Текст книги "Миг и вечность. История одной жизни и наблюдения за жизнью всего человечества. Том 19. Часть 24. (окончание). Родные"

«Дорогие мои, Натали и сынулечка!

Как всегда, у меня не хватило времени написать вам подробное письмо. Посылаю вам небольшой «натюрморт» – банку с маринованными грибами, не знаю, в каком виде дойдет! Это мне из Львова прислали, их можно есть совершенно безбоязненно. Знаю, что для Натали это лучший «натюрморт».

Я лечусь, думаю, что довольно успешно, хотя и медленно! Пересылаю вам 55 рублей для Нины Антоновны. Очень сожалею, что в июне не состоится наша встреча.

Наташа, насчет пальто и маек: это не котируется, не модно и продать невозможно. Посмотрим, может быть, все изменится.

Ну вот, на этом заканчиваю, так как тороплюсь все уложить девочкам.

У нас огурцы – по 30 коп. за кг, помидоры – 80, картофель – 35, яблоки – 50 коп. за кг. Это – магазинная цена.

Не ругайте, что такая бедная посылка.

Привет Евгению Павловичу, Нине Антоновне, Тане и клану Ефремкиных.

Целую, обнимаю, желаю всех благ. Ваша мама»

* * *

В июле сдали Анютины документы в институт, интенсифицировали ее подготовку к вступительным экзаменам. И, как заметил я в дневнике 13 августа, наступила «пора тревог». Из Сочи в помощь Анюте приехала мама. Из-за московской Олимпиады экзамены начались позднее обычного – 22 августа. В канун первого экзамена я сделал такую запись в дневнике: «Страшновато. Завтра все решится. Это – главное дело, все остальное по сравнению с поступлением в институт – незначительно. Все последние дни занимались с Анечкой. Но ведь конкурс – семь девочек на одно место!»

Рано утром (в 4 часа) в день экзамена я продолжил: «Проснулся посреди ночи, не спится. Через несколько часов первый Анечкин экзамен в МГИМО. Очень волнуюсь. Идет дождь, и хочется, чтобы он оправдал на сей раз свою репутацию предвестника хороших новостей, удачи.

Быстро пролетело время. Еще недавно мы с Наташей были абитуриентами, а Анютке тогда едва исполнился годик. И вот в институт поступает уже Анечка!»

Увы, затем наступило расстройство. 23 августа в своем дневнике я констатировал: «Вчера был ужасный день. Пять (!!!) часов прождали Анютку у входа в МГИМО. Наконец она вышла и… четверка. Как она, бедненькая, плакала. Особенно обидно то, что большинство девочек отхватило вчера по пятерке, в том числе и те, которые, по свидетельству Анечки, отвечали просто безобразно.

Судя по всему, нашу девочку «срезали» умышленно. «Поймали» на вопросе о том, кто жил на юге США в XVIII веке (французы).

Ничего, однако, не потеряно, будем сдавать. Надо идти вперед и ни в коем случае не отчаиваться».

И мы все-таки победили. Приведу свои дневниковые записи, посвященные поступлению племянницы в МГИМО.

Дни были тяжелые, все мы очень переживали. Но вчерашний день принес «коренной перелом». Анютка первая отвечала математику и легко получила отлично.

Сегодня Анюточка писала сочинение о Чацком. Ждем сообщения об отметке.

Вчера весь день пробыли у Викули, занимались с Анюткой. Пытались узнать отметку за сочинение, но пока не удалось.

Вчера Анечка сдала последний экзамен. Английский. Получила отлично. Ее очень хвалили за хороший ответ. По сочинению тоже отлично. Итак, набрала 24 балла из 25. Теперь будем ждать развязки. Мандатная комиссия соберется 9-10 сентября.

На дневной Анютку не взяли. Это большой удар. Ребенок лишается наиболее интересного периода жизни. Но что делать? Я представил в МГИМО справку, что Анюта будет работать в Дипакадемии.

До сих пор переживаем из-за срыва по географии. Все говорят, что вышло чистое недоразумение. Попался вредный преподаватель. У начальников и знаменитостей срывов не бывает, все идет по плану. Ну ничего, лишь бы поскорее перевестись на дневной. Возможно, через год это удастся.

Вчера опять пришлось понервничать. Пять часов прождали, прежде чем Анюту пригласили на заседание мандатной комиссии вечернего отделения. Но все уже позади. Она зачислена! Вечером отметили это событие в семейном кругу. Все страшно устали, но теперь гора свалилась с плеч, наступило удовлетворение.

После поступления Анюты в МГИМО вновь сосредоточились на переезде мамы из Сочи в Москву. Осенью она вернулась в Сочи, в отпуск к ней подъехала Вика. Мы регулярно перезванивались и говорили об обмене, о том, что его пора форсировать. В канун Нового года мама опять приехала к нам.

Новый, 1981 год, мы встречали все вместе – мама, Вика с семьей, родители Наташи и несколько их друзей. В подмосковном доме отдыха. В столовой, украшенной большой елкой. Всю ночь развлекал публику Дед Мороз, гремела музыка. Мама посидела с нами недолго, плохо себя почувствовала, ушла в номер полежать. Но в целом пребыванием в доме отдыха, расположенном в чудесном лесу, осталась довольна.

28 января отправились с Наташенькой и Анюткой в дом отдыха МИД СССР «Дружба». В своем дневнике я так отразил это событие: «Путевки достал туда с большим трудом с помощью Казакова Ю., который работал с нами в Сан-Франциско.

Отдохнули прекрасно. Дом отдыха находится под Москвой, недалеко от поселка Чкаловский (штаб-квартира космонавтов). Вокруг – сосновый лес, поля, чуть дальше – деревушка. Территория тоже в соснах. Бегали на лыжах, гуляли. Я, можно сказать, почти научился ходить на лыжах, впервые за год получил физическую нагрузку.

Комнаты тоже неплохие: у нас с Натулькой – на двоих, Анютка – в трехместном. В здании – бар на западный манер, по крайней мере напитки западные. Коктейли из них, правда, уже не совсем западные – смеси, которые приняты у нас (из 5–6 компонентов, часто несовместимых).

По вечерам смотрели фильмы, в основном чушь, общались с А. Капицей, которая там отдыхала. Вернулись 8 февраля».

После отдыха возобновили обменные дела. Решили менять сочинскую квартиру (43 м²) на трехкомнатный кооператив в Теплом Стане, на тот вариант, который появился еще в 1978 году. Мама сказала, что квартира ей нравится. В феврале она вернулась в Сочи складывать вещи. Мы с Наташей обещали подъехать на помощь в наш отпуск (1-15 апреля).

Но, прибыв домой, мамуля резко изменила мнение и попросила поискать другой вариант обмена. Мы в очередной раз осознали, что маме тяжело покидать родное «гнездо» в Сочи.

В апреле мы побывали у мамы и все-таки начали собирать вещи к переезду. Но основную нагрузку взяла на себя сестра Вика: оформила обмен на кооператив в Теплом Стане, послала туда рабочих произвести ремонт. А затем с мужем Толей прилетела в Сочи, там они упаковали все вещи и отправили их в Москву контейнером.

1 июня 1981 года я так обрисовал эту ситуацию в дневнике: «Мамуля еще в Сочи, в больнице – было плохо с ножками, но вроде дела идут на поправку. Часто говорим с мамой по телефону.

Сочинская же квартира уже занята другой семьей. Даже трудно в это поверить, но, увы, такова жизнь. Все течет, все меняется. Мамуленька прожила в этой квартире с 1954 по 1981 год, т. е. 27 лет! В ней росли и мы с Викой. Я въехал в нее в восьмилетием возрасте. А сейчас мне уже почти 35. Смешно и грустно».

В начале июня контейнер с мамиными вещами прибыл в Москву. Мебель при транспортировке, увы, сильно побилась. Но другой нет – расставили эту. Любопытно, что столичные рабочие, когда выгружали мамин скарб из контейнера, поинтересовались, откуда прибыли вещи. Узнав, что из Сочи, очень удивились: «Из такого шикарного города и такая беднота!» Какова была бы их реакция, если бы они узнали, что имущество принадлежало не рядовому сочинцу, а жене мэра самого знаменитого курорта Советского Союза!

Конечно, в советские времена не все начальники жили скромно, кое-кто наживался. Над нашей семьей циники откровенно насмехались. Одноклассник Анатолий Чернокондратенко, превратившийся в олигарха уже при социализме, удивлялся: «Что же твои родители так глупо себя вели, ведь могли же понахапать!» Не понахапали. Прожили сначала в двухкомнатной, потом в трехкомнатной квартире в домах, принадлежавших Управлению сочинских электросетей. Дачный участок с хибарой в горах приобрели уже после выхода папы на пенсию. Личного автотранспорта никогда не имели. Телевизор, новинка в 1950-х годах, появился в нашей квартире гораздо позднее, чем у соседей, работавших продавцами в магазине. Но, конечно, большинство сочинцев жило еще скромнее нас, многие – совсем бедно и убого.

В процессе обустройства квартиры в Теплом Стане обнаружили серьезный недостаток: над новым маминым домом постоянно – и днем, и ночью – проносятся самолеты. Рядом расположен аэропорт «Внуково».

Мама приехала в Москву тоже в июне. А 7 августа 1981 года я в дневнике уже констатировал: «Квартира у мамочки получилась ничего, Толя ее здорово оборудовал. Но чувствует она себя неважно – боли и в сердце, и в животе, и в ногах. Все время что-то беспокоит. Поставили маму на учет в спецполиклинике для персональных пенсионеров, начали там лечить».

В тот же день я записал в дневнике: «В июле отдыхали с Натулей в санатории «Сочи», благодаря маме, которая достала через Платонова Б.П. путевки. Отдохнули блестяще: купались, лечились, гуляли, ходили в кино».

Но с приятными эмоциями после отдыха буквально сразу же пришлось распрощаться. 10 августа 1981 года я сделал такую запись в дневнике: «Мамуля постоянно плохо себя чувствует. Рентген обнаружил полип в желудке. Из-за него боли. В Сочи в течение двух лет врачи не могли его обнаружить. Два года мамулька жаловалась, и ничего никто не делал. Завтра едем с мамулей к специалисту».

А вскоре мы узнали, что у мамы не полипы, а онкология. Это стало для нас страшным ударом.

Теща, Нина Антоновна, положила маму в свой 7-й корпус Боткинской больницы. В моем дневнике от 19 сентября 1981 года сказано: «Мамуля в больнице. Настроение ужасное. Не знаю, как дальше быть. Остается жить сегодняшним днем и надеяться».

В конце сентября у мамули наконец наметилось улучшение. Ее выпустили из больницы. Вышла приободренная, повеселевшая, у нее восстановился интерес к жизни. Мы обитали тогда в маминой квартире в Теплом Стане, так как в нашей новой квартире на Университетском проспекте, полученной по обмену, шел ремонт. Мы повезли маму показать эту квартиру. В разгар ремонтных работ она выглядела полуразрушенной. Но дом, планировка квартиры маме понравились.

Далее поехали с мамулей на Новочеремушкинский рынок, где она, истосковавшаяся по хорошим продуктам в больнице, с наслаждением выбирала на прилавках всякие вкусности – парное мясо, свежие благоухающие овощи, соленья, копчености. Но угощаться всем этим, увы, оказалась не в состоянии – пища провоцировала боли в брюшной полости. На мой день рождения 6 ноября мама приготовила великолепное блюдо из живых карпов, другие деликатесы. Мы все это поглощали, а мама лишь наблюдала за процессом. А вскоре легла в постель. Я высказал свои переживания в дневнике: «б ноября 1981 года. Мамулька опять болеет, болит животик. Печально, но ничем не в состоянии помочь. Наверное, нужно опять ложиться в больницу, где мамуля уже провела месяц. Вышла оттуда полная оптимизма, а теперь вот опять боли».

Полтора месяца мамочка пролежала дома в постели, держалась на обезболивающих таблетках. А затем сама запросилась в больницу. Наша жизнь превратилась в ад из-за переживаний. Я ежедневно ее навещал. Кушать она уже почти ничего не могла, организм принимал только жидкости. Какое-то время мама просила привезти ей «Боржоми». Я метался по Москве в поисках этой очень дефицитной тогда воды. Доставал по блату, переплачивая, выменивая на другой дефицит либо на встречные услуги. Через какое-то время мама стала просить пива. Этот напиток тоже приходилось доставать, так как и он являлся дефицитом. Как-то маме захотелось кагора, я добыл этот очередной дефицит. И он стал основной «едой» мамы.

Приведу мои дневниковые записи той поры.

Мамуленька опять в больнице. Было так плохо, что сама туда попросилась. Пробыла дома всего полтора месяца, большей частью лежала в постели, пила обезболивающие таблетки. Все это очень и очень плохо, такая ужасная безысходность!

Я совсем потерял из-за всего этого голову. С утра до вечера, не обращая ни на кого и ни на что внимания, пишу книги. Одна в верстке, вторую сдал в издательство и на рецензии, третью лихорадочными темпами пишу.

У меня такое ощущение, что я последний мерзавец: мамуля так больна, а я, что называется, сижу сложа руки, ничего не предпринимаю, позволяю себе еще шутить, развлекаться футболами и выпивкой. И в то же время что можно сделать? Все время плакать, беситься? Жизнь потеряла содержание. Делаю все механически, механически идут дни, меняются времена года.

Так мечтал вернуться из американской командировки и пожить вместе с мамулькой, втроем. Все время писал ей об этом из США. И вот приехал. Первый год сидел, писал книгу «США – Китай». Мамуля иногда из Сочи наезжала, но большую часть времени проводила у Викули – у нас никто не уделял ей внимания, да и спать ей приходилось на тесном, маленьком и жестком диване. И в целом квартира наша была неустроенной.

Прошел один год, затем второй, наступил третий год нашего пребывания в СССР (мы ведь вернулись 7 августа 1979 года), и вот, как гром среди ясного неба, эта болезнь. И так их хватало, целый букет, у десятка людей столько не наберется. Плюс к ним эта.

А меня потихоньку толкают в сторону Китая, идиоты. Как же я с самого начала не отбился от этих дел!

Мамуленька лежит, бедненькая, в больнице и никаких просветов. Эту неделю я ее и не посещал из-за своей болезни. Сегодня надо ехать, хватит дурака валять. Она мучается, а я не в состоянии даже на йоту помочь. Просто ужасно. За что же такая несправедливость?

Сегодня исполнилось нашей мамуленьке 67 лет. Она по-прежнему в больнице. Так жалко нашу лапочку. В этом году ей пришлось провести в больницах (сначала в Сочи, а потом здесь, в Москве) в общей сложности месяцев 5–6. И никакого просвета. Наоборот. Мамуленька похудела, состарилась прямо на глазах. Бедненькое существо. Ест самую малость: в день – граммов 100 пищи. А бывает, вообще ничего не ест. Рвет. С кровати практически не встает. Даже по телефону нам уже не звонит: нет сил. А если выпишут мамуленьку, совсем неизвестно, как быть. Нормально жить, питаться, двигаться она уже не в состоянии. Просто какой-то кошмар. И ничем не поможешь, не облегчишь участь. Стоит только на эту тему подумать, как становится плохо.

Вот при каких невеселых, ужасных обстоятельствах встречаем мы очередной день рождения нашей любимой лапочки.

Сегодня поедем все к ней в больницу. Заранее отнесли туда бутылку шампанского. Купим цветы. Что-то иное дарить нет смысла: ни съестное, ни для ношения.

Не очень что-то и пишется. Тема слишком печальная, чтобы о ней легко можно было писать.

На Новый год тоже придется оставить лапоньку в больнице. Она и сама оттуда не рвется, понимает, что дома находиться не может. Иногда только вздохнет, пожалуется на судьбу и скажет: «Хотя бы еще пару годков пожить!»

Все это время в нашей новой квартире на Университетском проспекте продолжался ремонт, который отнимал силы и время, особенно у Наташи.

…Живем сейчас у мамульки в Теплом Стане, так как на Университетском идет ремонт. Продвигаются ремонтные дела медленно, еще, как говорится, начать и кончить. Каждый шаг дается с большим трудом, но всю нагрузку взяла на себя Натуля, я лишь на подхвате, да и то эпизодически, в основном нахожусь в стороне.

Квартира сейчас выглядит ужасной (разрушены стены, мешки с цементом, мусор), но должна получиться прекрасной. Потенциал для этого есть. Только бы хватило денег, ибо расходы приходится нести колоссальные. Каждая мелочь – дефицит, стоящий больших денег. Только две двери дубовые обойдутся в 1 тысячу рублей. Уже и biphonic продали, и многое другое, но все же средств маловато.

Ремонт в процессе, но дел еще непочатый край. Закончится он не раньше, чем через два месяца. Мы по-прежнему обитаем у мамульки в Теплом Стане. Район голый, грязный, неприятный, перенаселенный, но на это тоже не обращаем внимания.

Вернувшись на родину, мы общались не только с родственниками, хотя масштабы и интенсивность наших контактов с людьми по сравнению с тем, что было в США, резко сократились. Вот как я оценивал ситуацию на первых порах: «Наступила пустота, как будто на льдине: ни друзей, ни контактов, ни веселья бесшабашного. Новый этап жизни. Так всегда, когда за 30? 1. У всех свои дела, семьи. 2. Пресыщение впечатлениями, развлечениями. 3. Осознание, что жизнь не такая уж длинная штука. Отсюда – грусть, тревога, стремление не упускать время. 4. Ситуация в целом изменилась: страна накануне чего-то нехорошего.

Или же это – итог пребывания за границей? Семь лет словно вырвано из жизни. И сам не в своей тарелке, и другие не замечают, привыкли без тебя.

США вспоминаются как большой, яркий, сверкающий калейдоскоп впечатлений. Совсем другой мир. А ведь в нем столько недовольных. Среди них те, кто рвался в США, рассчитывая найти там работу. Но жизнь – борьба, а в США – больше, чем где бы то ни было. И не все ее выдерживают. А у нас и бороться бесполезно. Даже как подступиться, не знаешь. Или нет правил борьбы, или они просто слишком абсурдные».

Привожу еще ряд дневниковых записей о переживаниях той поры на тему контактов, общения с друзьями и знакомыми. Записи весьма противоречивы.

19 августа 1979 года, отдыхая у мамы в Сочи, я отмечал: «Так устал от людей в США в последний период времени, перед отъездом оттуда (знакомые американцы просто одолели звонками, визитами, разговорами, приглашениями), что просто боюсь здесь контактов. У мамы были до вчерашнего вечера квартиранты из Литвы, замучили (особенно один из них) разговорами так, что сейчас наслаждаюсь тишиной и одиночеством. Квартирант рассказал о страшной спекуляции здесь иностранными товарами».

Вместе с тем мы с удовольствием общались с друзьями-соседями по родительскому дому – Ариком и Лилей Прохоровыми, моим одноклассником Юрой Корзинкиным и его женой Людой. И, конечно, с семьей Саулянов. Глава семейства, Борис, был в прошлом папиным водителем в горисполкоме. Машину он водил аккуратно, спокойно, вежливо. Но главное, это был замечательный человек – порядочный, преданный, дисциплинированный, умный, дружелюбный, открытый, трудолюбивый. Вся наша семья тесно сдружилась с Борисом и его семьей – прекрасной супругой Анжелой, очаровательными дочерьми Джульеттой и Кариной. Вместе ездили на отдых за город, ходили друг к другу в гости. Мы всячески помогали Саулянам, они – нам. Дружба продолжалась и после выхода отца на пенсию.

А когда папа скончался, Борис и Анжела приняли участие в сооружении ему надгробия и все последующие годы, целую четверть века, ухаживали за могилой отца – очищали от сорняков, украшали свежими цветами. Борис продолжал встречать сестру с мужем и меня с Наташей в адлеровском аэропорту, принимая нас у себя дома. В 1999 году мы прожили у Саулянов целые две недели. Контакты продолжались вплоть до кончины самого Бориса в 2004 году.

Наши встречи с Саулянами всегда получались сердечными и интересными. Мы не только обсуждали семейные дела, но и говорили о Сочи, стране в целом, о футболе (который отец, Борис и я любили в одинаковой степени). После кончины папы Борис постоянно, из года в год, повторял: «Такого мэра, как Петр Игнатьевич, в Сочи больше нет и никогда не будет. Петр Игнатьевич досконально знал городские проблемы, болел душой за город, на износ трудился на его благо, проявлял заботу о людях, старался всем помогать. Это был мэр с Большой Буквы!»

После возвращения в Москву переживания из-за недостатка контактов возобновились.

Посетил друзей в МГИМО, Тихвинского С.Л. и Мансурова Л.М. в МИДе, еще кое-кого. Везде – бутылка или другой подарок. Как говорит Натали, у нас не так много людей, которым вообще можно что-то подарить, т. е. к кому можно пойти.

Вчера были у Горкуновых. Компания их весьма разноплановая (хотя сами они очень хорошие ребята).

Почти каждая встреча с бывшими друзьями и знакомыми вызывает разочарование, а то и наносит удар по самолюбию. Одни все время что-то вымогают, словно мы миллионеры. Другие упиваются самовосхвалением. Третьи беззастенчиво рассказывают, как устраивают себе карьеру по блату.

Переживаю из-за того, что большинство моих знакомых весьма непочтительно с нами обошлись. Бесконечно делали людям услуги, подарки – итог плачевный. Отсюда появились беспокойство, тревога, тоска.