Текст книги "Дитрих Бонхёффер. Праведник мира против Третьего Рейха"

Церковные выборы

Тем временем Гитлер неуклонно осуществлял собственные планы реформы Церкви. Он-то умел обращаться с этими лидерами протестантизма. «С ними можно сделать все, что захочешь, – высказался он однажды. – Они подчинятся… Это мелкие, ничего не значащие люди, покорные, как псы, они потеют от смущения, когда заговариваешь с ними»²²⁹. И с тем цинизмом, с каким он обычно проводил любые «выборы», Гитлер внезапно назначил новые церковные выборы – на 23 июля. Иллюзия демократии сохранялась, но учитывая, какие силы имелись в распоряжении нацистов, вряд ли оставалось сомнение, за кем останется победа. Запугивание шло вовсю, не забыли даже весьма серьезную угрозу того, что противники «немецких христиан» могут подвергнуться обвинению в государственной измене. От объявления до выборов прошла всего неделя, практически невозможным казалось за столь краткий срок организовать действенную оппозицию.

И все же, невзирая на столь неблагоприятные обстоятельства, Бонхёффер добросовестно взялся за решение этой задачи. Зарождавшееся реформаторское движение выдвигало своих кандидатов, Бонхёффер со студентами писал и размножал листовки. Ночью 17 июля, прежде чем листовки удалось вывезти для распространения, сотрудники гестапо ворвались в штаб-квартиру реформаторов и конфисковали все материалы. «Немецкие христиане» предъявили официальную жалобу против того, как новое движение подает своих кандидатов, и гестапо было отряжено – тоже вполне официально и «законно» – положить конец этому начинанию, конфисковав его бумаги.

Бонхёффера это не напугало. Он одолжил у отца «Мерседес» и вместе с Герхардом Якоби отправился в штаб-квартиру гестапо на улице Принцштрассе Альберт подавать протест. Якоби заслужил в Первую мировую войну два Железных креста, и «чтобы в нем и в его спутнике увидели патриотов Германии», он надел ордена, отправляясь в львиное логово.

Там, в лишенном освещения подвале печально знаменитого здания, Бонхёффер будет томиться после провала заговора Штауффенберга в 1944 году. Но пока, в 1933 году, в Германии еще можно было добиться уважения к закону. С уверенностью человека, знающего свои права, Бонхёффер ворвался в здание и потребовал встречи с главой гестапо. Этому чиновнику Бонхёффер объяснил, что имело место вмешательство в подготовку к выборам – что, естественно, запрещалось, хотя запретом могли столь цинично пренебречь, – и ему вернули листовки. Со своей стороны, Бонхёффер согласился изменить заголовок списка кандидатов «Список Евангелической церкви» (против этого «немецкие христиане» возражали, поскольку сами хотели считаться единственной «Евангелической церковью») на более скромное «Евангелие и Церковь». При этом гестаповцы угрожали Бонхёфферу и Якоби: они, мол, лично ответят за то, чтобы должные исправления были внесены. Если где-нибудь появятся неисправленные листовки, они оба попадут в застенок.

А пока «немецкие христиане» и новое реформаторское движение готовились к выборам, Гитлер показал и свое умение обходиться с католиками. Этот вопрос он решал закулисно, а 20 июля с триумфом известил страну о Конкордате, подписанном между Третьим рейхом и Ватиканом. Замечательный акт политической рекламы: складывалось впечатление, будто Гитлер ответственно подходит к этим вопросам и ничем не угрожает Церкви. Текст Конкордата открывался преамбулой:

Его Святейшество Папа Пий XI и президент Германского рейха, движимые общим желанием укреплять и развивать дружеские отношения между Святейшим Престолом и Германским рейхом, желают раз навсегда урегулировать отношения между Католической церковью и государством для всей территории Германского Рейха и приемлемым для обеих сторон способом. Они решили заключить торжественное соглашение²³⁰.

Первый пункт гласил:

Германский рейх гарантирует свободу исповедания и публичного отправления обрядов католической религии. Он признает права Католической церкви, в рамках общего для всех законодательства, самостоятельно управлять своими делами и в рамках ее собственной юрисдикции издавать обязывающие законы и распоряжения для своих членов²³¹.

Пройдет несколько лет, и станет ясно, с каким задним умыслом подписывались эти обязательства, но на тот момент они свое дело сделали, защитив нацистов от критики и явив всем миролюбивое лицо новой власти.

Через три дня прошли новые выборы с предсказуемым результатом: около 70% получили «немецкие христиане», а главное – Людвиг Мюллер занял-таки пост рейхсепископа. Бычеголовый Мюллер, необразованный, грубый – для многих это было все равно что назначение Гомера Пайла архиепископом Кентерберийским. Этот пастырь не чуждался ни «баб», ни грубых выражений, – напротив, старался укрепить свою репутацию настоящего мужчины, поборника рейха, а не какого-то там богослова. За спиной его насмешливо именовали Reibi, играя на сокращении слова Reichsbishof (рейхсепископ) и на созвучии со словом «равви». Назначение Мюллера стало дурной новостью для Бонхёффера и для тех, кто вскоре уйдет в Исповедническую церковь. Ранее на той же неделе Бонхёффер писал епископу Беллу: «Решительный отказ в признании Мюллера со стороны экуменического движения был бы нашей последней – с человеческой точки зрения – надеждой на возрождение германской Церкви».

Мюллер и его «немецкие христиане» выиграли политическую битву, но Бонхёффер и другие участники нового реформаторского движения не собирались сдаваться в богословской борьбе. Более того, политический проигрыш развязал им руки, переведя борьбу на другой уровень. Теперь они решили подготовить четкую и ясную декларацию своей веры – «Исповедание веры» – против «немецких христиан». Открытое столкновение вынудило бы «немецких христиан» также определиться. Пастор Нимёллер видел в этом правильный выход из сложившейся ситуации и сыграл заметную роль, убеждая сподвижников заняться этой задачей.

Имеется ли существенное расхождение между учением Реформации и тем, что провозглашают «немецкие христиане»? Мы опасаемся, что разница есть. Они говорят – «Нет». Пора положить конец неясности, создав исповедание веры для нашего времени. Если такое исповедание не явится с другой стороны, – а пока нет и намека на скорое его явление – то оно должно исходить от нас и исходить в такой форме, чтобы остальные вынуждены были ответить на него «да» или «нет»²³².

Общенациональный синод собирался в сентябре – к тому времени следовало бы закончить подготовку документа. Бонхёффер и Герман Сассе направлялись в общину Бодельшвинга в Бефиле, куда удалился недавний рейхсепископ. Оттуда в августе 1933 года они вернутся с Бефильским исповеданием веры.

Глава 13
Бефильское исповедание веры

Вопрос стоит: христианство или германизм? И чем скорее этот конфликт откроется в ясном свете дня, тем лучше²³³.

Дитрих Бонхёффер

В начале лета 1933 года Бонхёффер получил приглашение от Теодора Геккеля возглавить немецкоязычный приход в Лондоне. Геккель, знавший Бонхёффера по его экуменической деятельности, возглавлял отдел иностранных дел в Церкви, то есть надзирал за диаспорой, за всеми немецкоязычными общинами за границей. Мысль оставить Германию с ее политическими неурядицами показалась Бонхёфферу соблазнительной, тем более что Франц Хильдебрандт также подумывал отправиться в Лондон.

Итак, после выборов 23 июля он отправился в путь и 30 июля прочел проповедь перед двумя общинами, готовыми рассмотреть его кандидатуру. Первая, при церкви Святого Павла, находилась в Ист-Энде, а вторая – в южном пригороде Лондона Сиденхеме, где находился также и дом священника. На обе аудитории Бонхёффер произвел благоприятное впечатление. Геккель с жаром рекомендовал его оставляющему эту должность пастору как человека «совершенно выдающегося». Он упомянул также, что Бонхёффер «говорит на многих языках» и к тому же «обладает особым преимуществом в духе Павла: он не женат»²³⁴. Увы, добрые чувства Геккеля вскоре охладеют.

После лондонской «пробы» Бонхёффер поехал в Бефиль к Бодельшвингу. Это была особая община в районе Билефельда. Хотя Бонхёффер наслушался о ней заранее, он оказался совершенно не готов к тому, что там его ожидало. Бефиль (по-еврейски «Дом Божий») стал воплощением мечты, которую отец Бодельшвинга принялся осуществлять еще в 1860-х годах. Начиналось все в 1867 году с христианской общины для людей, страдающих эпилепсией, но к 1900 году община разрослась настолько, что могла предоставить приют и попечение 1600 инвалидам. Бодельшвинг принял управление общиной на себя в 1910 году, после смерти отца, и к тому моменту, как Бонхёффер приехал в Бефиль, там уже был целый город со школами, церквами, фермами, фабриками, магазинами, общежитиями для медсестер. Средоточием его стали больницы и другие медицинские заведения, а также сиротский дом. Бонхёфферу еще не доводилось видеть ничего подобного. Такой контраст по сравнению с ницшеанским мировоззрением, где все держится на силе и власти. Евангелие тут стало наглядным и повседневным, перед глазами путника открывался ландшафт волшебной сказки о вошедшей в жизнь благодати, слабых и больных лелеяли и исцеляли в обстановке поистине христианской.

Бонхёффер посещал службы и писал бабушке об эпилептиках:

Состояние полной беззащитности, вероятно, открывает им некоторые аспекты нашего человеческого бытия, в которых все мы по сути беззащитны, с большей ясностью, чем в состоянии постичь здоровые²³⁵.

Но уже тогда, в 1933 году, гитлеровское антихристианство готовило убийство всех этих людей, ибо и они, наравне с евреями, были причислены к негодным для жизни, к бремени для Германии. Инвалидов все чаще клеймили как «бесполезных нахлебников», как «недостойных жить». С началом войны, в 1939 году, их примутся систематически истреблять. Из Бефиля Бонхёффер писал бабушке:

Полное безумие – то, что некоторые твердят ныне, будто больных можно или должно законным образом уничтожать. Это все равно, что строить Вавилонскую башню – кара неизбежна²³⁶.

Вавилонскую башню Бонхёффер часто упоминал в своих проповедях как образ «религиозного» покушения достичь небес человеческими силами. Вероятно, он позаимствовал этот образ у Барта, но в данном случае Бонхёффер относит его к нацистскому ницшеанскому мировоззрению, превозносящему силу и сокрушающему слабость. Все тот же спор дел и благодати.

Под конец десятилетия нацисты усилят нажим на такие убежища, как Бефиль, а когда разразится война, они потребуют выдать пациентов на «милосердное умерщвление». Бодельшвинг отважно сражался с нацистами, пытаясь отстоять своих подопечных, но к 1940 году окончательно проиграл. Дитрих и Карл Бонхёфферы тоже участвовали в борьбе, призывая церковные больницы и инвалидные дома укрывать пациентов от нацистов. Тем не менее национал-социалистическое государство отказало больным и слабым в праве на жизнь. В августе 1933 года все эти ужасы лежали еще в неведомом будущем, и Бефиль казался оазисом мира, живым свидетельством всего лучшего в христианской культуре Германии.

Исповедание веры

Из Бефиля Бонхёффер написал своей бабушке, сообщил ей о том, как продвигается работа над исповеданием.

Наш труд приносит нам и тревоги, и радости. Мы хотим попытаться вырвать у «немецких христиан» хоть какой-то ответ насчет их намерений. Преуспеем ли мы в этом – весьма сомнительно. Даже когда они формально идут на какие-то уступки в своих формулировках, на них оказывается столь мощное давление, что рано или поздно все обещания будут взяты обратно. Мне стало еще более очевидно, что нам навяжут огромную всенародную национальную Церковь, и она по природе своей будет несовместима с христианством. Надо пролагать принципиально новые пути, по которым мы сможем идти дальше. Вопрос стоит: христианство или германизм? И чем скорее этот конфликт откроется в ясном свете дня, тем лучше²³⁷.

Главной целью при составлении Бефильского исповедания было сформулировать основы истинного, исторического христианства в противовес поверхностной и непоследовательной «теологии» Мюллера. Бонхёффер и Сассе взяли на себя задачу коротко и ясно продемонстрировать различия между двумя спорящими сторонами.

После трех недель работы Бонхёффер остался, наконец, доволен, но проект документа был разослан двадцати известным богословам, и когда в окончательный вариант попытались втиснуть их комментарии, выяснилось, что все прежде четкие линии размыты, все жестко обозначенные различия смягчены, все острые углы сглажены. Бонхёффер пришел в ужас, отказался работать над окончательным вариантом и не стал его подписывать, когда тот сочли все же готовым. И в будущем Бонхёфферу предстоит вновь и вновь разочаровываться в способности собратьев-христиан занять четкую и недвусмысленную позицию. Вечно они идут на уступки, вечно стараются угодить оппонентам. А в результате Бефильское исповедание превратилось в торжественное и бесплодное нагромождение слов. Напоследок ухитрились внести даже постыдный намек на «радостное сотрудничество» Церкви и государства.

Бонхёффер принял предложение занять должность пастора немецкоязычных общин Лондона. Но сначала, зализывая раны, он удалился во Фридрихсбрунн и там попытался обдумать все, что ему предстояло. Провал Бефильского исповедания подтолкнул его к отъезду в Лондон, ибо он не видел, чем еще может помочь Церкви в ее борьбе. Он решил, однако, не уезжать до середины октября. В сентябре собирался церковный синод, и на нем он хотел присутствовать. Он хотел также посетить две экуменические конференции в Болгарии – в городе Нови Сад и в Софии.

В синоде он хотел принять участие главным образом затем, чтобы попытаться противостоять разделу Арийского параграфа, который требовал отстранения от службы тех пасторов еврейского происхождения, которые уже приняли сан. Если Арийский параграф приобретал обратную силу, карьере Франца Хильдебрандта суждено было оборваться, так и не начавшись.

В недели перед созывом синода Бонхёффер распространял свой памфлет «Арийский параграф в Церкви», излагая свою позицию, особенно в свете развития событий с апреля, когда он написал «Церковь и еврейский вопрос». В памфлете он опровергал идею «немецких христиан» об «иерархии творения», согласно которой «этничность» была чем-то священным и нерушимым, и утверждал, что с исключением евреев подрывается всякая «возможность евангелизации». Он также выражал мнение, что немецкие священники не вправе продолжать служение в церкви, если им будут предоставлены особые привилегии по сравнению с коллегами еврейского происхождения. В этом памфлете Бонхёффер указывал на надвигающуюся схизму. Когда памфлет лег на стол Теодора Геккеля в отделе иностранных дел Церкви, было решено, что Бонхёффера не направят в Лондон представлять немецкую Церковь, если он не возьмет свои слова обратно.

Даже многие союзники Бонхёффера по богословской борьбе сочли некоторые формулировки этого памфлета чересчур резкими. Мартин Нимёллер колебался и подумывал, не согласиться ли с применением Арийского параграфа к Церкви. Он понимал, насколько отвратителен этот закон, но еще не был готов ради такого спора окончательно нарушить единство христиан. Но Бонхёффер уже миновал стадию подобных прагматических соображений. Аргумент о «немощных братьях», который он рассматривал еще в июне, теперь утратил в его глазах всякую ценность. Он пришел к убеждению, что церковь, не готовая постоять за своих еврейских собратьев, не может называться Церковью Иисуса Христа. В этом его решимость останется неколебимой.

Как обычно, Бонхёффер заметно опередил всех своих сподвижников. Кто-то еще удивлялся: «Зачем переть против рожна?» А кто-то предлагал Бонхёфферу присоединиться к «немецким христианам» и разложить их изнутри. На это предложение он отвечал решительным отказом: «Если сел не в тот поезд, нет смысла бежать по коридору в противоположном направлении»²³⁸.

Коричневый синод

Национальный синод проводился в Берлине 5 сентября. Там безраздельно господствовали «немецкие христиане», 80% делегатов облачились в коричневую униформу наци, отчего и сам синод вошел в историю под прозвищем «коричневого». Он действительно больше смахивал на слет наци, нежели на церковный синод. Пастор Якоби пытался выступить, но его подчеркнуто игнорировали, голоса оппозиции заглушались, закрикивались. И все же решение запретить в служении уже принявших сан неарийцев так и не прошло, не прошло и решение лишить должности людей, состоящих в браке с неарийцами. Хоть что-то позитивное – и не так уж мало, если принять во внимание все обстоятельства.

На следующий день оппозиция собралась в доме Якоби. 7 сентября в том же составе – у Нимёллера. По мнению Бонхёффера и Хильдебрандта, настало время раскола. Церковный синод официально проголосовал за отстранение от пастырского служения группы лиц только на основании их этнического происхождения. «Немецкие христиане» открыто порвали с истинной и традиционной верой. Бонхёффер и Хильдебрандт призывали пасторов заявить протест и заставить к себе прислушаться, демонстративно отказываясь от служения, но их призыв оставался гласом вопиющего в пустыне. Кроме них, ни один человек не собирался пока заходить так далеко.

Сомневался даже Карл Барт. 9 сентября Бонхёффер написал великому богослову, спрашивая его, не настало ли время для «исповедания», status confessionis: «Многих из нас весьма привлекает идея Свободной Церкви». То есть он и его единомышленники готовы были отколоться от немецкой Церкви. Барт же считал, что самим уходить не следует, надо выждать, пока их изгонят официально. Пока надо оставаться внутри Церкви и протестовать. «Если схизма произойдет, – писал Барт, – пусть инициатором выступит другая сторона». Он добавил даже, что стоит дождаться, пока «столкновение произойдет по более ключевому моменту»²³⁹.

«Что же считать более ключевым, чем Арийский параграф?» – недоумевали Бонхёффер и Хильдебрандт. Бонхёффера ответ Барта столь удручил, что он даже не известил его заранее о своем отъезде в Лондон, – написал уже из Англии много времени спустя. К тому же он понимал, что Барт попытается отговорить его от эмиграции.

В качестве реакции на Коричневый синод в скором времени сложился знаменитый Pfarrernotbund – Чрезвычайный союз пасторов. Выросло это объединение из документа, подготовленного 7 сентября Нимёллером и Бонхёффером. Убедить других священников в том, что настало время для раскола и отказа от официального положения в Церкви, Бонхёффер и Хильдебрандт не смогли, но хотя бы попытались сформулировать свою позицию. Официальный протест против Коричневого синода был озаглавлен «К национальному синоду», поскольку национальный синод был назначен на тот же месяц в Виттенберге.

Прежде, чем предъявить это послание церковным властям, авторы показали его Бодельшвингу, и тот передал смягченную версию документа рейхсепископу Мюллеру. Нимёллер распространил документ среди немецких священников. Протест состоял из четырех основных пунктов: во-первых, нижеподписавшиеся вновь обращались к Писанию и к прежнему учению и исповеданию Церкви; во-вторых, они намеревались приложить усилия к тому, чтобы Церковь сохранила верность Писанию и исповеданию; в-третьих, они обещали финансовую помощь всем, пострадавшим от новых законов или от других видов насилия. И, в-четвертых, они решительно отвергали Арийский параграф. К немалому удивлению Нимёллера, Бонхёффера и все остальных участников, их заявление встретило безусловно позитивный прием. 20 октября многие священники из разных уголков Германии подписали этот документ и создали организацию – Чрезвычайный союз пасторов. К концу года в союзе состояло уже шесть тысяч человек. Так был сделан первый шаг к тому, что войдет в историю сопротивления как Исповедническая церковь.

* * *

Вторую половину сентября Бонхёффер провел в Софии на экуменической конференции Мирового Альянса. Он также участвовал в другом экуменическом движении под руководством Джорджа Белла, епископа Чичестерского – эта организация именовалась «Жизнь и работа» и она также проводила в это время конференцию в Болгарии, в Нови Саде. Как раз в этот момент Теодор Геккель, рекомендовавший Бонхёффера пастором для лондонских немцев, обнаружил свое истинное лицо и проявил горячее желание сотрудничать с «немецкими христианами». В качестве официального представителя немецкой Церкви на экуменическом собрании он предложил до гротеска благостную версию решений синода, который только что официально отлучил евреев от церковной жизни. С точки зрения Бонхёффера, поведение Геккеля не заслуживало ничего, кроме презрения.

Одно лишь радовало: мало кто на конференции поверил его рассказу. По настоянию Белла была принята резолюция, выражавшая «глубокую озабоченность» всех «представителей различных европейских и американских церквей в особенности в связи с суровыми мерами по отношению к лицам еврейского происхождения»²⁴⁰. Белл вскоре станет ближайшим союзником Бонхёффера в этой борьбе, а Бонхёффер останется для Геккеля на годы камнем преткновения главным образом потому, что будет упорно и бесстрашно сообщать Беллу, а через Белла всему миру правду о событиях в немецкой Церкви, правду, которая шла вразрез с официальными отчетами Геккеля и ему подобных.

Экуменическое движение окажет Бонхёфферу поддержку в грядущие годы, но, как и его союзники внутри Германии, поначалу экуменисты не были готовы к радикальным мерам, на которых настаивал Бонхёффер. Но нескольких верных друзей он уже обрел, например, в лице шведского епископа Вальдемара Аммундсена. В составе небольшой группы представителей экуменизма Аммундсен приватно встретился с Бонхёффером в Софии, и Бонхёффер сумел во всей полноте представить этим людям происходящие у него на родине события. Они выслушали сочувственно и глубоко растрогали Дитриха тем, что все вместе помолились за него.

Бонхёффер просил руководителей экуменического движения отсрочить вопрос об официальном признании «новой» немецкой Церкви во главе с рейхсепископом Мюллером. Он предложил им направить в Германию делегацию для расследования на месте. Бонхёффер знал, что нацисты весьма озабочены тем, как они выглядят перед мировым сообществом, а потому экуменическое движение могло основательно надавить на них.

На конференции в Нови Саде была принята резолюция по еврейскому вопросу – еще более решительная, чем в Софии: «Нас в особенности удручает тот факт, что меры, принятые властями Германии против евреев, оказали столь сильное влияние на общественное мнение, что в иных кругах еврейская раса уже стала считаться низшей»²⁴¹. Выразили также протест против действий немецкой Церкви в отношении «священников и служителей церкви, которые по случайности рождения не являются арийцами». На конференции эти действия объявили «отрицанием ясно выраженного учения и духа Евангелия Иисуса Христа»²⁴². Это были сильные слова – и таким образом положение Геккеля в Церкви оказалось под угрозой.

* * *

Бонхёффер возвратился в Германию, чтобы принять участие в работе национального синода в Виттенберге – в том самом городе, где Лютер положил начало Реформации. К его приезду уже более двух тысяч пасторов успело подписать манифест Чрезвычайного союза. В день, когда собирался синод, отец одолжил Дитриху свой «Мерседес» с шофером. Он выехал спозаранку с Вангенхаймштрассе, прихватив с собой Франца Хильдебрандта и их общего друга Гертруду Штевен. Было дивное осеннее утро. Заднее сиденье автомобиля завалили коробками с манифестом. В то утро авторы раздавали этот документ и прибивали его к деревьям по всему Виттенбергу.

При виде почетной стражи у дверей Людвига Мюллера трое друзей морщились и закатывали глаза. Прямо на месте Бонхёффер и Хильдебрандт направили Мюллеру телеграмму с требованием разъяснений по вопросу об Арийском параграфе, поскольку он не затронул его в своем утреннем выступлении.

В тот день Мюллера единогласно избрали рейхсепископом, и как будто мало было такого позора, церемонию провели в церкви замка Виттенберг, над гробницей Лютера. Неистощимо остроумный Хильдебрандт все беспокоился, не перевернется ли в гробу основоположник Реформации. Официальное посвящение Мюллера в сан епископа Третьего рейха было назначено на 3 декабря и должно было состояться в кафедральном соборе Магдебурга. «Немецкие христиане» вновь одержали сокрушительную победу. Бонхёффер и Хильдебрандт пришли к выводу, что раскол неизбежен.

В октябре Бонхёффер готовился к отъезду в Лондон. Приступить к выполнению своих обязанностей он должен был через две недели, но Геккель ясно дал понять, что после недавних выступлений Бонхёффера его могут и не выпустить. С помощью такой угрозы Геккель принуждал Бонхёффера к отступлению, но Бонхёффер не проявлял ни малейшего «раскаяния» – напротив, он ответил Геккелю, что не отречется ни от одного написанного или произнесенного вслух слова. Он также не был готов дать обещание воздержаться во время работы в Лондоне от экуменической деятельности, на чем опять-таки настаивал Геккель. Более того: Бонхёффер потребовал личной встречи с рейхсепископом Мюллером.

Встреча состоялась 4 октября. На встрече Бонхёффер объявил рейхсминистру, что не намерен представлять в Англии Церковь Германского рейха, и повторил то, что уже говорил Геккелю: он продолжит диалог с экуменическим движением. Не слишком обремененный образованием Мюллер просил его хотя бы снять свою подпись с основополагающего документа Чрезвычайного союза пасторов и несколько смутился, когда Бонхёффер подкрепил свой отказ пространной цитатой из Аугсбургского Вероисповедания – на латыни. На том разговор и оборвался. Опасаясь, что от Бонхёффера будет еще больше неприятностей, если помешать его отъезду, Мюллер предпочел дать ему разрешение на перевод в Лондон.

Бонхёффер присягнул на верность Германии, однако не «национал-социалистическому государству». Такова была его позиция и на тот момент, и в дальнейшем: он всегда будет безраздельно предан Церкви и Германии, но ни крупицей души не пожертвует псевдоцеркви Мюллера или диктатуре, вздумавшей говорить от имени великой страны, чью историю и культуру он глубоко любил.