Текст книги "Жизнь Иисуса"

Глава тринадцатая

Отношение Иисуса к язычникам и самарянам

Сообразно таким принципам, он презирал всякую религию, не идущую от сердца. Суетные обрядности ханжей, внешний ригоризм, полагающий спасение в кривлянии, имели в нем смертельного своего врага. Он очень мало думал о постах. Забвение обид имело в его глазах большее значение, чем жертвоприношение. Любовь к Богу, милосердие, взаимное прощение – вот весь символ веры его. Нигде вы не найдете меньше, чем в учении Иисуса, жреческого элемента. Священник как таковой склонен побуждать адептов к общественному жертвоприношению, отправлять которое должен обязательно он; он не рекомендует личной молитвы, так как в таком случае можно обойтись и без него. Напрасно стали бы мы искать в Евангелии указания на то, какие молитвы рекомендует Иисус. Даже крещение имеет в глазах его лишь второстепенное значение, что же касается молитвы, то по этому поводу он не дает никаких указаний, если не считать того, что она должна идти от самого сердца. Многие, как это и бывает всегда, полагали заменить у слабых духом людей истинную любовь к добру лишь благим пожеланием и надеялись заслужить себе царствие небесное возгласами «равви», обращенными к нему. Он всех их отталкивал и говорил, что вера его в добрых делах. Часто он приводил им следующее место из пророка Исайи: «Этот народ чтит меня лишь устами, но сердце его отвратилось от меня».

Празднование субботы было тем пунктом в его учении, вокруг которого и создалось, главным образом, целое здание недоразумений и фарисейских придирок. Это хорошее древнее установление стало предлогом для жалких диспутов казуистов, источником множества суеверий. Многие верили, что даже сама природа ее соблюдает; все перемежающиеся источники слыли за «субботние». И вот на диспуты по этому пункту Иисус и любил больше всего вызывать своих противников. Сам он открыто нарушал субботу и тонкими шутками отвечал на упреки за это. Еще с большим основанием он презирал всю массу обрядностей, которые были прибавлены к закону традицией, благодаря чему они и стали дороже сердцу ханжей. Он был самым беспощадным врагом омовений и мелочной разборчивости в том, что чисто, а что нет. «Можете ли вы, – говорил он, – омыть свою душу? Не то, что входит в уста, оскверняет человека, но то, что выходит из уст, оскверняет человека». Все удары свои он направлял на фарисеев, проповедующих все это лицемерие. Он обвинял их в том, что они усиливают строгость закона и тем создают для людей новые случаи, чтоб грешить: «Слепые вожди слепых, – говорил он, – а если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму». «Порождения ехидны, – добавлял он, – как можете вы говорить доброе, будучи злыми, вы делаете лживой пословицу: от избытка сердца говорят уста». Он недостаточно хорошо знал язычников, чтобы надеяться на их обращении, создать что-либо прочное. В Галилее жило много язычников, но сколько можно судить, там не было ни одного государственного организованного культа ложных богов. Иисус имел возможность видеть такой культ во всем его блеске в Тире, Сидоне, Кесаре Филиппийской и Десятиградии. Он почти не обратил на него никакого внимания. Вы нигде не встретите у него утомительного педантизма евреев того времени, страстных нападок на идолопоклонников, отличающих его единоверцев со времен Александра и наполняющих собою, например, всю книгу «Премудрости». В язычниках его поражает не идолопоклонство и подобострастие. Этот молодой еврей-демократ, вполне сходившийся в этом с Иудой Гавлонитом, не признавал иного господина кроме Бога. Вот почему его чувство оскорбляли почести, – воздававшиеся князьям, и порою лживые титулы, которыми их наделяли. Вот почему, когда он встречает язычников, он проявляет большей частью снисходительность; порою кажется, что больше на них надеется, чем даже на евреев. Царствие Божие будет открыто и для них. «Когда придет хозяин виноградника, что сделает он с этими виноградарями? Злодеев сих предаст смерти, а виноградник отдаст другим, которые будут отдавать ему плоды во времена свои». Иисус особенно должен был держаться такого взгляда, так как, согласно представлениям евреев, обращение язычников было одним из самых верных признаков пришествия Мессии. В его царстве наряду с Авраамом, Исааком и Иаковом – и люди, пришедшие со всех концов света, законные же наследники будут отвергнуты. Правда, часто в наставлениях, которые он преподает своим ученикам, можно увидеть как раз противоположную тенденцию; по-видимому, он предписывает им проповедовать спасение лишь среди правоверных евреев; он говорит о язычниках совершенно в духе характерного для евреев предупреждения. Надо вспомнить, что ученики его, ограниченный ум которых не был способен к такому беспристрастному отношению к достоинствам потомков Авраама, легко могли исказить предписания учителя в духе своих собственных взглядов. Кроме того, очень может быть, что и сам Иисус несколько раз менял свое отношение к язычникам. Ведь мог же это сделать Магомет по отношению к евреям, о которых он отзывается в Коране то самым наилучшим образом, то с необыкновенной резкостью, смотря по тому, надеется ли он привлечь их на сторону своего учения или нет. В самом деле, предание приписывает Иисусу следующих два противоположных принципа прозелитизма, из которых он мог применять каждый: «Кто не идет против вас, тот с вами», и «Кто не со мной, тот против меня». В пылу борьбы почти всегда неизбежны подобного рода противоречия.

Втиснутая наподобие островка между двух больших провинций, где господствовал иудаизм (Иудея и Галилея), Самария представляла в Палестине своеобразную чересполосную территорию, где хранился культ Гаризима, родственный, со своим соперником, культом Иерусалимским.

К этой секте, не обладавшей ни гением, ни ученой организацией иудаизма, в собственном смысле этого слова, иеросоломиты относились с чрезвычайной жестокостью. Их ставили на одну доску с язычниками, только к ним относились еще с большей ненавистью. Из странной оппозиции Иисус к ней относился хорошо. Часто он даже предпочитает самарян правоверным евреям. И если в некоторых случаях он, по-видимому, и запрещает своим ученикам идти к ним с проповедью, отдавая Евангелие в удел лишь настоящим евреям, то здесь, без сомнения, этот завет был приурочен лишь к данному случаю, к определенным обстоятельствам, а вовсе не имел того абсолютного значения, какое приписали ему потом апостолы. Действительно, несколько раз самаряне приняли его плохо, так как предполагали, что он исполнен предубеждения против них, как и все его единоверцы. Точно так же в наше время мусульманин смотрит на всякого европейца, даже на свободомыслящего, как на своего врага, так как видит в нем фанатичного христианина. Иисус как-то умел обходить все эти недоразумения. У него было, по-видимому, несколько учеников в Сихеме, и он провел там, по меньшей мере, два дня. В одном случае он встретил благодарность и истое благочестие только у самарянина. Одной из самых прекрасных его притч была притча о человеке, раненом на дороге в Иерихон. Мимо этого человека проходит священник, видит его и продолжает свой путь. Затем проходит левит и также не останавливается. Сжалился над ним лишь самарянин; он подошел к нему, пролил на его раны масло и перевязал их. Отсюда Иисус заключил, что истинно братские отношения между людьми устанавливаются не верой, а чувством милосердия. «Ближним», под которым иудаизм подразумевает преимущественно своих единоверцев, он считает всякого человека без различия секты, который жалеет подобных себе.

Братство людей в самом широком смысле – вот чем дышат все его поучения. Эти мысли, занимавшие Иисуса при выходе из Иерусалима, были необыкновенно живо изображены в одном из сохранившихся рассказов о его возвращении.

Дорога из Иерусалима в Галилею проходит на расстоянии получаса пути от Сихема, перед входом в долину у подножия гор Гевал и Гаризим. Дорогу эту евреи-странники вообще избегали, так как они предпочитали лучше сделать длинный крюк в сторону Переи, чем подвергаться опасности со стороны самаритян или просить их о чем-нибудь. Иудеям было запрещено есть и пить вместе с ними; некоторые казуисты даже считали аксиомой, что «кусок хлеба самарянина все одно, что свинина». Отправляясь же этой дорогой, обыкновенно заранее брали с собой запасы провизии, и все же редко удавалось избежать драки и обид. Иисус не разделял этого недоброжелательного отношения, не разделял и этих опасений. И вот, когда, идя этой дорогой, он пришел к тому месту, откуда открывается налево Сихемская долина, он почувствовал утомление и присел отдохнуть у колодца. Самаряне точно так же, как и теперь, и в то время имели обыкновение давать различным местностям своей долины названия, связанные с воспоминаниями о патриархах. Колодец, у которого присел Иисус, назывался Иаков; это был, по всей вероятности, тот самый колодец, который доныне носит название Бир-Якуб. Ученики Иисуса направились в долину и пошли в город за провизией. Иисус сидел у колодца, пред ним возвышалась гора Гаризим.

Было около полудня. Какая-то женщина пришла из Сихема за водой. Иисус попросил у нее напиться, чем сильно ее удивил, ибо евреи избегали обыкновенно всяких сношений с самаритянами. Разговор с Иисусом до такой степени покорил эту женщину, что она решила, что это пророк. И вот, полагая, что он начнет упрекать ее за ее веру, не дожидаясь этого, она обратилась к нему со следующими словами: «Господи, отцы наши поклонялись на этой горе, а вы говорите, что место, где должно поклоняться, находится в Иерусалиме?» Иисус говорит ей: «Поверь мне, что наступит время, когда и не на горе сей, и не в Иерусалиме будете поклоняться Отцу. Но истинные поклонники будут поклоняться Отцу в духе и истине».

Да, в тот день, когда он произнес эти слова, он был поистине Сыном Божиим. Он в первый раз произнес то слово, на котором впоследствии было основано все здание вечной религии. Он положил начало чистому культу вне времени и места, которому будут поклоняться все чистые духом до скончания века. В этот день его религия стала не только религией всего человечества; она возвысилась до абсолютной религии. И если на других планетах имеются люди, наделенные разумом и нравственным чутьем, их религия не может отличаться от той, которую провозгласил Иисус у колодца Иакова. Человечество не сумело усвоить ее; идеал достижим лишь на мгновение. Слово Иисуса – это проблеск света среди мрачной ночи. 18 столетий потребовалось для того, чтобы человечество (что я говорю? – самая незначительная часть его!) привыкло к ослепительному блеску. Но проблеск света предвещает яркое солнце и, пройдя через весь этот ряд заблуждений, человечество снова придет к этому слову, бессмертному отражению его верований и надежд.

Глава четырнадцатая

Возникновение легенды об Иисусе. Его собственное представление о своей сверхъестественной роли

Иисус вернулся в Галилею, уже совершенно утратив свою старую веру, полный революционного энтузиазма. Теперь уже идеи его получили вполне определенное выражение. Вместо невинных афоризмов первого периода его пророческой деятельности, позаимствованных им отчасти у древних раввинов, вместо высоких нравственных проповедей второго периода – он посвящает себя вполне определенной политической деятельности. Старый Закон будет отменен, и сделает это никто иной, как он сам. Мессия пришел, это он сам. Царствие Божие скоро объявится, и объявится оно опять-таки через него. Он знает отлично, что станет жертвой своей отваги, но Царствие Божие не может быть завоевано без насилия; наступит оно лишь после ряда катастроф и междоусобиц. Сын человеческий снова придет после своей смерти, на этот раз покрытый славой, в сопровождении легионов ангелов, и все, кто отвергнут его, все будут посрамлены.

Не надо изумляться смелости подобных мыслей. Иисус давно уже смотрел на свое отношение к Богу, как на отношение сына к отцу. И то, что у других могло бы казаться несносной гордостью, у него не производит такого впечатления. Титул «сына Давида» был первый, принятый им; весьма вероятно, однако, что он не принимал ни малейшего участия в тех невинных подтасовках, при помощи которых хотели доказать его права на него. Род Давида к тому времени давно уж, кажется, пресекся; ни Асмоней, ведший свой род от первосвященников, ни Ирод, ни римляне ни на минуту не подозревали, что где-нибудь около них может существовать представитель древнего царского рода. Но уже с прекращением рода Асмонеев всеми овладела одна и та же мечта о безвестном потомке древних царей, который отомстит врагам своего народа. Все верили в то, что Мессия будет сыном Давидовым и родится, как он, в Вифлееме. Первоначальный замысел Иисуса был вовсе не таков. Его небесное царство не имело ничего общего с воспоминаниями о Давиде, которые интересовали в то время еврейскую массу. Он считал себя Сыном Божиим, а не сыном Давида. Его Царствие Божие и освобождение, которое он замышлял, были явлениями совершенно другого порядка. Однако в данном случае общее убеждение произвело давление и на него. Непосредственным следствием принятия положения «Иисус – Мессия» было другое положение: «Иисус – сын Давидов». И он позволил дать себе этот титул. В конце концов, ему стало, по-видимому, это доставлять удовольствие, так как он охотнее совершал чудеса, когда, обращаясь к нему, его называли этим именем. Тут, как и во многих других случаях своей жизни, Иисус склонился на сторону распространенных в его время идей, хотя сам он и не разделял их. К своему догмату о «Царствии Божием» он присоединил все, что могло подогреть сердца и распалить воображение. Так, например, он принял крещение Иоанна, хотя, как мы видели, оно не должно было иметь в глазах его большого значения.

Но тут появилось весьма важное затруднение: всем известно было, что он родился в Назарете. Неизвестно, выступал ли Иисус против этого возражения. Возможно, что в Галилее, где мысль о том, что сын Давидов должен родиться в Вифлееме, не была широко распространена, таких возражений никто и не делал. К тому же, в глазах галилеянина-идеалиста титул «сына Давидова» оказывался вполне заслуженным уже в том случае, если тот, кто носит его, увеличивает славу своей расы и возвращает на землю прекрасные дни Израиля. Можно ли считать, что своим молчанием он как бы подтвердил ту вымышленную генеалогию, которую придумали его последователи для доказательства его рождения в Вифлееме, а в частности, тот прием, с помощью которого его вифлеемское происхождение было приурочено к переписи, произведенной по приказанию императорского легата Квириния. Никто этого не знает. Те неточности и противоречия, с которыми мы встречаемся в его родословных, располагают нас к мысли, что они были продуктом народного творчества, шедшего в разных направлениях, и что ни одна из них не была подтверждена Иисусом. Сам он никогда не называл себя сыном Давидовым. Ученики его, менее просвещенные, чем он, часто преувеличивали то, что он сам говорил о себе; Сам же он чаще всего даже и не имел понятия об этих преувеличениях. Ко всему сказанному надо добавить, что в течение первых трех столетий целый ряд значительных христианских фракций самым решительным образом отрицал царское происхождение Иисуса и достоверность всей этой генеалогии. Таким образом, легенда о нем была продуктом какого-то вполне самостоятельного заговора и создавалась около него еще при его жизни. В истории не было ни одного великого события, к которому не приурочивался бы целый цикл всяких сказок, и если бы даже Иисус и желал этого, он не смог бы остановить этого народного творчества. Может быть, проницательный глаз исследователя уже к этому времени отнесет зародыш тех сказаний, в которых ему приписывали сверхъестественное происхождение. Идея о таком происхождении могла возникнуть под влиянием той весьма распространенной в древности мысли, что необыкновенный человек не может родиться обычным половым путем; быть может, этим хотели согласовать его рождение с той плохо понятой главой из Исайи, где по общему толкованию было сказано, что Мессия родится от девы. Это могло быть, наконец, выводом из той идеи, что Дух Божий, воплотившись в божественной ипостаси, является началом плодовитости. Быть может, уже в то время о детстве Иисуса ходила не одна сказка, придуманная для того, чтобы доказать на его биографии осуществление мессианского идеала или, вернее говоря, тех пророчеств, которые экзегетика аллегорий того времени связывала с именем Мессии. Общепринятое мнение гласило, что появление Мессии будет возвещено звездой, что сейчас же после его рождения ему придут поклониться послы от далеких народов и принесут дары. Осуществление этого пророчества усмотрели в появлении так называемых халдейских волхвов, которые как раз в то время прибыли в Иерусалим. В других местах ему уже с колыбели приписали сношения со знаменитостями того времени Иоанном Крестителем, Иродом Великим и двумя старцами, Симеоном и Анной, оставившими по себе воспоминания о своей святости. Все эти комбинации, основанные большей частью на извращении действительных событий, подкреплялись довольно сомнительного свойства хронологией. Все эти сказки были проникнуты каким-то особенным теплым и хорошим чувством, весьма характерным для народного творчества, и это делало их прекрасным дополнением к проповеди. Особенно распространились эти сказания после смерти Иисуса; однако можно думать, что они циркулировали еще и при его жизни, встречая повсюду лишь благочестивую доверчивость и наивный восторг.

Не подлежит сомнению, что Иисус никогда и не помышлял о том, чтобы выдавать себя за воплощение самого Бога. Такая идея совершенно не свойственна еврейскому уму, мы не найдем ни малейшего следа этого в синоптических Евангелиях; только в четвертом Евангелии встречаются такие места, в которых можно увидеть намеки на это, но эти места менее всего можно считать отражением мыслей Иисуса. Иногда получается впечатление, что Иисус даже принимает меры к тому, чтоб отвергнуть такое учение. Даже в четвертом Евангелии сказано, что обвинение Иисуса в том, что он считал себя Богом, или равным ему, – клевета со стороны евреев. В этом Евангелии Иисус открыто заявляет, что он ниже Отца. В другом месте он признается в том, что Отец открыл ему не все. Он считал себя чем-то более высоким, чем обыкновенный человек, но рядом с этим он говорит, что от Бога его отделяет целая бесконечность. Он – Сын Божий, но ведь и все люди дети Его, или, во всяком случае, в большей или меньшей степени могут стать таковыми. Все должны ежедневно называть Господа своим Отцом, все воскресшие будут сынами его. В Ветхом Завете божественное происхождение приписывалось и таким людям, приравнивать которых к Богу не было и мысли. Слово «сын» в семитических наречиях и в Ветхом Завете употребляется в самом широком значении. Кроме того, представление Иисуса о человеке далеко не похоже на невысокое представление о нем, созданное холодным деизмом. Согласно его поэтическому представлению обо всей природе, Вселенная проникнута единым духом: дух человека – Дух Божий; Бог почиет в человеке, живет им; а человек, в свою очередь, живет в Боге и Богом. Трансцендентальный идеализм Иисуса не давал ему никогда возможности составить вполне ясное представление о своей собственной личности. Он и его Отец – одно и то же. Отец – это он. Он живет в своих учениках, он всюду с ними, он и его ученики составляют нечто единое, целое, подобно тому, как и он со своим Отцом. Идея для него – все; тело, отличающее одних от других, – ничто.

Таким образом, имя «Сын Божий» или просто «Сын» стало применяться к Иисусу в смысле, аналогичном с названием «сын человеческий», а следовательно, и как синоним «Мессии», с той единственной разницей, что сам он называл себя «Сыном человеческим» (есть основание утверждать это) и сам не употреблял в этом случае слова «Сын Божий». Названием «Сын человеческий» обозначалось его звание судьи; титул «Сын Божий» должен был указывать на его участие в высших предначертаниях и его могущество. Могущество это не имело пределов. Его Отец сделал его всемогущим. В его власти даже отменить субботу. Никто не может познать Отца иначе, как через него. Отец передал ему право судить. Природа ему повинуется, но она, – также повинуется и всякому, кто только верит и молится; вера всесильна. Надо помнить, что ни ему, ни его слушателям никогда не приходила и мысль о законах природы, устанавливающих пределы возможного.

Свидетели его чудес благодарили Господа за то, «что он дал такую власть людям». Он отпускает грехи, он выше Давида, Авраама, Соломона, выше пророков. Мы не знаем, в какой форме и в какой степени были сделаны эти утверждения. К Иисусу нельзя прикладывать нашу условную мерку. Бившее через край восхищение перед ним его учеников увлекало и его самого. Ясно, что при таких условиях звание равви, которым он прежде удовлетворялся, казалось ему теперь уже недостаточным, и даже титул пророка, посла Божия, уже не соответствует его настроению. Он начинает выдавать себя за сверхъестественное существо, и ему хотелось бы, чтоб на него смотрели, как на существо, которое находится в иных, боле высоких, чем все остальные люди, отношениях с Богом. Но надо отметить, однако, что религиозная мысль Иисуса не знала таких слов, как «сверхчеловеческий», «сверхъестественный», – слов, заимствованных уже из нашей скудной представлениями теологии. В его глазах природа и развитие человечества не составляли какой-то особой области, находящейся вне влияния Бога; они не были для него какой-то жалкой реальностью, подчиненной особым законам, строгим и непреложным. Для него не существовало ничего сверхъестественного, ибо и природу он не выделял из всего. Опьяненный бесконечной любовью, он забывал о тяжких оковах, сковывающих плененный человеческий ум. Гордым полетом мысли он переносился через бездну, отделяющую благодаря человеческой ограниченности Бога от человека, и непреодолимую для большинства людей.

Во всяком случае, точность обдуманной схоластики не была свойственна этому времени. Изложенные только что идеи складывались все вместе в голове его учеников в такую нестройную богословскую систему, что, например, Сын Божий, в некотором роде двойник Божества, действует, по их представлению, совсем как простой человек. Его искушают, он не знает многих вещей, он исправляется; взгляды его меняются, он бывает мрачен, падает духом; он просит Отца избавить его от испытаний, он покорен Богу как Сын Отцу. Он, кому предстоит судить мир, не знает даже и дня суда; он принимает меры предосторожности, желая обезопасить себя. Почти сейчас же после его рождения его пришлось скрыть от сильных мира сего, желавших убить его.

При заклинании бесов, дьявол глумится над ним, и выходит из одержимых им не сразу. Во всех его чудесах чувствуются необычайно сильное напряжение, некоторая усталость, словно надорванность. Все это просто-напросто деяния посланца Божьего, обыкновенного человека, которому Бог покровительствует и помогает. Искать логики и последовательности тут не приходится. Противоречия же объясняются, с одной стороны, необходимостью для Иисуса внушить веру в себя и, с другой, – энтузиазмом его учеников. В глазах мессианцев школы хилиастов, в глазах лиц, с ожесточением зачитывающихся книгами Даниила и Эноха, он был сыном Давида, последователи считали его Сыном Божьим или, короче, Сыном. Были и такие, которые считали его воскресшим Иоанном Крестителем, и за это их не порицали даже его ученики. Наконец, некоторые видели в нем древних пророков Илию и Иеремию, вставших, согласно народному верованию, из гроба, чтобы подготовить людей к пришествию Мессии.

Твердое убеждение, или лучше сказать энтузиазм, под влиянием которого он утратил даже способность к какому бы то ни было сомнению, объясняло всю эту смелость. Нам, с нашим холодным и робким умом, плохо понятно даже, как может кто-нибудь так беззаветно отдаться во власть той идеи, апостолом которой он выступает.