Текст книги "Ночной цирк"

Он гасит свет в кабинете и выходит, запирая дверь на ключ.

Прежде чем раствориться в ночи с чемоданами и рулонами чертежей, Марко ставит на столик возле кресла Чандреша непочатую бутылку бренди и бокал. Чандреш не обращает на его появление ни малейшего внимания. Он не мигая смотрит в темное окно с каплями дождя на стекле и не слышит, как за Марко закрывается дверь.

– Он не отбрасывает тени, – бормочет Чандреш себе под нос, наливая бренди в бокал.

Тем же вечером Чандреш долго беседует с призраком своего старого знакомого, которого он знал как чародея Просперо. Идеи, которые легко могли бы улетучиться из одурманенного алкоголем сознания, благодаря вмешательству призрачного волшебника прочно оседают у него в голове.

* * *

Три чашки чая с Лейни Берджес
Лондон, Базель и Константинополь, 1900 г.

Знаменитая мастерская мадам Падва расположена неподалеку от Хайгейтского кладбища. Сквозь панорамные окна из нее открывается восхитительный вид на Лондон. Из-за множества манекенов, демонстрирующих всевозможные наряды, создается ощущение многолюдной вечеринки, на которой все гости обезглавлены.

В ожидании мадам Падва Лейни Берджес бродит по мастерской, рассматривая коллекцию черных и белых нарядов. Она в восхищении замирает перед платьем из парчи цвета слоновой кости с изящной бархатной вышивкой, напоминающей завитки чугунной решетки.

– Если хочешь такое для себя, я могу сшить его в цвете, – говорит мадам Падва, входя в комнату под аккомпанемент трости, размеренно стучащей по паркету.

– Для меня оно слишком роскошно, тетушка Падва, – улыбается Лейни.

– Трудно выдержать золотую середину, когда ты ограничен в цвете, – вздыхает бывшая прима, поворачивая манекен из стороны в сторону и с пристрастием разглядывая турнюр. – Когда много белого, всем кажется, что это подвенечное платье. А когда много черного, получается слишком мрачно и уныло. Хотя сюда, пожалуй, черного можно добавить. И рукава я бы сделала попышнее, но Селия терпеть их не может.

Продемонстрировав Лейни свои последние работы и целую гору эскизов, мадам Падва предлагает выпить чаю. Они присаживаются за столик возле одного из окон.

– Всякий раз, когда я здесь бываю, у вас новая помощница, – замечает Лейни после того, как очередная незнакомка приносит им чай и поспешно удаляется.

– Им надоедает ждать моей смерти, а выкинуть меня за окно в надежде, что я скачусь под горку прямиком в могилу, они считают ненадежным. Вот и сбегают от меня к другим хозяевам. Я старуха, сидящая на мешке с деньгами, которые мне некому передать по наследству, а они – горстка стервятников с благочестивыми лицами. Бьюсь об заклад, что эта не продержится здесь и месяца.

– Я почему-то была уверена, что вы все оставите Чандрешу, – говорит Лейни.

– У Чандреша и своих денег достаточно. К тому же я сомневаюсь, что он способен вести дела, как мне бы того хотелось. Он же ничего в этом не смыслит. Впрочем, в последнее время он вообще мало в чем смыслит.

– С ним все так плохо? – спрашивает Лейни, помешивая чай.

– Он сам не свой, – вздыхает мадам Падва. – Мне и раньше доводилось видеть, как он с головой уходит в проекты, но не до такой степени. Он стал бледной тенью самого себя, хотя даже тень прежнего Чандреша кажется живее большинства людей. Я делаю что могу. Нахожу лучшие балетные труппы для его театров. Веду его за руку в оперу, хотя, по идее, должно быть наоборот. – Хлебнув чая, она добавляет: – Не хочется поднимать больные темы, но к поездам я его стараюсь не подпускать.

– Наверное, это правильно, – говорит Лейни.

– Я помню его еще ребенком. Это самое малое, что я могу для него сделать.

Лейни кивает. Она еще о многом собиралась спросить, но теперь ей кажется, что эти вопросы лучше переадресовать другому человеку, визит которому она также собирается нанести. Все оставшееся время разговор крутится только вокруг моды и новых веяний в искусстве. Мадам Падва уговаривает позволить ей изготовить менее пафосный вариант полюбившегося Лейни платья, например, в персиковых и кремовых тонах, и в считаные минуты набрасывает эскиз.

– Когда я уйду на покой, это все достанется тебе, дорогая, – говорит мадам Падва на прощание. – Ты единственная, кому я могу это доверить.

Кабинет довольно просторный, но так заставлен мебелью, что кажется меньше, чем есть на самом деле. Большая часть стен, декорированных матовым стеклом, скрывается за стеллажами и шкафами. Чертежный стол возле окна почти полностью погребен под ворохом бумаг, схем и чертежей, разложенных по никому неведомому принципу, а сидящий за столом человек в пенсне так сливается с обстановкой, что с трудом различим на ее фоне. Шуршание карандаша, царапающего бумагу, звучит так же методично и размеренно, как тиканье часов в углу.

Контора как две капли воды похожа на ту, что некогда располагалась в Лондоне, затем в Вене, а потом наконец переехала сюда, в Базель.

Мистер Баррис кладет карандаш на стол и наливает себе чаю. Чашка едва не выпадает у него из рук, когда он поднимает голову и обнаруживает стоящую в дверях Лейни Берджес.

– Твоего секретаря нет на месте, – говорит она. – Я не хотела тебя испугать.

– Все в порядке, – уверяет ее Баррис и, поставив чашку на стол, выбирается из кресла. – Просто я ждал тебя только к вечеру.

– Я приехала на более раннем поезде, – объясняет Лейни. – И мне не терпелось тебя увидеть.

– Каждая лишняя минута в твоем обществе мне только в радость, – улыбается мистер Баррис. – Чаю?

Кивнув, Лейни протискивается к стулу, стоящему возле стола с другой стороны.

– О чем вы говорили с Тарой, когда она приезжала к тебе в Вену? – спрашивает она, даже не успев присесть.

– Я полагал, что тебе это известно, – говорит он, глядя, как кипяток льется в чашку.

– Мы два разных человека, Итан. То, что ты никак не мог решить, в кого из нас ты влюблен, не значит, что одна может заменить другую.

Он безо всяких расспросов заваривает чай, прекрасно зная, какой она любит.

– Я предлагал тебе стать моей женой, но ты так и не ответила, – говорит он, размешивая напиток.

– Ты предлагал после того, как ее не стало, – возражает Лейни. – Откуда мне знать, это действительно твой выбор или просто у тебя не осталось других вариантов?

Когда Лейни забирает у него чашку, он придерживает ее руку своей.

– Я люблю тебя. Я любил и ее, но это было совсем другое. Я дорожу вами всеми, вы моя семья. Просто некоторыми я дорожу особенно.

Он возвращается в кресло и снимает пенсне, чтобы протереть стекла.

– Не знаю, зачем я продолжаю их носить, – говорит он, разглядывая оправу. – Нужда в них отпала много лет назад.

– Ты их носишь, потому что они тебе идут, – говорит Лейни.

– Спасибо, – улыбается он и, водрузив пенсне на нос, смотрит, как она пьет чай. – Мое предложение в силе.

– Знаю, – говорит Лейни. – Я еще думаю.

– Не торопись, – пожимает плечами мистер Баррис. – Мы можем себе позволить не торопиться.

Кивнув, Лейни ставит чашку на стол.

– Из нас двоих именно Тара была умной и рассудительной, – говорит она. – Мы дополняли друг друга, и отчасти поэтому нам все удавалось. Я сыпала головокружительными идеями, она возвращала меня на землю. Я замечала детали, она видела картину в целом. Вот почему я сегодня здесь, а ее нет. Я видела только разрозненные элементы, и мне не приходило в голову, что между ними существуют непреодолимые противоречия.

В наступившей тишине слышно тиканье часов.

– Я не хочу об этом говорить, – нарушает затянувшуюся паузу мистер Баррис, когда тиканье становится невыносимым. – Тогда я не хотел говорить об этом с ней, а сейчас не хочу с тобой.

– Ты знаешь, что происходит, не так ли? – спрашивает Лейни.

Баррис поправляет стопку бумаг на столе, обдумывая ответ.

– Да, – наконец признается он. – Знаю.

– И ты рассказал моей сестре?

– Нет.

– Тогда расскажи мне, – просит она.

– Не могу. Рассказать – значит нарушить обещание, а я не стану этого делать, даже ради тебя.

– Сколько раз ты лгал мне? – спрашивает Лейни, поднимаясь со стула.

– Я никогда не лгал, – возражает мистер Баррис, тоже вставая. – Я просто не говорю того, что говорить не вправе. Я дал слово и намерен его сдержать, но я никогда тебе не лгал. Да ты ни о чем и не спрашивала, ты не предполагала, что я в курсе.

– Тара спрашивала, – замечает Лейни.

– Напрямую – нет, – говорит Баррис. – Не думаю, что она понимала, о чем спрашивать. Но если бы спросила, я бы не ответил. Но мне было ее жаль, и я посоветовал обратиться к Александру, если ей нужны ответы. Думаю, именно по этой причине она оказалась на той станции. Я не знаю, говорила ли она с ним. Я не спрашивал.

– Александр тоже все знает? – уточняет Лейни.

– Полагаю, если ему известно не все, то многое.

Вздохнув, Лейни снова садится. Она берет в руки чашку, но тут же возвращает ее на стол, так и не отпив.

Баррис обходит вокруг стола и берет ее руки в свои, вынуждая взглянуть ему в глаза.

– Если бы я мог, я бы тебе рассказал, – говорит он.

– Я знаю, Итан, – отвечает она. – Я знаю.

Она ободряюще стискивает ему руку.

– Лейни, меня все устраивает, – вздыхает мистер Баррис. – Я переезжаю вместе со всей конторой раз в несколько лет, я нанимаю новый персонал, веду проекты по переписке. С этим не так уж трудно примириться, если учесть, что я получаю взамен.

– Понимаю, – кивает она. – Где сейчас цирк?

– Не знаю точно. По-моему, недавно уехал из Будапешта, а куда направляется теперь, понятия не имею. Я могу это выяснить. Фридрих должен знать, а я как раз собирался отправить ему телеграмму.

– А как герр Тиссен узнает, где появится цирк?

– Ему сообщает мисс Боуэн.

Лейни больше ни о чем его не спрашивает.

Баррису становится легче на душе, когда она принимает его приглашение на ужин, и он почти ликует, когда она соглашается задержаться в Швейцарии перед тем, как отправиться по следам цирка.

По приезде в Константинополь Лейни первым делом приглашает Селию вместе выпить чаю в «Пера Палас Отеле». Она ждет ее в чайной комнате. Из стаканов в форме тюльпанов, стоящих перед ней на мозаичном столике, поднимается легкий пар. Появляется Селия, и они тепло приветствуют друг друга. Селия спрашивает, как Лейни доехала, а потом они болтают о пустяках: о городе, об отеле и даже о высоте потолка в комнате, где они расположились.

– Прямо как в шатре у акробатов, – говорит Лейни, глядя на высокие своды с круглыми оконцами из бирюзового стекла.

– Ты непозволительно долго не появлялась в цирке, – замечает Селия. – Если захочешь присоединиться сегодня к статуям, то у нас есть для тебя костюм.

– Спасибо за приглашение, но я откажусь, – качает головой Лейни. – Не то настроение, чтобы стоять без движения.

– Мы всегда рады тебя видеть, – уверяет ее Селия.

– Знаю, – улыбается Лейни. – Хотя, если честно, я здесь не из-за цирка. Мне нужно с тобой поговорить.

– И о чем же ты хочешь поговорить? – интересуется Селия, и ее лицо принимает обеспокоенное выражение.

– Сестра погибла на вокзале Сент-Панкрас, после того как побывала в «Мидланд Гранд Отеле», – начинает Лейни. – Ты не знаешь, зачем она туда приходила?

Селия стискивает стакан.

– Я знаю, с кем Тара должна была там встретиться, – говорит она, осторожно подбирая слова.

– Полагаю, тебе об этом сообщил Итан, – уточняет Лейни.

Селия кивает.

– А ты не знаешь, зачем она хотела его видеть? – допытывается Лейни.

– Это мне неизвестно.

– Потому что ей было плохо. Она чувствовала, что ее мир изменился, но никто не объяснил ей, почему это произошло, и не было ниточки, за которую она могла бы ухватиться, чтобы во всем разобраться. Думаю, мы все испытываем нечто подобное, и каждый справляется с этим по-своему. Итана и тетушку Падва спасает работа, помогает занять голову. Мне самой долгое время удавалось об этом не думать.

Я любила и всегда буду любить сестру, но мне кажется, она совершила ошибку.

– Я думала, что это был несчастный случай, – тихо говорит Селия, разглядывая кусочки мозаики на столе.

– Я не об этом. Ее ошибка состояла в том, что она задавала не тем людям не те вопросы. Я этой ошибки не повторю.

– И поэтому ты здесь.

– И поэтому я здесь, – повторяет Лейни. – Селия, сколько мы уже знакомы?

– Больше десяти лет.

– Стало быть, ты уже можешь в достаточной степени мне доверять, чтобы объяснить, что происходит на самом деле. Сомневаюсь, что у тебя хватит духу все отрицать или предложить мне не забивать этим голову.

Селия ставит стакан на блюдце. Она старается объяснить как можно лучше. Не вдаваясь в подробности, в общих чертах описывает основную идею состязания и то, что цирк является ареной для него. Говорит, что одни осведомлены чуть лучше, чем другие, хотя при этом воздерживается от упоминания конкретных имен и подчеркивает, что даже она сама не до конца все понимает.

Лейни ничего не говорит, только внимательно слушает, время от времени поднося стакан к губам.

– Итан давно в курсе? – уточняет она, когда Селия замолкает.

– Очень давно, – признается та.

Кивнув, Лейни поднимает стакан, словно собираясь сделать глоток, и неожиданно разжимает пальцы.

Стакан падает, ударяясь о стоящее на столе блюдце.

Фарфор с громким звоном разбивается вдребезги. По столу растекается чайное пятно.

Прежде чем кто-либо успевает обернуться на звук и посмотреть, что случилось, стакан вновь становится целым. Осколки собираются воедино, поверхность стола высыхает.

Посетители решают, что им показалось, и продолжают пить чай.

– Почему ты не остановила стакан до того, как он разбился? – спрашивает Лейни.

– Я не знаю, – вздыхает Селия.

– Если тебе когда-нибудь что-то от меня понадобится, я хочу об этом знать, – говорит Лейни, поднимаясь, чтобы уйти. – Я устала. Все вокруг берегут свои секреты так тщательно, что другим приходится умирать. Мы все невольные участники вашего состязания, но только людей не так легко склеить, как стакан. После ее ухода Селия еще долго сидит одна. На столике перед ней остывают два стакана чая.

Шторм на море
Дублин, июнь 1901 г.

Когда иллюзионистка, поклонившись, исчезает прямо на глазах, зрители восторженно рукоплещут в пустоту. Они поднимаются с мест и, обмениваясь друг с другом впечатлениями от представления, по очереди выходят за дверь, вновь появившуюся в полосатой стене шатра.

Все устремляются к выходу, и во втором ряду остается сидеть один человек. Он не отводит затененных полями котелка глаз от того места, где несколько мгновений назад стояла иллюзионистка.

Последний зритель покидает шатер.

Мужчина не двигается с места.

Через несколько минут дверь вновь становится невидимой, сливаясь со стеной.

Мужчина не обращает на это никакого внимания. Он даже глазом не повел в сторону исчезнувшей двери.

А в следующее мгновение Селия Боуэн уже сидит прямо перед ним, в первом ряду, повернувшись боком к спинке стула и положив на нее руки. Она по-прежнему одета в сценический костюм: белое платье, покрытое россыпью черных кусочков пазла. Разрозненные выше талии, к подолу они собираются сплошной черной массой.

– Ты решил навестить меня, – говорит она, не в силах скрыть радость.

– У меня выпало несколько свободных дней, – отвечает Марко. – А ты в последнее время не появляешься рядом с Лондоном.

– Цирк собирается туда осенью, – говорит Селия. – Это стало почти традицией.

– Я не мог ждать встречи с тобой так долго.

– Я рада, что ты пришел, – тихо признается она, протянув руку, чтобы поправить его котелок.

– Тебе нравится Облачный лабиринт? – спрашивает он.

Когда Селия опускает руку, он накрывает ее ладонью.

– Очень, – отвечает она, с трудом переводя дыхание, потому что его пальцы сплетаются с ее. – Ты уговорил мистера Барриса поучаствовать в его создании?

– Конечно, – говорит Марко, поглаживая большим пальцем тыльную сторону ее запястья. – Я решил, что мне нужна помощь специалиста, чтобы правильно его уравновесить. И потом, у тебя уже есть Карусель. Большой лабиринт – наше общее детище. Мне показалось, что будет честно, если Баррис сделает что-то и для меня одного.

Жар от его взгляда и прикосновения волнами обрушивается на Селию, и она отнимает руку, пока эти волны не захлестнули ее с головой.

– Ты приехал, чтобы поразить мое воображение новым невероятным наваждением? – спрашивает она.

– Это не входило в мои планы на вечер, но если ты хочешь…

– По-моему, это было бы честно, ведь ты смотрел, как я выступаю.

– Я мог бы смотреть на тебя всю ночь, – говорит он.

– Что ты и делаешь, – улыбается Селия. – Ты сегодня не пропустил ни одного выступления, я заметила.

Она поднимается и, выйдя на середину шатра, поворачивается кругом.

– Я вижу каждое место в зале, – говорит она. – Даже в заднем ряду тебе от меня не скрыться.

– Я боялся, что не смогу совладать с искушением дотронуться до тебя, если буду сидеть впереди, – говорит Марко, вставая со стула и выходя на край арены.

– Так достаточно близко для создания иллюзии? – спрашивает она.

– А если я скажу нет, ты подойдешь ближе? – отвечает он вопросом на вопрос, даже не пытаясь скрыть ухмылку.

В ответ Селия подходит к нему так близко, что подол ее платья шелестит по его ногам. Так близко, что он не может устоять перед искушением обнять ее за талию.

– В прошлый раз тебе не нужно было прикасаться ко мне, – замечает она, но не отстраняется.

– Я решил попробовать что-то новое, – говорит Марко.

– Мне закрыть глаза? – игриво интересуется Селия, но он вместо ответа разворачивает ее лицом от себя, продолжая держать руку на талии.

– Смотри, – шепчет он ей на ухо.

Парусина шатра натягивается и деревенеет, мягкая ткань превращается в бумагу, по которой тянутся полоски текста, печатные буквы перемежаются с написанным от руки. Постепенно весь шатер заполняется строчками стихов, среди которых Селия узнает шекспировские сонеты и оды греческим богиням.

А затем шатер начинает раскрываться, бумага разрывается и складывается, принимая новые очертания. Черные полосы пускают тонкие щупальца на белые, которые, в свою очередь, становятся еще ярче, вытягиваются вверх и начинают ветвиться.

– Тебе нравится? – спрашивает Марко, когда превращение завершается, и они оказываются в темном лесу среди мерцающих белых деревьев, покрытых строчками стихов.

Селия кивает, не в силах вымолвить ни слова.

Он с неохотой отпускает ее и идет следом, пока она бродит среди деревьев, читая обрывки строф на ветвях и стволах.

– Как тебе приходят эти образы? – недоумевает она, дотрагиваясь до бумажной коры одного из деревьев. Кора теплая и плотная на ощупь и светится изнутри, словно фонарь.

– Рождаются в голове. Являются во сне. Я пытаюсь представить, что могло бы тебе понравиться.

– Не думаю, что по правилам игры ты можешь пытаться угодить своему сопернику, – говорит Селия.

– Я никогда не понимал этих правил до конца, так что просто делаю то, что велит сердце, – объясняет Марко.

– Отец упорно избегает подробностей, когда речь заходит о правилах, – вздыхает Селия, пока они гуляют среди деревьев. – Особенно если я допытываюсь, когда и как будет определен победитель.

– Александр тоже отказался со мной об этом говорить.

– Надеюсь, он хотя бы не стоит у тебя над душой, как мой отец, – морщится Селия. – Впрочем, в его положении трудно найти себе занятие поинтереснее.

– В последние годы мы почти не виделись, – говорит Марко. – Он никогда не отличался теплотой и разговорчивостью, но он единственное подобие семьи, которой я был лишен. И все же он отказывается со мной говорить.

– Тебе можно позавидовать, – горько усмехается Селия. – Отец непрестанно твердит, как я его разочаровала.

– Я отказываюсь верить, что ты можешь кого-то разочаровать, – заявляет Марко.

– Тебе еще не посчастливилось познакомиться с моим отцом.

– Ты можешь рассказать, что с ним произошло? – спрашивает Марко. – Мне хотелось бы знать.

Остановившись под деревом, испещренным словами любви и желания, Селия со вздохом заправляет за ухо прядь волос. Раньше она никогда об этом не говорила, поскольку рядом не было того, кто мог бы понять.

– Отец всегда страдал неоправданным честолюбием, – начинает она. – И его посетила идея, воплотить которую он не сумел – по крайней мере, не так, как планировал. Он хотел вырваться за пределы физического мира.

– И как он думал этого достичь? – спрашивает Марко.

Селия рада, что он не отмахивается от этой идеи как от бредовой. Видя, что он искренне пытается понять, она старается объяснить как можно доходчивее.

– Предположим, у меня есть бокал вина, – говорит она, и в ее руке тут же появляется бокал с красным вином. – Спасибо. Если я возьму и вылью это вино в кувшин с водой, или же в озеро, или даже в океан, оно исчезнет?

– Нет, просто растворится, – отвечает Марко.

– Вот именно, – кивает она. – Отец придумал, как избавиться от бокала. – При этих словах бокал в ее руке растворяется, но вино продолжает покачиваться в воздухе. – Однако он растворил свою сущность не в кувшине и даже не в бокале побольше, а сразу в океане. И теперь ему трудно собрать себя воедино. Нет, он может это сделать, но ценой невероятных усилий. Ему было бы куда легче, если бы он не возжелал объять необъятное. Но все привело к тому, что он потерял почву под ногами. Теперь он вынужден за что-то цепляться. Подолгу торчит у себя дома в Нью-Йорке. В театрах, в которых он часто выступал. Если удается, цепляется за меня, но я уже научилась его избегать, когда мне не хочется его видеть. Он ужасно злится – ведь для того чтобы отгородиться, я использую один из его собственных приемов.

– Так это осуществимо? – спрашивает Марко. – То, к чему он стремился? Я хочу сказать, если бы он все сделал правильно?

Селия переводит взгляд на вино, колышущееся в воздухе без бокала. Когда, подняв руку, она дотрагивается до него, вино рассеивается на отдельные капельки, которые тут же вновь сливаются воедино.

– Мне кажется, при определенных условиях это возможно, – говорит она. – Нужен был якорь – место, дерево, предмет, за который он мог бы держаться. Какая-то привязка. Думаю, отец мечтал, что такой привязкой для него станет весь мир, но мне кажется, что она должна быть гораздо более конкретной. Чтобы действовать подобно стенкам бокала, внутри которого можно свободно перемещаться.

Вновь коснувшись парящего в воздухе вина, она толкает его в сторону дерева, под которым стоит. Жидкость впитывается в бумагу, медленно распространяясь все дальше и дальше, пока все дерево не покрывается красным. Яркое пурпурное пятно среди белоснежных деревьев.

– Ты воздействуешь на мою иллюзию, – говорит Марко, с интересом глядя на пропитанное вином дерево.

– Ты мне позволяешь, – откликается Селия. – Я не была уверена, что у меня получится.

– А ты смогла бы добиться этого? – спрашивает Марко. – Того, что не удалось твоему отцу?

Селия задумчиво смотрит на дерево и отвечает не сразу.

– Если бы у меня были на то причины, думаю, смогла бы, – говорит она. – Но мне нравится быть частью этого мира. Наверное, отец начал тяготиться своим возрастом, куда более почтенным, чем можно судить по его внешности, и не был в восторге от мысли, что ему предстоит гнить в могиле. А еще, возможно, хотел сам вершить свою судьбу, но я не могу утверждать наверняка, потому что он не советовался со мной, приступая к эксперименту. Мне осталось лишь отвечать на многочисленные вопросы во время фальшивых похорон. Честно говоря, это было не так трудно, как может показаться.

– Но он говорит с тобой? – допытывается Марко.

– Случается, хоть и не так часто, как раньше. На вид он тот же, хотя мне кажется, что это просто отголосок его прежнего. Его дух сохраняет видимость физической оболочки, но сам остается бестелесным, и отца это страшно гнетет. Вероятно, ему удалось бы сохранить большую материальность, если бы он все сделал иначе. Впрочем, лично я не уверена, что хотела бы навечно застрять в каком-нибудь дереве, а ты?

– Полагаю, это зависит от дерева, – отвечает Марко.

Он бросает взгляд на пурпурный ствол, и его мерцание усиливается. Словно тлеющие угли вспыхивают с новой силой.

Вслед за ним остальные деревья тоже светятся ярче.

Наконец сияние становится таким нестерпимым, что Селия вынуждена зажмуриться.

Земля плывет под ногами, и Марко обнимает ее за талию, чтобы она не упала.

Когда она открывает глаза, они стоят на верхней палубе корабля, бороздящего океанский простор.

Только корабль построен из книг, паруса сотканы из тысяч страниц, а плывут они по черному морю чернил.

Небо усеяно яркими, словно солнце, пригоршнями звезд.

– Я подумал, что после разговоров о замкнутых пространствах немного простора нам не повредит, – говорит Марко.

Селия подходит к краю палубы и проводит рукой по корешкам книг, образующих борт. Легкий бриз играет ее волосами, принося с собой запах пыльных томов, смешанный с густым и влажным ароматом чернил.

Марко подходит и становится рядом с Селией. Ее взгляд скользит по бесконечной черной глади. До самого горизонта не видно ни пятнышка суши.

– Это прекрасно, – говорит Селия.

Опустив взгляд на его пальцы, сжимающие поручень, она хмурит брови при виде его идеально гладкой кожи.

– Ищешь шрам? – спрашивает он, делая взмах рукой. Кожа подергивается легкой рябью, и на безымянном пальце появляется опоясывающий шрам. – Мне было четырнадцать, когда это случилось. На кольце была сделана гравировка на латыни, но я не помню, что там было написано.

– Esse quam videri, – тихо произносит Селия. – Быть, а не казаться. Это девиз семьи Боуэн. Отец любил украшать им все, что только можно. Я не уверена, что он вполне понимал иронию этой надписи. Твое кольцо, должно быть, напоминало вот это.

Она кладет свою правую руку рядом с его на череду книжных корешков. Гравировка на серебряном кольце, которую Марко принимал за затейливую виньетку, оказывается той самой надписью, сделанной витиеватым почерком.

Селия снимает кольцо, и его глазам предстает такой же шрам.

– Это единственная рана, которую я так и не смогла исцелить до конца, – говорит она.

– Похожее кольцо, – соглашается Марко, глядя на серебряный ободок, хотя его взгляд постоянно возвращается к ее шраму. – Только мое было золотым. Свое ты получила от Александра?

Селия кивает.

– Сколько тебе было? – спрашивает он.

– Шесть лет. Это было обычное серебряное кольцо. Тогда я впервые увидела человека, умевшего делать то же, что и мой отец. Но мне показалось, что у него с отцом не было ничего общего. Он назвал меня ангелом. Это были самые чудесные слова в моей жизни.

– Он недооценил тебя, – говорит Марко, накрывая ее ладонь своей.

Паруса вздуваются от неожиданно налетевшего ветра. Раздается шелест затрепетавших страниц, а чернильная гладь вздыбливается волнами.

– Твои проделки, – замечает Марко.

– Я не хотела, – откликается Селия, но не отнимает руки.

– Я не против, – говорит Марко, сплетая свои пальцы с ее. – Это мог бы сделать и я.

Ветер усиливается, и чернильные волны бьются о борт корабля. С парусов осыпаются отдельные страницы, кружась в воздухе, словно осенние листья. Корабль кренится набок, и Селия почти теряет равновесие, но Марко удерживает ее, обхватив за талию, и она заливается смехом.

– Вы поразили мое воображение, господин иллюзионист, – заявляет она.

– Назови меня по имени, – просит он. Он никогда не слышал, как его имя звучит в ее устах, и сейчас, обнимая ее, он внезапно ощущает острую потребность. – Пожалуйста, – добавляет он, когда она медлит с ответом.

– Марко, – тихо шепчет она.

Имя, произнесенное ее губами, пьянит его больше, чем он мог предугадать, и он наклоняет голову, чтобы попробовать его на вкус.

Его губы уже почти касаются ее, когда она отворачивается.

– Селия, – выдыхает он ей на ухо, вкладывая в звук ее имени желание и боль, которые чувствует она сама. Жар его дыхания обжигает ей шею.

– Прости, – говорит она. – Я… Я не хочу усложнять то, что и так слишком сложно.

Он ничего не отвечает, продолжая ее обнимать, но ветер постепенно стихает, и волны, разбивающиеся о борт корабля, успокаиваются.

– Большую часть жизни я из последних сил пытаюсь научиться владеть собой, – говорит Селия, опустив голову ему на плечо. – Познать себя вдоль и поперек, разложить все по полочкам. Когда ты рядом, мне это не удается. Это пугает, а еще…

– Я не хочу тебя пугать, – перебивает Марко.

– А еще пугает наслаждение, которое мне это доставляет, – заканчивает Селия, поднимая голову, чтобы взглянуть ему в глаза. – Так хочется раствориться в тебе. Расслабиться. Позволить тебе помочь мне не крушить хрусталь, вместо того чтобы непрестанно себя контролировать.

– А я мог бы.

– Знаю.

Они молча стоят на палубе. Корабль скользит вдаль по черной глади.

– Давай убежим, – говорит Марко. – Куда-нибудь. Подальше от цирка, подальше от Александра и твоего отца.

– Мы не сможем, – возражает Селия.

– Конечно, сможем, – настаивает Марко. – Если мы будем вместе, мы сможем все.

– Нет, – вздыхает Селия. – Все мы можем только здесь.

– Я не понимаю.

– Ты когда-нибудь всерьез задумывался об этом? О том, чтобы взять и уйти? Не просто тешить себя приятной мечтой, а действительно исполнить свое намерение?

Когда он ничего не отвечает, она продолжает:

– Тогда попробуй прямо сейчас. Представь, что мы сбегаем из цирка, выходим из игры и вместе начинаем новую жизнь где-то далеко, только представь это как следует.

Марко закрывает глаза, чтобы нарисовать перед мысленным взором картину того, как он будет осуществлять свою мечту. Обдумывает в деталях, как передать дела новому секретарю Чандреша, представляет, как будет упаковывать чемоданы, как пойдет покупать обручальные кольца.

Его правая рука начинает гореть. Острая пронизывающая боль растекается от полоски шрама на пальце, поднимается по руке, стирая любую мысль из его сознания. Это та же боль, которую он испытал при появлении шрама, только в тысячу раз острее.

Корабль прекращает скользить по волнам. Осыпаются бумажные листы, и море чернил тает, уступая место двум рядам стульев, расставленных кольцом внутри полосатого шатра. Марко падает на пол, корчась от боли.

Боль немного стихает, когда Селия опускается возле него на колени и берет его за руку.

– В ночь, когда цирк отмечал свой юбилей, – начинает она. – В ночь, когда ты поцеловал меня. В ту ночь мне пришла в голову эта мысль. Я не хотела продолжать игру, я хотела просто быть с тобой. Я думала предложить тебе убежать и я действительно этого хотела. Стоило мне убедить себя, что у нас это получится, я испытала такую ужасную боль, что едва удержалась на ногах. Фридрих не понимал, что со мной происходит, он просто нашел тихий уголок, где я смогла присесть, и держал за руку. И не задавал вопросов, на которые я не смогла бы ответить, потому что его доброта не знает границ.

Пока Марко тщетно пытается выровнять дыхание, ее взгляд останавливается на его шраме.