проектирует, но все же… Медицинская степень по акушерству в Университете Джона Хопкинса. Еще солидней. О, в придачу докторская по генетике в Колумбийском. Видать, проблема в том, что у парня слишком много слов после собственного имени – Эмиль Валлардо, доктор медицины, доктор философии, акушер-гинеколог. Звучит и вполовину не так славно, как Винсент Рубио, частный детектив. Моя-то добавка куда круче, по крайней мере для телевизионного сериала.

– Я так редко принимаю посетителей, – доносится у меня из-за спины голос, окрашенный, без сомнения, легким акцентом, хотя я и не могу сказать, каким именно. Эдакое европейское попурри. – Удел ученого – одиночество: не правда ли?

– Полностью с вами согласен, – откликаюсь я. Доктор Валлардо, большая жирная скотина с большой жирной улыбкой, пожимает протянутую руку и ну качать ее, точно домкратом. Левая рука у него явно послабее: она исступленно дрожит, возможно, вследствие частичного паралича.

– Рад вас видеть, – говорит он. Может, какие-то голландские интонации? Его запах, смесь анисовой настойки, пестицидов и чистящих паст, ничего не сообщает о происхождении хозяина. – Желаете кофе? Содовой? Минеральной? Да, да?

Я отказываюсь от напитков, хотя в горле у меня слегка пересохло.

– Я частный детектив из Лос-Анджелеса, – сообщаю я, и он тут же кивает, так что плечи его вздымаются горными пиками. – У меня к вам несколько вопросов, это не займет много времени.

– Да, да, Барбара сказала. Я буду счастлив помочь вам с… формальными вопросами, как всегда. – Улыбка его все шире, и – боже милосердный – я начинаю верить, что она вполне искренняя. – С чего начнем?

– Ваша работа здесь… просто восхитительна. Возможно, стоит начать с ваших экспериментов?

– Моих экспериментов? – повторяет он, подразумевая: каких из миллионов?

– Да. Ваших экспериментов, – изо всех сил нажимаю я на последнее слово.

– Ах да. Моих экспериментов. Да, да.

Обожаю такие общие, неопределенные беседы. Тренируют мозги куда лучше, чем простой, конкретный разговор. Доктор Валлардо морщит нос – возможно, принюхиваясь к моему запаху старых кубинских сигар – и шлепается в кресло за своим столом.

– Не стоит выбирать выражения. Здесь вы можете говорить без обиняков, мистер…

– Рубио. Винсент Рубио.

– Повторяю, мистер Рубио, в этом кабинете можно ничего не скрывать. Он звуконепроницаем. Да, да. Мы могли бы говорить в открытую даже в вестибюле. Весь мой обслуживающий персонал принадлежит… к нашему роду, и хотя в моей акушерской практике случаются человеческие пациенты, в основном это тоже дины.

– Ваша секретарша в приемной…

– Барбара.

– Орнитомим?

Он аплодирует, и щеки его покрываются рябью истинного удовольствия:

– Да! Да! Замечательно! Как вы догадались?

– Отчасти запах, отчасти интуиция. Постоянная практика, только этим и занимаюсь.

– Ага! Очень мило. Очень мило. Позвольте и мне попробовать… – Глаза его оценивающе блуждают по моей оболочке, и если он скажет сейчас, что я Компи, убью на месте. – Вы не Зауропод, это очевидно. Возможно… Чилантазавр?

Он мне льстит, давая в то же время понять, что я не самое выдающееся существо, которое ему доводилось видеть. Чилантазавры были гигантами из гигантов – огромные утесы с явным недостатком мозгового вещества, одни из немногих динозавров, переживших Великие Ливни, но вымерших прежде наступления эры Человека. Последний Чилантазавр канул в небытие около двух миллионов лет назад. Его звали Уолтер; по крайней мере, эта английская транскрипция ближе всего к сочетанию воплей и рева, под которым он был известен в те далекие дни. Останки Уолтера, сберегаемые на протяжении всех этих эр умелыми динами-архивариусами, были выставлены в вестибюле штаб-квартиры Всемирного Совета в Гренландии. Я там был всего два года назад, и могу вам доложить, что этому Уолтеру очень повезло не дожить до современности. Ему бы понадобилась чертова уйма времени приспособиться к ней – чего бы стоило только умять его бока.

Наконец доктор Валлардо совершенно справедливо предполагает, что я Раптор. Затем, вернувшись к цели моего визита, он говорит:

– Итак, вы хотите узнать о моих экспериментах. Вы ведь не член Совета, не так ли?

– Я был им.

– Вот как? – Теперь в его голосе слышится недоверие с оттенком неприязни.

– С ударением на прошедшем времени. Уверяю вас, к делу это никакого отношения не имеет. До них не дойдет ни слова из нашей беседы.

– Понятно, – кивает доктор Валлардо, и я впервые замечаю трещинку в этой приветливой оболочке. Она тут же затягивается, и опять сплошные улыбки и хихиканье. – Тогда никаких проблем. Всегда рад помочь. Да, да.

Я встаю и опираюсь на спинку своего стула. Пора осмотреть лабораторию.

– Вы не возражаете?

Доктор Валлардо не ожидал такого быстрого перехода. Взволнованный, он с натугой вылезает из кресла. Трицератопы и так не самые быстрые из динов, но доктор Валлардо движется куда более вяло, чем предначертано природой.

– Какие-то проблемы? – спрашиваю.

– Никаких проблем, – откликается Валлардо; его грузное тело будто разрывается между дверью и переговорным устройством. – Я не готов покинуть кабинет, вот и все.

– Не готовы?

– У меня есть… люди. Дины. Они всюду ходят за мной.

О нет.

– Вы хотите сказать, что вас постоянно кто-то преследует? – Меньше всего мне хотелось бы заполучить в качестве свидетеля очередного параноидального шизофреника – лучше не спрашивайте, каково было в предыдущий раз.

Валлардо хихикает и трясет головой:

– Мне самому нужно, чтобы они меня сопровождали. Они мои телохранители, за неимением более подходящего слова.

С каких пор доктору требуются телохранители?

– С каких пор доктору требуются телохранители?

– С тех пор, как в Совет поступил первый донос о моих генетических исследованиях. – В каждом слове его чувствуется, мягко говоря, осуждение. – Некоторые члены сообщества динов были недовольны моими результатами.

Быстро, будто бы и не вполне того желая, доктор Валлардо отгибает воротник, обнажив едва заживший длинный широкий шрам – для тех, кто разбирается в этих делах, явный след когтя.

– Это последняя атака, – объясняет он. – Самка Раптора, даже замахнувшись для смертельного удара, визжала, что я грешник. Грешник, так она называла меня. В наши-то дни. Да…

Разглашать любую собранную Советом информацию, прежде чем принято официальное решение и о нем извещен объект расследования, категорически запрещено, и хотя до меня доходили слухи, будто у кого-то в Нью-Йоркском Совете оказался слишком длинный язык, я не представлял себе, что дело зашло так далеко. Я снова заверяю претендента на Нобелевскую премию по генетике, что информация, им предоставленная, никоим образом не дойдет до Совета. По той причине, что я скорее проведу остаток дней отшельником, нежели снова займу место среди этих лицемеров, – но этого я ему не говорю.

Валлардо оповещает через переговорное устройство секретаршу в приемной, и к нам присоединяются два Бронтозавра в человечьем обличье, представленные мне как Фрэнк и Питер. Облачения их подогнаны так, что они смотрятся близнецами, и, насколько можно судить по их одинаково чудовищным размерам, они и вправду вполне могут оказаться одного помета. Эволюционный процесс, съеживший остатки нашего брата динозавра до неких приемлемых размеров – некоторых даже до излишне приемлемых, – в меньшей степени повлиял на Бронтозавров, отчего они теперь приобрели статус крупнейших на земле динов. Неудивительно, что многие из них играют в Национальной футбольной лиге.

Наш квартет в сборе, и мы отправляемся в лабораторию.

Помещение, отведенное доктору Валлардо в Медицинском центре Кука, кажется небольшим, но это ловкий оптический обман. На первый взгляд, это обычная частная клиника, состоящая из приемной, нескольких комнат для осмотра и кабинета. Но за раздвижной дверью позади стойки Барбары, если пройти по вызывающему приступ клаустрофобии коридору с рядом металлических дверей, запертых на кодовые замки, обнаруживается исследовательский центр, по сравнению с которым все, что я видел в «Звездных войнах», выглядит устаревшим хламом.

Я не скрываю благоговейного трепета, и доктора Валлардо это не удивляет.

– Да, да, вижу, вам нравится, – говорит он.

Возбуждаясь сам от моего предвкушения, он хватает меня под руку и тянет к самой сердцевине процесса. Совершенно безучастные Фрэнк и Питер не отстают ни на шаг.

Помимо гудения, жужжания, свиста, помимо кручений, вращений, извержений, помимо колб, мензурок, пробирок, больше всего меня поражают сотрудники. Дюжины ученых, больше сотни, рядами согнувшиеся, словно соломинки для коктейля, над микроскопами, чашками Петри, образцами спермы. Короче говоря, работа просто кипит. Как у Мэнни, только техника куда круче, и кондиционеры работают вовсю.

– Это моя лаборатория, – с воодушевлением провозглашает доктор Валлардо, наслаждаясь возможностью продемонстрировать свое рабочее место. А я, в свою очередь, с готовностью восхищусь любым офисом, который в шестнадцать тысяч раз больше моего. Где он деньги берет содержать такую громадину?

– Просто замечательно, – говорю я.

Он ведет меня вдоль шеренги исследователей в белых халатах, суетящихся, будто лабораторные крысы, вокруг своих хитрых штуковин. Они лишь на миг отрываются от своих экспериментов, чтобы поприветствовать шефа, и тут же, будто подгоняемые невидимым кнутом, возвращаются к работе. Мы подходим к молодому человеку в очках, чье облачение с прической «утиный хвостик» кажется забавной попыткой вызвать ностальгию по временам Джеймса Дина и раннего Брандо. Должно быть, модель Фанджутсу, вроде того подобия Джейн Мэнсфилд, что они выпустили несколько лет назад. Нынче в моде облачения в стиле ретро; я и сам подумывал, не добавить ли волос на груди – аксессуар 513, стиль «Коннери № 2» – и золотых цепей в придачу. Вполне подошло бы к моим усам, по поводу которых, должен заметить, я за весь день не услышал ни одного отрицательного отзыва.

Мы представлены друг другу по всей форме, и пару минут я заверяю доктора Гордона – молодого ученого, – что от меня в Совет не просочится ни капли информации. Последнее время здесь явно пребывают в некотором беспокойстве.

– Доктор Гордон работает над перемещением белка вторичных рецепторов, – объясняет доктор Валлардо научной тарабарщиной, от которой мои мозги скручиваются, словно старое посудное полотенце. – Он ищет способ использования цитозина от одной цепи ДНК и…

– Тпру, тпру, док, подождите. – Я здесь не больше минуты, а голова уже кругом идет.

– Я что, слишком быстро? – спрашивает доктор.

– Можно сказать и так. – На самом деле я просто ни слова не понимаю. – Можете вы объяснить по-простому?

– Разве вы не читали моих публикаций?

– Стыдно признаться, не довелось. Знаю лишь в общих чертах, чем вы тут занимаетесь, не более того.

Доктор Валлардо задумывается, густые брови шевелятся так, словно на лбу у него примостились две гусеницы.

– Пойдемте, пойдемте. – Он явно принял какое-то решение, и мы покидаем молодого ученого, который только рад вернуться к работе.

Валлардо проводит меня через всю лабораторию и вниз по лестнице, говоря при этом:

– Обо мне… как бы это выразиться… ходят самые вздорные слухи. – Он отпирает очередную раздвижную дверь. – Все эти годы затворничества, да, да.

– В данном случае речь не о том, – возражаю я, хотя частично и о том. – Я в основном просматривал обзоры ваших исследований.

– Да, да. Это, наверное, более подходящий вариант.

Мы входим в коридор, весь, от пола до потолка, заполненный рядами флюоресцирующих трубок, пульсирующих бледно-фиолетовым сиянием. Доктор Валлардо ступает в середину прохода, вскидывает руки и делает пируэт, словно балерина. Ему вторят Фрэнк и Питер, и при виде этих бегемотов, танцующих «Щелкунчик», я чуть не впадаю в истерику.

– Слабое ультрафиолетовое излучение, – объясняет доктор Валлардо, предлагая мне последовать его примеру. – Убивает поверхностные бактерии. Мы пробовали облучать сильнее, но это плохо сказывается на здоровье, да, да.

Как утешительно. Я неохотно поднимаю руки и присоединяюсь к пляске Валлардо, Фрэнка и Питера.

Вволю покружившись, мы выходим с другой стороны коридора продезинфицированные и готовые ко всему, что воспоследует.

– Сейчас я закрою за нами дверь, и свет погаснет, – сообщает доктор Валлардо лично мне – я так понимаю, что Фрэнк и Питер все это уже слышали. – Мы окажемся в полной темноте, но не беспокойтесь, это нормально, да. Откроется другая дверь, и я проведу вас туда. Она тоже закроется, и некоторое время будет довольно темно, да. Так что оставайтесь совершенно неподвижны, чтобы ни во что не врезаться. Освещение минимально, на то есть свои причины.

– Готов, – киваю я.

С электрическим щелчком гаснут огни. Я слышу шуршание еще одной раздвижной двери, и чувствую сильную руку на своем локте. Меня ведут вперед, и я ощущаю дуновение, когда за нами скользит, закрываясь, дверь. Мы ждем.

– Вы правы, док. Я ни черта не вижу. – Из Медицинского центра Кука мы вышли в калькуттскую темницу.

– Подождите, – успокаивает меня доктор Валлардо. – Скоро вы все увидите, да, да.

Но пока ничего. Ничего. Ничего. О… похоже… какое-то грейпфрутовое сияние, колеблющееся между желтым и розовым, на уровне пояса, но далеко… а вот еще одно, больше похожее на свежевыжатый апельсиновый сок… и еще, и еще. И вот уже мерцают сотни маленьких светящихся ящичков, впечатлив мои зрительные нервы до такой степени, что я наконец перестаю сомневаться, где нахожусь: в инкубационной камере.

– Огни, которые вы видите – меняющиеся цвета, тона, оттенки, – все это побочные продукты химических и тепловых факторов каждого отдельного инкубатора. – Доктор Валлардо ведет меня по комнате, похваляясь своими творениями. – Голубые, к примеру, яйца оплодотворены последними. Мы не собираемся доводить их до желтого или оранжевого свечения еще три недели. Затем, удостоверившись, разумеется, что оплодотворение прошло успешно, мы сможем увеличить температуру, да…

Пока доктор Валлардо разливается соловьем, я пытаюсь обнаружить признаки мистификации, выискивая леску на спине летающего чародея. Вопреки прочитанному о докторе Валлардо и его работе, первое впечатление склоняет меня к недоверию. Легко допускать все это, сидя на собрании Совета в подвале на другом конце страны, – хорошо, есть в Нью-Йорке врач, который утверждает, будто может соединять гены динов различных видов, производя смешанное потомство, и что нам следует предпринять, если это дойдет до Лос-Анджелеса? Тогда речь шла о политическом решении, основанном исключительно на выборе оптимальных действий по защите общественных интересов в подобной, чисто гипотетической ситуации, но теперь, в этой камере, я чувствую все куда острее, и от возможных последствий мои собственные репродуктивные органы сжимаются в комок.

В каждом инкубаторе находится яйцо, и все они разные, их размеры варьируют от бейсбольного мяча до баскетбольного, но при этом, вне всяких сомнений, они остаются яйцами динозавров. Сложные наборы зажимов и резиновых подкладок хаотично обволакивают каждое яйцо в его колыбели, поднимают его, переворачивают и осторожно возвращают на место. Маленький монитор, прикрепленный к верхушке каждого инкубатора, считывает то, что я принимаю за всевозможные показатели состояния организма, хотя и трудно представить, чтобы у только что оплодотворенного яйца можно было замерить слишком много показателей.

Все это напоминает совершенно нелепую киношку, которая шла несколько лет назад и имела невероятный коммерческий успех; люди ходили смотреть ее, дабы подкрепить наихудшие свои опасения относительно нашего рода, а мы, дины, – дабы подкрепить наихудшие наши опасения относительно того, что мы действительно вызываем наихудшие опасения у людей, а потому нас следует стереть с лица земли в ту минуту, как мы решим заявить о своем присутствии; в общем, неудивительно, что фильм этот собрал кучу денег. Основная идея фильма, насколько я помню, заключалась в том, что человечий ученый использует ископаемую ДНК – ха! – чтобы воссоздать целую артель динозавров и держать нас в плену на острове где-то в южной части Тихого океана якобы для устройства увеселительного парка, да только мы умудряемся освободиться и убиваем всех людей подряд, не задумываясь, зачем нам это надо или каковы они на вкус.

Одним словом, полная чепуха, особенно то, как изобразили нас, бедных Рапторов. Мы можем быть опасными, да, но мы не убиваем без разбора, и я никогда не слышал, чтобы кто-то из нас убил человека без веских на то оснований. Впрочем, вытащить нас из пробирки и запереть в клетках, будто диких зверей, это ли не веское основание?

Я понимаю, что все это не более чем развлечение, целлулоидные фантазии для безмозглого человечьего быдла, которое даже в самых жутких кошмарах не может себе вообразить встречу с настоящим живым динозавром, не говоря уж о том, чтобы этот динозавр вел уголовное расследование, проявлял пленку, подавал напитки в «Дин-о-Мэт» или стоял во главе ведущей в мире фармацевтической компании, хотя от этого легче не становится.

Но если что-то произвело на меня впечатление в этом фильме и вспомнилось сейчас, так это немыслимые финансовые затраты на выделение ДНК и получение всего генетического кода для инкубации одного-единственного яйца. Поскольку у парня из фильма было до хрена деловых связей, а у доктора Валлардо все устроено значительно круче, я снова поражаюсь, откуда он берет деньги на свои исследования. И на этот раз спрашиваю его.

– В основном конфиденциальные жертвователи, – объясняет доктор. – Конечно же, я не могу использовать больничные фонды, поскольку многие из попечителей принадлежат к человечьему племени, да, но у меня есть друзья в правлении, благодаря которым никто не мешает нашей работе.

– Конфиденциальные жертвователи, как, например?…

– Если я скажу, они потеряют свою конфиденциальность, да, – грозит мне пальцем доктор Валлардо.

– Может быть, я сам догадаюсь?

– Очередное озарение?

– Догадка, основанная на фактах.

Он пожимает плечами и отворачивается, чтобы осмотреть яйцо.

– Я же не могу запретить вам гадать, правда?

Не может.

– Был жертвователем Донован Берк?

– Кто?

– Донован – Берк, – повторяю я чуть ли не по слогам.

Он опять пожимает плечами:

– Это имя мне незнакомо. Жертвуют многие, обычно небольшие суммы. Всех не упомнишь.

– Около двух лет назад он был еще и вашим пациентом. Раптор-самец.

Доктор Валлардо устраивает целый спектакль, будто бы пытаясь вспомнить: закатывает глаза, трет подбородок, но меня не проведешь.

– Нет, – качает он головой. – Пациента с таким именем я не припоминаю.

– Его невестой была Джейси Холден, Колеофизис.

Он опять качает головой, и я опять не верю ему.

– Вы говорите, они проходили обследование?

– Я этого не говорил, но все именно так.

– Да, да… Никаких воспоминаний. Так много лиц.

– Что ж, возможно, они не были крупными жертвователями.

– Возможно.

– А как насчет доктора Наделя?

– Кевин Надель?

Ура, победа – доктор хоть в чем-то признался.

– Да, окружной коронер. Он принадлежал к жертвователям?

– Не думаю.

– Но вы его знаете.

– Мы вместе учились медицине, да. Старый друг. Но он работает на правительство – какие уж там деньги.

– Так, может, вы подбрасывали ему наличных?

– Я друзьям взаймы не даю.

– А если не взаймы?

– Вы пытаетесь меня в чем-то уличить? – спрашивает он, и я предпочитаю спустить дело на тормозах, не дожидаясь, пока два Бронта запихнут меня в стеклянный ящик и вышвырнут вон.

– Давайте продолжим. – Занимайте места – основное представление начинается. – Был ли жертвователем Раймонд Макбрайд?

К счастью, доктор Валлардо уже положил на место яйцо размером с шар для боулинга, а иначе конкретно этот эксперимент закончился бы, разбившись вдребезги. Доктор подзывает телохранителей, усердно изучающих яйца поменьше:

– Фрэнк, Питер, не могли бы вы подождать за дверью?

Парочка Бронтозавров подчиняется. Доктор Валлардо ждет, пока за ними не закроется дверь, и только затем поворачивается ко мне, изо всех сил стараясь удержать доброжелательную мину.

– Вы говорили с ним? – Через всю комнату я слышу, как он скрежещет зубами. – То есть прежде чем он скончался?

Я рассчитываю на какую-то реакцию, но нет, ничего особенного. Что ж, поднажмем так, чтобы брызги полетели.

– Я разговаривал с его женой, – заявляю я со всей возможной многозначительностью. – У нас была долгая беседа. Она многое мне поведала.

Он на удочку не поддается.

– Мистер Макбрайд, да упокоится душа его, был среди жертвователей, да. И, в общем, этого не скрывал. Он полностью поддерживал мою работу, да, да.

– Полностью… Так речь идет о тысячах? Сотнях тысяч? Миллионах?

– Боюсь, что этого я вам сообщить не смогу.

– Даже если я очень попрошу?

– Даже если очень.

Столкновение лоб в лоб. Не отступать. Кто кого пересилит? Я предпочитаю сражаться именно так. Битва взглядов – кто первый моргнет, тот проиграл.

Проклятье. Так нечестно – у меня врожденная сухость в глазах. Ладно, по крайней мере, я убедился, что Макбрайд был среди жертвователей, хотя точных сумм и не выяснил.

– Зачем понадобилось Раймонду Макбрайду финансировать опыты ученого, чья работа ему до лампочки? Они с миссис Макбрайд оба Карнотавры. Им ваше лечение ни к чему.

– Как я могу прочитать мысли покойного? – удивляется доктор. – Возможно, он хотел помочь сообществу динозавров в целом, да, да.

– Не думаете ли вы, что Раймонда Макбрайда убил некто, не одобрявший финансирование ваших проектов?

– Понятия не имею, почему был убит мистер Макбрайд. Если бы я знал, немедленно отправился бы в полицию, да.

– Но вы допускаете, что мистера Макбрайда убили из-за того, что он впутался в ваши дела? – За неимением дневной работы, последнее время я слишком часто по ночам смотрел телевизионные инсценировки судебных разбирательств, так что теперь изо рта у меня лезет вся эта прокурорская муть.

Глубокий вздох – последнее время мои свидетели издают их все чаще и чаще, – и он произносит:

– Все возможно, мистер Рубио. Абсолютно все. – С губ Валлардо не сползает ужасно раздражающая меня улыбка. Это не более чем деталь облачения, не удивлюсь, если окажется, что доктор воспользовался аксессуаром производства «Нанджутсу корпорэйшн» № 418, «Постоянное Оживление». В голове у этого доктора будто высокая и толстая стена, и, похоже, гиблое дело пытаться ее раскурочить. Но возможно – не более чем возможно, – я смогу обогнуть эту стену.

Я, словно от нечего делать, небрежно обхожу комнату, будто бы невзначай бросая взгляд на инкубаторы. Все в порядке, возвещаю я этой прогулкой, все расслабились. Углубившись в недра лаборатории, я обнаруживаю секцию яиц, развившихся явно более прочих. Это выпускной класс инкубационной камеры доктора Валлардо, ребята, подруливающие к школе на крутых машинах под восторженными взглядами девчонок. Излучатели заливают скорлупу темно-красным, почти коричневым сиянием. В наборах акварельных красок этот цвет назвали бы «умброй жженой».

– А это что? – спрашиваю я, показывая на продолговатое яйцо. – Оно больше остальных.

Лучась отеческой гордостью, доктор Валлардо натягивает пару резиновых перчаток и осторожно поглаживает хрупкую оболочку.

– Это Филипп, – сообщает он нежным воркующим голосом. – Филипп зашел дальше всех остальных наших питомцев.

– Но он даже не проклюнулся.

– Конечно нет, – отвечает доктор, продолжая поглаживать скорлупу. – Мы еще ни разу не достигали этой стадии.

– Но я слышал…

– …всякие глупости, – заканчивает за меня доктор Валлардо. – До вас, должно быть, дошли сведения, будто из моих яиц уже кто-то вылупился, да? Увы, рано еще говорить о такой удаче. Но слухи опережают действительность.

Вот именно. На Совете об этом сообщили как о свершившемся факте: доктор Эмиль Валлардо создал живого смешанного детеныша, хотя из неведомых составных. Обычно у меня не было оснований сомневаться в истинности полученной на Совете информации, но если у доктора Валлардо действительно вылупился смешанный дин, какой же смысл ему скрывать успешное завершение многолетнего труда?

– И сколько времени пройдет, прежде чем Филипп вылезет из яйца? – интересуюсь я.

– Если он вылезет вообще, то борьба начнется не ранее, чем через три недели или около того. Он почти полностью сформировался, но должен еще набраться силенок, да. – Затем, включив дополнительный свет, обычную двадцатипятиваттную лампочку, вставленную в стенку инкубатора, он спрашивает: – Хотите посмотреть на него?

Чего не сделаешь ради науки.

– Будьте любезны.

Доктор Валлардо осторожно перемещает хрупкое яйцо поближе к лампе – левая рука его по-прежнему дрожит, – обращаясь с ним, будто ребенок, которому мама разрешила подержать свою любимую фарфоровую куклу.

Скорлупа тоньше, чем я думал, и когда она оказывается против света, появляется смутный силуэт, беззаботно плавающий в центре яйца в окружении известково-молочной плазмы.

– Если вы приглядитесь, – показывает доктор на тупой и более округлый конец яйца, – то заметите зубчатую оборку вокруг головы Филиппа, да.

– Будто у Трицератопа.

– Да, да, Филипп – дитя отца Трицератопа и матери Диплодока.

Отец Трицератоп – так может, это его ребенок? Врачу, помоги себе сам, так, что ли? И я спрашиваю:

– Вы женаты?

– Знаю, о чем вы думаете, мистер Рубио, и отвечаю: нет, это не мое яйцо. Филипп будет моим племянником, да, да.