Текст книги "Дитрих Бонхёффер. Праведник мира против Третьего Рейха"

Сабина и Герхард

Через десять дней после бойкота еврейских магазинов Бонхёффера попросили в очередной раз выступить с проповедью – на похоронах. 11 апреля умер отец Герхарда Ляйбхольца. Для Дитриха это была трудная задача, и впоследствии он признавался, что не успел как следует все обдумать. Старый Ляйбхольц был евреем и, в отличие от сына, он не был крещен. Бонхёффер привык всесторонне обдумывать любой вопрос и порой заходил в этом чересчур далеко. Так и сейчас он постарался понять, как будет выглядеть, если человек, только что резко выступивший против нацистов по еврейскому вопросу, прочтет проповедь на похоронах некрещеного еврея. Не покажется ли этот поступок провокацией? Не лишит ли его возможности продолжать свою деятельность внутри Церкви? Не нарушит ли диалог с теми церковными деятелями, кто и так уже считал его позицию радикальной?

Он не знал, как лучше поступить, и в любом случае вынужден был проконсультироваться со своим суперинтендентом. Понимая, какой шум вызовет проповедь лютеранского священника на еврейских похоронах, суперинтендент наложил категорический запрет на эту идею, и Дитрих вынужден был отклонить приглашение. Вскоре он об этом очень пожалел.

Сабина поддерживала тесный контакт с родными; ее муж был известным преподавателем права в Гёттингене, и оставалось недолго ждать до того, как нарастающий антисемитизм обрушился и на них. Студенты – приверженцы национал-социалистической партии организовали бойкот его семинара. Сабина вспоминала:

Я часто ходила на лекции мужа. В тот день, когда был объявлен бойкот, пошла в университет специально, чтобы быть с ним и посмотреть, что скажут студенты. У дверей стояло несколько студентов в форме SA, расставили ноги и перегородили дорогу, как эти штурмовики всегда делали, никому не позволяли войти: «Ляйбхольц не будет читать лекции, он еврей. Занятия отменяются». Студенты покорно разошлись по домам. На доске вывесили соответствующее объявление²⁰⁶.

Вскоре Сабина и Герхард не могли уже пройтись по Гёттингену без того, чтобы не вдохнуть отравленный воздух. Узнав их, прохожие переходили на другую сторону улицы, избегая компрометирующей встречи. «В Гёттингене, – вспоминала Сабина, – многие оказались готовы сотрудничать с режимом. Не слишком успешные преподаватели увидели шанс продвинуться». Были и другие – немногие – кто не боялся выразить сострадание и ужас от происходящего. Богослов Вальтер Браун встретил Ляйбхольцев на улице и разразился негодующей тирадой против Гитлера. Когда Герхарда уволили, другой профессор подошел к нему и со слезами на глазах сказал: «Вы мой коллега, мне стыдно теперь называться немцем». Группа студентов из его семинара обратилась в министерство с прошением, чтобы профессору Ляйбхольцу сохранили учебные часы.

Остались без работы и родственники Герхарда, один его одноклассник-еврей покончил с собой. Каждый день приходили все новые страшные известия такого рода. В День Реформации, через несколько месяцев после того, как он уклонился от проповеди на похоронах старого Ляйбхольца, Бонхёффер писал сестре и зятю в Гёттинген:

Меня поныне терзает мысль, что я не выполнил вашу вполне естественную просьбу. Откровенно говоря, я даже понять не могу, что заставило меня поступить таким образом. Чего я мог до такой степени испугаться? Вам обоим это, конечно же, показалось бессмысленным и недостойным, хотя вы ничего мне и не сказали. Но меня это мучает, потому что подобные вещи ничем и никогда невозможно искупить, я могу лишь просить у вас прощения за допущенную слабость. Теперь я со всей отчетливостью понимаю, что должен был поступить иначе²⁰⁷.

* * *

Весь 1933 год нацисты продолжали кампанию по вытеснению евреев из государственных и окологосударственных учреждений. Сочинялись все новые законы в духе начатой 7 апреля «Реформы гражданской службы». 22 апреля евреев отстранили от работы в патентном праве, а еврейским врачам запретили работать в тех больницах, где действовали государственные страховки. Пострадали и дети: 25 апреля были опубликованы правила, ограничивавшие процент еврейских школьников в государственных гимназиях. 6 мая антиеврейские законы были распространены на университетских профессоров, преподавателей и нотариусов. В июне из больниц, где принимали по государственным страховкам, изгнали еврейских стоматологов и зубных техников. К осени эти законы охватили и жен неарийцев. 29 сентября евреи были отлучены от культуры и развлечений, от мира кино, театра, литературы и искусства. В октябре все газеты перешли под контроль нацистов – в результате и профессия журналиста или корреспондента оказалась закрыта для евреев.

Агрессивные нападки «немецких христиан» уже в апреле сотрясли Церковь и побудили многих священников и богословов к ответным действиям. Реагировали по-разному. Георг Шульц из Братства Зюдов опубликовал манифест. Генрих Фогель выступил с «Восемью тезисами евангелической доктрины». Несколько пасторов из Вестфалии составили декларацию, в которой, подобно Бонхёфферу, отвергали как ересь саму идею отлучения крещеных евреев от немецких церквей. Зародилось реформатское движение, отражавшее ряд богословских воззрений – все они противостояли «немецким христианам», но в прочем у них было мало общего.

Герхард Якоби, который позднее встанет спина к спине с Бонхёффером в церковной борьбе, начал встречаться с другими пасторами в кафе «am Knie» в Шарлоттенбурге. В оппозиции сталкивалось столько противоречивых богословских и политических идей, что участникам сопротивления никак не удавалось выработать единый и последовательный план действий. Но они делали, что могли.

«Кто сжигает книги…»

В мае 1933 года безумие надвигалось семимильными шагами. Вовсю обсуждалась программа Gleichschaltung – эта концепция, сформулированная Герингом месяцем раньше на конференции «немецких христиан» в Берлине, подразумевала, что все немцы должны «синхронизироваться» с нацистским мировоззрением. «Синхронизация» охватывала и мир книг, и мир идей.

Карл Бонхёффер мог непосредственно наблюдать за тем, как нацисты оказывают давление на университеты. Он со стыдом вспоминал выступление нацистского министра по делам культуры в Берлинском университете: хотя манеры этого чиновника показались ему откровенно оскорбительными, ни сам Карл Бонхёффер, ни его коллеги не нашли в себе мужества подняться в знак протеста и выйти из аудитории.

В клинике появились молодые, неизвестно где учившиеся интерны – представители партии – и предложили заведующим немедленно избавиться от врачей еврейского происхождения. Некоторые заведующие сразу же согласились, те же, кто пытался возразить, что вопросы принятия на работу и увольнения остаются в ведении министерства, а не партии, подвергались запугиванию. Декан медицинского факультета предложил всем своим подчиненным скопом вступить в партию. Его верноподданническая идея сорвалась из-за личного отказа ряда профессоров принимать в ней участие. И министерство поначалу не спешило увольнять врачей-евреев, но во многих клиниках за врачами уже шпионили, выведывая их отношение к партии²⁰⁸.

Карл Бонхёффер продержался на кафедре еще пять лет, с трудом отбиваясь от требований повесить в кабинете портрет Гитлера.

Антисемитизм уже несколько десятилетий проявлялся у немецких студентов, но теперь он обрел формальное и официальное выражение. На весну Ассоциация немецких студентов запланировала «Акцию борьбы с антинемецким духом», назначив ее на 10 мая[31]31
  Неизвестно в точности, была ли сознательно выбрана дата окончания Франко-прусской войны (1871), но, поскольку в тот день Франция капитулировала перед Германией и с этого началось возвышение Германской империи, совпадение кажется не случайным.


[Закрыть]. В 23:00 во всех университетских городах Германии начали собираться тысячи студентов. От Гейдельберга до Тюбингена, от Фрайбурга до Гёттингена, где жили Ляйбхольцы, молодежь маршировала с факелами и превращалась в безумствующих фанатиков под речи нацистских ораторов о славных деяниях, которые предстоит сотворить отважным немецким юношам и девушкам. К полуночи демонстрация вылилась в широкомасштабную «чистку» (Saüberung): на площадях разожгли гигантские костры, и студенты сотнями сваливали в огонь книги.

Так Германия очищалась от пагубных «антинемецких» текстов Хелен Келлер, Джека Лондона и Герберта Уэллса. Разумеется, в этот же костер полетели книги Ремарка и таких знаменитостей, как Альберт Эйнштейн и Томас Манн. В 1821 году в пьесе немецкого поэта Генриха Гейне прозвучало страшное пророчество: «Кто сжигает книги, будет сжигать и людей» («Dort, wo man Bücher verbrennt, verbrennt man am Ende auch Menschen»). Гейне был немецким евреем, принявшим христианство, и ныне его слова начали осуществляться. В ту ночь его книги оказались в числе брошенных в жадно трещавшее пламя. Зигмунд Фрейд, чьи книги тоже сжигали в ту ночь, произнес схожие слова: «Только наши книги? В прежние времена сожгли бы и нас самих».

В Берлине факельное шествие отправилось от площади Гегеля за Берлинским университетом, прошло через территорию самого университета и двинулось на восток по Унтер-ден-Линден. Позади в грузовике везли «антинемецкую литературу». На площади Оперы громоздилась огромная куча дров для большого костра. Ораторствуя перед тридцатью тысячами молодых людей, кровожадный гомункул Йозеф Геббельс вопил в темноту:

Мужчины и женщины Германии! Настал конец эре надменного еврейского интеллектуализма!.. В этот полуночный час вы совершите благое дело – предадите огню нечистый дух прошлого. Это великий, символический акт… из этого пепла возродится феникс новой эпохи… О, Эпоха! О, Наука! Сколь прекрасно быть живым!²⁰⁹

Как и многие другие сцены зарождавшегося Третьего рейха, эта имела отчетливо макабрический оттенок: полуночный огонь, точно суккуб, питался благородными словами и мыслями великих людей. Геббельс, ловкий пропагандист, отлично знал, что факельное шествие и полуночный костер пробуждают в душах собравшихся нечто древнее, племенное, языческое. Он возвращал этих юношей и девушек к богам немецкого народа, к их силе и беспощадности, крови и почве. Ничего христианского в этом обряде не было, он был сугубо антихристианским, хотя вслух подобную мысль выразить было нельзя. Большинство из собравшихся возмутил бы даже намек на «антихристианские» действия, но в глубине души они не могли не чувствовать разрыва с христианством. Факелы, барабанная дробь, процессия в ночи – все служило нагнетанию страха, выкликанию сил, не имевших ничего общего с добродетелями (слабостями, на взгляд нацистов) христианской веры. Эти силы были враждебны христианству, монотеизму, вере презренных иудеев. В тех городах, где массовое мероприятие сорвал дождь, шествие перенесли на 21 июня – опять-таки дата выбрана не случайно, день летнего солнцестояния.

Пророческие слова Генриха Гейне о сжигании книг и людей с тех пор повторяли нередко, а ныне они выбиты на площади Оперы в напоминание о том зловещем ритуале. Но, пожалуй, другой пассаж из Гейне обнаруживает еще более точное – до жути – предвидение того, что разыграется в Германии спустя столетие. Это завершающие слова изданной в 1834 году книги «Религия и философия в Германии»:

Христианство – и в том его величайшая заслуга – отчасти смягчило варварское влечение немцев к войне, но вовсе уничтожить его не могло. Если этот укрощающий талисман – крест – поколеблется, неистовая ярость древних воителей, ненасытное безумие берсеркеров, описанное и воспетое северными скальдами, вновь разгорится огнем. Оберег этот хрупок, и придет день, когда он рухнет и рассыплется в прах. Тогда из забытых руин восстанут древние каменноликие боги, отряхнут с глазниц пыль тысячелетий, вырвется на волю Тор и гигантским молотом разобьет готические соборы… Мысль предваряет действие, как молния предваряет гром… Когда вы услышите грохот, какого еще не слыхала мировая история, знайте – германская молния ударила, наконец, и от сопутствующего ей грома орлы падут с небес и львы в отдаленнейших пустынях Африки спрячутся по пещерам. В Германии разыграется трагедия, по сравнению с которой Французская революция покажется невинной идиллией²¹⁰.

Глава 11
Богословие нацизма

Нам не повезло с религией. Почему нам не досталась такая же вера, как у японцев, для которых высшее благо – пожертвовать собой за отечество? Мусульманство тоже подошло бы нам гораздо лучше, чем христианство. С какой стати нам выпало христианство с его кротостью и бессилием?

Адольф Гитлер²¹¹

Наступит день – всего через десять лет – и Адольф Гитлер займет в Германии то место, которое ныне занимает Иисус Христос.

Рейнгард Гейдрих

Иногда приходится слышать, будто Гитлер был христианином. Он им, безусловно, не был, но, по крайней мере, в отличие от большинства своих приближенных не проявлял открытой враждебности к христианству. Он одобрял все, что помогало ему наращивать власть, и обрушивался на то, что этой власти мешало. Гитлер был прагматичен всегда и во всем. На публике он зачастую произносил фразы, которые можно было истолковать в пользу христианства или в пользу Церкви, но произносил их не искренне, а цинично, ради политической выгоды. В частных беседах он неизменно высказывался против христианства и христиан.

В особенности в начале своей власти Гитлер, выставляя себя образцовым немцем, восхвалял Церковь как бастион морали и традиционных ценностей. К тому же он был уверен, что со временем Церковь разделит национал-социалистическое мировоззрение и станет проводником нацистской идеологии – так зачем же ее уничтожать? Полезнее изменить в нужную сторону уже существующий институт и извлечь пользу из имеющегося культурного наследия.

В своем знаменитом дневнике Йозеф Геббельс, наиболее доверенное лицо Гитлера, фиксировал частные беседы фюрера о священстве:

Фюрер весьма пренебрежительно говорил о самонадеянности высшего и низшего священства. Нелепость христианской доктрины искупления никоим образом не вписывается в наше время. И все же остаются ученые, образованные люди, занимающие высокое положение в обществе, которые цепляются за эту глупость с младенческой верой. Непостижимо, как можно считать христианскую доктрину искупления руководством в трудной нынешней жизни. Фюрер привел ряд особенно поразительных, отчасти даже гротескных примеров… В то время как самые образованные и мудрые ученые кладут всю жизнь на исследование лишь одного из загадочных законов природы, жалкий провинциальный священник из Баварии берется решать этот вопрос на основе своих религиозных убеждений. Ничего, кроме презрения, это жалкое зрелище не удостоится. Церковь, не идущая в ногу с современным научным знанием, обречена. Какое-то время понадобится, но в конечном счете это непременно свершится. Каждый, кто крепко укоренен в повседневной жизни и лишь отдаленно представляет себе мистические тайны природы, естественно, должен с величайшей скромностью судить о вселенной. Но клирики, которых не коснулось веяние, подобное скромности, с величественным предубеждением судят о любых вопросах вселенной²¹².

С точки зрения Гитлера христианство было бессмыслицей, устаревшей мистикой, но злила его не столько бессмысленность христианства, сколько отсутствие личной выгоды для него, Гитлера. Он считал, что христианство проповедует «кротость и слабость» и потому неприемлемо для национал-социалистической идеологии с ее «силой и беспощадностью». Он был уверен, что церкви со временем сменят идеологию – он сам собирался позаботиться об этом.

Мартин Борман и Генрих Гиммлер были наиболее злобными антихристианами среди приближенных Гитлера: по их мнению, христианские церкви не могли адаптироваться к новой идеологии. Они мечтали сокрушить священство и уничтожить церкви и всячески подталкивали Гитлера к подобным действиям. Они спешили перейти к открытой войне с Церковью, но Гитлер не торопился: всякий раз после нападок на Церковь рейтинг его популярности снижался. В отличие от своих подручных, Гитлер обладал политическим инстинктом и умел выжидать – он видел, что еще не пришла пора лобовой атаки на Церковь. Пока что надо было притворяться сторонником христианства.

Архитектор Гитлера, Альберт Шпеер, оставил прямое свидетельство хладнокровной расчетливости фюрера в этом вопросе:

Около 1937 года, когда Гитлер узнал, что многие его последователи по настоянию партии и SS покинули Церковь, потому что она упорно противилась его планам, он приказал своим ближайшим сотрудникам, в первую очередь Герингу и Геббельсу, невзирая ни на что сохранять членство в Церкви. Он и сам останется членом Католической церкви, заявил он, хотя и не испытывает к ней привязанности²¹³.

Презиравший христианство и христиан Борман также долгое время не решался высказаться по этому поводу публично. В 1941 году, в разгар войны, он поделился, наконец, своими соображениями: «Национал-социализм и христианство несовместимы». Шпеер прокомментировал это высказывание:

По мнению Бормана, Kirchenkampf, кампания против Церкви, помогала оживить партийную идеологию, которая слишком давно дремала. Он стал движущей силой этой кампании… Гитлер колебался, но лишь потому, что предпочитал отодвинуть этот вопрос до более спокойных времен… «Когда я улажу прочие проблемы, – заявлял он время от времени, – я сведу счеты с Церковью. Я нанесу ей добивающий удар». Но Борман не желал долго ждать окончательного расчета. Человек брутальный и прямолинейный, он с трудом выносил осмотрительный прагматизм Гитлера… Он подстрекал кого-нибудь из ближней свиты рассказывать о мятежных речах какого-нибудь пастора или епископа, покуда Гитлер не прислушается к разговору и не начнет расспрашивать о подробностях… В какой-то момент Борман извлекал из кармана документ и принимался зачитывать отрывки из дерзновенной проповеди или из пастырского послания. Гитлер зачастую приходил в такое волнение, что принимался прищелкивать пальцами – обычный знак его недовольства, – отпихивал от себя еду и клялся покарать непослушного священника²¹⁴.

Но это все – далеко в будущем. В 1933 году Гитлер не подавал и намека на то, что он способен выступить против Церкви. Большинство священников было вполне убеждено, что Гитлер на их стороне, – отчасти потому, что с первых же дней своей политической карьеры он не забывал высказываться в пользу христианства. В 1922 году он назвал Иисуса «величайшим арийским героем». Соединить еврейского Иисуса с Иисусом – арийским героем не просто, как и примирить беспощадного и аморального ницшеанского сверхчеловека (Übermensch) со смиренно приносящим себя в жертву Христом.

Гитлера можно бы назвать ницшеанцем, хотя сам он не признавал и такого именования, ибо оно подразумевало, будто он верит в кого-то кроме самого себя, – нельзя же разрушать неприступный образ фюрера, стоящего превыше всех, а над ним никого. Тем не менее, Гитлер многократно наведывался в музей Ницше в Веймаре и сохранились фотографии, на которых он позирует, в умилении созерцая огромный бюст философа. Гитлер фанатично верил в «волю к власти», которую проповедовал Ницше, он обожествлял власть, а истину считал трюизмом, которым не грех и не пренебречь, – заклятым врагом фюрера была не ложь, но слабость. Беспощадность он возводил в добродетель, милосердие считал величайшим грехом.

Ницше называл христианство «величайшим проклятием, огромным чудовищным извращением… бессмертным изъяном человечества». Он презирал христианскую идею добродетели, считая ее ничтожной и слабой: «Общество никогда не рассматривало добродетель иначе, как средство добиться силы, власти и порядка». И, разумеется, Ницше превозносил идею силы, воплощенную в сверхчеловеке (Übermensch), жестоком, беспощадном носителе необузданной силы – «прекрасную белокурую бестию, жадно устремляющуюся к победе и добыче».

Гитлер, очевидно, верил, что таким образом Ницше предвосхитил его приход и захват власти. В трактате «Воля к власти» Ницше пророчит явление расы вождей, «особо сильной породы людей, наипаче одаренных разумом и волей». Гитлер отождествлял «расу вождей» с арийцами. Ницше именовал их «господами Земли»²¹⁵. Уильям Ширер говорит, что Гитлер с полным одобрением принимал излияния Ницше на эту тему: «Они задевали чувствительную струну в замусоренном мозгу Гитлера. Во всяком случае, он присваивал себе не только мысли, но даже и… буквальные выражения. Словосочетание «господа Земли» встречается в Mein Kampf постоянно. Нет сомнений, что в итоге Гитлер вообразил себя сверхчеловеком из пророчества Ницше».

Гитлер готов был прославлять Ницше, но как своего Иоанна Предтечу, и рассчитывал, что все это так и воспримут.

О мессианстве Гитлера первым заговорил Хьюстон Стюарт Чемберлен, которого Ширер называет «одним из самых странных англичан в истории». Многие прямо причисляют Чемберлена к духовным отцам Третьего рейха. Чемберлен верил, что Германия, как высшая раса, предназначена управлять миром, и пророчествовал о том, что возглавит эту расу Гитлер:

Под конец своей и без того фантастической жизни он приветствовал австрийского капрала – задолго до того, как Гитлер пришел к власти, прежде, чем у него появилась хоть отдаленная надежда когда-нибудь захватить власть – как посланного Богом вывести немецкий народ из пустыни. Гитлер, естественно, признал его пророком, и в конечном счете предсказания Чемберлена действительно сбылись… 11 января 1927 года Гитлер посетил его могилу, питая величайшую надежду, что пророчества и проповеди этого человека сбудутся под божественным руководством нового немецкого Мессии²¹⁶.

Чемберлен перед смертью встречался с Гитлером. Это еще один странный и страшный персонаж и без того гротескной истории, сатанистский Симеон, провозглашающий на свой лад Nunc Dimittis.