Текст книги "Другой Холмс, или Великий сыщик глазами очевидцев. Начало"

Однако с самого начала наш выверенный до мельчайших деталей сценарий ощутил на себе катастрофическое воздействие неучтенных случайностей. Первая попытка потерпела неудачу исключительно по моей вине. Взглянув на подъезжающую карету, я был так поражен красотой сидевшей в ней девушки, что не только потерял дар речи, но и позабыл даже элементарные азы жестикуляции. Не дождавшись моего взмаха рукой, наши громилы прозевали нужный момент для вступления. Попытка Холмса выправить положение, чтобы мисс Адлер успела-таки оказаться спасенной с первого раза, привела лишь к тому, что драка завязалась уже после того как прелестница скрылась за дверями собственного дома, и, утихнув, едва не вспыхнула вновь, когда Холмс не без смущения сообщил участникам постановки, что действие прошло вхолостую. Посрамленный таким провалом, я дал себе слово, что в следующий раз не поддамся чарам роковой красавицы. И сдержал его. При виде знакомой кареты я сжал в кулак всю свою волю, и нужный сигнал был подан вовремя. Бузотеры, у которых чесались кулаки проявить свои актерские способности, приступили к баталии, и с того места, где я стоял, Холмс, высматривающий из-за угла подходящий момент для вмешательства, выглядел очень убедительно, то есть походил на случайного прохожего как две капли воды. Но беда нагрянула с другой стороны. Мало того, что карета оказалась не той, что нужно, хоть и очень похожей. В ней оказалась еще и не та пассажирка, напротив, имевшая совсем мало общего с мисс Адлер. То есть, если уж совсем откровенно, это была дама весьма преклонного вида, то есть абсолютно пожилая и безнадежно почтенная, что, вероятнее всего, и помогло мне устоять перед сокрушительной силой женской красоты. Более того, почтенная леди если и собиралась выйти, то уж точно не там, где было задумано. То есть, проще говоря, она намеревалась проехать мимо, однако уже хорошо размявшиеся джентльмены запыхавшимися голосами и в крепких выражениях велели лошади и кучеру остановиться. На наше счастье, Холмсу немедленным вмешательством удалось пресечь безобразие за считаные секунды до того, как непричастную старушку едва не выволокли из кареты на свежий воздух. Собственно, этот инцидент был единственным происшествием, которое в силу некоторого выхода за границы приличий могло подсказать автору рассказа такое название, да и то только первое слово, так что с Богемией по-прежнему ничего не ясно, так как район проживания мисс Адлер назывался по-другому. Все последующие эпизоды, смею думать, при всей своей экспрессии всё же не вызвали в округе какого-либо заметного резонанса и потому могут считаться локальными, пусть и драматичными событиями внутри нашей команды.

Следующую попытку необходимо отметить особо, так как в ней мы приблизились к совершенству. Едва только экипаж показался вдали, улица огласилась боевыми звуками. На мой взгляд, наши здоровяки даже чуточку переигрывали. На такой мирной сонной улочке, как Серпентайн-авеню, стоны раненых и предсмертные хрипы вперемежку с изрыгаемыми проклятьями если и вызывали оторопь, то больше от недоумения. Недоставало только артиллерийской канонады. И всё же вряд ли эти помарки явились причиной того, что наша подопечная не оценила представление по достоинству. Судя по всему, оно застало ее в состоянии глубокой задумчивости. Не обратив ни малейшего внимания не только на признаки масштабного сражения, но и на то, как эффектно Холмс одним взмахом своей накидки разметал, будто кегли, обступивших ее забияк, мисс Адлер, по-прежнему погруженная в свои мысли, прошмыгнула через парадные двери в дом, оставив нас в глубочайшем разочаровании. Ясно, что с каждой такой неудачей нанятые удальцы приобретали некоторую порцию нервозности и постепенно пришли в такое состояние, что уже были готовы разнести витрины всех расположенных по соседству заведений. Этому также способствовал отказ Холмса оплатить все неудачные попытки. Вдобавок ко всему примерно через неделю ситуация осложнилась еще и тем, что возник слух, будто перед одним вполне пристойным домом, расположенным, в общем-то, в благополучном районе, тем не менее постоянно толкутся подозрительные личности и раз за разом устраиваются драки. К дому даже был приставлен полисмен, который, хоть и просиживал свое дежурство по большей части в кабачке, всё ж таки дополнительно накалял атмосферу внутри нашего сообщества. Вероятно, всё перечисленное и послужило причиной того, что случилось в заключительный день. Когда, наконец, всё сошлось – и карета, и сама мисс Адлер с ее настроением совпали с нашими ожиданиями, – забияки, пресытившись однообразием повторяющейся раз за разом рутины, выказали неожиданное стремление к импровизации. Такое случается в театре, когда актеры напьются. Как только до боли знакомый экипаж в который уже раз подъехал к дому, они вместо того, чтобы изображать драку, увлеклись правдоподобием и перешли тонкую грань, отделяющую изобразительное искусство от одержимости. Прежний гомон, как и прочие элементы имитации, был отброшен. Презрев кривлянье, участники побоища в единодушном молчании предпочли уделить всю свою энергию физическим упражнениям. В жуткой тишине до меня доносились яростное сопение, хруст переламывающихся костей и дробный стук выбитых зубов, скачущих, словно мелкие камушки по мостовой. В такой всепоглощающей сосредоточенности один из головорезов совершенно забыл, что от легкого соприкосновения с Холмсом должен отлететь далеко на клумбу и переломать там все розы. Вместо этого он переломал нос Холмсу, как впоследствии установил хирург, в четырех местах одним ударом. Мой несчастный друг, истекая кровью, упал навзничь. Головорезы перепугались и предпочли удрать, тем более что финансовая сторона дела их больше не удерживала. Днем ранее угрозами по-настоящему, а не шашкой поджечь дом мисс Адлер и все остальные на той же стороне они вынудили-таки Холмса заплатить им аванс, остаток и премиальные за один из дней, пришедшийся на какой-то церковный праздник.

Меня охватил ужас. Пока я, застыв на месте и нервно покусывая кончик шашки, гадал, в сознании ли Холмс, мисс Адлер, добрая душа, не растерялась и распорядилась, чтобы слуги занесли раненого в дом.

Я остался снаружи, и все мои мысли вертелись только вокруг этих двоих, ни о чем другом я больше не мог и думать. Эта девица никак не хотела подстраиваться под наши планы, что не могло не вызывать раздражение. Что, скажите на милость, теперь делать? Как спасать от неприятностей того, кто не только избежал их, но и странным образом навлек на спасителя? Стоит ли возиться дальше с таким человеком, не лучше ли переключиться на того, кто уже пострадал за свое благородное намерение защитить от беды такую неорганизованную женщину?

Наступал черед второго этапа нашего плана, но я колебался, потому что не мог сообразить, в действии ли он всё еще, пусть и с некоторыми изменениями, или полетел ко всем чертям. Холмс никогда не отменял задуманного и приучил меня к своей твердости, которая передавалась мне от одного только вида его несгибаемого профиля. В то же время я отдавал себе отчет в том, что никогда еще на моей памяти этот великолепный профиль не подвергался такому испытанию. Возможно, он уже приобрел изгиб, во всяком случае по тому, как он выглядел, когда его вместе с хозяином заносили в дом, можно было допустить, что задуманное напрочь вылетело из головы Холмса, даже не успев отмениться. Даже если Холмс помнит, что в запасе для строптивой девушки припасено еще одно бедствие, позволят ли ему его повреждения хотя бы избежать его распространения на него самого, не говоря уже о спасении мисс Адлер? Поймет ли он в своем нынешнем состоянии, что вряд ли стоит брать на руки девушку только для того, чтобы залить ее собственной кровью с ног до головы и тут же рухнуть вместе с нею? Кроме того, я могу помешать и мисс Адлер, если в данную минуту она занята спасением Холмса. Точнее, мог бы, если бы кто-нибудь открыл окно. Интересно, если постучать и попросить об этом перед тем, как бросить шашку… Ладно, допустим, я ее брошу. Способна ли завязаться пылкая страсть, если мисс Адлер вынесет Холмса на руках? Обилие неразрешимых вопросов парализовало меня. Я осторожно пробрался к окну и заглянул в него. Увиденное подтвердило мои самые мрачные опасения. Слуги, да и сама хозяйка, метались по гостиной так, как это редко бывает при обычном визите. И хоть из-за их суеты мне не удалось рассмотреть того, кто лежал на софе и чья нога всё время конвульсивно подергивалась, меня охватило гнетущее подозрение, что я знаю, чья это нога.

Прошло немало времени, когда я наконец отбросил последние сомнения. Решено значит решено. Брошу шашку прямо в закрытое окно. Звон стекла, рассуждал я, создаст еще большую неразбериху, и на этом тревожном фоне поступок моего друга при удачном стечении обстоятельств будет смотреться только выгоднее. Я вдруг страшно занервничал, потому что, будучи образцом законопослушности, никогда не совершал даже мелких проступков в отношении порядка. Рука с шашкой отказывалась начинать замах, я бесконечно озирался, хотя уже почти стемнело и никого поблизости не было. Продолжая оглядываться и почти не целясь в сторону окна, я кое-как заставил себя сделать бросок. Удивительно, как я не промахнулся. Еще удивительнее то, что шашка так и не влетела внутрь.

Оказывается, решительный Холмс и не думал сдаваться. Дождавшись, когда ноги у него окрепли и перестали дрожать, он, вопреки восклицаниям встревоженной мисс Адлер, что, мол, надо бы еще полежать, осторожно доковылял до окна, чтобы подышать немного свежим воздухом и прийти в себя. Когда он отворил створку, шашка ударила его в лоб и отскочила наружу, шлепнувшись в клумбу с нетронутыми розами. Я не дождался, чтобы посмотреть, дымится ли она, и слово «Пожар!» уже кричать не стал. Откровенно говоря, я даже забыл поджечь ее, благодаря чему лоб Холмса избежал ожогов, на нем осталась только небольшая и не очень глубокая зарубка от рассечения. Но тогда я, разумеется, не вспомнил о своем упущении, однако интуиция подсказала мне, что в этот вечер всё как-то не очень хорошо и в точности получается. Поэтому я предпочел больше не рисковать. Резвым бегом переполненного надеждами любителя приключений я направился в нашу квартиру на Бейкер-стрит и стал там дожидаться известий.

Холмс появился через два дня и рассказал, что всё это время пролежал в этом замечательном доме, полном добрых людей. И пробыл бы еще дольше, если б душевная мисс Адлер не застала его случайно за перетряхиванием содержимого ее бюро. Девушка очень опечалилась и призналась Холмсу, что, ухаживая за ним, успела проникнуться к нему глубокой сердечной симпатией. Холмс объяснил ей, что та дубина, прилетевшая в окно, представляла собой в общем-то нешуточную угрозу даже в незажженном виде, и мисс Адлер пришла в восторг от того, как ловко мой друг точным движением головы спас ее дом от пожара. Это был первый пример беспримерного мужества, представший перед ее глазами. До того она только читала о подобном в романтических книжках и не слишком верила, что способный на подвиги герой может заглянуть в ее жизнь. Тем более не верила, что такой герой может заглянуть в ее личные вещи, рыться в них. Это ее так огорчило, что она потребовала объяснений. Холмс просто и с достоинством заявил ей в ответ, что он не грязный вор, а уважаемый частный детектив, честно выполняющий свою работу. Напомнив девушке о ее чувствах к нему, он попросил не марать и не растаптывать их, то есть обойтись без вызова полиции, и тотчас покинул дом.

Когда через неделю хирург снял с головы Холмса повязку, ничто больше не напоминало нам об этих событиях. Единственное, пришлось вернуть заказчику задаток за невыполненное поручение. Но кто-то прознал об этой истории и почему-то подал ее в совершенно измененном виде, еще и выставив меня рассказчиком выгодной для нас небылицы. Я не знал, что и подумать, и в растерянности перечитывал «Скандал в Богемии».

Холмс тем временем набросился на свой завтрак с жадностью, в которой голод состязался с возбуждением от свалившейся на нас удачи.

– Лестрейд лопнет от злости! Уже ради одного этого стоило ввязаться в вашу авантюру. Славный день. Я верю, Ватсон, что это хорошее предзнаменование. Увидите, нас ждут великие дела! Вы разбудили во мне Холмса, какого еще не знали.

Пребывая в смятении и так и не придумав, как убедительнее поприветствовать это пробуждение, я сослался на головную боль и, с трудом переставляя ватные ноги, поднялся к себе.

Глава третья. Все проблемы в голове, тем более если она рыжая

Из записей инспектора Лестрейда

9 августа 1891 г.

Некогда жирные щеки побледнели и отвисли. Лицо, перенесшее лишения, тем не менее сохраняло некоторые основополагающие черты присущей внешности. Передо мной душераздирающее зрелище, превзойти которое в его трагизме суждено не многим воплощениям страдания. Джабез Уилсон – не то чтобы толстяк, но явный любитель вкусно и плотно поесть, еще недавно благополучно упитанный, а теперь волей жестокой судьбы принужденный к длительному воздержанию от пищи. В состоянии истощения и обморока он был доставлен в госпиталь, где мне не сразу удалось уговорить врача позволить беседу с единственным пока свидетелем по делу, которое газетчики, едва только станет об этом известно, в своей крикливой манере несомненно нарекут «ограблением уходящего века».

Конечно, из гуманных соображений стоило бы дать ему время прийти в себя, но сейчас время – непозволительная роскошь. Да и роль этого несчастного нуждается в прояснении, так что судить о его непричастности пока рано.

Три часа назад в кобургском отделении «Си Эс банка» была обнаружена пропажа крупной суммы. Тридцать тысяч французских наполеондоров исчезли через дыру в полу подземного хранилища, аккуратно прикрытую придвинутой на место плитой. По счастливой случайности (если так можно выразиться в подобной ситуации) в выходной день возникла срочная необходимость попасть в хранилище, иначе исчезновение обнаружили бы только в понедельник, на что, конечно же, делался расчет. Мистер Мерриуэзер, нервический господин, возглавляющий пострадавший филиал, не нашел ничего лучше, как призвать на помощь сразу обе конкурирующие фирмы – полицию Сити и Скотленд-Ярд. Наши соперники, у которых банк располагался практически под носом, прибыли раньше нас и первым делом ринулись в хранилище. Мы застали их уже на выходе изрядно озадаченными. Встреча прошла под знаком сдерживаемого неприязненного недоумения инспектора Джилларда, олицетворяющего собой силы Сити, возможно лучшие. Он решительно не понимал, что мы делаем на его территории. Признаться, я тоже, и осознание нашего двусмысленного положения принуждало меня помалкивать, пока немалая часть энергии и невымышленных способностей Джилларда отвлекалась на болезненную ревность в наш адрес. Последний шанс разрядить воинственную атмосферу был упущен, когда Джиллард категорически отказался объединить усилия и сформировать единое следствие, настояв при этом еще и на своем преимуществе во всех смежных аспектах, где неизбежно пришлось бы делить или совмещать полномочия. Первым примененным на деле стало его право первоочередности в проведении всех процедур дознания, для чего он уединился с управляющим в его кабинете. Нам не оставалось ничего иного, как спуститься в хранилище, которое Джиллард уже обследовал, и тут неожиданно судьба выказала притесняемым свое великодушие. Из всей массы прибывших полицейских, по обыкновению крупных и рослых, именно среди моих людей нашелся единственный щуплый человечек – детектив-сержант Трэйси, чьи узкие плечи позволили ему протиснуться в инженерное сооружение удачливых грабителей. Трэйси, ни разу не застряв, проследовал по обратному маршруту похитителей, и тесный тоннель привел его в погреб дома. Там в одной из комнат им был обнаружен несчастный узник. Это был владелец дома Джабез Уилсон. Вывеска с его именем над входом сообщала, что здесь находится и ссудная касса, а ниже ее, на двери, в вершинах невидимого прямоугольника, расположились четыре мелких бумажных клочка – таких, которые оставляет за собой по углам оторванный лист бумаги. Кое-кто из соседей оказался поблизости и подтвердил, что несколько последних дней на двери Уилсона красовалось написанное чернилами объявление, в котором сообщалось, что касса временно не обслуживает и выдача ссуд возобновится только в пятницу, седьмого числа. Разумеется, в тексте не было ни слова о том, что деятельность кассы приостановлена, так как ее владелец намеревается просидеть все эти дни крепко привязанным к стулу, с заведенными за спину руками, с кляпом во рту и завязанными глазами. Как бы то ни было, именно в таком положении он и был обнаружен, причем невольник продлил свое отсутствие дольше заявленного на два дня с лишним. Голова его свисала к груди, и, когда Трэйси взялся оказывать ему необходимую первую помощь, он почти не реагировал и не отзывался на вопросы. Как Уилсон показал позже, в таком положении его продержали несколько дней. Кляп вынимали лишь на минуту, чтобы дать воды. Беднягу не кормили вовсе, на шее соорудили хитроумную удавку, затягивающуюся от малейших попыток пошевелиться. Иными словами, он пережил жесточайшее заточение, в сравнении с которым пребывание в Нью-Гейте или в Пентонвилле покажется восхитительным отпуском, в память о котором обязательно привозят открытку с запечатленным на ней видом благостных мест. Напряжение неудобной позы, голод и длительная неподвижность изнурили пленника до бесчувствия, и, когда его обнаружил Трэйси, он был в состоянии, близком к помешательству. Вернуться к банку Трэйси предпочел уже по улице, но ему хватило такта и сообразительности проделать это и сообщить мне о своих достижениях незаметно от рыскающих поблизости подчиненных Джилларда.

Дом Уилсона находился на Сакс-Кобург-сквер, всего в какой-то сотне ярдов от банка, но, преодолев их, мы оказались в районе совершенно иного рода. Впрочем, подобная перемена неудивительна для Лондона. Здесь, на таком смешном отрезке, вполне свободно умещаются контрастные миры наполненных шумным гомоном центральных артерий Сити со снующими по ним юркими кэбами и степенными омнибусами и тихих непрезентабельных закутков вроде той же Сакс-Кобург-сквер с чумазыми домишками и клочками облезлой растительности.

Даже не принимая в расчет кодекс джентльмена, соображения элементарной порядочности подразумевают ответственное отношение к собственным обязательствам, к числу которых принадлежит своевременный возврат долга. Чувствуя себя в определенной степени задолжавшим инспектору Джилларду, я решил не тянуть с оплатой по счету и предпринял все нужные меры, чтобы вынос неспособного передвигаться самостоятельно Уилсона из дома и его переезд в экипаже в больницу прошли мимо внимания людей из полиции Сити. Я прекрасно понимал, что у них нет выбора, кроме как пройти путем Трэйси, ради чего они в настоящий момент перетряхивают свой штат в поисках агента подходящей комплекции. И тем не менее, стоя в погребе Уилсона и поглядывая на вход в лаз, я сумел удержать себя от искушения забаррикадировать его массивным ящиком, дабы спущенный в нору со стороны хранилища крот конкурентов вернулся назад ни с чем. Тем более что лазутчику, не имевшему возможности развернуться, пришлось бы проделать обратный путь задним ходом, в том числе и умудриться таким способом преодолеть почти вертикальный подъем к выходу из норы. При этом я, конечно, осознавал, что являюсь не первым, кому пришлось побороть такой соблазн. Грабители тоже в некотором роде пошли против своих интересов. Они не только не умертвили Уилсона, но и сделали всё, чтобы он был вовремя обнаружен. Вовремя для его спасения. Такое благородство оставляло нам шансы отыскать их и выразить им признательность за столь редкое в их среде качество. Досадно было осознавать, что я себе позволить такую же душевную щедрость к Уилсону не могу. Одежда Трэйси пришла в полную негодность, и я не имел права потерять добытую такой ценой фору перед Джиллардом. Этим и объяснялась бесцеремонность, с какой я настоял на скорейшем допросе свидетеля. Впрочем, мне особо не препятствовали. Уилсону уже полегчало настолько, что он отведал бульона и попробовал занять историей своих злоключений сиделку. И всё же передо мной был еще крайне измученный человек, нуждавшийся в паузах, из-за чего разговор порядком затянулся, так что детектив-сержант Пратт, составивший мне компанию, не испытывал проблем с протоколированием полученных показаний.

– Что с вами случилось? – был мой первый вопрос, на который пострадавший отозвался стоном жалости к самому себе. Вопрос взывал к воспоминаниям, мгновенно пробудившим слезы.

– Кто вы? – всхлипнув, отозвался он так тихо, что мне пришлось придвинуться.

– Инспектор Лестрейд, Скотленд-Ярд.

– Полиция! – простонал он почти так же беззвучно, но с таким отчаянием, что мне стало не по себе. – Почему я сразу не обратился к вам?!

– А могли?

– Что? – то ли не понял, то ли не расслышал он. Мне это начало надоедать.

– Вас обнаружили связанным в одной из комнат вашего дома. Как это произошло, вы можете рассказать?

– На меня напали.

– Кто?

– Сполдинг. – Упоминание им самим имени виновника вызвало гнев, придавший ему сил, и он заговорил гораздо громче, почти с жаром: – Он оказался негодяем, инспектор! И еще – мистер Росс. Они все заодно!

– С кем?

– Друг с другом. Это всё одна шайка. Вы должны их поймать, инспектор! И как я раньше не догадался?!

– Вы назвали имена, Уилсон. Откуда вы знаете этих людей?

– Сполдинг служил у меня помощником.

– Там же, на Сакс-Кобург-сквер?

– Да. У меня ссудная касса. Он помогал мне управляться с делами и подменял в мое отсутствие. Такой расторопный, так мне нравился! Кто бы мог подумать!

– Давно он у вас?

– Несколько месяцев.

– Точнее.

– Почти три. Я нанял его через объявление.

– Вы его нашли или он вышел на вас? Чье было объявление?

– Мое. Меня подкупило, что он вошел в мое непростое положение и согласился на скромное жалованье. Вполовину меньше, чем просили другие.

– По-видимому, участливый человек, – предположил я. – Скажите, объявление, что висело на вашей двери, о том, что на то время, пока у вас во рту кляп, ссуды выдаваться не будут…

– Я сам его написал, – ответил он. – И повесил утром во вторник.

– Но не срывали?

– Нет.

– Уточните, какой вы указали период.

– С четвертого по шестое. Седьмого в пятницу я собирался открыться. – Упоминание о несбывшихся планах снова выдавило наружу злые слезы, словно сок из некогда спелого и идеально круглого фрукта. – Негодяи!

– Давайте о втором из них.

– Вы про мистера Росса?

– Кто он такой?

– Он… – Уилсон запнулся. Я подумал, что он утомился, но причина была в другом. – Понимаете, инспектор, как бы объяснить… Я знаю, это прозвучит довольно странно, тем более теперь, но… В общем, я его знаю как управляющего лондонским филиалом «Союза рыжих».

– Как вы сказали?

Хоть он и произнес последние слова довольно четко, мне подумалось, что я просто обязан был что-то неправильно расслышать.

– Точнее, отдел по переписыванию «Британской энциклопедии», – добавил он, уже с большей уверенностью, свое ценное пояснение.

– Вы хорошо себя чувствуете? – спросил я после паузы, в течение которой мой собеседник без малейшего смущения смотрел на меня, как всякий, кто внятно и толково ответил на заданный вопрос.

– Более-менее.

– Вы уверены?

– Я понимаю, о чем вы думаете, инспектор. Мне сейчас ужасно стыдно. Из меня сделали идиота.

– А теперь вы пытаетесь поделиться этой ролью со мной? Что еще за «Союз рыжих»?

– Организация, созданная мистером Хопкинсом.

– Я должен знать его?

– Говорят, это знаменитый миллионер.

– Кто говорит? Мистер Росс?

Молчание подтвердило мое подозрение, что управляющий отделом по переписке являлся единственным источником информации о миллионах знаменитого в его кругах мистера Хопкинса.

– Что-то у нас не очень получается, мистер Уилсон.

– Повторяю вам, инспектор, мне ужасно стыдно за свою глупость. Но я уже, как видите, расплатился за нее сполна.

– Вы-то, может, и да. Или передали как вексель дальше.

– Как это передал?

– То есть вам ничего неизвестно о том, что случилось?

– Бог мой! – Оказывается, от испуга могут вытаращиться и такие мелкие глазки. – А что случилось?

– Если я расскажу, вам станет не только стыдно.

– Господи!

– Поэтому надо поспешить. Ваши знакомые насолили не только вам. Я понимаю, вы сейчас в ужасном состоянии, но я прошу вас, соберитесь.

– Хорошо, мистер… э-э-э…

– Итак, на вас напали и связали, верно?

– Да.

– Когда и как это случилось? Пожалуйста, поподробнее.

– А какой сегодня день?

– Воскресенье. Девятое.

– Значит, четыре дня назад. Это было в среду.

– Всё это время вас держали связанным?

– Да.

– Вам не объяснили причину?

– Я думал, меня ограбили.

– С этой стороны вы не пострадали. Ваш дом не тронули. В кассе обнаружены деньги.

– Так в чем же дело? – недоумевал он, испытывая одновременно громадное облегчение.

– Что вас связывает с Россом?

– Я же сказал: я работал у него. Переписывал «Британскую энциклопедию».

– Зачем?

– Не знаю, хотя я тоже задавался этим вопросом. Но если б вы знали, инспектор, как трудно было заполучить эту работу! Такой конкурс! Немудрено, что я был горд, когда добился ее. Когда вам говорят, что вы подходите больше всех…

– И чем же вы так приглянулись? Почерком?

– Признаться, почерк у меня не слишком красивый, хотя разборчивый, конечно.

– Тогда чем?

– Тем, что я рыжий.

– Я прошу вас отнестись серьезнее к нашей беседе, иначе мы перенесем ее на набережную Виктории.

– Я абсолютно серьезен, инспектор. Я оказался самым рыжим из всех, и вы не можете не признать, что цвет моих волос довольно редкий по своей насыщенности.

Мало-помалу я вытянул из него всю историю. Немыслимо! Встречаются же еще такие идиоты! Хотя, судя по тому, что, по его словам, творилось на Флит-стрит в день конкурса, таковых в Лондоне по-прежнему немало. Впрочем, ничего удивительного. Он и сам признал, что кожей чуял аферу, но его волновало только одно – не пострадает ли он сам. Осторожно, день за днем, не переставая изумляться дармовому заработку, он заглатывал крючок всё глубже. Осторожность принюхалась к постоянно витающему в воздухе духу мошенничества и уже не замечала опасности, а недалекий ум примирился с мыслью, что есть, видимо, какая-то вполне законная надобность в порученном ему занятии. Злость вытеснила из меня всё сочувствие к его незадачливости, и я не собирался сдерживаться.

– Быстро же вы успокоились, Уилсон. Едва только получили свои первые четыре фунта в подтверждение, что услышанное на собеседовании вам не приснилось.

– Нет, сэр! Поверьте, я терзался всё это время. Чувствовал неладное. В конце концов я решил принять меры и обратился к сыщику.

– Что еще за сыщик?

– Самый лучший, – произнес этот страдалец с гордостью, будто рассказывал о собственном приобретении. – Тот, вокруг которого сейчас столько шума. Шерлок Холмс.

Такой ответ мало чем мог помочь моему настроению. Стоило ли объяснять этому глупцу, позарившемуся на слухи, куда следует обращаться в таких случаях! Я чувствовал, что скоро число таких любителей моды значительно увеличится.

– Когда вы к нему обратились?

– В прошлое воскресенье.

– И что он? Тоже принял меры?

– Он сказал, что всё выяснит, но для этого ему нужно меня заменить.

– В переписывании «Британской энциклопедии»?

– Да!

– Как же вы могли перепоручить такое ответственное дело постороннему?!

– Я-то, черт с ним, согласился, – мистер Уилсон искренне купился на мою интонацию, – а вот мистер Росс, я боялся, на это не пойдет. Я сказал ему, что мне нужно уехать из Лондона по делам на три дня.

– И он уступил?

– Да. Мы переговорили в понедельник, в мой последний рабочий день, – дрогнувший голос Уилсона напомнил мне, что и носорог иногда нуждается в сострадании, – а уже во вторник мистер Холмс отправился туда.

– А вы остались или уехали?

– Остался у себя.

– Один?

– Нет. У меня еще есть помощница. Девочка-подросток. Она готовит и убирает мое холостяцкое жилье. Сполдингу же я сказал, что уезжаю и что касса в эти дни будет заперта. Так потребовал мистер Холмс.

– А девочка? Почему вы не спровадили и ее? Насколько я понимаю, Холмс велел вам на это время очистить дом от посторонних. Ей некуда было податься?

Он как-то забеспокоился, как будто потерял понимание, как следует себя вести, а потом неохотно признался, что не знает, одна ли она в Лондоне.

– Послушайте, Уилсон. Если вы не знали точно, есть ли у нее кто-нибудь из близких в городе, почему даже не попытались выяснить это?

– А кто бы тогда занимался домом?! Я подумал, коль остаюсь, мне нужна обслуга.

– Ясно. – Лень и тупость довершили дело, приведя его к закономерному провалу. – Вы всё испортили, Уилсон. Ну и каковы результаты Холмса? Он сообщал вам что-нибудь о своей проверке?

– Не успел. Мы больше не увиделись. В среду незадолго до полудня я услышал, как в дверь позвонили. Я открыл и, к своему изумлению, увидел, что это Сполдинг, а с ним… кто бы вы думали?

– Некогда гадать. Просто скажите.

– Мой работодатель – мистер Росс, вот кто! Я удивился ужасно, но еще больше мне стало неловко. Обман раскрылся.

– Зачем же вы открыли, если изображали отсутствие?

– Не знаю. Не подумал. Позвонили, я и…

– Каким образом они узнали, что вы никуда не уехали?

– Не знаю! – в который уже раз всхлипнул пострадавший. – Я взялся было оправдываться, что моя поездка сорвалась, но они даже не слушали. Затолкали меня в дом, а там уже набросились вдвоем и связали. Пока мне не заткнули рот, я успел крикнуть: «За что?!»

– Они объяснили?

– Да, если это можно считать объяснением. Сполдинг – мой помощник, когда-то верный, но по-прежнему расторопный, по крайней мере в обращении с веревкой, – наклонился и прошипел мне в ухо: «За то, что вы такой жалкий лгунишка, мистер Уилсон! Сами напросились на взбучку, так получайте же!» Но согласитесь, даже если я сказал им неправду, это ж еще не значит, что со мной можно обращаться как…

– А девочка? Где в тот момент была она?

– Отсутствовала.

– Но вы же сами сказали, что оставили ее подле себя.

– У нее есть кое-какой приработок недалеко от доков. Там работал ее отец, пока с ним не случилось несчастье, и ее там помнят с тех пор. С утра она уходит и возвращается только вечером. Тогда же и стряпает.

– Значит, в среду вечером она, как обычно, должна была вернуться?

– Выходит, да.

– Так что? Вернулась?

– Я не знаю. Мне заткнули всё что только можно: глаза, рот и уши. Я ничего не знаю с тех пор!