Текст книги "Дитрих Бонхёффер. Праведник мира против Третьего Рейха"

Глава 10
Церковь и еврейский вопрос

Вопрос сегодня заключается отнюдь не в том, могут ли немецкие члены нашей общины и далее терпеть церковное общение с евреями. Обязанность христианской проповеди – сказать: вот Церковь, где еврей и немец оба предстоят Слову Божьему, и этим доказывается, осталась ли Церковь Церковью или же перестала ею быть.

Дитрих Бонхёффер

Кто сжигает книги, будет сжигать и людей.

Генрих Гейне

В первые же месяцы своего правления скорость и размах перемен, осуществляемых нацистами в германском обществе, нарастали по экспоненте. Под лозунгом Gleichschaltung («синхронизация») страна полностью переводилась на национал-социалистические рельсы. Никто и вообразить себе не мог, сколь быстро и сколь радикально все изменится.

Бонхёфферы всегда принадлежали к числу наиболее осведомленных людей, и сейчас, когда тень Третьего рейха стремительно накрывала Германию, большую часть информации они получали от супруга Кристель, Ханса фон Донаньи, юриста Верховного суда. От него они узнали, что 7 апреля вступит в силу некий особенно встревоживший их указ – «Арийский параграф». Этот параграф послужит основой для целого ряда законов, которые в совокупности цинично именовались «Восстановлением гражданской службы». Отныне все правительственные чиновники набирались исключительно из «арийцев», потомки евреев теряли работу. Если бы этот закон приняла немецкая Церковь, тесно спаянная с государством, это повлекло бы запрет на служение для священников еврейского происхождения – к их числу принадлежал и друг Бонхёффера Франц Хильдебрандт. Многие были растеряны и не знали, как реагировать. Бонхёффер понимал, что кто-то должен вникнуть в эту ситуацию, и взял эту задачу на себя – итогом стало написанное в марте 1933 года эссе «Церковь и еврейский вопрос».

«Церковь и еврейский вопрос»

Группа священников собиралась обсудить положение в стране в доме Герхарда Якоби, пастора мемориальной церкви кайзера Вильгельма. Бонхёффер планировал выступить перед ними со своим эссе в начале апреля.

Немецкая Церковь пребывала в смятении. Часть ее руководства предпочитала союз с нацистами, поскольку те решительно выступали против коммунистов и «безбожников». Эта партия выступала за согласие с расовыми законами и за подчинение фюреру. Им казалось, что, обручив Церковь с государством, они поспособствуют возрождению и Церкви, и былой славы Германии – такой, какой она была до Версальского договора, до хаоса и унижений последних пятнадцати лет. Моральное вырождение Веймарской республики было слишком очевидным. Разве Гитлер не сулил вернуть народу моральный порядок? Пусть пасторы и не во всем были с ним заодно, однако им казалось, что, когда престиж Церкви будет восстановлен, они смогут повлиять на фюрера и подтолкнуть его в желательном направлении.

Имелась в Церкви и группа, всеми силами поддерживавшая восхождение Гитлера к власти, – эта группа с легкостью выбросила за борт двухтысячелетнюю традицию христианства. Эти люди выступали за единую и сильную германскую Церковь, «христианство» им требовалось мужественное и мускулистое, дабы поразить безбожные орды большевизма. Эта группировка дерзновенно именовала себя Deutsche Christen («Немецкие христиане»), а свою разновидность веры – «позитивным христианством». «Немецкие христиане» весьма агрессивно набрасывались на тех, кто не был с ними согласен, усугубляя смятение и разделение в Церкви.

Но самым печальным аспектом общего упадка Церкви стала готовность вождей немецкого протестантизма поразмыслить над возможностью принятия Арийского параграфа. Они рассуждали так: пусть христиане еврейского происхождения создадут себе отдельную Церковь – с какой стати они претендуют быть частью строго «немецкой» Церкви? В 1930-е годы расовая идеология еще не казалась столь чудовищной, как ныне, и нет оснований осуждать всех, кто поначалу сочувствовал этим идеям, как заклятых антисемитов.

Мысль о «разделенных, но равных нациях» господствовала на американском Юге, и Бонхёффер воочию мог наблюдать действие этой системы. Он знал, что подобные идеи коренятся в предрассудках относительно идентичности человека и устройства общества. В Европе, как и во всем мире, еще действовали строгие табу на смешение этносов и рас. Так что хотя Бонхёффер видел в этой идеологии врага христианской веры, вместе с тем он понимал, насколько популярно такое мировоззрение. Какой-нибудь немецкий богослов или священник, вовсе не питавший зла против евреев, вполне мог уверить себя в приемлемости Арийского параграфа. Некоторые и впрямь считали, что этнический еврей, принявший христианство, должен стать частью общины, состоящей из таких же обращенных евреев. Точно так же многие вполне чистосердечные белые американцы всего несколько десятилетий тому назад относились к христианам иного оттенка кожи. Бонхёффер понимал бессмысленность возмущенного протеста – не стоило клеймить таких людей как расистов, нужно было опровергать их заблуждения логически.

В отличие от большинства немцев, Бонхёффер был знаком с другими церквами, помимо Немецкой лютеранской церкви. Он наблюдал в Риме сослужение католиков многих национальностей и рас, в США он сам принимал участие в богослужении афроамериканских христиан в Гарлеме, через посредство экуменического движения он соприкасался с другими христианами Европы. Сейчас перед Бонхёффером стоял неотложный вопрос: как Церковь должна отнестись к законам о евреях? Но за этим вопросом открывался другой, над которым он думал постоянно: Что есть Церковь?

«Впервые в истории, – так начал он свое эссе, – евреи переводятся под действие особых государственных законов лишь на основании расовой принадлежности и без учета религиозных убеждений. Эта ситуация ставит перед богословами две новые проблемы, каждую из которых нужно рассматривать в отдельности»²⁰⁴.

Бонхёффер рассмотрел взаимоотношения Церкви и государства и задал общую почву для разговора даже с наиболее скептически настроенными читателями, процитировав слова из Послания к Римлянам: «Нет власти не от Бога; существующие же власти от Бога установлены» (13:1). Иными словами, мирскую власть устанавливает Бог для поддержания порядка. Церковь не противостоит правительству поскольку оно – правительство, поскольку оно обуздывает, пусть и суровыми мерами, силы зла. В первых строках своего эссе Бонхёффер подчеркивает и даже преувеличивает принцип подчиненности Церкви государству: «Без сомнения, Реформатская церковь не имеет права выступать против правительства в том, что касается его сугубо политических функций». Бонхёффер знал своих читателей и хотел сразу же показать, что разделяет их взгляды на природу государства. Он также понимал, что высказывается внутри определенной традиции, которая восходит к Лютеру, а Лютер в своих рассуждениях о роли государства чересчур большую роль отводил верховной власти – например, хвалил ее за разгром крестьянского восстания. Тут приходилось ступать с большой осторожностью.

От этого начального утверждения Бонхёффер переходит к словам о том, что Церковь, тем не менее, играет в государстве жизненно важную роль. Какую именно? Церковь должна «постоянно вопрошать правительство, законны ли его действия именно как правительства, то есть ведут ли они к установлению закона и порядка, а не к распространению беспорядка и беззакония». Иными словами, Церковь помогает государству оставаться государством.

Если власть не поддерживает закон и порядок, как велит ей Писание, тогда Церковь обязана обратить внимание правительства на его упущения, и если, напротив, в государстве «избыточно укрепляются закон и порядок», то и на это Церковь должна обратить внимание властей, ибо «избыточное укрепление закона и порядка» могут привести к тому, что «правительство сделается настолько всевластным, что лишит христианскую веру и христианскую проповедь… их прав». Подобная ситуация виделась Бонхёфферу «чудовищным гротеском». «Церковь, – писал он, – должна отвергнуть повсеместное проникновение государственного порядка именно потому, что ей лучше ведома природа государства и подобающие ему ограничения. Государство, препятствующее христианской проповеди, уничтожает само себя».

Бонхёффер перечисляет «три аспекта поведения Церкви по отношению к государству». Во-первых, как уже было сказано, Церковь должна вопрошать власти о сути и законности их действий, то есть способствовать тому, чтобы государство было таким, как установлено Богом. Второй аспект – и тут Бонхёффер решается на дерзновенный вызов – «помогать жертвам государственного насилия». Он утверждал, что Церковь «несет безусловную ответственность перед всеми жертвами государственных распоряжений». И, завершая эту фразу, он сделал еще более дерзновенный шаг – даже прыжок – вынудив часть священников покинуть собрание: он сказал, что Церковь «несет безусловную ответственность перед всеми жертвами государственных распоряжений, даже если они не принадлежат к христианской общине». Все понимали, что речь идет о евреях, в том числе и о тех, кто не принял крещения. В подтверждение своей мысли Бонхёффер процитировал Послание к Галатам: «Будем делать добро всем» (6:10).

Без обиняков вменить Церкви ответственность за всех евреев было радикальным, даже революционным утверждением. Но Бонхёффер и этим не удовлетворился. Он заговорил о третьем виде отношений между Церковью и государством: «Не только перевязывать раны попавшим под колесо, но и вставить палку в это колесо». Буквальный перевод не вполне адекватно передает мысль: Бонхёффер имел в виду палку, которую вставляют между спиц велосипедного, например, колеса, и таким образом останавливают движение. То есть и помощи пострадавшим от государственных злодеяний порой недостаточно, и в какой-то момент Церковь должна открыто выступить против властей и воспрепятствовать их дурным решениям. Этот путь, по словам Бонхёффера, возможен лишь в том случае, когда государство угрожает самому существованию Церкви, когда оно перестает быть той властью, что от Бога. И добавил: подобная угроза возникает, если государство настаивает на «исключении крещеных евреев из наших христианских общин или препятствует нашей миссии к евреям».

Тогда Церковь входит в «status confessionis, а власть таким образом уничтожает самое себя». Латинская фраза «состояние исповедания» принадлежит Лютеру, а ко времени Бонхёффера она приобрела конкретное значение «кризиса, когда подвергается угрозе возможность исповедовать Евангелие». Само по себе словосочетание «исповедовать Евангелие» попросту означало нести Благую весть об Иисусе Христе[29]29
  Термин «Исповедующая» или «Исповедническая» Церковь отсылал к понятию «status confessioni»: люди, считавшие, что с принятием Арийского параграфа немецкая Церковь перестала быть Церковью Иисуса Христа, решили выйти из нее и создавать Церковь заново. Новую Церковь назвали Исповеднической потому, что она провозглашала («исповедовала») Евангелие Иисуса Христа.


[Закрыть].

От этой мысли Бонхёффер перешел к следующей: «Государство, в котором Церковь запугана и поддалась террору, лишается самого верного своего слуги». По мнению Бонхёффера, «исповедовать Христа» следует не только перед язычниками, но и перед евреями. Жизненно важной функцией Церкви он провозглашал усердие открыть еврейского Мессию тем евреям, кто еще не признал Его. Если Церковь согласится с гитлеровскими указами, эта миссия сделается неисполнимой. И отсюда драматический, для кого-то даже шокирующий вывод: Церковь должна не только допустить к себе евреев, нет, она должна быть тем местом, где немец и еврей стоят заодно.

«Вопрос сегодня заключается отнюдь не в том, – заявил он, – могут ли немецкие члены нашей общины и далее терпеть церковное общение с евреями. Обязанность христианской проповеди – сказать: вот Церковь, где еврей и немец оба предстоят Слову Божьему, и этим доказывается, осталась ли Церковь Церковью или же перестала ею быть».

Можно было бы к месту процитировать знаменитый стих из Послания к Галатам: «Нет уже Иудея, ни язычника; нет раба, ни свободного; нет мужеского пола, ни женского: ибо все вы одно во Христе Иисусе» (3:28), но Бонхёффер выбрал в заключение слова из комментария Лютера к Псалму 110: «Нет иного правила или проверки для того, кто считается членом народа Божьего или Церкви Христовой, кроме следующего: есть малый отряд тех, кто принимает слово Божье, учит ему в чистоте и исповедует его против преследователей и за то принимает страдание».

Весной 1933 года Бонхёффер объявил долгом Церкви заступиться за евреев. Это могло показаться чересчур радикальным даже осуждавшим Гитлера Союзникам, тем более что пройдет еще несколько лет, прежде чем на евреев обрушатся все ужасы нового режима. Три пункта выводов Бонхёффера – обязанность Церкви ставить под вопрос правомочность государственных актов, обязанность помогать жертвам этих актов и обязанность в случае необходимости противостоять государству – в ту пору мало для кого были приемлемы, но сам он не видел иного пути и в итоге принял и исполнил все три обязанности.

* * *

Приход нацистов к власти и их попытка сделать Церковь своим союзником и оружием привели к хаосу внутри Церкви, к раздору и политическим интригам множества образовавшихся внутри Церкви фракций. Бонхёффер пытался возвысить свой голос над этой какофонией, обсудить ситуацию спокойно и логически. Он понимал: если этим вопросам не уделить должного внимания, их сведут к «политическим» или «прагматическим» проблемам, начнется отход от истинного Евангелия к поклонению идолу, созданному по образу человеческому, вместо истинного Бога, того «вечного другого», о котором говорил и писал Барт.

Подобно тому как в «Юнионе» многие христиане из лучших побуждений отворачивались от такого Бога, так и благонамеренные немецкие христиане, опять-таки желая не зла, но только добра, забывали Бога. Им казалось, имеет смысл слегка прогнуться, немного отступиться от прежнего богословия, и в конечном счете все обернется к лучшему. Многие даже искренне верили, что при Гитлере возможности евангелизации возрастут. Но Бонхёффер с самого начала понимал, что Церковь, отступившаяся от евреев, перестанет быть Церковью Иисуса Христа, и евангелизировать народ и приводить людей в Церковь, которая уже не Церковь Христова, было бы глупостью и ересью. Написав работу «Церковь и еврейский вопрос», Бонхёффер ясно высказался по этому поводу и готов был безоглядно следовать намеченным путем – но это будет долгий и по большей части одинокий путь.

Бойкот 1 апреля

Через неделю после того, как рейхстаг передал ему все полномочия, Гитлер призвал к повсеместному бойкоту еврейских магазинов. Целью бойкота было предостеречь международную прессу, которую, по словам наци, контролировали евреи, от публикации «лживых обвинений» в адрес нацистского режима. У гитлеровцев любое проявление агрессии всегда подавалось как самозащита от акций, враждебных им или немецкому народу.

В тот же день Геббельс, выступая перед многотысячным собранием в Берлине, метал громы и молнии против «еврейской пропаганды о зверствах», а по всей стране отряды SA запугивали покупателей и не впускали их в принадлежавшие евреям магазины – витрины этих магазинов марали черной или желтой краской, звездой Давида и надписью Jude («еврей»). Штурмовики также раздавали прохожим памфлеты и выставляли плакаты с лозунгом «Deutsche wehrt Euch! Kauft Nicht bei Juden!» («Немцы, обороняйтесь! Не покупайте у евреев!»). Часть надписей была сделана по-английски: «Немцы, обороняйтесь от еврейской пропаганды о зверствах – делайте покупки только в немецких магазинах». Кабинеты еврейских врачей и юристов также подвергались нападениям.

Зять Бонхёффера Герхард Ляйбхольц был юристом и, как многие другие немецкие евреи, он был крещен. Опасаясь развития ситуации, Карл и Паула Бонхёффер поехали на выходные в Гёттинген, чтобы поддержать Сабину и Герхарда, а остальные члены семьи связывались с ними по телефону. В апреле «пылкая надежда, что Гитлер столь опрометчивыми решениями быстро подорвет свою власть, поколебалась, – вспоминает Сабина. – Национал-социализм с молниеносной быстротой утверждался в стране»²⁰⁵.

В день бойкота бабушка Дитриха отправилась за покупками. Девяностолетняя патрицианка никому бы не позволила указывать ей, в каком магазине отовариваться. Когда штурмовики попытались помешать ей войти в намеченный магазин, она уведомила их, что покупать будет там, где захочет. В тот же день она прорвалась и в знаменитый Kaufhaus des Westens, крупнейший в мире универмаг, не удостоив вниманием смехотворные кривлянья коричневорубашечников перед входом. История о том, как Жюли Бонхёффер прошла мимо нацистских горилл, вписана в анналы семейства Бонхёффер – бабушка была для всех них воплощением ценностей, в соответствии с которыми они строили свою жизнь.

Визит Леманнов

В те бурные апрельские дни произошли еще два важных для Бонхёффера события: конференция «немецких христиан» в Берлине и визит Леманнов.

Конференция «немецких христиан» являла собой тревожное зрелище в глазах каждого, кого пугали намерения Гитлера переустроить уклад жизни в Германии. Границы между государством и Церковью активно и агрессивно стирались. Это еще можно было допустить, когда страной правил император-христианин, но не теперь, когда к власти пришел враждебный христианству фюрер. Большинство немцев, однако, видело в Гитлере «своего» и с готовностью принимало его планы реорганизации общества и Церкви.

Герман Геринг под рукоплескания собравшихся произнес свою речь, подавая грядущие изменения как в чистом виде «административные». Он напомнил собравшимся о принципе фюрерства и призвал их верить в руководство вождя во всех сферах жизни, включая Церковь. В качестве одной из административных мер Гитлер, по словам Геринга, предлагал ввести должность епископа рейха, чтобы под его властью объединились все разрозненные элементы германской Церкви. Выбор Гитлера пал на некоего Людвига Мюллера, человека грубого и необразованного, бывшего капеллана флота.

«Немецкие христиане» желали объединения Церкви на принципах нацизма и боролись за это. Существует же Англиканская, то бишь Английская церковь – почему бы Германии не иметь такую же на строго «германском» основании?

Пол и Марион Леманны добрались до Германии в конце марта. Целью их поездки был Бонн, где читал лекции Карл Барт, а затем они приехали в Берлин к своему старому другу. Дитрих, как всегда гостеприимный, водил своих друзей по «Юниону» повсюду, показал им церковь в Веддинге, где он вел класс подготовки к конфирмации, гулял с ними по Унтер-ден-Линден, пригласил в оперу на «Электру» Рихарда Штрауса[30]30
  Штраус оказался промеж двух огней: нацисты пытались подкупить его, предоставив официальный пост по линии искусства, и он принял его, как сам позднее объяснял, ради того, чтобы иметь возможность защищать свою невестку-еврейку. Однако Штраус дружил с немецким писателем еврейского происхождения Стефаном Цвейгом и вынужден был уйти в отставку, когда отказался убрать имя Цвейга с сочиненного им либретто.


[Закрыть].

За время пребывания в Берлине Леманны стали свидетелями и бойкота первого апреля, и печального зрелища конференции «немецких христиан». В это же время в Берлине появился человек, который сыграет весьма существенную роль в жизни Бонхёффера, хотя их личное знакомство состоится полгода спустя: Джордж Белл, епископ Чичестерский, приехал на экуменическую встречу, совпавшую по времени с конференцией немецких христиан. Заодно епископу представилась незапланированная, но весьма ценная возможность своими глазами понаблюдать за уродством Немецкого христианского движения, и в будущем он станет одним из самых упорных и последовательных противников этого движения.

Леманны много времени проводили с Бонхёфферами на Вангенхаймштрассе и дивились жизни этой семьи. На их взгляд, то был особый мир вне современности, культурный оплот против надвигавшегося безумия. Леманны заметили, что время от времени Клаус Бонхёффер встает и на цыпочках подходит к двери гостиной, проверяя, не подслушивают ли слуги.

1933 год еще только начинался, а уже непонятно стало, кому можно доверять, Бонхёфферы же позволяли себе откровенно антинацистские высказывания. Клаус и Дитрих тоже надеялись, что гитлеровцы долго не продержатся, но они уже причиняли серьезный ущерб стране и народу, и все члены семьи собирались оказывать им сопротивление, по крайней мере в том, что касалось обращения с евреями.

Эти разговоры были первыми предвестниками уже формировавшегося сопротивления нацизму, и даже на столь ранней стадии дело не сводилось к разговорам. В апреле Пол и Дитрих вместе составили письмо в Нью-Йорк раввину Стивену Вайзу. Проповедь этого раввина Бонхёффер слушал в синагоге на Пасху двумя годами ранее. Вайз состоял почетным председателем Американского еврейского комитета и тоже решительно высказывался против нацизма. Он был вхож к президенту Франклину Рузвельту, и Бонхёффер с Леманном надеялись, что через посредство раввина они смогут предупредить Рузвельта о назревающей ситуации. Эдикт, принятый после поджога Рейхстага, превращал и такое письмо в государственную измену. Дитрих понимал, что рискует за это угодить в концентрационный лагерь, тем не менее он составил это письмо, подписался и отправил его.

Пол и Марион отметили, что их друг сильно изменился за прошедшие два года. В Нью-Йорке он казался гораздо более веселым и беззаботным, теперь стал угрюмее, и это в подобных обстоятельствах неудивительно, однако изменилось и нечто другое: отношение Бонхёффера к Богу. Он стал гораздо серьезнее относиться к вере.