Текст книги "36 вопросов по истории Великого княжества Литовского"

Правда ли, что литовцы захватили Новогрудок?

Здесь автор относительно коротко обозначит самые веские, на его взгляд, аргументы pro et contra.

Обычно споры насчёт захвата литовцами земель будущей Беларуси привязаны именно к Миндовгу и городам Понеманья, и прежде всего Новогрудку, хотя формирование ВКЛ шло не одно столетие и включало в себя мирное, по всей видимости, присоединение белорусских земель, например, отход к великим князьям литовским Витебского княжества, произошедший, как считается, благодаря династическому браку Альгерда с некоей витебской княжной, называемой Мария.

Говоря о временах XIII столетия можно отметить, что Миндовг, как известно из достоверного документа, буллы Папы Римского Александра IV, датированной 6 марта 1255 года, захватил какие-то земли «Русского королевства», которыми, теоретически, могли быть земли Новогрудка. Эти земли папа, в своём послании, позволял Миндовгу оставить себе.

Автор лично переводил оригинальный латинский текст буллы и может подтвердить, что речь шла именно о захвате неких земель.

Такие сведенья подтверждают не только пробы литовской экспансии на Русь, но и некоторые успехи литовских феодалов.

Некоторые специалисты считают документ папы неопровержимым доказательством захвата Новогрудка. То есть, в этом случае «Королевством Руси» якобы было Галицко-Волынское княжество, в политической орбите которого находились города Понеманья.

Тут, однако, существует некоторая проблема. Загадочное «Королевство Руси» названо без привязки к конкретным областям.

Известно, что литовский исследователь Артурас Дубонис видит в этом «Королевстве» Полоцкое княжество. В своей работе «Две модели литовской экспансии на Руси (XIII – начало XIV века)» историк пишет:

«С Даниилом Миндовг жил в мире, поэтому понтифик не мог благословить литовскую экспансию в этом направлении. Другим „русским королевством“, оказавшимся в центре внимания Миндовга, могло быть лишь Полоцкое княжество».

Обращает на себя внимание несколько наивное утверждение Дубониса о том, что папа почему-то должен был руководствоваться, в своём утверждении за Миндовгом захваченных русских земель, состоянием перемирия литовцев с Даниилом Галицким, хотя галицко-волынские князья и Миндовг бесконечно ходили по кругу перемирий и новых войн, а папу, как следует из буллы, интересовали новые, доступные для христианизации, области, граничащие с «Королевством», и именно поэтому он утвердил захваченные территории за Миндовгом. В такой ситуации потенциального роста католического влияния, Святой Престол вряд ли смутил бы конфликт Миндовга и Даниила, для прекращения которого, у папы в любом случае не было абсолютно эффективных средств. В данном случае нам, однако, важнее уверенность доктора Артуруса насчёт таинственного «Королевства».

Русский историк А. В. Майоров, в своей работе «Первая уния Руси с Римом. Часть 4» также очень уверенно называет владения Александра Невского теми самыми загадочными землями из буллы понтифика. В публикации Майорова читаем:

«Разрешение папы на захват русских земель, данное литовскому королю в булле „Catholice fidei cultum“, несомненно, подразумевало земли в другой части „Русского королевства“ и было направлено против другого правителя Руси – новгородского и владимирского великого князя Александра Невского».

Таким образом, Дубонис уверенно называет «Королевство» Полоцким княжеством, а Майоров уверенно говорит о том, что это владения знаменитого Александра Невского.

Автор данных строк, подводя своеобразный итог под уверенными высказываниями коллег, может здесь также уверенно заметить, что «Королевство Руси», как видно из вышеприведённых цитат, остаётся предметом спора специалистов, и булла Александра IV не может служить доказательством захвата именно Новогрудка, хотя некие русские земли литовский князь, видимо, действительно присоединил с помощью военной силы.

Булла папы, при этом, остаётся, по мнению автора, наиболее веским, или, говоря скромнее, одним из наиболее веских аргументов в пользу захвата городов Понеманья.

Что ж, ранее исследователи не имели и такого, ведь захват Новогрудка выводился просто на основании появления литовского нобиля в славянском городе.

Теперь стоит обратить внимание на аргументы против захвата Новогрудка литовскими ратями.

Автор хочет, говоря в полушутливом тоне, обратиться к «исторической презумпции невинности», то есть указать, что захвата города не было, пока этот захват не доказан.

В принципе, можно было бы даже ограничиться подобным подходом.

Стоит отметить, что затасканное в исторической литературе утверждение о приглашении новогородским боярством Миндовга к себе на княжение не имеет вообще никакой основы в достоверных документах. Это хороший пример перехода обычной шаткой гипотезы в разряд фактов, то есть образец исторического мифа.

Однако в качестве аргумента в пользу добровольного объединения тут уместно упомянуть некоторые достоверные летописные сведенья.

Известно, что одним из веских аргументов в пользу добровольного принятия балтского правителя-язычника в славянском городе может служить крещение монарха. Дело в том, что историкам известна ситуация, в которой крещение было связанно с мирным принятием литовского князя, и она отлично задокументирована в достоверных источниках. Речь, разумеется, о крещении убийцы Миндовга, псковского князя Довмонта, который принял христианскую веру и прекрасно служил взявшим его к себе псковичам, оставив о себе хорошую память. Хорошую настолько, что бывший язычник даже был канонизирован и стал святым русской православной церкви.

Не удивительно поэтому, что православное крещение Миндовга, рисуя аналогию со случаем Довмонта, позволяло бы подкрепить версию о мирном появлении балтского князя в Новогрудке.

И летописное свидетельство о крещении Миндовга действительно есть.

Густынская летопись сообщает, что в 6754, то есть, по современному счёту, 1246 году:

«Великий князь литовский Миндовг принял веру христианскую от востока, со многими своими боярами».

Итак, балтский нобиль принял восточное христианство (православие) да ещё и со многими боярами, что явственно свидетельствует в пользу политической мотивации такого шага.

Казалось бы, вот отличное свидетельство в пользу добровольного принятия своего по вере князя в Новогородской земле. Проблема здесь в источнике этих сведений. Густынская летопись является поздним документом. К тому же, информация о православном крещении Миндовга не подтверждается надёжными источниками. Всё это приводит к тому, что большинство исследователей, не без оснований, отрицает теперь крещение 1246 года.

Но автор уже спешит достать из рукава джокер и слегка расстроить сторонников теории захвата Новогрудка. Для этого нужно обратиться к достоверной Галицко-Волынской летописи. В ней можно прочесть следующие строки:

«Войшелк начал княжить в Новогородке, и находясь в язычестве начал проливать много крови. Убивал он каждый день трёх-четырёх человек. А если в какой-то день никого не убьёт, очень печалился. Если же убьёт кого, тогда веселится. Потом вошёл страх Божий в его сердце, и он думал, желая принять святое крещение. И крестился тут же в Новогородке, и стал христианином».

Томас Баранаускас, в своей работе «Новогрудок в XIII веке: история и миф», пишет, что приведённый выше текст ГВЛ «отражает насильственное вокняжение Вайшалгаса в Новогрудке, за которым следовали жёсткие репрессии».

Автор уже заочно оппонировал литовскому специалисту, указывая на то, что о происхождении якобы репрессируемых ничего не сказано, и не ясно почему они должны быть несчастным мирным населением Новогрудка (а именно к такому пониманию подталкивает работа Томаса), а не политическими противниками литовского происхождения, или пленными волынцами, или, к примеру, татарами.

Но в контексте этой главы важнее другое. Обратите внимание на суть достоверного сообщения летописи.

«И крестился тут же в Новогородке, и стал христианином».

Эти данные и являются той самой вожделенной информацией о крещении князя-язычника во время правления в древнерусском городе.

Отрешившись от притянутых за уши репрессий и некоего катарсиса, которым летописец объясняет желание правителя креститься, можно выделить именно информацию о принятии Войшелком христианства. Крещение правителя, безусловно свидетельствует тут в пользу добровольного принятия местным населением балтского князя.

Правда, согласно летописи, крещение происходит несколько позднее начала княжения, но это, по мнению автора, никак не меняет сути: князь-язычник был крещён во время правления в христианском городе, примерно так же, как это произошло в случае Довмонта Псковского.

В таком контексте важна и достоверная информация ГВЛ о поддержке Войшелка новогородцами, когда тот «взяв с собою новогородцев, пошёл в Литву княжить». Как видно, жители Новогрудка, будучи жертвами репрессий, о которых писал Баранаускас, почему-то поддерживают Войшелка. Не говорит ли это о том, что никаких репрессий не было, а как раз наоборот: крестившийся ради правления в Новогрудке Войшелк, стал для славянских жителей региона своим князем, таким, каким был для псковичей литовский перебежчик Довмонт.

Разумеется, сообщение летописи подталкивает к тому, чтобы видеть в крещении новогородского правителя политический акт, а не просто спонтанное действие. Войшелк, как следует из документов, был активным, и не лишённым расчётливости, политическим и военным деятелем – сыном своего отца, хитрого и успешного тактика. И поэтому решения князя стоит осмыслить с позиций политического прагматизма.

Вероятно, впрочем, что сама политическая концепция могла быть определена Миндовгом. В рамках такой системы верховный правитель оставался язычником (Миндовг был им, даже формально приняв католицизм), а его близкие родственники, правящие в важнейших славянских городах, принимали восточное христианство. Подобное предположение объясняет христианское крещение братьев Тройденя. Эта же система видна во времена Гедимина, когда его сыновья принимали христианство и правили в христианских уделах. Разумеется, тут можно указать и на исключения из правил, как, например, язычество витебского князя Альгерда, которое, впрочем, оспаривается на основании некоторых документов, в частности, Синодика Киево-Печерской лавры и торгового договора Гедимина с Ливонским Орденом от 1 ноября 1338 года.

В финале данной главы автор хочет подчеркнуть, что значение недоказанного захвата Новогрудка в любом случае преувеличенно. Теоретически, этот захват мог иметь место, но отношение к нему местного населения всё равно может служить предметом дискуссии. Интерес к недоказанному захвату обусловлен, очевидно, желанием ответить на вопрос чьим государством было ВКЛ.

Однако стычки феодалов на ранних этапах становления державы, конечно же, не определяют, сами по себе, национальный характер полиэтнического государства, который зависит от политической и культурной роли того или иного этноса.

Сочетание культурной доминации предков белорусов с их политической субъектностью, позволяют нынешним белорусам считать наследие ВКЛ своим, независимо от обстоятельств экспансии балтских нобилей XIII века.

Правда ли, что правящая династия Литвы происходила от полоцких князей?

Открыв «Воскресенскую летопись» XVI века можно прочесть следующие строки:

«Княжили Рогволодовичи в Полоцке, и напал на них Мстислав Володимирович Мономах, и Полоцк взял, а Рогволодовичи сбежали в Царьград. А Литва в ту пору давала дань князьям Полоцким, но правили ей свои гетманы… Вильняне взяли себе из Царьграда детей князя полоцкого Ростислава Рогволодовича, князя Давила и его брата, князя Мовкольда… А у князя Мовкольда сын, князь Миндовг».

Подобная версия происхождения правящей династии ВКЛ нравилась Николаю Ермаловичу, но даже этот белорусский историк-романтик, не всегда придерживающийся правил строгой научной работы, отметил нетипичные для полоцких князей имена царьградских Рогволодовичей.

Теперь данные поздней «Воскресенской летописи», касающиеся предков Миндовга, могут иногда поддерживать маргинальные историки-любители.

В достоверных источниках князь Ростислав Рогволодович не появляется. И уж тем более мифическими фигурами выглядят его дети, носящие неизвестные у полоцких Изяславичей имена.

В связи с этим, в академическом дискурсе полоцкие корни единственного короля Литвы почти всегда определяются как легенда, созданная летописцами ради обслуживания претензий российских царей на земли Великого княжества Литовского.

Правда ли, что правители Литвы происходили от римского перебежчика Палемона?

Некий знатный римлянин – Палемон, согласно легенде, отправился в регион реки Неман, где и поселился со своими товарищами, найдя высокие горы, дубравы и множество дичи. Конечно, Палемону приглянулась такая благодатная земля, и «римляне» остались там жить навсегда.

Такие сведенья содержаться в «Хронике Быховца».

Создателем, (а иногда лишь популяризатором) «римской версии», считают польского историка Матея Стрыйковского, который работал в XVI веке. Кроме того, предполагается, что основу легенды заложил ещё польский хронист XV века Ян Длугош, отмечавший сходство литовцев с итальянцами.

Любопытен в данном контексте «российский ответ Голливуду», то есть аналогичная легенда, созданная как часть идеологии московских правителей.

В письме царя Ивана Грозного к военному деятелю ВКЛ Александру Ивановичу Полубинскому содержится достаточно подробный пересказ московской легенды:

«Август, кесарь римский, обладая всей вселенною, поставил сюда брата своего Пруса, который уже был упомянут. Дланью и милостью живоначальной Троицы создалось царство в Русии: в четырнадцатом колене от Пруса пришёл Рюрик, стал княжить в Русии и Новгороде, и сам назвался великим князем и город Великим Новгородом нарёк».

Далее писарь Грозного доводит повествование до самого Ивана, сообщая про его «держание скипетром Российского царства».

Как можно видеть, московская легенда являлась весьма близким аналогом литовской легенды о Палемоне.

Но это ещё не все интересные строчки в письме царя к Полубинскому. Следует уточнить, что литовский князь здорово досаждал своими военными успехами царским воеводам во время Ливонской войны. Разумеется, это вызывало гнев царя, который в своеобразной манере, как бы отражающей его шизоидное расщепление психики, одновременно восхвалял литовского вельможу и оскорблял его. В подписи царского послания Полубинский назван «добрым дворянином», а чуть далее «шутом».

Но особенно интересен отзыв российского монарха на легенду о Палемоне. В своём письме князь Александр, род которого якобы шёл от Гедимина, видимо, так или иначе похвалился царю своим происхождением. Не потому ли Иван Васильевич уделил так много внимания легенде о своей связи с древними правителями Рима? На генеалогическую легенду Полубинского царь дал максимально едкий ответ, блеснув каламбуром.

«А записываешь себя Палемонова рода, хотя ты полоумова рода, потому что пришёл править государством, а удержать не сумел, сам попал в холопы к иному роду».

В качестве идеологической основы претензий на земли ВКЛ, русским царям было полезно происхождение литовских князей от мифического Мовкольда из династии Рюриковичей, но, как можно видеть, царь не стал прямо оспаривать то, что Полубинский потомок Палемона.

Не ограничившись одним ударом по гордости наследника римлян, Грозный вновь уколол ненавистного князя в других строчках письма, повторив мысль о прислуживании наследников Палемона:

«А с этой грамотой мы послали к тебе воеводу своего, князя Тимофея Романовича Трубецкого, сына Семёна, Ивана, Юрия, Михаила, князя Дмитрия, сына великого князя Альгерда, у которого твои предки Палемонова рода служили».

Видимо, «великий государь, царь и великий князь всея Русии» вышел победителем из состязания в остроумии. Зато литовский князь и другие военачальники ВКЛ остались победителями на поле боя… Иван Грозный проиграл Ливонскую войну.

Кто из правителей Литвы отличался умом, а кто был глуп?

Говорить о неких личных качествах первых великих князей довольно сложно, ведь о некоторых из них, к примеру, Будивиде известно настолько мало, что даже их имя служит предметом дискуссии. Лютавор, Путувер, Бутвид, Боудивид… всё это, предположительно, один великий князь. Сообщить о нём ещё что-то существенное, кроме ряда имён, специалистам затруднительно.

Однако литовский король Миндовг всё же более-менее красочно показан в исторических документах и о его способностях можно составить некоторое представление.

Получение Миндовгом контроля над объединёнными литовскими землями в общем-то само по себе говорит о талантах балтского князя, который смог лишить власти других литовских правителей.

В 50-х годах XIII века, во время сражений Миндовга и Товтивилла, последнему помогал могущественный Даниил Галицкий, организовавший против великого князя Литвы целую коалицию, в которую входили также балтские племена жамойтов и ятвягов.

В 1253 году Миндовг подкупил балтских противников «большим количеством серебра». Узнав об этом Даниил Галицкий разгневался на жамойтов с ятвягами, но Миндовг не ограничился разрушением противостоящей ему коалиции и послал к Даниилу посольство предлагая породниться. В итоге, неизвестная по имени дочь Миндовга стала женой Шварна, сына Даниила.

Подобная «гибкая политика» помогавшая Миндовгу выжить безусловно свидетельствует о некоторых интеллектуальных способностях князя.

Однако Галицко-Волынская летопись прямо говорит о том, что Миндовг возгордился от своих успехов. Быть может чрезмерное самомнение подвигло Миндовга к дерзкому и неосторожному поступку: он забрал жену у князя Довмонта. Правление обиженного Миндовгом Довмонта в Пскове показывает незаурядные способности этого князя, которые он проявлял и до побега к псковичам. Хитрый Довмонт смог обмануть бдительность Миндовга, несмотря на явный опыт последнего во всяких каверзных и подспудных действиях, и убить литовского правителя. После этого Довмонт и отправился на службу в Псков, избегнув мести сына Миндовга, великого князя Войшелка.

Конец жизни Миндовга, таким образом, оказался бесславным.

Разумным и успешным правителем выглядит в исторических документах Гедимин, старавшийся наладить международные связи ВКЛ и усилить экономический потенциал государства.

Сын Гедимина, великий князь Альгерд стал одним из самых разумных и успешных правителей страны, при этом, в отличие от последующих великих князей, он сохранял полную независимость от своих соседей.

Внуки Гедимина, двоюродные братья Ягайло и Витовт, были похожи рассудительностью и большими политическими успехами, хотя Витовту, на пути к вершинам власти, пришлось проявить гораздо большее упорство, чем Ягайле.

Опытным в политике, хорошо образованным, расчётливым и весьма целеустремлённым был венгерский правитель ВКЛ, выборный король польский и великий князь литовский Стефан Баторий. Монарх чрезвычайно тщательно планировал свои военные операции, делая ставку на хорошо подготовленных европейских наёмников, лично изыскивал необходимые для войны средства и старался использовать опытных военачальников. В результате, Баторий сделал почти невозможное и одолел Ивана Грозного в Ливонской войне.

Имея не самое лучшее здоровье Баторий представал перед поданными могучим и властным, настоящим королём-воителем.

Показателен, в этом смысле, эпизод с болезнью монарха. В 1586 году очевидец последних дней Батория, некто, прячущийся под псевдонимом Ежи Хъякор (Jerzy Chiakor) написал:

«Король проснулся очень ранним утром, вызвал к себе Веселини и приказал ему пойти к канцлерам, чтобы они не приходили к нему в этот день с какими-нибудь делами. Более того, он строго рекомендовал ничего не упоминать о случае (Речь об обмороке. Прим. Е.А.), который произошёл ночью, и, если кто-нибудь спросит, следует сказать, что из-за обычного геморроя он остаётся в постели».

Как легко понять из документа, даже смертельно больной Баторий продолжал заботиться о своём, если можно так выразиться, имидже, и разумно скрывал свою слабость.

Именно Баторий, чётко понимавший необходимость просвещения подвластного ему Великого княжества Литовского, основал знаменитый Виленский университет.

Достаточно умным и талантливым правителем был последний великий князь литовский Станислав II, или, как его чаще называют: Станислав Август Понятовский. У современников были разные мнения о последнем выборном монархе Речи Посполитой, в том числе и малолесные. В наше время Понятовский также часто подвергается критике за его слабость во время уничтожения Речи Посполитой. Автор, однако, много изучал документы станиславовской эпохи, в том числе и дневник самого монарха и может подтвердить сказанные ранее слова об уме Понятовского, который обладал, среди прочих, и некоторыми литературными способностями. Подкрепить такое мнение о Понятовском могут и его конкретные действия, в частности: масштабная реформа образования и попытки подтянуть промышленность уже очень отстающей от соседей Речи Посполитой.

Начинания короля базировались на достаточно разумных, а в отдельных случаях даже передовых концептах. Но маховик уничтожения страны уже нельзя было остановить и реформы, в целом, не оказали какого-то существенного влияния на жизнь государства.

После хвалебных отзывав о литовских монархах, стоит сказать и что-то негативное о ком-то из них. Для этого предоставим слово современнику.

В 1752 году Вильгельм Шлемюллер был в Гродно, где имел возможность лицезреть саксонского курфюрста, короля польского и великого князя литовского Августа III. По итогам наблюдений, тонкий и образованный немецкий путешественник записал:

«Король Август пятьдесят лет, жёсткий и сильный, отличная осанка, высоко держит голову. Брови большие, грудь широкая, тучен. Ходит медленно, выражение лица серьёзное. Королеву жену, кажется, он очень любит и уважает, и постоянно разговаривает с ней. Честно говоря, разумом кажется слабоват (mente hebes videtur). Он охотно поддаётся советам других, сам не желая нести бремя управления, и одобряет всё, что ему подают. Он безмерно любит играть с шутами».

Что ж, как гласит приписанная Наполеону цитата: «В политике глупость не помеха».