Текст книги "Жизнь Иисуса"

Глава двадцать третья

Арест Иисуса и суд над ним

Уже спускалась глубокая ночь, когда они вышли из дома. Иисус по своему обыкновению прошел долину Кедрона и направился в сопровождении своих учеников в Гефсиманский сад у подножия Масличной горы. Там он сел. Превосходя своих друзей огромной духовной силой, он бодрствовал и молился. Ученики спали возле него. Вдруг показались вооруженные воины, освещенные факелами. Это были стражники при храме, вооруженные палками, – нечто вроде отряда полиции, находящегося в распоряжении священников; их сопровождал отряд римских воинов с мечами. Приказ об аресте был дан первосвященником и синедрионом. Иуда, хорошо знавший привычки Христа, указал на это место, где его вернее всего могли захватить. Все предания первых времен единодушно свидетельствуют, что Иуда сам сопровождал отряд и, как говорят некоторые, дошел в своем предательстве до того, что поцеловал Христа. Но как бы там ни было, достоверно то, что ученики вначале оказали сопротивление. Петр, как рассказывают, выхватил меч и ранил в ухо одного из служителей по имени Малха. Иисус остановил их первый порыв и сам отдался солдатам. Ученики, слабые и не способные действовать последовательно, в особенности против могущественных властей, обратились в бегство и рассеялись. Только Петр и Иоанн шли за своим учителем. Издали следовал за ним еще другой юноша в легком одеянии, – быть может, Марк. Когда его хотели арестовать, он убежал, оставив свою тунику в руках стражи. Первосвященники решили вести дело Иисуса в форме, вполне соответствующей действовавшему праву. Процесс против «богохульника» (мессит), стремящегося оскорбить святость религии, изложен в Талмуде с подробностями, наивное бесстыдство которых способно вызвать только улыбку. Уголовное следствие в существенной части процесса покоилось на обычных уловках ради обхода Закона. При обвинении человека в «богохульстве» представляют двух свидетелей и прячут их где-нибудь за перегородкой, обвиняемого стараются привести в смежное помещение, чтобы свидетели могли слушать его, не будучи ему видны. Возле обвиняемого зажигаются две свечи, дабы занести в протокол, что свидетели его «видели». Обвиняемого заставляют признаться в своем богохульстве, и затем предлагают ему отречься от своих убеждений. Если он отказывается, свидетели, слышавшие его слова, привлекают его к суду, и по решению суда его побивают камнями. Талмуд прибавляет, что точно так же поступили и с Иисусом, который был осужден по показанию двух подставных свидетелей, но что богохульство есть, впрочем, единственное преступление, при котором прибегают к ложным свидетельским показаниям.

Действительно ученики Христа передают нам, что их учителю было предъявлено обвинение в «богохульстве» и, за исключением нескольких маловажных подробностей, порожденных воображением раввинистов, рассказ Евангелия точь-в-точь соответствует ходу процесса, как он описан Талмудом. План врагов Христа состоял в том, чтобы обличить его посредством свидетельских показаний и его собственных признаний в богохульстве и в посягательстве на религию Моисея, присудить его к казни на основании закона и затем предать приговор на утверждение Пилата. Духовная власть, как мы уже видели, фактически всецело принадлежала Анне. Приказ об аресте тоже исходил, вероятно, от него. К этому-то могущественному лицу и привели сначала Иисуса. Анна стал спрашивать о его учении и об учениках. Христос со справедливой гордостью отказался вступить в длинные объяснения. Он сослался на свою проповедь, произносимую публично, объявил, что его учение никогда не было тайным, и предложил бывшему первосвященнику опросить тех, кто его слышал. Это был вполне естественный ответ, но почет, которым был окружен старый первосвященник, был так велик, что ответ показался дерзким. Говорят, что один из присутствовавших там дал Иисусу пощечину за этот ответ.

Петр и Иоанн шли с учителем до жилища Анны. Иоанн, которого знали в доме, был пропущен без затруднения, Петра же задержали у входа, и Иоанн должен был просить привратницу пропустить Петра. Ночь была холодная. Петр остался в передней комнате и подошел к жаровне, вокруг которой грелись слуги. Вскоре в нем узнали одного из учеников Христа. Беднягу выдало его галилейское произношение; осыпаемый вопросами со стороны слуг, один из которых был родственник Малха и видел его в Гефсиманском саду, он трижды отрекся от Иисуса, утверждая, что никогда не состоял с ним ни в каких сношениях. Он полагал, что Иисус не слышит его, и сознавал, какой изменой является его малодушная ложь. Но честный по натуре, он скоро понял, что совершил. Случайное обстоятельство – пение петуха напомнило ему слова Христа. Глубоко тронутый, он вышел и горько заплакал.

Хотя Анна и являлся истинным виновником замышляемого юридического убийства, но произнести смертный приговор над Иисусом он все же не имел права. Он отправил его к своему зятю Каиафе, который носил официальное звание первосвященника. Слепое орудие своего тестя, тот, естественно, утвердил приговор. Синедрион собрался у него. Следствие началось. Перед судом явилось несколько свидетелей, подготовленных заранее согласно инквизиторской процедуре, установленной Талмудом. Два свидетеля подтвердили роковые слова, действительно произнесенные Иисусом: «Я разрушу храм Божий и в три дня воздвигну его вновь». По иудейскому обычаю, хула против храма являлась хулой против самого Бога. Иисус хранил молчание и отказался дать объяснение по поводу этих слов. Если верить преданию, первосвященник заклинал его признаться, он ли Мессия, сын Божий. Иисус будто бы признался в этом и даже объявил перед собранием близкое пришествие его небесного царствия. Но сила духа Христа, готового умереть, была так велика, что он едва ли снизошел до низкого показания. Более вероятно, что он и здесь, как у Анны, хранил молчание. Так он вообще вел себя в свои последние минуты.

Решение было постановлено, искали только предлога. Иисус знал это и не предпринимал ничего для своей защиты. С точки зрения ортодоксального иудаизма он действительно являлся богохульником, разрушителем установленного культа, а такие преступления в силу Закона карались смертью. Собрание единогласно признало его заслуживающим смертной казни.

Члены собрания, втайне бывшие на стороне Христа, отсутствовали или воздержались от голосования. Обычный произвол, свойственный всем долго существующим аристократиям, не позволял судьям долго размышлять о последствиях их решения. Человеческая жизнь тогда довольно легко приносилась в жертву. Членам синедриона, без сомнения, не приходило в голову, что оскорбленное потомство потребует у их сыновей отчета за приговор, данный с таким пренебрежительным легкомыслием. Синедрион не имел права приводить в исполнение смертные приговоры. Но при той путанице, которая царила тогда среди властей Иудеи, Иисус уже мог считаться осужденным. Остаток ночи он провел среди низкой черни, которая беспощадно издевалась над ним.

Утром следующего дня снова собрались первосвященники и старейшины. Нужно было, чтобы Пилат подтвердил приговор синедриона, который считался со времени римской оккупации недостаточным без согласия императорского легата. Но прокуратор не имел власти над жизнью и смертью граждан. Иисус же не был римским гражданином; достаточно было одобрения губернатора, чтобы произнесенный над ним приговор вошел в силу. Как это бывает всегда, когда какое-нибудь политическое государство подчиняет себе нацию, у которой перепутаны гражданские и религиозные законы, – римляне принуждены были оказывать иудейскому закону некоторую поддержку. Римское право не применялось к иудеям; последние починялись каноническому праву, о котором упоминается в Талмуде, точно так же, как алжирские арабы еще и до сих пор управляют законом Ислама. Соблюдая нейтралитет в вопросах религии, римляне, однако, очень часто утверждали приговоры по религиозным проступкам. В таком же положении находятся и священные города Индии, в которых владычествовали англичане. Иосиф утверждает даже (хотя это подлежит сомнению), что если римлянин переступал такие места, на которых была надпись, запрещающая приближение язычников, то римляне сами выдавали такого человека иудеям, чтобы он был предан смерти.

Слуги священников связали Иисуса и отвели его в преторию, бывший дворец Ирода, прилегающий к замку Антония. Это было в утро того дня, когда должны были вкушать пасхального агнца (пятница 14 нисана – 3 апреля). Иудеи считали бы себя оскверненными, войдя в преторию, и не могли бы отпраздновать священную трапезу. Они остались снаружи. Пилат, которому сообщили о них, вышел на биму (или трибуну), расположенную под открытым небом на месте, называемом Гаввафой, или, по-гречески, – Антостротос – так как это место было вымощено камнем. Когда Пилат узнал о приговоре, он выразил свое неудовольствие, что его впутали в это дело. Затем он заперся с Иисусом в претории. Там между ними произошел разговор, подробности которого до нас не дошли, так как не было при том ни одного свидетеля, могущего передать содержание разговора. Но общий его характер, кажется, довольно удачно угадал четвертый евангелист. По крайней мере, его рассказ вполне согласуется с данными истории об обоих собеседниках. Прокуратор Понтий, прозванный Пилатом за пожалованный ему или его предкам в виде отличия дротик (pilum), до тех пор не имел никаких сношений с нарождавшейся сектой. Равнодушный к внутренним распрям иудеев, он во всех сектантских движениях видел только проявление необузданного воображения и заблуждений. Вообще, он не любил иудеев. Но последние еще больше ненавидели его; они находили его жестоким, надменным, вспыльчивым, обвиняли в невероятных преступлениях.

Итак, Пилат вздумал попытаться спасти Христа. Быть может, спокойная осанка обвиняемого произвела на него впечатление. Как гласит предание, впрочем, мало вероятное, Иисус нашел поддержку в собственной жене Пилата, утверждавшей, что она видела страшный сон, героем которого был Иисус. Она могла видеть нежного галилеянина из окон дворца, выходящих во двор храма. Быть может, она снова видела его во сне, и кровь этого красивого молодого человека, которую должны были пролить, была причиной страшного кошмара. Достоверно только то, что Иисус нашел в Пилате поддержку. Губернатор благосклонно расспрашивал его с намерением отыскать все средства для его оправдания.

Иисус никогда не присваивал себе названия «Царь Иудейский», но его враги указывали на это название, которое говорило о его роли и его притязаниях и которое, естественно, являлось лучшим предлогом для возбуждения подозрения римских властей. Основываясь на этом, его и обвиняли как мятежника и как государственного преступника. Ничто не могло быть более несправедливым, так как Иисус всегда признавал Римскую Империю, как установленную власть. Но консервативные религиозные партии не имеют обыкновения отступать перед клеветой. Его учению придавали самые разнообразные толкования; его считали учеником Иуды Гавлонита и утверждали, что он запрещал платить подать Кесарю. Пилат спросил его, считает ли он себя действительно «Царем Иудейским». Иисус не скрывал того, что думает. Но его погубил на этот раз иносказательный смысл его речей, составлявший его силу и долженствовавший после его смерти упрочить его царство. Как идеалист, не отделяющий духа от материи, Иисус устами, вооруженными обоюдоострым мечом, по выражению Апокалипсиса, никогда не мог успокоить вполне земных властей. Если верить четвертому евангелисту, он признал свое царское достоинство, но тут же произнес следующие знаменательные слова: «Царство мое не от мира сего». Затем он объяснил, что он понимает под царским достоинством, говоря, что его царство есть истина, и что он пришел в мир провозгласить истину. Пилат ничего не понял в этом высшем идеализме. Но Христос казался ему неопасным мечтателем. Полнейшее отсутствие религиозного и философского прозелитизма у римлян той эпохи заставляло их смотреть на преданность истине как на химеру.

Все эти споры казались римлянам скучными и лишенными смысла. Не замечая, как опасны для империи зародыши этих новых идей, они считали нужным употреблять в подобных случаях насильственные меры. Недовольство их падало, главным образом, на тех, кто требовал казни людей из-за таких пустяков. Двадцать лет спустя Галлион придерживался той же политики по отношению к иудеям. До разрушения Иерусалима административный прием римлян состоял в том, чтобы совершенно не вмешиваться в распри иудейских сект между собой.

Пилат нашел следующий выход, чтобы примирить свои собственные чувства с требованиями фанатичного народа, давление которого он так часто чувствовал. Существовал обычай в честь праздника Пасхи освобождать одного преступника по желанию народа. Зная, что Иисус был осужден только благодаря козням священников, Пилат хотел обратить этот обычай в пользу Иисуса. Пилат снова появился на биме и предложил народу отпустить «Царя Иудейского». Сделанное в подобных выражениях предложение свидетельствовало о широком взгляде на вещи, но имело в то же время и оттенок иронии. Священникам это показалось опасным. Они повели решительную агитацию. Чтобы отклонить предложение Пилата, они подсказали толпе имя узника, который пользовался в Иерусалиме большой популярностью. По странной случайности, его звали тоже Иисусом по прозвищу Вар-Равван, или Варавва. Это было всем известное лицо, арестованное как убийца во время одного восстания, сопровождавшегося убийством. Поднялся всеобщий крик: «Нет, не этого Иисуса, отпусти нам Иисуса Варавву». Пилат был вынужден отпустить Иисуса Варавву.

Положение Пилата становилось все более затруднительным. Он боялся быть скомпрометированным слишком заметной снисходительностью к обвиняемому, которого называют «Царем Иудейским». К тому же фанатизм всегда вынуждает власти потворствовать ему. Пилат счел необходимым сделать уступку; но, не решаясь еще пролить кровь для удовлетворения ненавистных ему людей, он хотел обратить эту историю в комедию.

Как бы в насмешку над громким именем, которое дали Иисусу, он приказал его бичевать. Бичевание, по обычаю, всегда предшествовало распятию. Может быть, Пилат хотел показать, что приговор уже объявлен, в надежде, что народ ограничится предварительным наказанием? Тогда произошла, согласно всем рассказам, возмутительная сцена. Воины надели на Иисуса багряницу, на голову – терновый венок, в руки ему дали жезл. В таком одеянии его вывели на трибуну, к народу, солдаты дефилировали перед ним, поочередно били его и приговаривали, становясь на колени: «Радуйся, Царь Иудейский». Другие плевали в него и били тростью по голове. Трудно понять, каким образом римское достоинство могло допускать такие постыдные поступки. Правда, в распоряжении Пилата как прокуратора имелись только наемные войска. Римские граждане, каковыми были легионеры, не унизились бы до таких поступков.

Думал ли Пилат таким образом избегнуть ответственности? Надеялся ли он отвратить удар, угрожавший Иисусу, делая уступку ненависти иудеев и заменяя трагический конец комическим, как бы желая показать, что дело не заслуживало другого исхода? Если таково было его намерение, оно цели не достигло. Волнение разрасталось и перешло в настоящий мятеж. Со всех сторон раздавались крики: «Распни его, распни его!» Священники, принимая все более вызывающий тон, объявили, что Закону угрожает опасность, если богохульник не будет казнен. Пилат ясно видел, что для спасения Иисуса необходимо будет прибегнуть к кровопролитному усмирению мятежа. Он сделал, однако, еще одну попытку выиграть время. Он вошел в преторию, справился, из какой местности был родом Иисус, отыскивая предлог, чтобы снять с себя ответственность. По одному преданию, он даже отправил Иисуса к Антипе, который был тогда в Иерусалиме. Иисус обращал очень мало внимания на все эти доброжелательные попытки. Как и у Каиафы, он замкнулся в гордом молчании, что поражало Пилата. Крики с улицы становились все более и более угрожающими. Пилата обвинили даже в недостаточном усердии, в попустительстве врагу кесаря. Самые горячие враги римского владычества обратились в верноподданных Тиверия, чтобы иметь возможность обвинять слишком снисходительного прокуратора в оскорблении величества. «Здесь нет, – говорили они, – другого царя, кроме кесаря; кто называет себя царем, тот против кесаря. Если правитель отпустит этого человека, значит, он, не друг кесарю». Слабый Пилат не выдержал. Ему чудились доносы, которые полетят в Рим по поводу его поддержки соперников Тиверия. Уже иудеи писали в Рим по поводу истории с двумя гербовыми щитами. В угоду иудеям, но на поругание потомства, он уступил, сваливая всю ответственность в этом деле на иудеев. Последние, по рассказам христиан, согласились, восклицая: «Да падет кровь его на нас и на наших детей».

Были ли действительно сказаны эти слова? Мы можем сомневаться в этом. Но в них глубокая историческая правда. Ввиду положения, занимаемого римлянами в Иудее, Пилат не мог поступить иначе. Сколько смертных приговоров, диктуемых религиозной нетерпимостью, было вырвано у гражданских властей! Испанский король, посылающий в угоду фанатическому духовенству сотни своих подданных на костер, более достоин порицания, чем Пилат. Он представлял собой более полную власть, чем власть римлян в Иерусалиме в 33-м году. Когда гражданские власти начинают в угоду духовенству сеять смуты, они этим обнаруживают свою слабость. Но пусть правительство, безгрешное в этом отношении, первое бросит камень в Пилата. «Светская власть», за которой прячется жестокость духовенства, не может считаться виновной. Человек, проливающий кровь через своих слуг, не имеет права утверждать, что он питает отвращение к крови.

Мы видим, что не Тиверий и не Пилат приговорили Иисуса к смерти. Его осудила старая иудейская партия, Моисеев закон. По нашим современным понятиям, дети не ответственны за моральные проступки отцов. Каждый человек несет ответственность перед человеческим и духовным правосудием только за то, что сделал сам. Следовательно, каждый еврей, который еще и теперь страдает за казнь Христа, имеет право жаловаться; ведь он мог быть Симоном Киринеянином; он мог также и не быть в числе тех, которые кричали: «Распни его»… Но нации несут такую же ответственность, как и отдельные личности, и если когда-нибудь нация совершила преступление, то смерть Иисуса может считаться таким преступлением. Эта смерть была «законной» в том смысле, что являлась следствием закона, составлявшего душу нации. Моисеев закон, правда, в своей первоначальной форме присуждал к смертной казни за всякую попытку изменить установленный культ. Между тем Иисус без всякого сомнения обрушивался на этот культ и стремился его уничтожить. Иудеи справедливо и откровенно сказали об этом Пилату: «У нас есть закон, и по этому закону он должен умереть, так как он называет себя Сыном Божиим». То был отвратительный закон, но это был закон античной жестокости; герой, который приносил себя в жертву, чтобы низвергнуть этот закон, прежде всего должен был испытать его на себе.

Глава двадцать четвертая

Смерть Иисуса

Несмотря на то, что действительный мотив смерти Иисуса был чисто религиозный, его враги предпочли объявить его в претории виновным в государственном преступлении; иначе им не удалось бы добиться от скептического Пилата утверждения приговора к казни за учение, противное их вере. Поэтому священники заставили народ потребовать для Иисуса распятия на кресте. Такая казнь не была чисто иудейской; если бы казнь Иисуса совершалась по закону Моисея, то он был бы побит камнями.

Распятие на кресте было римским способом казни, применявшимся в отношении рабов, и в тех случаях, когда к казни хотели прибавить еще и позор.

Применяя этот вид казни к Иисусу, с ним поступали как с разбойником или грабителем, или как с преступником из черни, которых римляне не желали удостоить смерти от меча. В лице Иисуса казнили химерического «Царя Иудейского», а не догматика ложного учения. Поэтому и исполнение казни было предоставлено римлянам. В то время у римлян воины – по крайней мере, в случае казней политического характера – исполняли должность палачей. Иисус был отдан отряду наемного войска, управляемого центурионом, и должен был испытать все страшные муки, введенные жестокими нравами новых завоевателей. Было около полудня. Его опять одели в собственные одежды, которые с него сняли, когда выводили на позорище. У когорты уже имелись два разбойника, приговоренные к смерти; всех троих осужденных соединили, и процессия направилась к месту казни.

Это место называлось Голгофой. Оно было расположено за Иерусалимом, но вблизи от городских стен. Слово «голгофа» значит «череп» оно соответствует французскому слову «плешь», и обозначало, вероятно, лишенный растительности холм, напоминающий голый череп. В точности не известно местоположение этого холма. Вероятно, он лежал к северу или северо-западу от города, на неровном высоком плоскогорье, которое было расположено между стенами города и двумя долинами Кедроном и Гинномом, в месте очень непривлекательном, и еще более неприятном от соседства с большим городом. Потому нет основания думать, что Голгофа находится в том месте, которое христианство со времен Константина считает за таковое. Вместе с тем, нет достаточных оснований для того, чтобы поколебать в этом отношении воспоминания христиан.

Осужденный должен был сам нести орудие своей казни. Иисус, будучи более слабого телосложения, чем остальные двое осужденных, не мог донести своего креста. Навстречу процессии шел какой-то Симон из Киренеи, который возвращался с поля, и с грубостью, свойственной чужеземным войскам, отряд заставил его нести роковой крест. Быть может, они (воины) в данном случае воспользовались своим правом на принудительный труд, так как сами римляне не могли взять на себя доставку позорного креста. Симон впоследствии вступил, как кажется, в христианскую общину. Его два сына, Александр и Руф, были там очень известны. Симон, может быть, и рассказал о многих подробностях смерти Иисуса, свидетелем которой он был. Никого из учеников не было возле него в тот момент.

Наконец, прибыли на место казни. По иудейскому обычаю, осужденным предлагали выпить вина, приправленного благовониями, – опьяняющий напиток, который давали осужденному из сострадания, чтобы его одурманить. По-видимому, женщины Иерусалима сами приносили это вино несчастным, которых вели на казнь, в их последний час; если же ни одна из женщин не являлась, то вино покупали на общественный счет. Иисус, прикоснувшись губами к чаше, отказался пить. В этом печальном облегчении обыкновенных преступников не нуждалась его высокая душа.

Он предпочел расстаться с жизнью при ясном сознании, ожидая и призывая желанную смерть. Тогда с него сняли одежды и пригвоздили его к кресту. Крест состоял из двух перекладин, соединенных в форме буквы Т.

Крест был не очень высок, так что ноги осужденного почти касались земли. Прежде всего крест устанавливали, затем прибивали к нему осужденного, вколачивая гвозди в руки. Ноги иногда тоже пригвождали, иногда же только привязывали веревками. К кресту у середины его прибивали деревянный брусок, который проходил между ногами осужденного, служа для них опорой. Без этой опоры от тяжести тела перервались бы руки, и тело оборвалось. Иногда же на высоте ног прибивалась для опоры горизонтальная дощечка.

Иисус испытал до конца все эти жестокие мучения. Два разбойника были распяты по обе стороны от него. Воины, которым оставляли обыкновенно одежду (pannicularia), поделили по жребию эту одежду и, сидя у подножия креста, стерегли его. Согласно преданию, Иисус произнес следующие слова: «Отче, прости им, не ведают ибо, что творят». Но если и не на устах – в сердце его, наверное, были эти слова. По римскому обычаю, на кресте над головой казненного была прибита надпись на трех языках – еврейском, греческом и латинском, – гласившая: «Царь Иудейский». В такой надписи звучало известное презрение к еврейской нации, ироническое отношение к ней. Многочисленные прохожие, читавшие ее, чувствовали себя оскорбленными. Священники обратили внимание Пилата на то, что надпись надо было бы изменить так, чтобы было ясно, что Иисус сам так назвал себя. Но Пилат, которого уже начало утомлять это дело, отказался изменить что-нибудь в том, что написано.

Ученики Иисуса скрылись. Но одно предание гласит, что Иоанн долго оставался у подножия креста. С большей вероятностью можно утверждать, что его верные подруги из Галилеи, которые последовали за ним в Иерусалим и продолжали ему услуживать, не покидали его. Мария Клеопа, Мария из Магдалы, Иоанна из Кузы, Саломея и некоторые другие стояли в отдалении и не сводили с него глаз. Если верить четвертому Евангелию, Мария – мать Иисуса, тоже находилась у подножия креста, и Иисус, видя вместе свою мать и своего дорогого учителя, сказал ему: «Вот твоя мать», а ей: «Вот твой сын». Но тогда непонятно, каким образом синоптические евангелисты, называя других женщин, не отметили Марии, присутствие которой было так замечательно. К тому же высокая душа Иисуса едва ли была бы способна тронуться личными чувствами в тот момент, когда, уже весь поглощенный своим делом, он существовал лишь для человечества.

Кроме этой небольшой группы женщин, которые издали утешали его взглядами, перед Иисусом было только зрелище человеческой низости и тупости. Проходящие оскорбляли его. Вокруг него раздавались глупые насмешки, и его крики отчаяния обращали в отвратительную игру слов. «А, вот тот, кто называл себя Сыном Божиим! Пусть же его Отец избавит его, если он угоден ему». «Других спасал, а самого себя не может спасти», – говорили другие. «Если он Царь Израилев, то пусть сойдет с креста, и мы уверуем в него!» Некоторые говорили: «Разрушающий храм и в три дня созидающий, спаси себя самого! Посмотрим!»

Некоторые, смутно знакомые с его апокалипсическими верованиями, полагали, что он призывает Илию, и говорили: «Посмотрим, придет ли Илия спасти его». Небо было мрачное; земля, как во всех окрестностях Иерусалима, была суха и угрюма. По некоторым рассказам, был момент, когда силы ему изменили, тучей затуманилось пред ним лицо его Отца, его охватило смертельное отчаяние, в тысячу раз ужаснее всех физических мучений. Пред ним открылась людская неблагодарность; он, быть может, раскаивался в том, что пострадал ради ничтожного, жалкого народа, и он воскликнул: «Боже мой, Боже мой, почто ты меня оставил?» Но божественная воля одержала верх. По мере того как угасала жизнь тела, его душа прояснялась и возвращалась мало-помалу к своему небесному началу.

Он вновь восчувствовал значение своей миссии. Он увидел в своей смерти спасение мира. Отвратительное зрелище, происходившее у ног его, уже не касалось его. В глубоком уединении со своим Отцом он начал на кресте ту божественную жизнь, которая отныне отведена ему в сердце человеческом на вечные времена.

Особенный ужас казни распятием заключался в том, что в этом ужасном состоянии можно было прожить три или четыре дня. Кровотечение из ран на руках быстро останавливалось и не было смертельно. Истинная причина смерти состояла в неестественном положении тела, которое нарушало правильное кровообращение, вызывало ужасные боли в голове и сердце и, наконец, одеревенелость членов. Распятые на кресте с крепким организмом в состоянии были спать и умирали только от голода. Первоначальный смысл этой ужасной казни состоял в том, чтобы не убивать сразу осужденного раба причинением каких-нибудь повреждений, но выставить его на позор, пригвоздив за руки, которыми он не сумел хорошо воспользоваться, и оставить его гнить на дереве. Нежная организация Иисуса спасла его от этой медленной агонии. Его мучила сильная жажда, одна из пыток, сопровождающих распятие, как и прочие виды казни, которые вызывают обильное кровотечение. Он попросил пить. Возле находился сосуд с обычным напитком римских воинов, представляющим смесь уксуса и воды, называемым «posca». Воины должны были носить с собой эту «posca» во всех экспедициях, в том числе и при исполнении казней. Один из воинов намочил губку в этом питье, надел ее на трость и поднес к губам Иисуса, который пососал ее. На Востоке полагают, что, давая пить распятым или посаженным на кол, тем самым ускоряют их смерть. Многие полагали, что Иисус испустил дух тотчас же, как выпил уксуса. Гораздо более вероятно, что паралич сердца или мгновенный разрыв одного из сосудов в области сердца причинил ему через три часа внезапную смерть. За несколько минут до смерти голос его еще твердо звучал. Вдруг он испустил ужасный крик, в котором некоторые разобрали: «Отче, в руки Твои отдаю дух мой». Другие же, более сосредоточенные мыслью на исполнении пророчеств, уловили одно слово: «Свершилось!» Голова его склонилась на грудь. Он испустил дух.

Почий отныне в своей славе, благородный Учитель! Твое дело кончено, твоя божественность установлена. Не опасайся, что созданное твоими усилиями может погибнуть от каких-либо ошибок. Отныне, недоступный нападениям суетного мира, ты будешь взирать с высоты божественного покоя на бесконечные последствия твоих дел. Ценою нескольких часов страданий, которые даже не задели твоей великой души, ты купишь себе полное бессмертие. В течение тысячелетий мир будет вдохновляться тобою. Знамя наших противоречий, ты будешь символом, вокруг которого произойдет самая пламенная битва. В тысячу раз более могущественный и более любимый после смерти, чем во время твоего земного бытия, ты сделаешься одним именем своим краеугольным камнем Вселенной. Исторгнуть его – значило бы потрясти основы Вселенной. Между тобой и Богом не будет различия. Одержавший победу над самой смертью, владей своим царством, в которое пойдут за тобою во веки вечные по начертанному тобой царственному пути твои поклонники.