Текст книги "Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 3. Часть 5. За Великой Китайской стеной"

…Уже пятый день лежит снег. Выпал, кажется, в субботу и с тех пор не тает. Его немного, но земля белая. В городе все расквасили машины и пешеходы, а у нас, в посольском «имении», – зимний пейзаж. Такая погода обычно в бесснежном Пекине радует.

20 января 1985 года, дневниковая запись:

…Зима нынче не очень холодная, не в пример Европе, где мороз достиг рекордных вершин. О нагревателях, без которых в прошлые две зимы не могли и ночи прожить, даже не вспоминаем. В машине абсолютно не пользуемся отоплением. Погода, конечно, минусовая, и после получасовой прогулки коченеем, но жить все-таки можно.

31 января 1985 года, из письма Наташи родителям:

…В Пекине опять шел снег, запорошил деревья и дорожки в посольстве, я от радости прогуляла по снегу два часа и даже не заметила, что так долго.

3 февраля 1985 года, дневниковая запись:

…Погода неожиданно изменилась. Плюсовая температура, и в воздухе запахло весной. Дышится замечательно. Опыт прошлых лет подсказывает, однако, что зима еще вернется. В прошлом году начало февраля тоже было весенним, но затем опять похолодало.

14 февраля 1985 года, из письма Наташи родителям:

…За это время в Пекине дважды выпадал снег, державшийся вечером и ночью, днем же все стаивало или разносило сухим ветром. Как только выпадал снег, я опрометью выбегала на улицу и долго гуляла по территории посольства, наслаждаясь мгновениями удовольствия.

3 марта 1985 года, дневниковая запись:

…Весна никак не наступит. Пасмурно, холодно, в воздухе кружат снежинки, лед стоит в пруду. Я по-прежнему хожу в пуховом пальто и меховой шапке и с нетерпением жду весны, собираюсь возобновить спортивные тренировки на воздухе.

10 марта 1985 года, дневниковая запись:

…Весны по-прежнему нет. Холодно, периодически дует сильный ветер. Наша посольская речка напрочь скована льдом. Поздняя зима. И она здорово надоела, хочется скинуть с себя почерневшее от грязи и сажи пуховое пальто, меховую шапку, возобновить занятия спортом. Хочется зелени, овощей. Все сильнее тянет в отпуск: в сознании возникают миражи детства в Сочи, а также Сан-Франциско, Москвы, Ялты. Снятся родители, все время всплывают их образы наяву. Чаще и чаще задумываюсь о мимолетности жизни, о жестокости человеческой судьбы, о том, как мало отпущено нам всем на этом свете. И вот этот мизерный срок мы не умеем провести нормально: воюем, интригуем, деремся из-за земель, богатств и просто так, из-за гнусности.

14 марта 1985 года, из письма Наташи родителям:

…Прошло еще 2 недели, близится конец марта, в Пекине до вчерашнего дня было холодно, лед в пруду и канале стоял непоколебимо. Вчера же открылась вода, воздух сразу стал непривычно теплым. Это уже дуновение весны, которая, как обычно, будет возмутительно кратковременной. Но все равно она радует, т. к. приближает отпуск.

…Что касается вечерних прогулок, папуль, то они у нас тоже почти обязательны. Исключение составляют только вечера с сильным ветром, так как ветер здесь поднимает всю гадость и инфекцию, то лучше ее не глотать. В такие вечера сидим дома.

28 марта 1985 года, из письма Наташи родителям:

…А между тем в Пекине продолжается удивительная зима – опять выпал снег и уже лежит 2-й день, от него в воздухе влажно, т. е. нормально (по общим стандартам), пыль прибита и закрыта, деревья красивые и прочищенные от слоев пудовых пыли. Все необычно. В такую погоду я стараюсь много гулять по территории, удовольствие огромное, очень похоже на ходьбу в московском парке в малоснежную зиму. На открытке все это примерно отражено. Пока не восстановили поездки за город, так как часто по субботам – воскресеньям еще холодно, ветер. Но март, видимо, все это изменит.

Глава 4. От революционных скачков – к реформам

Несмотря на капризы природы и негодную экологию, Китай увлек нас с Натулей. Поднебесная переживала в тот период глубокие перемены. Остановимся на этой теме подробнее. После прихода компартии к власти в 1949 году в короткие сроки в Китае были в основном ликвидированы наиболее вопиющие проявления социального неравенства, экономика на начальном этапе развивалась очень высокими темпами (в 1953–1956 годах среднегодовой прирост промышленной продукции составлял более 19 %). Однако очень скоро стало очевидным, что политическая и экономическая системы, созданные по образцу и подобию советской модели, отнюдь не идеальны.

В первую очередь дали о себе знать изъяны в политическом устройстве общества. Вся власть оказалась сосредоточенной в руках узкой группы лиц. Они вместе с обслуживающим их аппаратом управления образовали привилегированный социальный слой, вывели себя из-под контроля народа и принимали решения, сообразуясь лишь с собственными взглядами и представлениями. Вскоре, впрочем, и этой практике пришел конец. Рычаги управления сконцентрировались в руках одного-единственного человека – Мао Цзэдуна. Сложился культ его личности. Как стали разъяснять в Пекине позднее, партия не смогла создать правильной политической системы, а отсюда – все извращения и эксцессы.

Закреплению недемократичной системы способствовали низкий культурный уровень китайского населения (его большинство было неграмотным), а также глубоко укоренившиеся в обществе феодальные традиции деспотизма, бюрократии и патриархальщины. На политической системе сказалось и то, что революция протекала в форме длительной партизанской войны. Армия фактически слилась с партией, КПК приобрела привычку действовать армейскими методами.

Партийное руководство во главе с Мао Цзэдуном принялось внедрять в жизнь установки, которые были либо почерпнуты из теоретического и практического багажа сталинского руководства нашей страны, либо навеяны собственным пониманием марксизма, а зачастую и эмоциями.

Выше уже упоминалось, что в 1958 году Пекин провозгласил курс «трех красных знамен», направленный на «ускорение строительства социализма и непосредственный переход к коммунизму». Имелось в виду за счет массовых политических кампаний в срочном порядке создать «единую социалистическую общенародную собственность» и, мобилизовав все трудовые и материальные ресурсы, совершить «большой скачок», «войти в коммунизм, минуя социализм».

Саму идею форсированного наращивания мощностей в промышленности и объединения сельских тружеников административно-командными методами в авральном порядке китайские товарищи заимствовали у нас. Но, копируя зарубежный опыт, который представлялся тогда полностью себя оправдавшим, руководство КНР решило внести личный вклад в теорию и практику социалистического строительства. Сделать все еще лучше и быстрее, чем в СССР. Как следствие, ультралевые перегибы нарастали. Получила хождение концепция, что бедность – это хорошо, что это и есть социализм. Идеализировалась уравниловка в распределении. Оплата по труду, существование товарно-денежных отношений расценивались как «база реставрации капитализма».

Но чем больше китайское руководство клонилось «влево», тем хуже шли у КНР дела. В китайском обществе накапливался горючий материал. Стремление погасить нараставшее недовольство, а также экстремистские взгляды на социализм толкнули Мао Цзэдуна на развязывание в 1966 году «культурной революции», которая продолжалась 10 лет.

В 1976 году Мао Цзэдун скончался. Поворотным событием в истории КНР стал 3-й пленум ЦК КПК 11-го созыва, состоявшийся в декабре 1978 года. На нем победила линия, суть которой заключалась в том, чтобы, во-первых, сконцентрировать усилия партии на хозяйственном фронте, модернизации страны и, во-вторых, выработать реалистичную программу строительства социализма. Экономическая политика конца 1950-х годов была охарактеризована как «левоуклонистские ошибки», а «культурная революция» – как «смута, которая принесла серьезные бедствия партии, государству и всему многонациональному народу», как «диктатура насквозь прогнившего и самого мрачного фашизма с примесью феодализма».

Новое руководство выдвинуло задачу смело ломать догматическое понимание марксизма и ошибочные воззрения, выдаваемые за это учение. Подчеркивалось, что в марксизме «нет ничего святого и неприкосновенного, чего нельзя изменять или изымать вообще; единственный критерий истины – это практика». Все, что не благоприятствовало развитию производительных сил, квалифицировалось как противоречащее научному социализму и недопустимое. В Пекине пришли к выводу: новое общество можно построить только на базе материальных потребностей и выгод, пренебрежение ими «есть идеализм». Стимулирование скорейшего обогащения людей за счет собственного труда стало «основным принципом и основной позицией КПК». Была осознана также необходимость всемерного расширения сотрудничества с внешним миром («открытой политики»).

Встав на обновленные идейно-теоретические позиции, китайское руководство отказалось от выпячивания классовой борьбы внутри страны и на международной арене, от палочной дисциплины, массовых кампаний, встрясок и чисток, от уравниловки. В стране начались глубокие реформы.

Преобразования стартовали в деревне. Было принято решение о передаче земли крестьянским дворам в подряд. И уже через два года эта форма хозяйствования распространилась повсеместно. Она стала неплохо обеспечивать страну с населением в 1 миллиард с лишним человек продовольствием. Положительные результаты дала приватизация большей части торговли и сферы услуг, которую китайские власти без всяких словопрений провели в течение 2–3 лет. В промышленности большинство видов продукции освободили от фиксированных цен, предприятиям позволили удерживать значительную часть прибылей, рисковать, конкурировать. Широкую самостоятельность получили провинции.

Однако при всех очевидных успехах такой политики в народном хозяйстве стали обнажаться весьма серьезные проблемы. Урожаи, несмотря на впечатляющие размеры, перестали поспевать за ростом населения. Дальнейшему прогрессу серьезно препятствовало мелкое землепользование, основанное на ручном труде, нехватка горючего, фуража, химических удобрений, сокращение пахотного клина (и без того крайне ограниченного), нерационально низкие закупочные цены, незаинтересованность крестьян в расходах долгосрочного порядка, например на ирригационные сооружения, коммуникации. Резко усилилось социальное расслоение, возросло противостояние бедных и богатых крестьян.

Частное предпринимательство в городе породило так называемый новый порочный стиль – увлечение кадровых работников спекулятивной торговлей, коррупцию, утаивание доходов от налогообложения и прочие неблаговидные дела. Не все заладилось и в промышленности. С одной стороны, бюрократы продолжали попытки удушить самостоятельность производителей, с другой – там, где давалось послабление, предприятия совершали махинации с дефицитными товарами, срывали плановые поставки. Возник колоссальный «перегрев» с капиталовложениями, и, как следствие, ухудшилась ситуация со снабжением материальными ресурсами, работой транспорта. Сотни заводов и фабрик остановились из-за нехватки электроэнергии. Взвинтилась спираль инфляции на все товары, в том числе потребительские.

Многие китайцы были не в состоянии отрешиться от прежних идеологических клише. В китайской печати говорилось, что люди все еще отождествляют социализм с бедностью, высокоцентрализованным планированием, а капитализм – с товарным хозяйством. Сохранялось непонимание того, что для приближения коммунизма недостаточно изменить форму собственности, что провозглашение нового строя в отсталом государстве не открывает возможностей за короткий срок догнать развитые страны. Ставилось под сомнение соответствие подрядной системы на селе марксизму-ленинизму.

Не все в партийно-хозяйственном активе могли работать по-новому. Идеология патриархальщины и претензии на привилегированность, бюрократизм продолжали существовать.

Что касается «открытой политики», то она, как говорили в КНР, наряду с полезными вещами впустила в страну «вредных мух», прежде всего буржуазную идеологию. Звучали предостережения, что Китай вновь может превратиться в полуколонию заморских империалистов. С другой стороны, в хор голосов, выступивших за реформы, вплелись и призывы покончить с социализмом и компартией, встать на путь Запада. Можно было услышать утверждения, что КПК себя «дискредитировала», ее правление принесло китайскому народу лишь «горе и страдания», что коммунизм представляет собой не более чем «прекрасную утопию».

Груз социально-экономических проблем, идеологические противоречия, застой в сфере политических преобразований способствовали нарастанию напряженности в китайском обществе, разногласий в руководстве страны.

Мы с Натулей стали свидетелями этой противоречивой панорамы китайской действительности первой половины 1980-х годов, фиксировали свои наблюдения в письмах в Москву и в собственном дневнике. Вот некоторые из наших заметок, изложенные в хронологическом порядке.

19 апреля 1982 года, дневниковая запись:

…Китай только недавно приступил к реформам и еще остается весьма бедной и во многом убогой страной. Среди серьезных изъянов Поднебесной – низкий уровень гигиены, примитивность бытовых условий жизни населения. Из исторических книг мы знали, что, когда кочевники-маньчжуры завоевывали в XVII столетии Китай, им весьма досаждало гигиеническое состояние тамошних городов. Улицы утопали в навозной жиже, разносившей зловоние на километры.

Особенностью старого Китая было и отсутствие кранов, китайцы не использовали проточную воду и вообще не любили мыться. Более того, боялись воды. Иностранные советники сетовали, что в годы Второй мировой войны не могли заставить местных солдат форсировать водоемы – те боялись драконов, якобы обитавших в реках и озерах. Распространенным явлением была отравленная вода в колодцах. Тут и там рядом с колодцами висели предупреждения: житель такой-то деревни по имени такому-то напился из этого колодца воды, после чего умер.

Многие черты прошлого проступают до сих пор.

20 апреля 1982 года, из письма Наташи родителям:

…Пока у меня самое яркое впечатление от Пекина – это площадь Тяньаньмэнь, старые серые лачуги, очень экзотичные, и обстановка на дорогах, которая не может не поражать: китайцы – пешеходы и велосипедисты – полностью игнорируют передвигающиеся машины и их сигналы, они даже не поворачивают головы и уж тем более никогда не бегут от машины, кажется, просто их игнорируют. Это поразительно!!! Такое впечатление, что они все кидаются под машины, что-то типа массового самоубийства, и при этом даже улыбаются.

28 апреля 1982 года, дневниковая запись:

…Приехали в Пекин в пятницу, а уже в субботу взглянули на город. Величественная площадь Тяньаньмэнь, несколько потерявшая в размахе из-за выстроенного прямо на этой площади Мавзолея Мао Цзэдуна, здание ВСНП, старинные сооружения с вздернутыми, словно крона у сосны, многоярусными крышами: Башня Барабанов (Гулоу), Башня Колокола (Чжунлоу) и т. п.

Вышли из машины на одну из торговых улочек и, к своему изумлению, увидели, что Пекин полон экзотики. Сан-францисский чайнатаун не случайно получился столь необычным, ярким, полным специфических звуков и запахов. Оказывается, таков и Пекин. Мы почему-то думали, что ничего подобного в Китае, особенно северном, нет. А если и было, то давно уничтожено революцией, затем – «культурной революцией» и проч. Такой предвзятости способствовали и рассказы очевидцев, которые убеждали, что в Пекине нечего смотреть, и этот древний город мало чем отличается от Улан-Удэ.

Улан-Удэ мы видели из окна поезда, и, надо сказать, что облик этого монгольского населенного пункта действительно жалкий. Но сопоставлять его с Пекином – значит незаслуженно обижать последний.

Мы побродили всего пару часов по ряду узких кривых улочек, забитых людьми и заставленных живописными лавчонками и забегаловками, и получили массу удовольствия. В Сан-Франциско лавки красивее, ярче, но они все стандартны – украшения и сувениры везде одни и те же. Здесь же, в Пекине, каждая лавка – музей этнографии. В одной – пожилые женщины мастерят традиционные китайские весы: чашечки на тонкой проволочке со стрелкой, свисающей по центру вниз. В другой – продаются всевозможные специи и приправы, даже маринованные чеснок и черемша, на которых так хорошо зарабатывают сейчас кавказцы, торгующие на московских рынках. В третьей – продают лекарства китайской медицины: настойка на оленьих рогах, женьшень. Прямо на улице парикмахер стрижет молодого человека, рядом торгуют яблоками. Лоточник предлагает пронзительным голосом отведать bing gur – сверх-дешевое мороженое.

29 апреля 1982 года, дневниковая запись:

…О китайцах. Наблюдаем их в собственной стране пока меньше двух недель, а впечатлений уже масса. Все больше поражаемся их необычности и уникальности во всем. Совсем иной мир, с другими моральными и материальными критериями и ценностями.

18 апреля ездили на Минские могилы – усыпальницы императоров Минской династии (1368–1644 годы). Минские могилы (по-китайски шисаньлин, т. е. 13 могил) – одна из главных достопримечательностей в пригороде столицы. Расположены они в нескольких десятках километров к северо-западу от Пекина, в долине у подножья изрезанных, зубчатых гор, какие изображаются в традиционной китайской живописи (мы раньше считали, что художники символизировали и драматизировали окружающую природу, а оказывается, в Китае в самом деле необычные горы. Так что китайские живописцы – самые настоящие реалисты).

Славятся могилы не только красивым природным окружением, они сами по себе произведения высшего зодческого мастерства.

Захоронения готовились заранее. Еще при жизни императоры повелевали создавать себе загробные обители. Денег, материалов и рабочих рук на эти цели не жалели.

Въезд в царство могил начинается с трех ворот (столь любимых китайцами). В третьих воротах стоит черепаха, на ней помещена стела, испещренная иероглифическими надписями. Далее следует аллея каменных животных и воинов, после чего вновь ворота (четвертые) и дальше, вскоре за ними, – могила Чанлин, самая большая. Она снаружи восстановлена, но внутрь хода нет. Восстановлена (причем уже полностью) еще одна могила, Динлин. Остальные, в свое время разворованные, оставались нереставрированными и с годами все больше разрушались.

Начали мы осмотр именно с одной из заброшенных могил – Сяньлин. У каждой из 13 могил есть свое название, никак не связанное с именем императора, которому она служит загробным домом. Обитателя Сяньлин звали Гао Чжи. Это настоящее имя, но кроме него использовались и другие. Все они приводились в приложении к брошюре о могилах. Разобраться в ней было очень сложно. Уяснили одно: «наш» император правил только год (1425) и в возрасте 48 лет ушел из жизни.

Вход в могильный комплекс Сяньлин – те же традиционные ворота. Сам комплекс состоит из двух частей. Первая часть представляет собой обнесенный каменной стеной двор, в котором расставлены постаменты с чашами и другими предметами для жертвоприношений. Затем – ворота, выполненные в виде храмового сооружения. Они замурованы. За ними высится холм, также обнесенный стеной. Под холмом и находится само захоронение. В него попасть нельзя, но можно подняться на ворота и через них выйти на стену. Она широкая, по ней могут передвигаться сразу несколько человек.

Сяньлин была в плохом состоянии. Стена вокруг двора во многих местах разрушена, сбиты украшавшие ее каменные птицы и драконы, постаменты для жертвоприношений расколоты, великолепные многоярусные ворота подгнили, с них осыпается разноцветная глазурь.

Но от этого, а также, может быть, из-за полной, первозданной тишины, пребывание на Сяньлин наполняет душу необыкновенным трепетом. Трудно представить себе, какая это старина! Речь идет об эпохе, отдаленной от нас столетиями, но все могилы на месте, известны люди, которые там лежат, их имена, деяния, мельчайшие подробности жизни. Молодцы китайцы. Где еще с такой тщательностью, скрупулезностью все делалось и протоколировалось, где еще удалось сохранить почти в первозданном виде подобные древности!

После Сяньлин решили проехать дальше, к другим заброшенным могилам. Миновали одну, другую, третью. Выехали на пыльную дорогу, спускавшуюся в ущелье. Двигавшаяся навстречу велосипедистка приостановилась и замахала руками, поворачивайте, мол. «Дальше не проедете», – крикнула девушка.

Мы хотели развернуться, но дорога была слишком узка, и поэтому решили проехать еще немного вперед до удобного для разворота места. Метров через двести налево был мосток, а сама дорога продолжала идти вниз. Мы удивились, вспомнив предупреждение велосипедистки, но все же не рискнули спускаться в ущелье, на мосту развернулись и двинулись назад.

Примерно в том месте, где нам повстречалась девушка-велосипедистка, на проезжей части играли дети. Несмотря на то, что мы неслись на довольно приличной скорости, они не собирались освобождать путь. Парень постарше, лет 14, явно нарочно встал в центре проезжей части. Мы остановились, спросили, в чем дело.

Он сообщил, что ему велено задержать нашу машину до приезда ответственного лица. Почему, парень не знал. Только тогда мы заметили придорожный щит. На нем когда-то было написано: иностранцам без специального разрешения въезд запрещен. Такие щиты были расставлены повсюду под Пекином. Запрет на них дублировался на трех языках: китайском, русском, английском, и именно в такой последовательности.

Но на данном щите ничего, кроме слова «foreigners» («иностранцы»), не было видно. Кто-то изрешетил щит пулями, следы от которых обросли ржавчиной. Щит выглядел как ржавый круг из тонкого металла. Немудрено, что мы первоначально не обратили на него внимания.

Теперь пришлось ждать товарища из охранки. Парень и его еще более несовершеннолетние коллеги (чумазые детишки 8–10 лет) зорко следили за каждым нашим шагом, опасаясь побега.

Минут через десять приехал человек на мотоцикле. Изучив наши документы, он строго отчитал нас за невнимательность, но быстро отпустил. В дореформенную пору так легко из подобных ситуаций иностранцы не выходили. Одного советского дипломата за осмотр местности из бинокля с какой-то горы под Пекином держали на солнцепеке весь день.

Расстроенные, мы решили отправиться на культурную могилу Динлин. Там жизнь кипела: автомобильные пробки, тучи китайцев, немалое число иностранных туристов, в основном американцы. На подходах рассыпаны ларьки по продаже прохладительных напитков, сладостей и, конечно же, широкого набора водок в красивых бутылках. Среди них присутствовала и «Водка тринадцати могил». Такие фирменные водки были в каждом населенном пункте, в каждом туристском месте. Прямо американский подход: там, правда, повсеместно продавались стандартные пепельницы, тарелочки, перечницы с названиями достопримечательностей и городов, в КНР – еще и водка, которая, кстати, как бы пышно она ни называлась, всегда отличалась омерзительным вкусом.

Динлин была прекрасно реставрирована, выглядела как новенькая. Она намного больше Сяньлин да и всех других, кроме Чанлин. Через нарядные ворота, заплатив по 10 фэней за вход, мы попали в просторный сад. Аллеи, довольно пышная растительность, ажурные павильоны, сувенирные лавки. Затем вход в подземелье, в саму могилу. Вновь платим по 10 фэней и вливаемся в море людей, которое через разрез в каменной стене медленно движется к узкой винтовой лестнице, ведущей вниз, к усыпальнице. Спускаемся на три этажа и попадаем в зал с ритуальными сосудами. Народу столько, что к экспонатам не подойти, надписи на стенах читать некогда. Друзья с сынишкой, который от духоты капризничает. В следующем зале стоят контейнеры с останками императора, правившего 48 лет, с 1573 по 1620 год. Есть и другие покои, где выставлены драгоценности и утварь, изъятые из контейнеров, но мы уходим. Для детального осмотра решаем приехать позже, в будний день, когда не будет толп.

Вернулись еще раз на Сяньлин на пикник и стали свидетелями (и одновременно объектами, участниками) забавной сцены. За нами была устроена слежка по-китайски. Появилась группа детей, которая, делая вид, что не обращает на нас ни малейшего внимания, стала играть в двух десятках метров от пикника. Спустя некоторое время на территорию могилы въехал человек на велосипеде и, подобно детям, не глядя на нас (контраст с основной массой китайцев, глазеющих на иностранцев, словно на ископаемых динозавров), подъехал к ребятишкам, что-то им сказал и поднялся на ворота могилы. Дети после появления взрослого исчезли. Вскоре ушел (уехал) и мужчина. Его на «посту» сменила женщина с коляской. Некоторое время она молча катала дитя в типичной китайской коляске на двоих из бамбука на заброшенной могиле, а затем вступила со Славиком Духиным и его сыном в интенсивную беседу. Жаловалась, что сын не берет грудь.

Сразу после ухода матери с ребенком мы заметили в проломах стен, окружающих могилу, ребятишек, которые не спускали с нас глаз. Но со временем пропали и они, зато на могилу вошел мужчина и быстрым деловым шагом поднялся на ворота, там он сел на корточки и, уже не рисуясь, начал в упор нас разглядывать.

Между тем за стеной постоянно громыхала телега, запряженная ослами. Она ездила по пыльной дороге вдоль стены, проломы в которой позволяли мальчуганам, правившим упряжкой, наблюдать за нами.

Мы закончили пикник и вышли за пределы могильного комплекса к машине. Телега стояла неподалеку, но была повернута задом к нашей «Волге». При виде нас мальчуганы стали в спешке разворачивать повозку, словно собирались гнаться на ней за автомобилем.

Животные с неохотой выполняли призывы седоков, но в конце концов повернулись в другую сторону. Тогда один из ребят вылез из телеги, подошел к входу в могилу и трижды ударил хлыстом о землю. Отбой. Человек, рассматривавший нас с ажурных, но разваливающихся ворот могилы, спустился вниз.

4 мая 1982 года, дневниковая запись:

…2 мая мы вновь ездили на могилы с Г.В. Киреевым, его супругой, И. Лебединской (жена 1-го секретаря), А. Рожковым и Духиными, и история повторилась. В эту поездку нами были осмотрены 12 могил из 13 (!). (Натали видела 9). На каждой из могил дежурил или какой-нибудь дряхлый старик, или дети. Кроме того, при нашем появлении на территорию могилы прибывали то игроки в бадминтон, то рабочие, тыкавшие (бессмысленно) лопатами в канаву с водой, то туристы с рюкзаками. Сразу вслед за нами они покидали могилу.

Старики и дети, которых мы находили на могиле, уже по прибытии туда, видимо, следили за тем, чтобы эти памятники старины не разворовывались: украсть там можно глазурованную черепицу, каменные урны для жертвоприношений и пр.

Профессионалы же приходили следить, не устраиваем ли мы явочных встреч на могилах.

19 мая 1982 года, дневниковая запись:

…16 мая вместе с гостем из Москвы, М.С. Капицей, группой коллег из посольства и нашим преподавателем китайского языка Ван Цзюньи мы ездили на 125-й км к юго-востоку от Пекина в Некрополь Циндунлин (Восточные Цинские могилы).

Поездка, как и все предыдущие, оказалась чрезвычайно интересной. Первая «достопримечательность», уже при выезде из города, – щит у дороги, извещающий, что дальше иностранцы без особого разрешения ехать не имеют права. Рядом будка часового. Прямо погранпункт.

Мы имели письменное разрешение из МИД КНР, и часовой, молодой военнослужащий, ознакомившись с этим документом и проверив наши удостоверения, разрешил следовать дальше. При этом предложил сделать небольшой крюк, с тем чтобы двигаться по более «удобной» дороге. Но и она оказалась не очень удобной, узкой и, как и повсюду в китайской столице и вокруг нее, забитой велосипедистами, поведение которых было лишено всякой логики. Чем дальше убегала наша машина (рафик) от Пекина, тем больше встречалось гужевого транспорта: лошадиные и ослиные упряжки, подводы.

Что только ни везли китайцы на этих старомодных транспортных средствах! У одного – огромный ворох, целая гора жеваной бумаги, второй тащит гигантские бамбуковые шесты, торчащие на несколько метров из телеги. У третьего – несметные количества редиса с ботвой. Но еще любопытнее выглядели велосипедисты. Едет человек на этом хрупком аппарате и каким-то образом умудряется удерживать между собой и рулем цементный столб, который весит килограммов 200 и вздымается вверх на 3–4 метра. Следующий разместил на миниатюрном багажнике велосипеда тушу свиньи. Другой взгромоздил сотни веников.

Большинство же, не спеша, перевозит, лениво покручивая педалями, охапки зелени. Сейчас ее пора, стоит она копейки, и китайцы вовсю употребляют в пищу сельдерей, лук и некоторые другие виды трав. Жарят, варят и пр.

Населенные пункты стандартны, но весьма живописны. Кое-где каменные, чаще глинобитные домишки за высокими оградами из тех же материалов; невзрачные развалюхи-харчевни с романтичными названиями («Двойное счастье», «Нефритовая гора», «Красный дракон»). Государственный народный магазин – простенький, с цементным полом, с электротоварами, приемниками, дешевым фарфором, металлическими кастрюлями и без покупателей. А еще вдоль дороги обязательно чем-то торгуют: частники – зеленью, орешками, сухофруктами, мясом; гославки – сигаретами, водкой, консервами, сладостями.

Общее впечатление от дороги – интересно. Хотя природа большей частью небогатая, лесов мало. Зеленело в основном лишь то, что посажено рукой человека. Поля, кстати, выглядели ухоженно, аккуратно, и повсюду, несмотря на воскресный день, трудился народ.

Горы в районе Пекина почти лысые, прикрытые редкой, жиденькой травкой, но очень причудливой конфигурации. Изрезанные, зубчатые вершины, провалы, ущелья. Горы поражали одновременно своей экзотичностью, драматичностью, легкостью и воздушностью.

Ехали в общей сложности три часа, а могли и все четыре, так как обстановка на узких, забитых велосипедами, гужевым транспортом и людьми дорогах была нелегкая.

Как и Минские, Цинские могилы расположены в долине у подножья гор. Въезд в долину – через своеобразные природные ворота между двумя отдельно стоящими большими сопками. Цины повторяли минский стиль в архитектуре могил: те же ворота с черепичными, вздернутыми вверх, словно крона сосны, крышами, керамика, глазурь, стелы, покоящиеся на черепахах, дворы с каменными сосудами для жертвоприношений, подземными залами с останками.

Но сохранилось все, естественно, получше, хотя основные богатства, те, что оставлялись усопшему монарху для загробной жизни, давно и начисто разграблены. Очевидно и то, что в минскую эпоху строили с большим изяществом, тонкостью. У Минских могил стоишь, в общем-то, у развалин и испытываешь какое-то благоговение от красоты сооружения (а также от его древности, таинственности, придаваемой пейзажу беспорядочно торчащими из земли причудливыми деревьями и кустами, обломками старинных ваз, проросших травой).

На Цинских могилах такого чувства нет. Даже наоборот, где-то подсознательно думаешь: ну, прямо конюшня, как все несимпатично, неуютно. Дело еще в природе. На Минских могилах пейзаж подраматичней и пыли поменьше. На Цинских могилах она носится в воздухе тучами, сворачиваясь в настоящие смерчи, в мгновение ока осыпающие незащищенных людей песочным дождем. Эта пылюга в сочетании с жарой, безусловно, добавила отрицательных эмоций, хотя не перечеркнула исторический, познавательный аспект поездки. Да и само зрелище и на Цинских могилах не такое уж плохое.

Устроили пикник неподалеку от центральной аллеи, заставленной каменными животными и воинами и увенчанной с одной стороны многоярусными ажурными белоснежными воротами, а с другой – беседкой с двумя стелами на черепахах.

Не успели разгуляться, как появились два человека: старик и помоложе. Мы их зовем к столу, они улыбаются, но отказываются. Не поймем, что им надо. Спрашиваем, не нарушаем ли каких-то порядков, может быть, обедаем в неположенном месте.

– Нет-нет, – отрицательно кивает головой старик и наконец дает понять, зачем он здесь появился.

– Что это за человек? – спрашивает он, указывая перстом, типично по-китайски, прямо на нашего сопровождающего Вана.

– В чем дело? – интересуется несколько задетый Ван.

– Что ты здесь делаешь? – следует вопрос на вопрос.

– А что такое? – пытается вступиться за Вана кто-то из нас. – Какие проблемы?

– Вы иностранцы?

– Да.

– А он, не правда ли, не таков, как вы?

– Да, я китаец, – говорит Ван. А ты давай-ка иди, – добавляет он уже повелительным тоном.

Старик и его спутник отдаляются от нас метров на пять и еще долго гипнотизируют Вана. Наконец уходят, но появляется «дозорный» – велосипедист, который ловко, как умеют делать китайцы, спрыгнув с седла, присаживается на обочине и следит за развитием пиршества. Уходит он лишь после того, как мы, закончив трапезу, садимся в машину и уезжаем.

27 мая 1982 года, дневниковая запись: