Текст книги "Жизнь Иисуса"

Глава пятнадцатая

Чудеса

Уже давно Иисус узнавал себя в священных предсказаниях пророков и был убежден, что они имели в виду именно его. Он смотрел на себя, как на зеркало, в котором пророческий дух Израиля находил отражение своего будущего. Христианская школа (может быть, еще при жизни своего учредителя) старалась доказать, что Иисус вполне соответствовал всем предсказаниям пророков о Мессии. Во многих случаях эти сближения были чисто внешними и очень поверхностными. Чаще всего это были случайные и совершенно незначительные обстоятельства из жизни учителя, напоминавшие ученикам некоторые места из Псалмов и пророчеств, – места, в которых благодаря своему сосредоточенному на этом вопросе вниманию они видели изображение всего происходившего на их глазах. Синагога не имела официально установленного списка цитат, относившихся к будущему царству. Мессианские толкования были совершенно свободны и скорее представляли собою стилистическое искусство, чем серьезную аргументацию.

Что же касается чудес, то они считались в это время необходимым признаком божественности и признаком пророческого призвания. Легенды об Илие и Елисее были полны ими. Было признано, что Мессия совершит также много чудес. В Самарии, в нескольких милях от Иерусалима, маг по имени Симон создал себе своими волшебствами репутацию чуть не божества. Впоследствии, когда хотели прославить Аполлония Тианского и доказать, что вся его жизнь была земным странствованием Бога, для этого пользовались вымыслами об обширном цикле будто бы совершенных им чудес. Таким образом, Иисусу представлялась дилемма: либо отказаться от своей миссии, либо сделаться чудотворцем. При этом должно помнить, что весь древний мир, за исключением великих научных школ Греции и их последователей в Риме, возможность чуда признавал, и что сам Иисус не только верил в это, но и не имел ни малейшего представления о естественном порядке вещей и управляющих ими законах. Его познания в этих вопросах ничуть не превосходили знаний его современников. Более того, – одним из наиболее укоренившихся в нем убеждений было то, что с помощью веры и молитвы человек получает власть над природой. Способность творить чудеса считалась даром, которым Бог обычно наделяет людей, и не заключала в себе ничего удивительного.

В наше время взгляды переменились – нам кажется унижающим достоинство великого основателя христианства то, что в свое время составляло его главную силу. Но перед анализом таких исторических явлений критика не испытывает никакого затруднения. Возьмем какого-нибудь Франциска Ассизского, и дело совершенно изменяется. Цикл чудес, связанных с возникновением ордена францисканцев, не только не оскорбляет нас, но даже доставляет истинное наслаждение. Основатели христианства пребывали в состоянии такого же полного поэтического невежества, как и св. Клара и ее tressocii. Им казалось вполне в порядке вещей то, что их учитель виделся с Моисеем и Илией, повелевал стихиями и исцелял больных. Кроме того, следует помнить, что всякая идея теряет часть своей чистоты, едва она обнаруживает стремление осуществиться. Успеха нельзя достигнуть без компромиссов, без того, чтобы не пострадала душевная чистота. Такова уж слабость человеческого ума, что лучшие дела выигрываются обыкновенно только дурными средствами. Доказательства первых апологетов христианства покоятся на самых слабых доводах. Моисей, Христофор Колумб, Магомет только потому преодолели все препятствия, что они постоянно принимали во внимание человеческие слабости и потому, что не всегда приводили правдивые доводы в пользу истины.

Возможно, что окружающие Иисуса бывали более поражены его чудесами, чем его проповедями, исполненными такой божественной глубины. К тому же и до, и после смерти Иисуса народная молва, несомненно, крайне преувеличила число его чудес. Действительно, типы евангельских чудес не представляют большого разнообразия, они постоянно повторяются и, по-видимому, списаны с незначительного количества образцов, приспособленных к народному вкусу. Среди утомительного перечисления чудесных рассказов, заключающихся в Евангелиях, совершенно невозможно выделить чудеса, приписанные молвою Иисусу при его жизни или после смерти, – от тех чудес, в которых он согласился играть активную роль. Почти все чудеса, которые Иисус воображал, что совершил, заключались в чудесных исцелениях. Медицина в Иудее была в эту эпоху в том же состоянии, в котором она еще и доныне осталась на Востоке: совершенно ненаучна и предоставлена личному вдохновению каждого. Научная медицина, основание которой было положено за пять веков до того в Греции, была иудеям в Палестине в эпоху жизни Иисуса мало известна. А при таком состоянии знаний присутствие при больном выдающегося человека, обращающегося с ним ласково и внушающего ему уверенность в выздоровлении, может действительно принести исцеление. Кто решится отрицать (за исключением, конечно, случаев органических повреждений), что часто одно общение больного с выдающимся человеком лучше всякой аптекарской кухни? Целебно уже одно удовольствие, получаемое от его общества; улыбки, надежды часто бывает достаточно для подъема сил.

Иисус, как и большинство его соотечественников, не имел никакого представления о рациональной научной медицине. Как и все, он полагал, что исцеление приносится главным образом исполнением религиозных обрядов, и такая уверенность вполне последовательна. Раз на болезнь смотрели как на наказание за грех или как на дьявольское наваждение, а не как на следствие физических причин, то в таком случае лучшим врачом являлся святой, обладавший сверхъестественной силой. Исцеление считалось явлением морального порядка. Иисус, чувствовавший свою нравственную силу, должен был считать себя одаренным властью исцелять. Глубоко убежденный в том, что прикосновение к его одежде, возложение им рук и смачивание его слюной может облегчить людей, – он был бы жесток, если бы отказал страждущим в том облегчении, которое мог им дать. Исцелением больных всегда знаменовалось Царствие Божие и с ним всегда связывалось облегчение участи бедных. То и другое было признаком великой революции, которая должна была привести к исцелению всего зла и всех немощей. Ессеи, у которых так много общего с Иисусом, также считались весьма могущественными, искусными врачами.

Одним из самых частых случаев исцеления, практикуемых Иисусом, было заклинание или изгнание бесов. Вера в бесов господствовала над умами того времени. Что бесы вселяются в тело некоторых лиц и заставляют их действовать вопреки своей воле, – такое общее мнение существовало не только в Иудее, но во всем мире. Неоднократно упоминаемый в Авесте персидский див Аэшма-даэва, «див вожделения», известный у иудеев под именем Асмодея, считался причиной всех истерических заболеваний у женщин. Эпилепсия, душевные и нервные болезни, при которых больной как бы не владеет собой, – все болезни, для которых не усматривается видимых причин, как глухота и немота, объяснялись точно так же. Замечательный трактат Гиппократа «О священной болезни», установивший еще за четыре с половиной столетия до Иисуса истинные взгляды медицины на эти вопросы, все же не уничтожил всеобщего заблуждения на этот счет. Все верили в существование более или менее действительных приемов для изгнания бесов: занятие заклинанием бесов составляло такую же профессию, как в наше время медицина. Нет никакого сомнения, что Иисус пользовался еще при жизни своей репутацией знающего в совершенстве это искусство. В то время в Иудее было много сумасшедших, – вследствие крайнего возбуждения умов, вероятно. Эти сумасшедшие, бродившие на свободе, как это и до сих пор происходит в тех же местах, жили в пустынных пещерах, служивших для погребений, в обычном прибежище всех бродяг. Иисус глубоко жалел этих несчастных. По поводу его врачеваний рассказывались тысячи странных историй, в которых легковерие того времени находило себе широкий простор. Но и в этих случаях не следует преувеличивать силу влияния Иисуса. Случаи душевных расстройств, объяснявшиеся одержимостью бесами, часто бывали совсем легкие. Даже теперь в Сирии считают сумасшедшими, или одержимыми бесами (оба эти понятия носят одно и то же название меджнун), людей, отличающихся какою-нибудь странностью. В таких случаях часто бывает достаточно одного ласкового слова, чтобы изгнать «беса». И такие средства, несомненно, и употреблял Иисус. Кто знает, не распространилась ли его слава как заклинателя бесов почти без его ведома. Люди, живущие на Востоке, бывают весьма изумлены, узнав через некоторое время, что они пользуются известностью как врачи, волшебники, отыскиватели кладов, причем совершенно не могут припомнить фактов, давших повод к подобного рода измышлениям.

Кроме того, многие обстоятельства как будто указывают на то, что Иисус сделался чудотворцем лишь впоследствии и даже против своей воли. Часто он уступает только усердным просьбам и неохотно совершает свои чудеса, упрекая просителей в умственной неразвитости. Необъяснимую, на первый взгляд, особенность представляет его стремление совершать свои чудеса тайком и требование от исцеленных ничего не рассказывать о них. Когда бесы хотят провозгласить его Сыном Божиим, он запрещает им и заикнуться об этом; и признают они его против его воли. Эта черта особенно характерно отмечена в Евангелии Марка, по преимуществу повествующего о чудесах и заклинаниях бесов. Очевидно, ученик, доставивший главные сведения для этого Евангелия, сильно досаждал Иисусу своими восторгами перед чудесами, и учитель, тяготившийся такой репутацией, часто повторял ему: «Не говори об этом». Однажды такая размолвка окончилась странной вспышкой гнева, свидетельствующей, как утомляли Иисуса эти постоянные просьбы людей несильного ума. Временами ему прямо противна, по-видимому, роль чудотворца, и он старается дать возможно меньшую огласку чудесам, которые сопровождают каждый его шаг. Когда его враги требуют от него чуда, в особенности небесного знамения метеора, он им решительно отказывает. Поэтому мы имеем право предполагать, что ему навязали репутацию чудотворца, что он, пожалуй, не противился, но и не содействовал этому и что, во всяком случае, он сознавал неосновательность этого о себе мнения.

Поддаться слишком сильно нашим антипатиям в этом пункте, значило бы погрешить против правильного исторического метода. Главным условием истинной критики является понимание различия эпох и умение освободиться от тех инстинктивных привычек, которые являются результатом чисто рационалистического воспитания. Чтобы предупредить возможность нарекания на личность Иисуса, вовсе не следует замалчивать те факты, которые в глазах его современников стояли на первом плане. Удобнее всего было бы заявить, что все это добавления учеников, а они стояли неизмеримо ниже своего учители и, не будучи в состоянии понять истинного величия его, могли стараться возвеличить его путями, совершенно его недостойными. Однако все четыре автора жизнеописания Иисуса единогласно восхваляют его чудеса. Один из них, Марк, служивший апостолу Петру переводчиком, так сильно выдвигает эту сторону, что если бы характеристику Христа пришлось составлять исключительно на основании его Евангелия, то Иисус оказался бы выдающимся по силе заклинателем, внушавшим страх и желание как-нибудь избавиться от него. Итак, мы без колебания должны допустить, что деяния, рассматриваемые в настоящее время как признаки галлюцинаций или безумия, занимали крупное место в жизни Иисуса. Стоит ли жертвовать величавой стороной этой жизни ради темной стороны? Будем остерегаться этого. Простой волшебник никогда не произвел бы той моральной революции, которую произвел Иисус. Если бы чудотворец затмил в Иисусе моралиста и религиозного реформатора, то от него произошла бы школа теургии, а не христианство.

Впрочем, так же стоит вопрос и в отношении всех святых и основателей религий. Те состояния, которые в настоящее время считаются болезненными, как, например, эпилепсия, галлюцинации, – когда-то считались признаками силы и величия. Современная медицина затрудняется определить ту болезнь, которая решила судьбу Магомета. И почти до наших дней люди, сотворившие наиболее добра своим ближним (даже сам Венсан де Поль), были – по доброй воле или невольно – чудотворцами. Если исходить из того принципа, что всякое историческое лицо, которому приписывают деяния, считающиеся в XIX веке неразумными или шарлатанскими, было безумцем или шарлатаном, то всякая критика будет неверна. Александрийская школа отличалась благородством, однако, она увлекалась чудаческой теургией. Сократ и Паскаль не были свободны от галлюцинаций. Факты должны объясняться соответствующими им причинами. Слабость человеческого ума порождает только слабость. Великие события всегда имеют великие причины в природе человека, хотя очень часто они сопровождаются такой массой мелочей, что на поверхностный взгляд они заслоняют собой их величие. Итак, в общем, будет вполне справедливо сказать, что Иисус был чудотворцем и заклинателем помимо своей воли. Как это всегда бывает с натурами великими, божественными, он скорее безмолвно подтверждал наличность чудес, которых требовало общественное мнение, чем совершал их. Чудо, обыкновенно, бывает созданием толпы, а не того, кому его приписывают. Как бы упорно Иисус ни отказывался совершать чудеса, толпа все равно сочинила бы их. Самым великим чудом было бы, если бы он не творил чудес; это было бы самым большим нарушением законов истории и народной психологии. Он так же не в силах был бы подавить жажду чудесного в душе толпы и своих собственных учеников, как св. Бернар и св. Франциск Ассизский. Чудеса Иисуса были результатом насилия над ним эпохи, – уступка, вырванная у него потребностью времени. Вот почему слава заклинателя и чудотворца развеялась, а слава религиозного реформатора будет жить вечно.

Даже те, кто не верил в него, были поражены его делами и желали быть их свидетелями. Язычники и профаны испытывали чувство страха и старались выпроводить его из своей местности. Быть может, многие рассчитывали воспользоваться его именем для восстания. Но чисто нравственный и отнюдь не политический характер деятельности Иисуса спасал его от подобных увлечений. Царство его было в кругу детей, которых собирало и удерживало около него одинаково юное воображение и одно и то же предчувствие царства небесного.

Глава шестнадцатая

Окончательно сформировавшиеся идеи Иисуса о Царствии Божием

Этот последний период деятельности Иисуса продолжался, надо полагать, около 18 месяцев со времени его возвращения из паломничества на праздник Кущей – 32 год. В этот промежуток времени мысль Иисуса не обогатилась никакими новыми элементами, но то, что было в ней до сих пор, развивалось, крепло и принимало все более смелые формы.

Основная идея Иисуса с первых его шагов заключалась в утверждении Царствия Божия. Но это Царствие Божие, как мы уже говорили, Иисус, видимо, понимал различно. Временами он походил на демократического вождя, стремящегося просто к царству бедных и обездоленных. В другой раз Царствие Божие представляет у него буквальное воплощение апокалипсических видений о Мессии. Наконец, часто Царствие Божие толкуется им как царство духа. И в этом последнем смысле революция, к которой стремится Иисус, есть именно та, которая действительно произошла: установление нового культа, более чистого, чем культ Моисеев, – все эти мысли уживались, по-видимому, одновременно в сознании Иисуса. Но, во всяком случае, первая, т. е. мысль о революции социальной, мало занимала его. Земля, земные богатства и материальное могущество никогда в его глазах не были достойны внимания и труда. Он был чужд всякого внешнего честолюбия. Бывали моменты, когда в силу естественного хода вещей его великая религиозная миссия была близка к превращению в социальную. Люди просили его объявить себя судьей в вопросах материальных выгод, но Иисус с негодованием отвергал эти предложения, считая их почти за оскорбление. Преданный своему небесному идеалу, он всегда оставался в бедности, обнаруживая полное пренебрежение к благам жизни. Что касается двух других представлений о Царствии Божием, то он, по-видимому, дорожил ими одинаково. Если бы он был только энтузиастом с рассудком, отуманенным апокалипсическими сказаниями, которые и питали народное воображение, – тогда он и остался бы безвестным сектантом, последователем чужих идей. Если бы он был только пуританином, вроде Чаннинга или «савойского викария», он не имел бы никакого успеха. Обе части его учения, или, точнее, оба его представления о Царствии Божием дополняли друг друга, и в этом взаимном сочетании и кроется причина его несравненного успеха. Первые христиане были галлюцинантами и метались в круге идей, которые мы назвали бы бредом; но в то же время это были герои социальной борьбы, которая закончилась освобождением духа и утверждением религии и повела впоследствии к воцарению чистого культа, возвещенного учителем.

Апокалипсические идеи Иисуса в наиболее полной их форме можно свести к следующему.

Настоящий порядок жизни человечества приходит к своему концу. Кончится он грандиозной революцией, мучительной, как родовые боли; палингенезией, или «возрождением» (по выражению самого Иисуса), предшествуемыми тяжкими бедствиями и возвещенными небывалыми явлениями. В тот великий день явится знамение Сына человеческого на небе; и будет видение в громе и молнии, подобно видению на горе Синай, и гроза великая прорежет тучи, и пройдет луч огненный в мгновение ока с востока на запад. Мессия придет на облаках небесных, окруженный славой и величием, при звуке труб, в кругу своих ангелов. Ученики его воссядут рядом с ним на престолах. Мертвые тогда воскреснут, и Мессия начнет вершить свой суд над ними.

На этом суде люди будут разделены на две категории по делам их. Ангелы будут исполнять приговоры судьи. Избранные войдут в пресветлую обитель, уготованную им от создания мира. Там они сядут, одетые светом, на празднестве Авраамовом с патриархами и пророками. Этих будет меньшинство. Другие же ввержены будут в геенну. Геенной была долина в западной части Иерусалима. В различные эпохи на ней совершались обряды огнепоклоннического культа, и местность превратилась в своего рода клоаку. И геенна, в смысле Иисуса, представляет мрачную отвратительную долину, подземную огненную пропасть. Не принятые в царствие небесное будут там палимы и съедаемы червями вместе с сатаной и его мятежными ангелами. И будет там плачь и скрежет зубовный. Царствие Божие будет как бы освещенным внутри закрытым чертогом среди мира мрака и мук.

Этот новый порядок вещей будет вечен. Рай и геенна не будут иметь конца. Непроходимая пропасть ляжет между ними. Сын Человеческий, воссев одесную Бога, будет господствовать над этим последним состоянием мира и человечества.

Что все это понималось буквально учениками, а в известные моменты и самим учителем, явствует из сочинений того времени с несомненной очевидностью. Если первое поколение христиан верило во что-либо глубоко и постоянно, так это именно в то, что мир близок к концу, и что великое явление Христа скоро свершится. Этот уверенный клич: «Близко время есть!», которым начинается и заканчивается Апокалипсис, этот неустанно повторяемый призыв: «Имеющий уши слышать, да слышит!» – были возгласами упования и лозунгами единения для всего апостольского века. Сирийское выражение «Маран Афа» («грядет Господь наш») стало обыкновенно употребляться среди верующих, чтобы укрепиться в вере и надеждах. Апокалипсис, написанный в 68 году нашей эры, указывает время пришествия, определяя срок в 3,5 года. В «Вознесении Исайи» принимается почти тот же срок. Иисус никогда не давал таких определений. Когда его спрашивали о времени пришествия, он всегда отказывался отвечать, а однажды прямо заявил, что день этого великого события известен только Отцу, который не открывает этого ни ангелам, ни Сыну. Он говорил, между прочим, что в такой момент, когда люди будут ждать царствия Божия с наибольшей тревогой нетерпения, оно не придет. Он постоянно повторял, что это случится неожиданно, как неожиданно случились события во время Ноя и Лота. Из этого следует быть настороже, всегда готовым идти за ним; что каждый должен бодрствовать и держать свою лампаду возжженной, как для брачного шествия, которое наступит нежданно. Что Сын человеческий придет, «яко тать в нощи», – в час, когда его не будут ждать; что он явится, как молния, сверкнувшая от края до края неба. Но заявления его о близости катастрофы вполне недвусмысленны. «Не пройдет сей род, – говорил он, – как все это сбудется. Есть некоторые из стоящих здесь, которые не вкусят смерти, как уже увидят Сына человеческого, грядущего в царствии своем». Неверующих Он упрекал в том, что они не умеют узнавать предвестников будущего царства: «Вечером вы говорите: будет ведро, потому что небо красно; а по утру: сегодня ненастье, потому что небо багрово. Лицемеры! Различать лицо неба вы умеете, а знамение времен не можете?» По иллюзии, свойственной всем великим реформаторам, Иисус представлял себе конечную цель слишком близкой. Он не считался с медленностью движения человечества и воображал, что в один день осуществится то, чему не суждено было еще свершиться и восемнадцать веков спустя.

Эти столь определенные пророчества держались в христианской семье в течение почти семидесяти лет. Допускали, что некоторые из учеников, прежде чем умереть, увидят день второго пришествия. В частности, и об Иоанне думали так. Многие даже думали, что он никогда не умрет. Быть может, впрочем, это мнение – более позднее, относящееся к концу I века и вызванное преклонным возрастом, какого, по-видимому, достиг Иоанн; последнее обстоятельство и давало основание думать, что Бог желает сохранить ему жизнь на неопределенно долгое время, вплоть до великого дня, когда осуществится обет Иисуса. Когда же он умер своим чередом, вера многих поколебалась, а ученики придали предсказанию Христа более ограниченный смысл.

Совершенно приняв апокалипсические верования в той форме, как они находились в апокрифах иудейских, Иисус в то же время принял учение, являющееся их дополнением или, скорее, условием, – о воскресении мертвых. Это учение, как уже сказано, было еще довольно новым для Израиля. Масса людей не знала или не верила в него. Предметом веры оно было только для фарисеев и горячих приверженцев мессианских учений. Иисус принял его без оговорок, но в более идеалистическом смысле. Многие представляли себе, что в мире воскресших будут есть, пить, будут жениться. Иосиф вполне допускал и пасху, и пищу, и вино новое, но решительно отвергал допустимость брака. Саддукеи выставляли по этому поводу аргумент, с первого взгляда грубый, но по существу в достаточной степени соответствующий древней теологии. Следует вспомнить, что, согласно древним мудрецам, человек может пережить самого себя лишь в своих детях. Кодекс Моисеев санкционировал эту патриархальную теорию своеобразным учреждением, левиратом. И вот отсюда-то саддукеи выводили свои остроумные заключения против воскресения. Иисус вышел из этого противоречия, заявив решительно, что в жизни вечной не будет различия полов, и люди будут подобны ангелам. Иной раз он, по-видимому, обещает воскресение одним праведникам, обрекая нечестивых на смерть бесследную и погружение в небытие. Однако чаще Иисус выражает свою волю в том смысле, чтобы воскресли и злые для вечных мучений.

Мы видим, что во всех этих теориях не было ничего абсолютно нового. В смысле апокалипсических учений и Евангелия, и книги Апостолов содержат лишь то, что уже говорилось у Даниила, Еноха, в Сивиллиных пророчествах, в Успении Моисея – этих древних еврейских книгах, и Иисус лишь принял идеи, общераспространенные среди его современников. Он воспользовался ими как основой для своей деятельности, вернее, – как одной из основ для нее: ибо Иисус был слишком предан своему делу, чтобы строить его всецело на столь ненадежной основе, всегда готовой рухнуть перед уничтожающими опровержениями, какие умеет выдвигать реальная действительность.

Очевидно, в самом деле, что такое учение, взятое само по себе и понимаемое в буквальном смысле, не имело бы никакого будущего. Оно было бы окончательно дискредитировано одним тем фактом, что мир продолжал бы существовать. Век человека – самый большой срок, какой могло просуществовать такое учение. И была бы еще объяснима вера первого христианского поколения, но уже вера второго была бы совершенно непонятна. После смерти Иоанна или вообще того из учеников, видевших учителя, кто пережил остальных, учение Иисуса было бы уличено во лжи. Одним словом, если бы учение Иисуса ограничивалось верой в близкий конец мира, оно, конечно, было бы теперь предано забвению. Что же спасло его от такой участи? Это большая широта евангельских учений, дававшая впоследствии возможность под каждым их символом разуметь идеи, свойственные умственному состоянию совершенно различных эпох. Конец мира не пришел, как возвещал Иисус, и как верили его ученики, но пришло обновление мира, и в известном смысле именно такое, какого хотел Иисус. Мысль Иисуса потому и оказалась плодотворной, что в ней было две стороны. Химерическое учение его не постигла судьба многих других учений такого же рода именно потому, что в нем скрывался зародыш жизни, который проник в среду человеческую благодаря своей сказочной внешности, и принес там вечные плоды.

Да не подумают, что это пристрастное истолкование сущности его учения, внушенное желанием реабилитировать честь нашего великого учителя от жестоких поражений, нанесенных его мечтаниям реальной действительностью. Нет и нет! Это Царствие Божие, царство духа, где всякий может быть царем и первосвященником, – царство, которое подобно горчичному зерну превратилось в громадное дерево, осеняющее мир, на ветвях которого гнездятся птицы. Иисус постиг его, стремился к нему, основал его. Рядом с фальшивой, холодной и неосуществимой идеей страшного суда он создал истинный град Божий, настоящую «палингенезию», нагорную проповедь, апофеоз слабого, преданность народу, любовь к бедным, восстановление попранных прав всех смиренных душой, правдивых и наивных сердцем. Картина этого возвышения очерчена им высокохудожественно нетленными, вечными красками. Всякий из нас обязан ему тем, что есть лучшего в нем. Простим же ему его неосуществимые упования апокалипсического характера, его мечты о торжественном явлении на облаках небесных. Быть может, это заблуждение принадлежало другим, а не ему, но если и правда, что он сам разделял иллюзию других, – что за беда? Ведь эти же мечты дали ему силу бесстрастия смерти, подвигнули его на борьбу, на которую без них у него, быть может, не хватило бы сил.

Таким образом, божественный град, созданный Иисусом, следует понимать в различных смыслах. Если бы мысль его состояла единственно в том, что близится конец века, и нужно готовиться к нему, то он не превзошел бы Иоанна Крестителя. Отречься от мира, близкого к крушению, отрешиться мало-помалу от настоящей жизни, устремить свои мысли к грядущему царству – таково было бы последнее слово его проповеди. В действительности же учение Иисуса всегда имело гораздо более широкое значение. Задачей Иисуса было – создать новую жизнь человечеству, а не только уготовать конец существующему порядку. Если бы Илия или Иеремия воскресли, чтобы приготовить людей к великим катастрофам, то проповедь их была бы совсем иною. Справедливость этого вполне доказывается тем, что мораль, приуроченная к последним дням, стала вечной моралью, принесшей спасение человечеству. Сам Иисус во многих случаях прибегал к таким формам поучения, какие совершенно не встречаются в апокалипсической теории. Он нередко говорил, что Царствие Божие уже началось, что каждый человек носит его в себе и может наслаждаться им, если он вел праведную жизнь; что царство это создаст себе всякий неприметным образом, искренним обращением сердца к добру. Царствие Божие есть в этом смысле не что иное, как благо, более совершенный порядок вещей, чем существующий ныне, царство справедливости, которому должен служить каждый верующий по мере своих сил – свобода духа, нечто подобное буддийскому «освобождению», плод отречения от старого мира. Эти истины, представляющиеся, на наш взгляд, совершенно отвлеченными, были для Иисуса реальной действительностью. Все его мысли – конкретны и субстанциональны. Иисус больше всех людей верил в реальность своего идеала.

С другой стороны, выражение «Царствие Божие» удивительно удачно формулирует ощущаемую человеком духовную потребность в существовании дополнения к земной участи и возмездия за настоящую жизнь. Тот, кто не признает двойственной природы человека и находит, что учение деистов о бессмертии души противоречит данным физиологии, тот любит успокаивать себя надеждой на конечное улучшение, в каком-то теперь нам неизвестном виде, которое удовлетворит потребности человеческого сердца. Кто знает, быть может, через миллионы веков прогресс человечества приведет к полному познанию Вселенной, а с этим познанием и к пробуждению всего, что было в ней живого. Сон, продолжающийся миллионы лет, вовсе не длительнее часового сна. С этой точки зрения св. Павел еще и теперь имел бы право сказать: «In ictu oculi» (В мгновение ока)! Он питает уверенность в том, что нравственное и добродетельное человечество восторжествует, что некогда мир будет судить чувство бедного честного человека, и в этот день идеальный образ Иисуса будет стоять живым укором перед скептиком, не уверовавшим в добродетель, и перед эгоистом, не сумевшим до нее возвыситься. Тогда любимое слово Иисуса останется исполненным вечной красоты. И кажется, будто дар божественного прорицания руководил здесь несравненным учителем, удержав его на неизмеримой высоте, с которой можно разом охватить истины различного порядка.