Текст книги "Из истории старообрядцев на польских землях: XVII—ХХ вв."

В последние три года можно наблюдать рост количества старообрядцев в Августове (в 1921 г. их было 20 человек), переселившихся сюда главным образом из Габовых Грондов. Так, например, в 1965 г. в этой деревне проживало 244 старообрядца, а в 1968-м – уже только 188. И наоборот, в Августове в 1965 г. проживало 175 старообрядцев [Iwaniec 1967: 407], а в 1968 г. их число возросло до 268.

Глава V
Старообрядцы на Мазурах, в Ольштынском воеводстве

Первые старообрядцы прибыли на территорию Мазур (тогда принадлежавших Пруссии) еще в 20-е и 30-е гг. XIX столетия с Сувалкско-Сейненской земли в Царстве Польском. Инициаторами переселения в Прусское государство являлись те федосеевцы, которые были не согласны с новыми постановлениями властей Царства Польского. Наиболее консервативная группа старообрядцев, находившихся под сильным влиянием Ефима Борисова, как уже сообщалось выше, не согласилась на исполнение рекрутской повинности и на ведение метрических реестров в старообрядческих приходах. Старообрядцы считали, что это противоречит принципам их веры. Они вспомнили о том, что во время недолгого правления пруссаков на Сувалкско-Сейненской земле (1795–1806) немцы относились к старообрядцам либерально, а те, в свою очередь, были лояльны по отношению к прусским чиновникам [Воейков 1867: 146; Tetzner 1908/21: 325–329; 1908Ы22: 325–326]. Однако поначалу старообрядцы не хотели покидать Сувалкско-Сейненского региона. Даже после переезда на Мазуры они не могли пожаловаться на уровень своей жизни в Царстве Польском. Только очередной призыв в армию, объявленный в 1824 г., заставил их обратиться с переговорами к прусским властям. При посредничестве голдапского ландрата староверы отправили королю свое послание, содержащее условия их переселения на Мазуры, а необходимость переезда мотивировали религиозными преследованиями, которым подвергались. 5 декабря 1825 г. Фридрих Вильгельм III дал свое согласие, подписав рескрипт на имя министра фон Шукманна. Условием продажи угодий старообрядцам было освобождение их от подданства Царства Польского [Titius 1864–1866/IX: 215; Gerss 1909: 71]. Прусское государство было крайне заинтересовано переселением старообрядцев, так как численность населения заброшенного мазурского захолустья сократилась на 14 % в результате наполеоновских войн и эпидемий, а освоение Мазур польскими переселенцами было ограничено властями с 1724 г. по политическим причинам специальным указом [Flis 1960: 473–523; Sukertowa-Biedrawina 1961: 46]. Поросшее дремучим лесом Мазурское поозерье было для старообрядцев самым удобным местом, в котором они могли скрываться, сохраняя чистоту веры и обычаев.

Фото 7. Сельская моленная в Войнове

Несмотря на это, староверы не очень спешили с получением разрешения на выезд у властей Царства Польского, так как все-таки не хотели покидать привычную для них Сувалкско-Сейненскую землю. Только радикальное изменение политики по отношению к старообрядцам в России при Николае I повлияло на принятие окончательного решения о миграции на Мазуры. В июне 1826 г. они отправили в Краевое управление, находившееся в Гумбиннене, многочисленное посольство, во главе которого стоял Фома Иванов (род. 1788) из деревни Олыпанка, хоть слабо, но владеющий немецким языком. Делегаты выразили желание купить 22–30 тысяч моргов земли для около двухсот семей. Однако переселение старообрядцев не состоялось сразу, и главной причиной было нежелание властей Царства Польского дать им разрешение на выезд. Первый паспорт был оформлен только 10 августа 1827 г. на имя Онуфрия Яковлева (Смирнова) из деревни Погорелец (род. в 1788 г. в деревне Доллманн в Режицком уезде), который, будучи состоятельным человеком, не жалел денег, чтобы ускорить принятие решения властями. После прибытия на Мазуры он обнаружил много непредвиденных трудностей в связи с желанием приобрести семьсот моргов земли. Пока дело не было успешно завершено, он арендовал озера и жил в одиночку на Мазурах, ожидая позволения прусских властей на перевозку через границу его имущества [Titius 1864–1866/Х: 7, 11; Gerss 1909: 72–76]. 26 сентября 1829 г. генеральная налоговая директория в Берлине выдала разрешение, на основании которого таможня в Мерунишках пропустила 25 центнеров сетей и рыболовных снастей, домашнюю утварь, продовольственные продукты, коней и скот, принадлежавшие Онуфрию. Окончательное переселение Онуфрия Яковлева на Мазуры состоялось 7 июня 1830 г. Поселившись на восток от озера Бельданы, к северо-западу от поселения Вейсуны, Онуфрий Яковлев стал основателем первой старообрядческой деревни на Мазурах, названной его именем Онуфриево (нем. Onufrigowen). Кроме него, в деревне поселились хозяева Тихон Григорьев (Крымов) и Егор Савелов (Ефищик), а также Емельян Крассовский. В течение непродолжительного времени Онуфрий Яковлев сумел завоевать доверие властей и был назначен первым солтысом <старостой> Он стал также главным посредником в заключении сделок, особенно купли-продажи, имея большой опыт, который приобрел еще на Сувалкско-Сейненской земле, где прожил почти тридцать лет. Со стороны прусских властей надзор над процессом переселения старообрядцев на Мазуры уже в июне 1826 г. был поручен лесничему Эккерту из Пиша, обязанностью которого было, прежде всего, правильное размежевание участков [Akta dotyczące «filiponów» 1827–1838 г. <Данные из этого источника в работе Sukertowa-Biedrawina 1961: 44, 48–51, 53, приведены неточно>]. См. также: Titius 1864–1866/Х: 9—11; Gerss 1909: 72–74; Лясковский 1932: 66–67; Sukertowa-Biedrawina 1961: 48; Jakubowski 1961: 84.

26 ноября 1830 г. старообрядцы получили от властей Царства Польского 17 общих паспортов для 226 человек. Некоторые из желавших переехать паспортов не получили, другие не решились на переезд. Вспышка Ноябрьского восстания 1830 г. прервала правомочное переселение старообрядцев, но не остановила процесса их дальнейшей эмиграции на Мазуры. Во время восстания впервые имели место случаи незаконного пересечения границы старообрядцами [Titius 1864–1866/Х: 12–14; Барциковская 1959: 3]. Границу пересекали прежде всего неимущие, в особенности те, кто прибыл на Сувалкско-Сейненскую землю после 1817 г. из бывших Польских Инфлянт, где помещики особенно притесняли крестьян. <В 1817 г. в деревне Осиновка в Динабургском старостве вспыхнул вооруженный мятеж, который был подавлен только после прибытия военной подмоги, см.: Дружинин 1946: 113–117> Незаконное пересечение границы во время восстания было делом невероятно опасным, так как по особому требованию российских военных командующих немцы стреляли в нелегальных мигрантов [Барциковская 1959: 3]. В связи с этим откладывалось поселение старообрядцев на купленных 2 декабря 1831 г. над рекой Крутыней неподалеку от озера Дусь 1504 прусских моргах леса.

Основным покупателем этих земель был брат уже известного нам Ефима Борисова – Сидор Борисов (1780–1855). После подавления восстания в Польше он прибыл на Мазуры вместе с остальными собратьями по вере и приступил к строительству деревни. Она получила официальное название по фамилии лесничего Эккерта – Эккертсдорф (нем. Eckertsdorf). Однако Сидор в память о деревне в Режицком уезде, где он родился, назвал ее Войново [Titius 1864–1866/Х: 16–17, 49; Gerss 1909: 78]. Кроме Сидора Борисова, который многие годы оставался солтысом, в Войнове поселился знаменитый строитель дорог Федор Исаев Малеван (1782–1842), а также известный среди старообрядцев богач Фома Кузьмин.

В декабре 1831 г. старообрядцы приобрели также угодья на левом берегу реки Крутыни к северу от Войнова. Там со временем возникли следующие деревни: Галково (нем. Gaiko wen), Мосьцишки или

Николаево (нем. Nikolaihorst), Замечек (нем. Schlósschen), и в 1840 г. Иваново (нем. Iwanowen). Первым хозяином на этой территории был Моисей Игнатов, который сначала жил в Укте, занимаясь производством саней и возов. На Мазуры приехал в 1830 г. из деревни Высокая Гора в сегодняшнем Сейненском повяте [Titius 1864–1866/Х: 12; Gerss 1909: 76; Jakubowski 1961: 85].

Договор купли-продажи от 1 апреля 1832 г. дал начало деревне Ладное Поле (нем. Schónfeld), ныне Свигнайно. Деревня была основана к северо-востоку от Войнова, солтысом был избран Иван Кузьмин, по профессии коновал. Он был сыном хозяина из Дегучай (Литва). В силу подобного договора в 1832 г. была основана деревня Пяски (нем. Piasken), расположенная на берегу озера Бельданы на расстоянии 1,5 км от Онуфриева. Основным покупателем этих земель были Онуфрий Яковлев и Савватей Осипов Пясковский. Затем Онуфрий Яковлев перепродал свою долю Ивану Ларивоновичу Крассовскому (1779–1855) [Titius 1864–1866/Х: 17–18; Gerss 1909: 83–84].

Весной 1832 г. старообрядец Федор Чуев положил начало деревне (колонии) Кадилово (Кадзидлово, нем. Kadzidlowen) <Егор Крассовский, житель Галкова, в письме автору от 29 марта 1964 г. сообщил, что своим названием деревня обязана множеству лиловых цветов – подснежников (Pulsatilla), которые старообрядцы называли «катялками», отсюда Катилово, Кадиловка, [полонизированное] Кадзидлово.> Летом 1832 г. были основаны деревни Петрово (нем. Peterhain) и Осинки (или Осиняк) [Titius 1864–1866/Х: 17]. <Согласно сохранившемуся преданию, деревня возникла на месте, якобы явившемуся одному из старцев во сне. Тогда следовало бы объяснять название старорусским словом «осинитися», что означает ‘увидеть сон’. Согласно другой версии, более правдоподобной, название деревни произошло от осины, растущей в этих местах в большом количестве> Последняя из основанных деревень получила по имени своего основателя официальное название Федорово (нем. Fedorwalde), <в правительственном вестнике № 7 от 1835 г. были опубликованы официальные немецкие названия деревень. 12 октября 1835 г. власти уведомили ландрата об обязанности требовать от старообрядцев, чтобы они использовали эти названия в официальной переписке под угрозой штрафа от 5 до 50 талеров [Titius 1864–1866/Х: 30–31]>

Эмиль Титиус сообщает, что в разное время старообрядцы приобрели в общем 5047 моргов лесных угодий, расположенных в Пишском и Мронговском повятах, на общую сумму 24 084 талера, при этом заплатив единовременно только 9124 талера [Titius 1864–1866/Х: 8]. По мнению немецких исследователей, условия, на которых старообрядцы получили разрешение поселиться на Мазурах, были для переселенцев очень выгодны. Исследователи обращают внимание на то, что староверы приобрели землю по очень низкой цене (хотя в России она стоила в два раза дешевле [Голубов 1869: 52]) и получили множество льгот, таких как освобождение от налогов в течение шести лет, оформление рассрочки оставшегося платежа и разрешение его выплаты по частям в течение двух-трех лет. В зависимости от класса почв старообрядцам была предоставлена возможность отсрочки выплаты или продление срока выплаты с учетом всего лишь только 5 %-ной ставки (в Онуфриеве). На самом деле прусские власти предоставляли льготы, преследуя собственные интересы, и там, где они не видели собственной выгоды, не шли ни на какие уступки. Так, например, старообрядцам не разрешалось свободно валить лес, а строительный материал они обязаны были покупать отдельно. Шестилетний период налоговой льготы был им предоставлен потому, что не было возможности в течение ближайших четырех лет вывезти строевой лес с приобретенных старообрядцами участков. Лес, согласно договору, был государственной собственностью, а сложенная штабелями древесина мешала возделыванию расчищенных от леса участков [Titius 1864–1866/Х: 10–11, 43; Тоерреп 1870: 450]. Старообрядцы с самого начала требовали освобождения их от воинской повинности вплоть до третьего поколения [Голубов 1871/XVIII: 71], но прусский король согласился освободить только первое поколение, ср.: Titius 1864–1866/IX: 215; Gerss 1909: 71. Вероятно, местные власти, особенно Эккерт, на которого позже ссылались, обещал старообрядцам продление срока или возможность откупиться от призыва в армию, так как до сегодняшнего дня они уверены в том, что были обмануты. На самом деле даже первому поколению старообрядцев не удалось избежать службы в армии, так как королевский рескрипт относился только к тем, кто покупал землю на свое имя [Titius 1864–1866/Х: 19–20, 413]. Следует обратить внимание на тот факт, что угодья чаще всего покупал один, избранный для этой цели старообрядец, тогда как другие (уже после прибытия на Мазуры) получали участки от уполномоченного ими собрата по вере и при этом теряли право на освобождение от воинской повинности, о чем им тогда никто не сообщил. Кроме того, власти начали вводить новые обязанности, такие как копка приграничных траншей шириной более метра и примерно такой же глубины или выкуп страховых полисов [Gerss 1909: 81; Sukertowa-Biedrawina 1961: 51]. Такие условия оказались приемлемыми только для состоятельных старообрядцев, наживших свои состояния еще в Польше. У самых бедных, не особенно разбиравшихся в ситуации, составлявших в общине большинство, не было шансов обзавестись собственным хозяйством.

Первоначально прусские власти, заинтересованные освоением Мазур, присматривались к старообрядцам, приступившим к усердному благоустройству купленных участков, без особого интереса. Однако появление новых переселенцев вызвало повсеместно удивление и любопытство местных жителей. Сам Фридрих Вильгельм ш, по словам его адъютанта (фон Штернберга), удивлялся, почему в такой большой стране, как Россия, не нашлось для них места [Gerss 1909: 79; Барциковская 1959: 3].

Весной 1833 г. поселения старообрядцев посетил пастор из Пиша Шульц вместе с аптекарем Шлоссом и ректором Шраге. Они были удивлены трудолюбием и здравомыслием старообрядцев. Шульц решил, что переселенцы могут положительно повлиять на местное население [Schulz 1833: 661–668]. К 8 января 1834 г. прибывшие уже успели построить дома и выкорчевать лес на купленных участках. В деловых контактах с местной администрацией они пользовались польским языком, которым овладели еще во время проживания в Царстве Польском. При заключении сделок присутствовал присяжный переводчик польского языка Скопник [Sukertowa-Biedrawina 1961: 50].

Славную страницу в историю мазурской колонии вписали старообрядцы, скрывавшие польских повстанцев, которых никто не выдавал, несмотря на то что содействовавшие российскому правительству прусские власти выплачивали за это высокое денежное вознаграждение. Чтобы не навлечь на себя неприятностей, старообрядцы выдавали поляков за своих родственников. Скрывать повстанцев они могли потому, что были уравнены в правах с прочими подданными прусской короны указом от 1 июня 1833 г., а кроме того им также разрешалось нанимать работников, прибывших из-за границы [Тоерреп 1870: 451; Sukertowa-Biedrawina 1961: 50–51; Jakubowski 1961: 86].

Причиной первого серьезного конфликта колонистов с местными жителями стали луга, прилегавшие к земельным наделам некоторых старообрядцев. Крестьяне из Пецек и Навяд не хотели от них отказаться, не хотели продать эти луга старообрядцам, хотя на это намекала Сидору Борисову и Федору Иванову королевская канцелярия, когда они в связи с этим спорным делом 20 января 1834 г. подали жалобу властям. Они не получили также королевского разрешения на ловлю рыбы в водах, омывающих их хозяйства. Зато с 1 января 1840 г. все были освобождены от налогов, и это освобождение было позже продлено до 1843 г. Таково было возмещение за задержку вывоза выкорчеванного на их участках леса [Titius 1864–1866/Х: 30, 33–37; Sukertowa-Biedrawina 1961: 52–53; Jakubowski 1961: 89].

Независимо от положительной оценки мронговского ландрата Августа Лысьневского (1789–1866) [Templin 1926а: 273–275] в отчете от 2 июня 1834 г. Министерство юстиции учредило специальную комиссию для всестороннего обследования общины старообрядцев. В июле и августе 1843 г. старообрядцев несколько раз опрашивали судебный комиссар фон Бертрам из Инстербурга (ныне Черняховск), кантор евангелического прихода Мартин Герсс и судебный советник Роденбек. Старообрядцам были заданы подробные вопросы, на которые они отвечали осторожно, при этом выражая готовность подчиниться распоряжениям властей, если они не будут противоречить принципам их веры [Titius 1864–1866/Х: 23–26].

Несмотря на множество трудностей, община старообрядцев начала стремительно развиваться. Богатые переселенцы занимались в широком масштабе лесным хозяйством и рыболовством, а также строительством дорог. У них можно было найти работу и солидный заработок. Слухи об этом дошли до Царства Польского, откуда стали появляться новые приезжие. Кроме честных людей, на Мазуры прибывало много бродяг, дезертиров из российской армии и даже обыкновенных бандитов, которые заводили длинные бороды «под старообрядцев», чем наносили вред их репутации. Обеспокоенный Яковлев уже 1 января 1834 г. уведомил об этом власти, которые приказали ввести регистрационные книги, а сами начали внимательно проверять удостоверения личности [Titius 1864–1866/Х: 23; Sukertowa-Biedrawina 1961: 54]. В 1835 г. судебный асессор Томас получил распоряжение упорядочить ипотеки, однако старообрядцы проявили к нему недоверие и в течение ряда лет не хотели подписать документы. В свою очередь, они требовали, чтобы правительство выполнило свою часть договора, касавшуюся вывоза леса, лежащего в большом количестве на их участках [Titius 1864–1866/Х: 38–41]. Вызываемые в суд, старообрядцы обычно отказывались участвовать в судебном разбирательстве, поскольку не соглашались принести присягу. Поэтому 19 ноября 1836 г. прусский король распорядился об упрощении некоторых судебных процедур в отношении старообрядцев и составлении такого текста присяги, в котором были бы учтены принципы их веры. В конечном итоге Министерство юстиции 26 января 1837 г. издало рескрипт, содержание которого было обнародовано 24 февраля 1837 г. в Миколайках на специальном заседании с участием приглашенных представителей старообрядцев. С того момента для старообрядцев, проживавших на Мазурах, вводился единственно возможный в старообрядческой среде ритуал принесения присяги (с 1828 г. применяемый в Царстве Польском). <Старообрядцам разрешалось присягать только в присутствии наставника или его заместителя (с крестом), подняв два пальца правой руки вверх (так, как при двоеперстном крестном знамени), положив левую руку на сердце и три раза повторив «ей, ей, ей», что обозначало «да, да, да» [Titius 1864–1866/XI: 451–457]. Текст присяги основывался на евангельских словах: «Буди же слово ваше: ей, ей, ни, ни: лишше же сею от неприязни есть» (Мф. 5: 37) [Tetzner 1908: 326; 1912: 398–401]>

16 июня 1838 г. Войново посетил наследный принц Фридрих Вильгельм, на которого старообрядцы произвели положительное впечатление [Templin 1926b: 414]. Численность и религиозный состав населения, проживавшего в старообрядческих деревнях на Мазурах в 1838 г. согласно прусским официальным данным [Meyer 1839], показаны в таблице 4.

Таблица 4.

Численность населения в старообрядческих деревнях на Мазурах (по состоянию на 1838 г.)

В 1840 г. власти поручили судебному заседателю Еленю упорядочить фамилии, так как употребляемые старообрядцами отчества вводили в заблуждение прусских чиновников. Вопрос о том, как решалась эта проблема, в научной литературе освещен недостаточно [Titius 1864–1866/XI: 471–472]. Следует полагать, что часть старообрядцев уже имели фамилии, однако по причине недоверия к властям их не сообщали. Уже упоминавшийся выше старообрядческий деятель Егор Крассовский (1895–1975), в течение многих лет изучавший историю своих предков, <в письме автору от 20 апреля 1966 г.> утверждал, что, например, Макаровские, Крассовские или Щербаковские имели не только фамилии, но также дворянские титулы, полученные ими на Украине за верную службу польским королям. Один из старообрядцев, Рутковский, не принимал никакой официальной корреспонденции, если она не была адресована фон Рутковскому (за что прусские власти якобы потребовали от него 100 талеров). В таком случае не удивительно, что типично крестьянских мазурских фамилий, присвоенных им заседателем Еленем, старообрядцы не приняли. Когда через два года пришло время официально зарегистрироваться под этими фамилиями, оказалось, что никто их не помнил и пришлось присваивать новые [Titius 1864–1866/11: 475].

Прусские власти, соглашаясь на переселение старообрядцев на Мазуры, совершенно не намеревались защищать их веру. В интересах властей было как можно более быстрое введение в оборот залежных земель, которые, несмотря на множество объявлений в прессе и проведение аукционов, никто не хотел приобретать. Надежда была, прежде всего, на то, что на Мазурах поселятся состоятельные старообрядцы, которые будут образцово вести свои хозяйства, будут искусными профессионалами, мастерами-ремесленниками. Однако когда в общину начали массово прибывать нищие старообрядцы, не имевшие какой-либо профессии, власти постановили ограничить иммиграцию, обнаружив к тому же, что переселенцы неспособны к быстрой ассимиляции. С этой целью 15 ноября 1841 г. Министерство образования и внутренних дел издало ряд строгих распоряжений, на основании которых с 10 февраля 1842 г. старообрядческие поселения были подчинены полицейскому чиновнику вахмистру Шмидту, служившему в Укте [Titius 1864–1866/Х: 1–3, 385–387, 389; XI: 193].

Немецкие историки переоценивают положительное значение деятельности Шмидта, утверждая, что он якобы ввел порядок и благодаря этому пользовался уважением у старообрядцев. В действительности появление полицейского комиссара нанесло успешно развивавшейся общине неожиданный удар. Шмидту, называемому позже «королем филиппонов» (нем. Philipponen Kónig) [Titius 1864–1866/Х: 421], были предоставлены правительством широкие полномочия, и он как только мог ограничивал права старообрядцев. Шмидт нашел себе достойного помощника в лице чрезмерно усердствовавшего коллежского асессора фон Бюнтинга, в помощь которому был откомандирован вышеупомянутый заседатель Елень. Комиссия начала свою работу с многочасовых допросов всех по очереди старообрядцев из каждой деревни. Многие из них попали тогда в специально организованную для этой цели тюрьму в Укте. Затем чиновники начали собирать сведения о каждом старовере отдельно, заполняя формуляры, где в специальной графе записывались часто негативные оценки. Первое распоряжение, изданное Шмидтом, касалось самой болезненной проблемы – введения с 1 апреля 1842 г. регистрации смертей и рождений, что, как известно, противоречило религиозной доктрине староверов и стало одной из причин их эмиграции на Мазуры. Состоятельным старообрядцам запретили нанимать сезонных работников, не имевших российских паспортов [Titius 1864–1866/Х: 393–400; XI: 468; Szwengrub 1958: 64]. По мнению Василия Андреева, такое решение прусского правительства было принято в результате вмешательства царских властей [Андреев 1870: 355]. В мае 1841 г. в бывших Польских Инфлянтах в Режицком и Динабургском уездах среди старообрядцев прошел слух о том, что якобы царские власти решили насильно вернуть их в православную веру. Чтобы избежать этого, многие старообрядцы, взяв с собой вилы, косы и колья, устремились в Пруссию [Заварина 1955: 60–61], где они могли наняться в сезонные работники. После издания правительственного распоряжения прятать на Мазурах беглых крестьян из России стало очень сложно. Посторонних, не имевших российских паспортов, и тех, кого Шмидт счел подозрительными, отправляли в исправительное учреждение в Тапиау (ныне Гвардейск) под Кенигсбергом, откуда передавали российской стороне [Titius 1864–1866/Х: 398–399].

Фото 8. Монастырская моленная в Войнове

Когда в 1843 г. был объявлен призыв мужчин, которым исполнилось 25 лет, на военную службу, многие стали скрывать свой возраст. В связи с возникшей проблемой в Берлин было отправлено посольство, но, несмотря на все усилия, правительство согласилось только на то, чтобы старообрядцы не брили бород и носили длинные волосы. После того как в сентябре 1843 г. первый старообрядец (Василий Дроздовский) был призван в армию, одни тайком покинули Мазуры, другие, уже получив разрешение на переезд из Пруссии, оставались на месте, скрываясь от властей [Titius 1864–1866/Х: 411–413]. Правительство считало военную службу самым важным средством «цивилизации» старообрядцев, которые считались дикими (нем. wildes Volk) [Szwengrub 1958: 64–65]. Это было только начало трагедии малой «частицы русского народа, которая была лишена спокойной жизни на родине и вынуждена была искать ее на чужбине» [Афанасьева 1962: 5]. Некоторые немецкие исследователи утверждали, что со временем старообрядцы полюбили военную службу [Titius 1864–1866/Х: 6]. С 1864 г. призыву подлежали все мужчины соответствующего возраста. Некоторые из старообрядцев принимали участие в войне с Данией и в 1870–1871 гг. во франко-прусской, а затем и в обеих мировых [Szwengrub 1958: 64–65]. Первоначально жители мазурской колонии всеми правдами и неправдами избегали военной службы в прусской армии, а когда после гибели упоминавшегося выше новобранца Дроздовского поднялась волна возмущения и разочарования, негодование дошло до такой степени, что многие собрались покинуть свои поселения на Мазурах. В поисках возможности поселения рядом с собратьями в 1844 г. мазурские старообрядцы отправили посольство в Волынь, затем в 1846 г. – в Австрию и Турцию. Однако желающих купить неплодородные земли, с ветхими домами и устаревшим инвентарем, не было, а правительство отказалось реализовать проект Шмидта (1847 г.), который предложил продать Войново немецким переселенцам, и таким образом ситуация не благоприятствовала их намерениям. Несмотря на это, многие покинули Мазуры, хотя часть уехавших все еще числилась в списках населения [Titius 1864–1866/Х: 413–414]. Уже в 1846 г. были зафиксированы поселения мазурских старообрядцев в двух деревнях, основанных ими в Молдавии [Надеждин 1860: 113]. В 1847 г. прусские власти ввели обязательное школьное образование для девочек, на что старообрядцы не хотели согласиться [Titius 1864–1866/Х: 414]. В связи с вышесказанным следует считать сведения Герсса о том, что в 1847 г. половина Войнова уехала (нем. «halb Eckertsdorf auswanderte…») [Tetzner 1899: 186], соответствующими действительности. В некоторой степени эту информацию подтверждают официальные списки: если в 1846 г. в колонии проживало 1234 старообрядца, то в 1849 г. – только 866 [Titius 1864–1866/Х: 419]. Особенно несправедливым и враждебным старообрядцам показалось требование пастора Л. Кендзиорры об оплате десятины на новый евангелический приход в Укте. Длительное судебное разбирательство закончилось 2 июля 1849 г. принятием решения не в пользу старообрядцев [Tetzner 1902: 215–216; Sukertowa-Biedrawina 1961: 55].

Неопределенная политическая ситуация во время «Весны народов» (в период европейских революций 1848–1849 гг.) и временное закрытие границ приостановили выезд старообрядцев с Мазур. Сидор Борисов и Фома Иванов, которых прусские власти считали самыми опасными подстрекателями в колонии, были решительно настроены покинуть Мазуры. Чтобы от них избавиться, местная администрация, вопреки существующему запрету на поселение новых старообрядцев, дала согласие на продажу их имений только что прибывшим из Москвы федосеевским монахам. Однако попытки Сидора и Фомы приобрести земельные угодья за границами Пруссии закончились неудачей, и они стали терять влияние среди членов общины [Titius 1864–1866/Х: 416–418]. Смена предводителей общины, а также быстрое развитие Войновского монастыря привели к тому, что старообрядческая колония на Мазурах не только не распалась окончательно, но, наоборот, стала возрождаться. Тем не менее вновь сложившиеся обстоятельства помогли прусским властям подчинить себе переселенцев.

Еще до основания монастыря на Мазурах в Войнове одновременно со светскими старообрядцами прибыли т. и. богомолы (одна монахиня и двое монахов) [Tetzner 1910b: 440]. Исследовали считают, что еще до того, как была официально основана деревня Войново, на ее месте существовали скиты. В поддержку этой версии приводили заметку Н. Зарубина, который писал, что якобы в 1831 г. на «Ивановский скит» на Мазурах случайно напали прусские солдаты, которые выслеживали польских повстанцев, и изнасиловали живущих в ските монахинь. В результате около 20 обесчещенных женщин якобы совершили самосожжение, чтобы очистить себя от греха [Барциковская 1959: 3]. Однако эта информация не находит подтверждения в научной литературе, к тому же не сохранилась и в устных рассказах.

До того как был основан монастырь, деятельность монахов заключалась в том, чтобы служить переселенцам духовным советом, доставлять из России религиозную утварь, а также пропагандировать достоинства мазурской колонии старообрядцев. В 1834 г. один из монахов, Парфений Афанасьев, был задержан в Вильне, на обратной дороге из Москвы, и обвинен в измене Российскому государству. Ему разрешили вернуться на Мазуры только после вмешательства прусского посла. Монахиня Анна Ивановна неоднократно выезжала в Россию собирать подаяние. Благодаря монашеской братии мазурская старообрядческая община стала известна в Москве и других старообрядческих центрах России [Tetzner 1910b: 441–443]. Когда в 1842 г. царские власти разделили всех старообрядцев по степени их «вредности» [Собрание постановлений 1875: 318–319], в главном центре федосеевцев – на Преображенском кладбище в Москве – возникла идея перенести центр за пределы досягаемости полиции, куда-нибудь за границу. Руководству центра пригодились сведения о старообрядцах, проживавших на Мазурах. Ввиду ожидаемых арестов, а федосеевцев, которые не молились за царя и не признавали брака, причислили к наиболее вредным раскольникам, уже в августе 1845 г. на Мазуры был отправлен казначей Преображенской кладбищенской общины Андрей Шутов (1800–1881), любимец богатых купцов Гучковых – попечителей общины [Рындзюнский 1950: 202–204; Jakubowski 1961: 95].

Уже на месте Шутов оценил расположение Войнова как со всех сторон подходящее (в 40 км от границы) и прожил здесь около года, занимаясь подготовительными работами. По всей вероятности, уже тогда было принято решение об основании монастыря путем расширения уже существующей на берегу озера Дусь пустыни, называемой «Григорьичевым скитком», на месте, предназначавшемся под кладбище [Субботин 1868/7: 5]. Пустынь была основана в 1836 г. Лаврентием Григорьевым Растропиным, человеком, известным среди старообрядцев как старец Григорьев (1762–1851). Человек строгих правил, он приехал на Мазуры весной 1835 г. из Петербурга и сразу стал наставником в Войнове. Его бескомпромиссное поведение не всегда нравилось более просвещенным старообрядцам, например, местные жители с неодобрением наблюдали за тем, как Григорьев выгонял прусских чиновников, наведавшихся в домашнюю моленную, что стало отчасти причиной неприязни их ко всем старообрядцам. Отказавшись от деятельности наставника, «Григорьич» поселился в скиту на берегу озера Дусь вместе с пятью своими сторонниками. В 1838 г. с ним проживал восьмилетний мальчишка, которого один из старообрядцев якобы купил в Варшаве у матери-католички [Tetzner 1910b: 427–428, 435]. Позже ослепший Григорьев, которого местные считали праведником, жил в одиночестве в своем скиту. Чтобы получить от властей разрешение на переселение сюда монахов из Москвы, староверы заявили, что на прибывших будет возложена обязанность ухаживать за слепым благочестивым братом, который будто бы жил среди них раньше в общине на Преображенском кладбище. Такая просьба, возможно подкрепленная к тому же определенной кругленькой суммой, была поддержана властями, которые выдвинули условие, что насельники монастыря первоначально будут проживать на прусской территории как иностранцы, несмотря на приобретение прилегающего к пустыни земельного надела [Titius 1864–1866/Х: 416].