Текст книги "Истории мертвой земли"

Альберт наконец-то отыскал подходящее место для стоянки, но расположенные невдалеке иномарки остальных приезжих его явно смущали. Он-то надеялся, что в этом доме отдыха, который так нахваливал ему Мишка, и который, как выяснилось, оказался самой заурядной развалиной, все же имеется гараж. Оставлять автомобиль на ночь наедине с зимней стужей не шибко хотелось.

– Я себе иначе все представляла, – сказала Океана, рассматривая блеклые лица в окнах. – Даже и не догадывалась, что ты настолько любишь старину.

– Тебе ничем не угодишь, – рассердился Альберт. – Сделай мне одолжение, хорошо?

– Какое, милый?

– Не устраивай сцен на глазах у публики, ладно? Помни, мы должны изображать семейную пару.

Океана лишь покачала головой.

– Правда думаешь, что в это кто-то поверит? Бог мой, Альберт, лапочка, степень доктора психологии не научила тебя разбираться в людях? Какая жалость! Прям откровение новоиспеченного Фауста. Как там?.. Ах, да! «Я богословьем овладел, над философией корпел, юриспруденцию долбил и медицину изучил. Однако я при этом всем, был и остался дураком!» Господи, да вся Москва уже в курсе о твоем пристрастии к мужским анусам! – Она внимательно посмотрела на мужа. – Мне вот что интересно: этот твой Миша, хоть и женатый, с ребенком, но… у вас что-нибудь было?

Альберт замахнулся, но вовремя спохватился, заметив, как отворилась парадная дверь, и на террасу вышел хозяин усадьбы. Вновь зашелестел по лобовому стеклу снег, взвыл ветер, и окна второго этажа в одночасье опустели. Никаких больше очертаний, никаких лиц, никаких привидений. Лишь обрывок третьей песни из «Ада» Данте призрачным шепотом увяз в напряженном молчании, разделявшем свирепый взгляд Альберта и полные смешинок глаза Океаны:

Воздвигнутое раньше мирозданья.

Бесстрашно я гляжу столетьям вслед.

Ни гнева нет во мне, ни состраданья.

За мной ни для кого надежды нет!

– Ну что же ты? – фыркнула Океана. – Давай, ударь меня еще разок. О да, мой мачо, отшлепай свою негодную девочку! Разве вы, педики, в своих любовных игрищах так друг к дружке не обращаетесь, а?

Она от души расхохоталась.

– Просто заткнись, – прошипел Альберт.

Снег захрустел у него под ногами, когда он, натянуто улыбаясь, двинулся навстречу хозяину усадьбы. Дом же взирал на Альберта – этого жалкого человечка! – с явным пренебрежением, заинтересованный больше в женщине, которая осталась в машине. Сам же Альберт, поднимаясь по расчищенной широкой лестнице и растерянно вглядываясь в хмурое, пусть и испещренное морщинами, но при этом лишенное и намека на возраст лицо хозяина усадьбы (и как только этот тип ухитрился заполучить в собственность такую махину?), невольно ощутил, насколько угнетает его весь здешний вид вкупе с осознанием того факта, что за плечами этого родового гнезда заключено не одно столетие. История прочно впиталась в эти стены, выполненные из кирпича и отделанные белым камнем; история шествовала через галереи и залы, бродила по анфиладам, выглядывала из-за занавесок и кривлялась в помутневших зеркалах. История гуляла по парку, и наутро на снегу можно было обнаружить ее неглубокие девичьи следы.

Океана равнодушно наблюдала за тем, как муж подходит к хозяину усадьбы, как они обмениваются ничего не значащими рукопожатиями, как синхронно, словно по команде, поворачиваются и смотрят на нее – при этом хозяин усадьбы задержал на ней взгляд гораздо дольше, нежели Альберт.

– Что ж, – вздохнула Океана, – приступаем к очередной главе нашей бесконечной пьесы. Трагикомедия под названием «Семейное счастье, или как я все проебала ради наследства одного пидора».

Выбравшись из машины, она поежилась от нахлынувшего ветра и гнетущей тишины окружающей местности. На особняк смотреть не хотелось – встречаться со всеми этими мордами в окнах, с их выцветшими безжизненными глазами… Нет уж, в платье она переодеваться точно не станет, пусть остаются джинсы – вдруг придется в спешке убегать через лес, ха-ха!

Ха?

– Мы как раз к ужину, – сообщил Альберт. – Захвачу-ка я наши вещи.

– Ага.

Так, глядя себе под ноги, Океана боязливо направилась к царству позабытых сновидений. И уже на занесенной снегом террасе, перед самой дверью, резкий порыв ветра настиг ее, прошептав прямо в ухо:

И вместе с ним мы подошли вначале

К обители ужасной вечных бед,

Где из густого мрака доносились

Людские вопли – им названья нет.

4.

Актеры выходят на сцену

Горячий чай обжег губы, и ярко вспыхнуло пламя в камине, на мгновение осветив лица присутствующих. Холодным блеском утраченного комфорта сверкнули их глаза, и бессвязный поток мыслей, словно эхо далекого радиоэфира посреди бурлящих волн белого шума, хлынул в зал, неумолимо затапливая все помещение. Слова вязли в идеях и образах, захлебывались, постепенно утрачивая всякое значение, превращаясь в гортанные звуки, в хрипы и бульканье гибнущей в ужасных муках твари… Эх, эти ничего не значащие слова! Ветер же спокойно заглядывал в окна, принимая очертания невиданных лесных чудищ, вылепленных из снега, прошлогодних листьев и ломких веток. Сплошь пугающие силуэты хтонических монстров, древних, как сама мать-природа. И их перламутровые тапетумные глаза угрожающе мерцали во тьме, с клыков сочилась густая слюна…

…а вязкая патока нерастворенного сахара растеклась по дну чашки, и Океана деликатно поставила ее на столик. Скользнула взглядом по восковым лицам. Размеренный треск полена в камине нагонял дрему. Жеманно коснувшись языком нижней губы, она мысленно устремилась к лучшему другу мужа – Михаилу.

Кто же он такой, этот таинственный персонаж?

Гладковыбритое лицо с острыми скулами и крысиными глазками-бусинами, в которых нельзя было ничего прочесть. Следы давнишней оспы на щеках и кустистые, норовящие срастись над переносицей брови безумца. Ворот рубашки был застегнут и на вид казался уж слишком тугим: бедняге наверняка трудно дышать… И как же лживо он смеялся! При этом все его тело было напряженно: мышцы натянуты в тугие струны, на которых бесчисленными животворящими пальцами Яхве можно подбирать аккорды из ДДТ. Словно гепард перед смертоносным прыжком. Он что-то говорил, и говорил, и говорил, но его шершавый язык ворочался через силу, так как во рту у него было сухо.

«Точно так же, как у меня между ног, – размышляла Океана, – в ту ночь, когда Альберт пришел делать ребенка».

Она улыбнулась, и причиной этого Михаил посчитал шутку собственного сочинения. «А она очень даже ничего, эта Океана», – подумал он, крепче сжимая холодную и влажную ладонь жены.

Океана споткнулась об эти его мысли, но… практически сразу ее внимание привлек странный образ, гвоздем засевший в сознании Михаила: одноэтажный дом, с виду так самый обыкновенный и, по ходу, совсем недавно отстроенный. Вместе с тем, уставившись на нее голубыми глазками юного демона, дом распахивал свои двери и приглашал внутрь, а там… Воспоминания Михаила, смутные и неясные, метались, словно вспышки агонии на бойне: тут тебе и ванна, у которой не имелось дна, лишь черная бездна, а в ней – блеск вечно голодных глазищ да исполинских размеров пасть, – и мебель, шагающая по коридору, и всевозможная живность, будь то кошки, собаки, крысы, тигры, крокодилы, даже слоны. А еще люди – абсолютно одинаковые, с лицами, являющимися точной копией друг друга, – лыбились, хохотали, заполоняя комнаты. «Хотим играть!» Михаил орал и хватался за голову. Стенной шкаф проглотил друга детства: тот шагнул внутрь и… вышел совершенно в ином мире. Дом смеялся, смеялся и смеялся. Дом был наполнен лицами, в нем оживали парейдолии. «Как нам его продать?» – убивалась жена Ника. «Хрен знает, – отвечал Михаил. – Мы никому не сможем впарить эту избушку, она попросту не позволит этого сделать».

«Конечно, – согласилась Океана, крайне заинтригованная идеей впоследствии наведаться в гости к Михаилу и побродить по такой жемчужине с дверями, крышей и характером, как его чудо-дом, – он не разрешит вам продать себя. Вы ж его хозяева! А всякому дому нужны хозяева. Особенно пока дом этот окончательно не превратился в чудовище».

Михаил устало потер переносицу, вздохнул. Он выпустил руку жены и попытался прислушаться к словам Альберта, который привычным менторским тоном вещал об очередной наискучнейшей чепухе. Ника же украдкой поглядывала на угрюмого молодого человека, устроившегося в кресле у самого камина и словно бы зачарованного танцем огня. Ника поглядывала на него до тех пор, пока ей это не надоело.

Ника! Эта миниатюрная женщина, чем-то похожая на Гвиневру Морриса, ласково наглаживала свое богатство – округлившийся живот. Ребенок внутри бился, пусть и не очень сильно. Океана же буквально на физическом уровне ощущала эти толчки, и в глазах ее загорались мертвые звезды Шибальбы. Воспоминания проносились совсем рядом. Казалось, стоит протянуть руку и можно ухватить эти клочья былого… мазки крови… специфический запах, так и не ставший привычным за многие годы примирения с несуразностью женской природы. «Ты отвратительна», – как плевок, как самая болезненная пощечина из всех, что Океана когда-либо получала.

Ника не ведала о такой реальности. В ее утробе неспешно созревала жизнь суть переплетение генных бесконечностей ее и ее супруга. И Михаилу вовсе не обязательно было замечать, как Ника таращится на Альберта – с каким похотливым огоньком в миндалевидных глазах и полными лукавства ямочками на щеках. Эта скромняга дождаться не могла, когда уже наконец придет срок разрешения от бремени. Она подарит мужу венец так восхваляемой им семьи – ожидаемого Михаилом сына (пусть от определения пола они и отказались, но Ника интуитивно знала, что родится девочка), – после чего может спокойно вернуться к привычной светской жизни, полной флирта, красивых мужчин и изысканных коктейлей. Ведь ей так всего этого недоставало: слушать, как побрякивают кубики льда в бокалах, ладонью касаться колючего подбородка своего визави, вдыхать терпкий запах пота и мускуса, смешанный с ароматом дорогого парфюма. Она изнывала от неразделенной страсти и скучала по тому азарту, что испытывала, когда флиртовала с понравившимся ей мужчиной. Отражение собственной власти в его глазах – вот чего она добивалась. Истинный Нарцисс, обнаруживший заветный ручей в каждом из людей. И вот Ника слегка прикусывала кончик языка, мечтая об Альберте, о его сильных руках, грубом голосе и могучих плечах. Пару раз он ей даже снился, и она страстно прижималась к мужу, чувствуя, как огонь разгорается у нее между ног, как сочится влага по ляжкам…

Но Альберт упорно не желал обращать на нее внимания, и винить в этом Ника склонна была свое нынешнее положение и недавнюю трагедию Океаны, которая в этот самый момент почему-то с таинственной ухмылкой пялилась на нее. «Неужели что-то заподозрила?» – всполошилась Ника, но тут же успокоила себя, так как «заподазривать» было нечего: она ни разу ничем себя не скомпрометировала. Ох уж эта Океана! Что может твориться в голове у женщины, потерявшей ребенка?

«Вот те на! – мысленно изумилась Океана. – Мой голубозадый муженек запал на своего кореша, в то время как женушка кореша сходит с ума по моему голубозадому муженьку. Ха! Нет предела несуразности, и век живи, век удивляйся!» В какой-то момент она даже всерьез подумывала о том, чтобы в открытую поинтересоваться у Ники, каким та представляет себе член Альберта. «Копье Аполлона! – усмехнулась про себя Океана. – Но, глупая моя детка, то ли ты не доверяешь слухам, то ли Альберт не так уж и плохо мимикрирует под альфа-самца, – не знаю, не знаю. Ведь чего только не сделаешь ради денег! Господи, да ты и представить себе не можешь, что я ради них сделала! Но… Ника, милая ты моя бестолковщина, прости, конечно, я бы с радостью поделилась с тобой мужем, только – увы и ах! – писюлька его создана не для твоей дырочки. Она штурмует совершенно иные… кхм… места».

Океана повернулась к молчаливой фигуре в кресле у камина.

– Страшную сказку! – хлопнул по коленке Альберт. – Расскажите кто-нибудь страшную сказку. Мне кажется, сейчас самое подходящее время для этого. Да и место вполне соответствует. – Он с укоризной глянул на Михаила. – Все ж я себе несколько иначе представлял элитный дом отдыха.

– Мы только открываемся, – сухо вставил хозяин усадьбы. – Уверяю, в следующем сезоне здесь будет гораздо интереснее.

– Историю! – подала голос Ника. – Я поддерживаю идею со страшилками.

Океана продолжала рассматривать незнакомца – аскетически худой, заросший, с длинным носом и глубоко посаженными задумчивыми глазами. Ссутулившись, он отрешенно наблюдал за переливами огня, переминал узловатые пальцы и изредка почесывал острый подбородок, между тем настороженно прислушиваясь к скрипам и шорохам на втором этаже. Приехал сюда с сестрой – улыбчивой девчушкой лет девятнадцати, которая всему удивлялась и всем восхищалась, при этом оставаясь себе не уме.

Но…

Что же там у него в голове?

Варианты!

Сложнейшая паутина несчетного множества событий – как произошедших, так и тех, что не произойдут уже никогда. Все это ветвилось и пересекалось, соединяясь в определенных точках и расходясь вновь. Реальность, тесно граничащая с невозможностью. Запутанная шахматная партия, которую этот человек разыгрывал со временем и пространством. Он словно бы находился во всех существующих параллельных мирах одновременно, и эти миры соприкасались в нем, так, что он сам выбирал, по какому из них пойти. Выбор, способный изменить ход истории. Этот странный тип постиг вариативность, постиг все возможности и дальнейшие итоги наперед. Он…

Пророк?

– Сказку!

Незнакомец оторвался от созерцания огня и спокойно поглядел на Океану. Он знал, что она у него в голове, знал, что она это знает. Он предвидел все ее действия, и наперед знал все варианты ответов на них.

– Я – Океана, – представилась она, и незнакомец кивнул гораздо раньше, нежели она успела полностью назвать свое имя.

Коробящее чувство асинхронности проскользнуло между ними, от чего у Океаны разболелась голова. Как общаться с человеком, которому заранее известно все, что ты скажешь?

– Григорий.

– …и в этот момент мы распахнули дверь, а там… – вовсю бухтел Альберт, рассказывая уже порядком заезженную страшилку, единственную, которую знал.

Остальные застыли со скучающими физиономиями, а в мыслях у Михаила ненавязчиво вертелся вопрос: поведать ли этой сомнительной публике о проделках своего необычного дома, где из ниоткуда появляются улыбающиеся люди и всевозможные звери, где легко может начаться дождь прямо в комнатах, а стрелки часов вращаются в любом направлении?

– Приятно познакомиться, – сказала Океана.

– Мне тоже, – отозвался Григорий. – А это моя сестра, Таня. У нее для вас кое-что есть.

– Для меня?

– Мне велено передать вам сновидение, – улыбнулась Таня, поглядывая на Океану глазами небесного цвета.

Шепот стелился вдоль стен, а во мраке коридора маячили фигуры. Где-то на втором этаже громко хлопнула дверь, и встревоженные гости инстинктивно обернулись к хозяину усадьбы.

– Моя жена, – пояснил тот. – Она у меня женщина скромная, нелюдимая. А сегодня ей вдобавок ко всему еще и нездоровится.

– Тут, наверное, жутковато, – пробормотал Михаил. – В лесу, в таком большом доме, совсем одни.

– Мы не одни, – загадочно произнес хозяин усадьбы.

Океана же рассматривала Таню, невольно ощущая озноб по коже: глаза девушки то и дело меняли цвет. Тысячи сюрреалистических картин проносились в ее сознании. Люди, бегущие по вязкой зеленой пустыне… Города, уходящие к горизонту и закругляющиеся в дугу… Залитые зловонной водой подвалы, во мраке которых мерещились бледные лица заблудившихся там когда-то детей… Распускающиеся бутоны вместо солнц, и божественные киты, плывущие по орбитам… Клубящийся сгусток тьмы, величественно шагающий по гладкому мрамору и несущий на руках мертвую женщину… Луна, разрезаемая на ломтики самим Господом Богом, который клал ее на хлеб и жевал, жевал, жевал, при этом громко чавкая – так, что смоченные слюной крошки жизни рассыпались по вселенной… Искрящаяся шерсть сонма кошек и гул поднимающегося лифта, шахта которого оказалась бездонна, потому что так пожелал в своем бреду некто, величающий себя Ловцом Сновидений… Гигантские люди с выпученными, заросшими катарактой глазами плелись вдоль пустынных улиц… Пьяный художник тщетно пытался написать потрет выкопанного им же трупа; покойница неустанно о чем-то вопрошала… Алое небо и марши на площади… Забияки из прошлого, возвращающиеся с новыми обидами и насмешками… Первая любовь и вкус поцелуя, смешанный с табаком, шелухой от семечек и кучерявыми волосками чужого лобка… Крик матери, высокомерие, застывшее на ее вытянутом лице и унизительная пощечина. Еще одна. И еще. «Негодный мальчишка!»… Спящий океан и покрытые гниющими водорослями пляжи из серой гальки. Старый японский маяк и подавляющая своей монолитностью бесконечность воды, сливающаяся с будоражащей душу бесконечностью неба. Отец… Фигурка в лесу и унылое тявканье старой собачонки… Все это каким-то непостижимым образом сводилось к пробирающемуся сквозь чащу огромному медведю, он же – седой как лунь старик с густой бородой, в руках у которого зажат клубок шерсти. И шерстяная нить эта окутывала весь мир, приводя его в движение… Шерстяная нить эта тянулась к холодному, полному презрения взгляду, как и к белому халату врача. Тянулась к крови, крови, крови… И к неровным буквам на полу: «П», «Е», «Т»… И, конечно же, к дороге, мощенной камнем, залитой багровой вязкостью…

Океана резко отвернулась, так как не могла больше видеть всех этих несвязанных между собой картин; в глазах рябило – фосфены в форме змей скользили и извивались, постепенно распадаясь на фракталы, обращаясь в мушиный рой, – сердце гулко колотилось, пульсирующим эхом отдаваясь в ушах.

– Простите, это не то сновидение, – смутилась Таня. – Я отдам вам ваше, но не сейчас.

– Когда? – спросила Океана.

– Когда придет время, – произнес Григорий одновременно с сестрой.

Наступила неловкая пауза, и Альберт, уже окончивший свою историю и последнюю минуту с язвительной усмешкой наблюдавший за женой, решил вмешаться:

– Милая, а может, ты расскажешь нам сказку? Стра-а-шную!

– Да, Океана, поведай-ка нам про Бабайку и дома с привидениями, – потребовала Ника, готовая поддержать Альберта всегда и во всем.

«Ты и у него все подержать готова», – злобно подумала Океана, поворачиваясь к хозяину усадьбы. Но в глазах этого необычного человека и вовсе ничего не оказалось. Лишь бездонные черные ямы – колодцы, уводящие в никуда, – и она провалилась в них, падала и падала в эту первобытную тьму, полную ледяного ужаса. Холод сковал ей горло, и Океана даже не смогла закричать.

Пограничник внимательно следил с улицы за всем происходящим, и лес, окутанный сумраком ночи, шумел, а вот снег падал тихо, тихо…

– Я расскажу, – произнес хозяин усадьбы, вытолкнув Океану из ужасающей пропасти своих глаз обратно в зал, к теплу и людям. – Есть у этого дома одна давнишняя история.

При этих словах Григорий и Таня взволнованно переглянулись.

– Не берусь утверждать, что здесь правда, а что враки, но… – Он закашлялся. – Прошу прощения, видимо, и на мне зима сказывается… Так вот, не стану утверждать, правда то или ложь, но всякое ведь случается в этом мире, где далеко не каждый уголок находится под неукоснительным божьим оком. Возможно все, и пределов не существует, верно? Верно. И тем более пределов не существует в такую ночь, как эта, – и скрюченным пальцем он ткнул в направлении окон, меж тем украдкой наблюдая за своими гостями.

«Какое пафосное вступление», – подумал Михаил, считавший себя исключительным знатоком классической литературы.

– Так вот, как вам известно, усадьба эта долгое время пребывала заброшенной, и один только ветер гулял по ее коридорам, не иначе как удивляясь бесцеремонности нынешнего времени. Но когда-то все было иначе. Когда-то здесь вовсю кипела жизнь – яркая, алчная, пульсирующая. Позади дома находились пруды и фонтаны, прекрасный парк с беседками, а ниже по склону располагалась деревня. Знатный дворянский род владел этими землями. Сюда приезжали гостить Анна Ахматова, Лев Николаевич Толстой, а по некоторым данным и Александр Сергеевич Пушкин. Великие русские художники – Репин и Айвазовский – подарили немало картин здешним галереям. В общем, усадьба пользовалась большой популярностью. – На миг умолкнув, он с тоской глянул в сторону коридора, где во тьме едва уловимо что-то шевелилось, переливаясь монотонной густотой запретных воспоминаний, и выдохнул: – Революция уничтожила все! Сброд неотесанных грязных мужиков разграбил дворец, так же, как впоследствии разграбил и развалил всю страну. Но… темное то было дело, так как первый революционный отряд, ворвавшиеся в этот прекрасный дом, обнаружил лишь изуродованные трупы сельчан. Василий Трофимович Береев – последний хозяин усадьбы – был найден застреленным в этом самом зале. Рассказы о нем вряд ли можно считать достоверными, хотя бы по той причине, что все они серьезно противоречат друг другу. По одним сведениям он был добрейшей души человек, весьма образованный, воспитанный, признанный филантроп, художник и литератор. Его заслугам приписывают создание краеведческого музея в Москве, а также немалый вклад в развитие Института Живописи. Но другие характеризовали его как надменного, нелюдимого и вечно угрюмого мужчину средних лет, что беспощадно тиранил своих домашних и выказывал неприкрытое презрение к обществу и государству в целом. Факт остается фактом: революция обошлась с ним точно так же, как поступила со всей голубой кровью – выстрел в грудь.

– И где здесь мистика? – придержав зевок, полюбопытствовал Альберт.

Океана обожгла мужа злобным взглядом и вновь повернулась к рассказчику. Черные крутящиеся пропасти глаз засасывали…

– А мистика, мой дорогой, в том, что у Береева была дочка, восьмилетняя Нона. Василий Трофимович женился на англичанке, которую в 1900-м году привез к себе на родину. Девушка то была хрупкая, скромная, воспитанная в строгих традициях английской аристократии. Дикие нравы царской России пугали ее, а климат не жаловал, потому она была замкнута, часто и продолжительно хворала. Лишь в девятом году она родила мужу дочь. Есть некоторые сведения, что уже тогда, ввиду постепенно нарастающей в стране смуты, супруга всячески уговаривала Береева вернуться в Англию – к привычному для нее спокойствию. Сделать это он категорически отказывался. Возможно еще и потому, что поддерживал идею революции – в то время оно было свойственно дворянству. Ведь никто и представить себе не мог, в какие бесчинства в итоге выплеснется эта борьба за равноправие, сколько прольется крови, и каковыми окажутся последствия. М-да… Так вот, когда отряд революционеров явился в усадьбу, то обнаружил застреленного хозяина и еще человек двадцать местных, не иначе как решивших под прикрытием революции поживиться барским добром. Все были мертвы, и чья это заслуга – до сих пор остается загадкой. При дальнейшем же осмотре дома отыскали и супругу Береева – тоже убитую. И бытует мнение, что сделали это отнюдь не названные сыны Великой Октябрьской.

– В смысле?

– Некоторые считают, что сам Василий Трофимович, предвидя, какой конец ожидает его родных, таким вот незамысловатым способом избавил их от страданий. – Хозяин усадьбы повернулся к Океане, и та содрогнулась, так как чернота его глаз внезапно поползла ей навстречу. – Но загадочным здесь является то, что тела девочки до сих пор не нашли. Ни единого следа. Нона просто исчезла, а двадцать с лишним вооруженных мужчин, ворвавшихся в этот дом, остались в нем навсегда.

– И? Это все?

– Не совсем. Ранее я упомянул, что слухи, ходившее о Берееве, были довольно неоднозначны. Особо злые языки даже приписывали ему занятия черной магией. Подобные утверждения, конечно, легко отнести к глупым россказням, если бы не одно «но». В усадьбе было обнаружено много всего такого, что невольно заставляет задуматься – а россказни ли это? Например, легендарная Велесова книга. Несмотря на то, что считается, будто нашли ее в именье Куракиных, обнаружена она была именно здесь. И вполне естественно, что подобного рода находки породили множество толков и суеверий, из-за чего усадьбу даже было решено сжечь. К счастью, в то время преимущество в силе переходило от одного самозваного правительства к другому, поэтому революционеры так и не осуществили своего замысла. Разграбив особняк, они бросили его и забыли.

– А что это такое – Велесова книга? – тихо спросила Ника.

– Рукопись, якобы содержащая древние предания, молитвы и описания всевозможных обрядов. Название свое она получила в честь одного из главных славянских богов – Велеса. Считается, что этот бог – бог-оборотень, как его еще именуют – привел в движение наш мир. А еще он значился господином всех дорог, покровителем искусств – поэзии в частности, – владыкой чародейства и хранителем загробного царства. Иногда его также называли Пограничником на пути из одного мира в другой.

– Пограничником? – удивилась Океана, стряхнув наваждение.

Но Альберт перебил ее, буркнув:

– Фальсификация!

– Что именно? – осведомился хозяин усадьбы.

– Велесова книга, – сказал Альберт. – Я читал о ней. Несколько деревянных дощечек, текст с которых опубликовала в пятидесятых годах двадцатого века парочка эмигрантов, да? Это ж дешевая подделка!

– Не мне об этом судить, – безучастно отозвался хозяин усадьбы. – Я всего-навсего рассказываю о том, что слышал.

– Видимо, вас обманули… Да и какое отношение дочка Береева имеет к языческому божку?

Хозяин усадьбы мрачно посмотрел на Альберта.

– На вашем месте я был бы поосторожней в выражениях. Тот языческий божок слыл очень могущественным. Вдруг разгневается.

– Если честно, я во все это не верю, – отмахнулся Альберт. – Я рационалист по натуре, всякую религию воспринимаю исключительно как культурологическое явление.

– Может, и так. А может, отвергнутые боги превращаются в ночные кошмары?

При этом хозяин усадьбы в упор посмотрел на Океану, черные бездны на месте его глаз расползлись на все лицо, и сквозь эту первобытную тьму на Океану уставился некто другой.

– Позор искупается позором, – сказал Пограничник. – Кровь – кровью.

Океана поежилась. Альберт же почесал затылок, а после еще и зевнул:

– Так что случилось с Ноной?

– Этого я не знаю, – ответил хозяин усадьбы. – Никто не знает. Мне лишь известно, что девочку так и не нашли – ни единого ее следа. И вполне вероятно, что она до сих пор где-то здесь…

Тут в камине щелкнуло полено, выпустив сноп быстро развеявшихся искр. Михаил презрительно фыркнул, решив, что история оказалась слишком уж шаблонной и невнятной, а вот его хихикающий коттедж вполне бы мог заинтересовать публику. С тем учетом, конечно, если бы Михаил соизволил о нем рассказать.

Григорий украдкой глянул в его сторону, улыбнулся и покачал головой.

– Я хочу спать, – вздохнула Океана. Стараясь не смотреть на хозяина усадьбы, она поднялась с кресла. – Пойду к себе.

– Родная, ты себя неважно чувствуешь? – полюбопытствовал Альберт, и голос его был настолько фальшивым, что она и вправду почувствовала себя неважно.

Дверь за ней закрылась, и подвижными в зале остались лишь тени да языки пламени.

5.

Акт Первый

Первым делом Океана распахнула окно и, зачарованно покрутив в руках дешевую зажигалку – так, словно это было нечто божественное, – закурила. Зимний холод бодрил, и снег, залетающий в комнату, казался неестественным в тусклом свете ночника.

– Никто со мной не танцует, – вздохнула Океана, прислушиваясь к музыке, доносящейся из угрюмой черноты леса. – Никто! Не хочет бравый рыцарь пригласить даму на вальс, чтоб кружиться, кружиться, кружиться…

Кто-то шептался за дверью, и, уже откровенно веселясь, Океана решила, что, скорее всего, там Альберт договаривается с Михаилом о тайном полуночном свидании, которое для одного станет очередной остановкой в извечном поиске любви, а для другого – альтернативными путями в постижении удовольствия. Ведь при желании всякую гадость можно завуалировать, украсить не в меру эклектическим словесным бисером и преподнести в качестве чего-то воистину выдающегося, даже феерического. Выражаясь языком Байрона или Китса можно даже содомию описать так, что многие едва познавшие радость пубертатного периода мальцы будут глазеть на акт мужеложства, как на некое внеземное таинство. Искусственная смазка скроет все шероховатости подобной мистерии. В конечном счете разве не являлись апостолы лишь гаремом Христа?

Океана хихикнула, а резкий порыв ветра растрепал ей волосы. Она выдохнула струю дыма и какое-то время наблюдала, как тот скользит вдоль стен, стелется по полу, вихрится под потолком, постепенно становясь частью комнаты, дома, мира. Голые ноги припорошило снегом.

«Какого черта я здесь делаю?»

– Танцевать! – скомандовала Океана.

Соскочив с подоконника, она собралась было примерить какое-нибудь из своих вечерних платьев, что надевала до этого лишь раз – в день покупки, – но в итоге отказалась от этой затеи. Чистым эмоциям плевать на декорации! Подлинной чувственности нет места среди бутафории! Так Океана закружилась по комнате – быстро, даже яростно. Развела руки и смеялась, смеялась, смеялась, а мир вертелся перед глазами причудливой мазней очередного приверженца экспрессионизма. Картины, мебель, тени по углам, распахнутое окно и ночь, зима и бледные лица… – все-все смешалось в этом хороводе агонизирующего отчаяния. И кто-то звал ее из леса – тихо, печально. И по камням текла кровь…

«Цена должна быть уплачена».

– Ведь совсем скоро, да, папенька? – раздался детский голосок.

– Плесните-ка и мне чаю, господин Шляпник! Хи-хи, ха-ха! Я самая безумная среди вас!

Мальчишка с выцарапанными глазами – кто он? Всего лишь идея – даже не вина, не совесть. А Москва, где тротуары заглатывают прохожих, и где некоторые личности обнаруживают свое призвание в том, чтобы устраивать красочные фейерверки в метро, посредством тротила и гвоздей превращая остальных людей в кашу; Москва, полная дорогих шлюх и шикарных автомобилей, вечно занятых и вечно скучающих мужчин и бесчисленных бесполезных телефонов, телефонов; Москва – этот вздувшийся город-урод, населенный призраками и монстрами, этот запутанный бетонный лабиринт, в макабрических тупиках которого бесцельно слоняются одинокие фигуры, – разве это не чья-то параноидная идея?

А что насчет дороги из красного камня?

Враз сделалось дурно, голова закружилась, ноги подкосились, и Океана рухнула на пол, при этом больно приложившись коленкой.

– Ну вот…

– Еще не спишь? – Альберт притворил дверь и хмуро поглядел на жену.