Текст книги "Другой Холмс, или Великий сыщик глазами очевидцев. Начало"

Глава первая, в которой обида выдает себя желчью

Из записей инспектора Лестрейда

Просматривая свои записи, в том числе и самые ранние, двадцатилетней давности, я убедился в необходимости своеобразного вступления, без которого совершенно неясно, как и откуда возник этот человек. Подчеркну, не явление, о котором предостаточно рассказано и без меня, а сам Холмс, потому что сей субъект принялся маячить перед носом полиции задолго до рождения его странной славы и бытующее среди обывателей мнение, будто Холмс ворвался в криминальную жизнь Лондона в одночасье, не имеет под собой никаких оснований. Несмотря на частые пересечения с ним, некоторое достаточно продолжительное время в своих записках я обходился без упоминаний о нем. Не из гордости, как многие могли бы подумать. Просто до поры его присутствие в среде криминалистов было слишком незначительным, как мелкое облачко или одно из многочисленных деревьев на дальнем плане в пейзаже художника, чтобы имелся хоть какой-нибудь смысл отводить ему здесь место. Разве что курьезный, однако желания разбавлять комическими сюжетами серьезное чтение, каковым просто обязано являться свидетельство инспектора криминального департамента Лондона, я в себе не находил.

Так продолжалось до тех пор, пока его вмешательство в наши дела не стало настолько навязчивым, что зачастую оказывало определенное влияние на исход событий, обойти вниманием которое без ущерба целостности картины уже не представлялось возможным. Таким образом, в деле ограбления «Си Эс банка» (City&Suburbanbank. – Примеч. ред. газеты «Финчли-ньюс»), или, как его прозвали некоторые любители громких заголовков, в истории «Союза рыжих», впервые в мою письменную речь проник данный персонаж, и тогда же ситуация почти мгновенно переменилась. Начиная с летних дней девяносто первого года весь последующий период моей деятельности полностью совпал с пиком популярности этого проходимца, а потому пытаться оспаривать достоверность слухов, связанных с его именем и сначала пышно расцветших среди улиц Лондона, а затем захвативших Англию и весь мир, было невозможно. Газетчики, а с их помощью и публика с удовольствием подхватили и развили глубоко симпатичную им мысль о бездарности и лени полицейских, чью работу оплачивает общество, и тотальном превосходстве над ними гениального самоучки, бессребреника, распутывающего зловещие загадки за символические деньги, исключительно из потребностей своего ненасытного до работы ума. Во многом причиной такого враждебного отношения к полиции служил особый склад ума британца, в особенности лондонца, видевшего в полисмене посягателя на его гражданские свободы, чуть ли не шпионящего за людьми и их частной жизнью. Едва наметившемуся улучшению ситуации сильно повредил коррупционный скандал в Скотленд-Ярде, случившийся в конце семидесятых, когда лучшие люди суперинтенданта Уильямсона были застигнуты за получением взятки от мошенников, орудующих на тотализаторе. Этой атмосферой недоверия к официальному уголовному сыску вполне успешно пользовались частные сыщики, коих развелось предостаточно. Но их успех заключался отнюдь не в результатах деятельности – отсутствие профессионализма, организации, системы сбора информации и многого другого остро сказывалось на качестве их работы. Такие сыщики отрабатывали частные заказы и не совались в дела полиции. Холмс стал первым, кто бросил открытый вызов Скотленд-Ярду. Он пытался сделать себе имя, нарочито пересекая нам дорогу и стремясь превратить поиск и поимку преступников в нелепое соревнование одиночки с полицией, в котором таланты первого непременно должны были обеспечить ему победу.

Ничего не могу сказать о его так называемой агентуре из уличных мальчишек. Подозреваю, что ее не было вовсе и новости он узнавал обычным способом – из газет. Но иногда до его ушей долетал слух о том, что возле такого-то дома по такой-то улице в толпе зевак с тревогой и возбуждением обсуждают прибытие детективов с набережной Виктории, и в самый разгар нашей работы, когда производился осмотр места и опрос очевидцев, он успевал не просто примкнуть к любопытным, но еще и самоуверенно вторгнуться в самый центр, преодолевая оцепление с помощью важного вида и уверений, что «полиция отчаянно нуждается в его помощи». Появившийся через пару лет доктор Уотсон составил ему компанию – вероятно, для внушительности и от собственного безделья. Теперь топтаться на месте преступления, затирая важные следы и улики и отвлекая нас глупыми замечаниями, они стали вместе. Доктор, правда, больше молчал, но умудрялся как-то особенно неудачно путаться под ногами. Мне ничего неизвестно о его восточном прошлом, возможно, он действительно когда-то принадлежал армии. Во всяком случае, будет справедливым признать, что то непередаваемое достоинство, с которым он ухитрялся занять всякий раз самое неподходящее место, действительно отчасти присуще отставным военным. Судить здесь не возьмусь. Добавлю только, что, когда его пытались сдвинуть с такого места, он, не сразу уловив, чего от него хотят, в конце концов дружелюбно кивал и, переместившись, наступал на ногу инспектору Грегсону, а однажды по рассеянности и вовсе встал прямо на труп.

Холмс тем временем поражал нас акробатическими этюдами собственного сочинения, лазая по потолку и раскачиваясь на люстре в поисках следов и прочих улик. Эксперименты на открытом воздухе отличались не меньшей ловкостью и также имели бы неплохие шансы произвести должное впечатление, если бы не их результаты. Даже мне, цинику, невозможно было избежать чувства глубокого восхищения Холмсом, когда он с кошачьей грациозностью, доступной только ему, вскарабкивался на деревья и заглядывал в гнезда птиц, внимательно с лупой осматривая их. Оставалось непонятным только, почему, по его мнению, улики следовало искать в таких труднодоступных местах, но никто из нас не был настолько любопытен. На моей памяти только однажды инспектор Джонс позволил себе некоторую несдержанность, когда Холмс, предположив, что застреленного на самом деле утопили в луже, а только затем застрелили для верности, потребовал осушить или вычерпать эту лужу, уверяя, что обнаружит на ее грязном дне отпечаток ноздрей жертвы. Джонс предложил перепоручить это занятие солнцу с уверением, что оно справится не хуже. Удивительно, как Холмс умудрялся всё неимоверно усложнить и запутать. По-видимому, обычные преступления, регулярно свершавшиеся повсюду, ему были скучны и потому он всегда выдвигал фантастические версии, в изрядной мере льстя преступникам своим ожиданием от них такой же невероятной изобретательности, какую выказывал в собственных измышлениях. Отравитель в его фантазиях никогда бы не снизошел до банально подсыпанного в бокал цианида. Вместо этого он швырялся ядовитой змеей, предварительно разозленной добела долгим раскручиванием за хвост, стрелял отравой из револьвера, метал с десяти ярдов заправленные ядом шприцы, словно дротики, использовал сам обиход жертвы, его образ жизни и окружающую обстановку, присылая в подарок ценителю прекрасного отравленные гобелены, расставляя в парке отравленные капканы, подсовывая собаке отравленную палку, чтобы она, облизав хозяина, перед собственной смертью успела стать его убийцей. Тем же успехом у него пользовались ножи, не оставляющие ран, огнестрельное оружие, стреляющее бесшумно, безгильзно, а иногда и беспульно, то есть черт-те чем. Но и этого ему было мало, так что особое место в его теориях занимали совсем уж экзотические способы убийства, таковые, что искусно скрывали сам факт насильственной смерти, а потому, по его мнению, не попали под наше подозрение, но были когда-то успешно им раскрыты.

При всем расположении к его неиссякаемой фантазии и несомненному таланту рассказчика, вдохновляющего его самого в такие моменты до некого подобия веры в собственные разглагольствования, слушателю пришлось бы на слово поверить в такие случаи из его практики, как, например, убийство испугом, когда немилосердный губитель, зная о нежной привязанности жертвы к разведению георгинов, уничтожил несчастного умышленной ложью о бесцеремонном вторжении соседских овец, вытоптавших всех обитателей его клумбы. Или не менее жестокое убийство нескончаемым смехом. Циничный наследник в том примере использовал целую серию заготовленных уморительных шуток. Жестокосердный произносил их с ледяными глазами и не позволил собственному хохоту сбить себя с намеченной цели, так и не допустив ни малейшей паузы, пока сотрясающееся, словно суфле, тучное тело его престарелого родственника окончательно не замерло в кресле под анекдот о сеттере, освоившем игру в карты, но так и не научившемся блефовать из-за виляющего хвоста. Были в его арсенале и случаи умерщвления щекоткой, вопросом, поставившим в тупик, парадоксальным афоризмом, не только разрывающим сознание, но и физически уничтожающим сам мозг, отвратительным пением и черт знает чем еще.

Первое время, пока эти господа лишь игрались в сыщиков в свое удовольствие, нас это до некоторой степени развлекало. В Ярде посмеивались над манерой Холмса театрально запахиваться в плащ после очередного «резюме», внезапно резко разворачиваться и быстро покидать место преступления, лихо сдвинув кепи набок. При этом старина доктор, замыкавший гордое шествие, часто оглядывался на нас с каким-то многозначительным прищуром, стараясь, вероятно, придать взгляду своих добрых и глупых глаз побольше сарказма и сожаления по поводу нашей ограниченности. Поначалу он так восхищался своим патроном, что зачастую не мог сдержаться, чтоб не пригласить нас присоединиться к его восторгам, толкая меня в бок или настойчиво стуча зонтиком по спине, если я, склонившись над трупом или сосредоточившись на каких-то деталях, пропускал мимо ушей блестящие заключения его друга. Его бесконечное и вечно невпопад «Холмс, это гениально!» нередко выводило меня из себя, пока наконец до доктора не стало постепенно доходить: что-то не совсем так если не с его другом, то как минимум с результатами его усилий. Раз за разом доктор Уотсон убеждался в том, что, пока Холмс, к примеру, вставал на голову, чтобы определить, достаточно ли тверда в этом месте почва и можно ли было получить характерную ссадину на макушке при вертикальном падении из кэба, само преступление тем временем вполне обыденно раскрывалось осмеянной им полицией. После этого доктор поскучнел и при всяком новом появлении этой парочки перед нашими глазами просто грустно слонялся неподалеку.

В Ярде еще продолжали смеяться, когда начиная с июля девяносто первого года в журнале «Стрэнд мэгазин» стали появляться рассказы, подписанные именем некого Артура Конан Дойла, а затем вышел целый сборник – «Приключения Шерлока Холмса». Первые же номера «Стрэнда» сделались невероятно популярными, и многие из нас не удержались от того, чтобы прочесть эти рассказы, и вот тогда никто в департаменте уже не знал, смеяться ли дальше или возмущаться, потому что их содержание вызывало шок. Записи Дойла неприятно поразили всех нас совершенно бесстыдным выпячиванием роли человека, лишь изредка, благодаря исключительной удаче вносившего хоть какой-то вклад в работу по изобличению и поимке преступников. Если бы героем книги был вымышленный персонаж, всё было бы воспринято нами гораздо благодушнее – что взять с домыслов фантазера, тем более талантливо создавшего симпатичный и выразительный образ. Не исключено, что со временем это стало бы для некоторых из нас любимым чтением. Но недотепы с Бейкер-стрит и раньше пытались рекламировать свою работу, размещая крикливые объявления в газетах. Поэтому не было никаких сомнений в том, для каких целей родилось на свет это дрянное развлечение для публики, являющееся одновременно и пасквилем на полицию.