Текст книги "Блудные братья"

– Жить плохо, – горестно сказал бионт. – Наверное, лучше умереть. Но мы не умеем… сами.

– Я знаю, что вам плохо, – стуча зубами, пробормотал Кратов. – Я вас прекрасно понимаю. Вы больны… как и я… это был не мандариновый полоз… Но теперь все изменится. Дайте мне только выбраться отсюда.

Он постарался встать, шаря рукой вокруг себя в поисках опоры. Ладонь вместо травы уперлась в мохнатый собачий череп. Пес издал слабый горловой рык, но не пошевелился. Ушастый наблюдал за происходящим, не делая попыток прийти на помощь. В его выпученных глазах читалось сочувствие. Кратову все же удалось подняться и закрепиться вертикально.

– Угу, я высокий, – сказал он с иронической гордостью. – И я ни капли не опасен. Даже наоборот… – Какая-то шальная мыслишка пыталась пробиться сквозь подступающую пелену беспамятства. – И тот, первый, не опасен. Стало быть, я второй?

Бионт качнулся вперед всем телом – голова перетянула, и он едва сумел восстановить равновесие.

– Да, ты второй, – подтвердил ушастый.

– А этот… первый… еще здесь?

– Да, здесь.

– Верно, я – Второй, – сказал Кратов. – Только вот он никакой не первый, а Третий. Третий навигатор погибшего корабля… Приведите его ко мне. У меня нет сил, я нуждаюсь в помощи настоящего, высокого человека. Я могу умереть, и тогда вам никто не поможет.

– Он не хочет, – промолвил бионт. – Он похож на нас. Другая программа.

– И слышать не желаю, – выдавил Кратов. – Приведите силой… уговорите… сделайте что-нибудь. Никаких смертей… никаких программ, только уговоры. Эпоха всеобщих уговоров. Вы уговорите его. Я уговорю высоких и маленьких… – Он снова нахмурился, пытаясь разогнать разбегающиеся мысли по местам, как укротитель дрессированных зверей по тумбам. – Кстати, о маленьких… Я ведь здесь не просто так. Я ищу маленькую девочку. Хотя она только зовется маленькой… а на самом деле давно уже взрослая сеньорита…

– Да, знаю, – с охотой откликнулся бионт. – Эпоха уговоров. Высокая маленькая потеряла одного из нас. А теперь нашла. Высокая маленькая уговаривает его идти с ней. Он не хочет, боится. А она уговаривает и не хочет уходить без него.

– Милая, добрая девочка Рисса… – бормотал Кратов, заваливаясь на бок. – Хоть кто-то на этом острове умеет быть добрым…

Его подхватили, не дали упасть. Не имея сил открыть глаза, он послушно оперся о чье-то плечо (невидимый спаситель закряхтел под его тяжестью, но сдюжил), затем обхватил здоровой рукой больную и бережно прижал к груди.

– А теперь потихонечку отсюда… – попросил Кратов. – Конечно, лучше всего вызвать сюда гравитр… но бедные зверушки перепугаются…

– Ты сможешь идти, Второй? – услышал он глухой, почти незнакомый голос.

– Вряд ли…

Это была ложь. Он мог идти, навалившись на подставленное плечо. Мог открыть глаза и согнать страдальческую гримасу с лица. Разумеется, ему было плохо.

Он хотел, чтобы Стас Ертаулов думал, будто бы его старый друг умирает.

Оттого-то ему было еще и стыдно.

Плохо и стыдно. И то и другое – не слишком.

– Дотащите меня до опушки, – сказал он. – И позовите на помощь по моему браслету. И пускай никто не боится высоких. А уж они не дадут вас в обиду маленьким.

С шумным сопением подковылял Кинг-Конг, подставил широкую, как кровать, волосатую спину. От него разило растительной гнилью и застарелым звериным дерьмом. «Ты не виноват, дружище…» – проронил Кратов, всползая могучей обезьянище на закорки… Ему сразу же вспомнился стихотворец Бубб с планеты Церус I. Того и жди – внезапно и не совсем к месту вдруг позвучат самые варварские «танка», что когда-либо сочинялись под сводами Галактики.

Но Кинг-Конг молчал и только сопел, да еще урчал необъятным брюхом… Кратова покачивало, как в лодке. Он приоткрыл один глаз – рядом неуклюже трусил Годзилла, чуть поодаль трюхал, вывалив язык едва не до земли, баскервильский пес, да еще мелькала между стволов чья-то тень.

– А где этот… с ушами?

– Он решил остаться. Ему трудно ходить.

– Нет! – почти закричал Кратов. – Он должен идти с нами. Пускай все идут! Уговорите его…

– Успокойся, – сказал невидимый Стас Ертаулов. – Я и сам не решил еще, идти мне с тобой или нет.

– Только посмей исчезнуть, – пригрозил Кратов. – Ты смерти моей хочешь?..

Ответа он не услышал, потому что милостиво позволил себе лишиться чувств.

* * *

«Здесь холодно, – проворчал Олег Иванович Пазур. – Нужно было одеться по погоде. Да только кто же знал, что это будет за погода…» Он сидел у костра, протянув к огню по-старчески высохшие руки. Светящиеся языки, медленно извиваясь, всплывали к беспросветному черному небу в пронзительно-ярких созвездиях. Они казались лишь призраками живого пламени, нарисованными над грудой сухих веток. От них даже не было дыма. Кратов осторожно потянулся и провел ладонью над костром. «Этот огонь не греет, мастер», – сказал он одеревеневшими губами. «Но и не обжигает, – усмехнулся Пазур. – Если не сунешь руку в самое пекло… Что ты здесь делаешь, Второй?» – «Не знаю. Я здесь случайно. Должно быть, это просто бред. Меня укусила змея. Наверное, я умираю». – «Не болтай глупостей! От этого не умирали уже во времена моего соплячества. Тебя кусали, грызли и пытались жевать куда более опасные твари из самых негостеприимных мест этой Галактики… – Пазур насмешливо фыркнул. – Тоже, вещий Олег сыскался!» Лицо мастера, наполовину скрытое в тени, выглядело по-обычному недовольным, словно его обладатель только что съел целый лимон вместе с кожурой и семечками. А после того, как он невольно упомянул собственное имя, сделалось совершенно желчным. «Ты думаешь, правильно ли ты поступил, – продолжал Пазур. – Нужно ли было связываться с этим металлическим тараканом-дредноутом… следовало ли вытаскивать Ертаулова из его скорлупы…» – «Ничего я не думал, – возразил Кратов. – С тех пор, как я попал на Землю, с логикой моих поступков творится что-то неладное. Я просто бросаю камни по кустам. В надежде, что однажды спугну зайца». – «Или медведя, – пробурчал Пазур. – Или этого… шерстистого носорога. Есть одно жизненное наблюдение, сделанное, кажется, еще древними греками. Эллины много размышляли о неотвратимости, роке, судьбе. Что где-то в укромном уголке сидит старая Мойра и каждому прядет свою пряжу-судьбу. И ничегошеньки от самого человека не зависит, коли ему уготована кем-то посторонним и невидимым такая жизненная нить. «Как мой ни пламенен гнев, но покорность полезнее будет: кто бессмертным покорен, тому и бессмертные внемлют»[6]6
  Гомер. Илиада. Перевод с древнегреческого Н. Гнедича.


[Закрыть]. А еще где-то бродит сердитая Ананка с кнутом… Они там, у себя, шагу ступить не могли без оракулов, которые диктовали им вышнюю волю. Потом римляне назовут все это «фатумом», после чего окончательно сопьются, совратятся и деградируют… Просто удивительно, что при такой покорности судьбе кто-то мог еще совершать какие-то поступки и подвиги. Строить поразительные храмы, ваять превосходные статуи, сочинять потрясающие трагедии… Могли бы просто сидеть и перебирать четки». – «Не ожидал увидеть в вас такой интерес к древним грекам!» – «А что ты вообще обо мне знал? Только то, что я сварливый старик со скверным характером. Да еще и фанатик… И потом – мне вовсе не обязательно помнить наизусть «Илиаду». Достаточно, что ты еще помнишь кое-что. Вот, например: «Странно, как смертные люди за все нас, богов, обвиняют! Зло от нас, утверждают они; но не сами ли часто гибель судьбе вопреки на себя навлекают безумством?»[7]7
  Гомер. Одиссея. Перевод с древнегреческого Н. Гнедича.


[Закрыть] – «Это «Одиссея», мастер». – «Ну, не важно… Ты просто пытаешься убедить меня, а точнее – себя, что никакая Мойра не в состоянии выпрясть тебе жизненную нить без твоего деятельного участия». – «Я не в ладах с фатумом. Мне больше по душе слово «карма». Я сам предпочитаю мостить дорогу своей судьбы из разновеликих камней своих поступков». – «Карма, гм… Или точнее сказать, «Судьба по прозвищу «Удача»? – Кратов не отвечал, и мастер, нахмурившись, продолжал: – Не думаю, что ты в состоянии все решать за себя в этой жизни. Откуда берутся те камни, которые ты частью укладываешь в свою судьбу-дорожку, а частью безоглядно швыряешь по кустам? Все очень сложно, парень, а ты любишь, чтобы было просто и ясно. И тебя злит неприятное открытие, что по-твоему никогда не будет. Ты чувствуешь, как кто-то или что-то незримо и жестко управляет тобой, и с отчаянным упорством пытаешься сбросить с себя эту невидимую ведущую лапу. Ты ненавидишь быть пешкой в чужой игре. Козырем в чужой партии. Поломать чужую игру – для тебя самое милое дело. Ты обожаешь быть трикстером, верно?» – «Да, это больше мне подходит…» – «Но, может быть, вначале тебе следовало бы ознакомиться со ставками, которые сделали игроки? И тогда бы ты уже не так своевольничал, а?» – «Может быть, мастер. Но загвоздка в том, что никто не торопится поделиться со мной своими секретами. И даже не очень-то намерен внятно изложить правила самой игры». – «Ты не хочешь быть пешкой, – повторил Пазур. – Ты не хочешь быть даже ферзем. И трикстер для тебя лишь паллиатив… А хочешь ты быть игроком, не так ли?» – «Пожалуй…» – «Но это невозможно. Поверь мне, «этого не может быть, потому что этого не может быть никогда»[8]8
  А. П. Чехов. Письмо к ученому соседу.


[Закрыть]. Ты даже предположить не можешь, какие игроки устроились за игровой доской». – «Я могу предположить…» – «Хорошо, пусть можешь. Тогда ты должен понять, что даже пешкой быть в такой партии – честь высокая и благородная. А уж если мыслить категориями более понятного и любимого тобой маджиквеста, то удел трикстера – это тот максимум, какой игроки могут предложить отдельно взятому человеку». – «Не считайте меня самонадеянным наглецом, мастер. Я трезво оцениваю свои силы. И я, конечно же, понимаю, что не могу состязаться с Хаосом на равных». – «Тем более что никакого Хаоса не существует. Что бы ни внушал тебе этот чешуйчатый мешок… тектон Горный Гребень». – «Почтительности в вас, Олег Иванович, ни на грош!» – «В моем-то теперешнем состоянии?! – хохотнул Пазур. – Только мне и забот, что реверансировать да распинаться бог весть перед кем… А ты сам никогда не задумывался над тем, что слишком уж мы, люди, доверчивы к чужеродным оракулам?» – «Мы – достойные потомки древних эллинов», – серьезно ответил Кратов. «Ладно, оставим это. У тебя будет еще время разобраться. И повод, кстати, тоже… – Примерно с минуту Пазур молча смотрел на кисейное трепетание костра перед собой. – Видишь это пламя? – спросил он наконец. – Оно почти не греет. Оно не обжигает, если пронести над ним ладонь. Оно кажется вполне безопасным, но при всем том остается пламенем. И если ты впихнешь туда всю руку, тебе это не понравится. Так что не бойся огня, парень» – «Я уже не боюсь открытого огня, мастер. Я давно излечился». – «Вот и славно. Ты можешь смотреть на огонь. Ты можешь поиграть с ним. Вне всякого сомнения, ты можешь употребить его для освещения своих ночей. Или просто для созерцания в минуты размышлений. Огонь очень подходящ для созерцания… Но никто не заставляет тебя лезть в огонь руками, ногами и тем более головой. Ты понял, о чем я?» – «Кажется, да. Я все правильно делаю, ведь так? И если я снова не полезу с головой в тот… огонь… что все еще тлеет на потерянном «гиппогрифе»… он меня не сожрет?!»

«Пшел-ка ты вон отсюда!» – скомандовал Пазур.

Часть вторая
Блудные братья II

1.

Густая тень наползла на лысый горный склон, перевалила через него и рухнула в бездонную пропасть. Не переставая при этом старательно изображать из себя сорвавшуюся с места ветряную мельницу. Должно быть, чрезвычайно напуганную перспективой поединка с очередным рыцарем Печального образа.

Кратов сдвинул прозрачную боковую шторку, высунулся из кабины по пояс и глянул вниз. Конечно же, пропасть не была бездонной. Далеко внизу, чуть прикрытая тяжелым туманом, змеилась речушка. Кратов тотчас же представил себе эту чистую и пронзительно холодную воду, даже ощутил ее… плюнуть на все, посадить гравитр и окунуться с головой… смыть с себя пыль, пот и отвратительные запахи непрогоревшего топлива…

Он вздохнул и вернулся в кабину. «Ничего хорошего в том нет, – попытался он убедить себя, – чтобы некстати заработать насморк. Да и негде там посадить эту неуклюжую бандуру. Посадить – негде. А грохнуть – запросто». Кратов посмотрел на приборы. Назначения половины этих архаичных циферблатов и табло он так и не запомнил. Наверняка они демонстрировали ему какую-то важную и полезную информацию. Элекоптер, холера ему в бок… Недоношенный гравитр с винтовым движителем. Где эти фирмачи выкопали подобную рухлядь? Такие машины лет сто уже нигде не выпускались и на кратовской памяти уж точно в воздух не поднимались. Высота… скорость… направление… это он еще как-то мог разобрать. Сейчас, когда есть время сосредоточиться, перевести в уме допотопные футы в метры и сложить разрозненные части головоломки в единую осмысленную картину. Но когда дойдет до дела, он может не успеть.

Оставалось надеяться, что его противник находится в таком же непростом положении.

Теперь элекоптер летел, прижимаясь к земле, по узкому ущелью. Если верить карте, оно называлось Чертова Кишка, славилось эффектами аэродинамической трубы и вело к еще более замечательному географическому объекту, именуемому Гадской Плешью. То ли из-за обилия горных ползучих пресмыкающихся, то ли по какой иной причине скверного свойства… И там-то все могло и состояться. Лучшего места для воздушного маневра и не сыскать.

С некоторым колебанием Кратов отключил автопилот и взялся за ручное управление. Машину нещадно тряхнуло и с тупым упорством стало притирать к правой стенке ущелья. Труба – она и есть труба. «Фаннелинг», он же туннельный эффект, усиление ветра в проходе между двумя преградами – так называл это Грант, старый друг и соратник по плоддерским подвигам, в миру же простой синоптик. Бывали, знаем… Стиснув зубы, часто смаргивая заливающий глаза пот, Кратов взял влево. Его тут же едва не размазало о противоположный склон.

Можно было набрать высоту и спокойно войти в Гадскую Плешь поверху, безо всяких неприятных воздушных потоков. И ясно обозначить перед врагом свое присутствие. Сдать ему все козыри… «Дудки, потеть мы больше не станем, – подумал Кратов, стаскивая шлем и утираясь рукавом. – И в игрушки играть – тоже». Прикрыв глаза, размеренно считая про себя, он успокоил сердце и дыхание, остановил потоотделение. Заглушил свой эмо-фон – кто знает, не горазд ли противник в телепатии…

Представим себе, что это древний космический корабль. Как их там называли… «челнок». И система управления, сообразно названию, заимствована у водоплавающих. Имеются в виду не гуси да утки, разумеется, а барки и бриги. А также лихтеры, тендеры и прочие фиш-хукеры. «Вы, наверное, подыскали себе подходящее судно? Пожалуй, на этот счет вы разборчивы? Вы хотели бы получить быстроходное?..»[9]9
  А. Дюма. Двадцать лет спустя.


[Закрыть] Во всяком случае, для драйвера со стажем это ветхозаветное снаряжение – бесспорный шаг назад и потому не должно составить большой сложности. Хотелось бы верить.

Он положил обе руки на сенсорную панель и почти нежно ее погладил. Удивительно, но элекоптер начал подчиняться. Он даже выровнялся и понемногу сместился в центр Чертовой Кишки.

«Сейчас мы выскочим на открытое пространство Гадской Плеши, как панночка в гробу, и все закончится очень скоро. Оппонент, коему надлежит прибыть к месту воздушной дуэли со стороны Скотомогильника… тоже весьма располагающее название… либо уже там и сразу накроет меня залпом изо всех бортовых орудий, либо в означенном Скотомогильнике застрял, и тогда уж я не подкачаю и встречу его как следует. Впрочем, с тем же основанием он может прибыть и со стороны Копченых Ребрышек, Драконьего Чиха или Слоновьей Задницы. «Дорогая, лечу это я на смертный бой вдоль по Слоновьей Заднице…» В фирме любезно сообщили, что на длительное ристалище, с маневрами, мертвыми петлями и заходами в хвост, рассчитывать не приходится. Пилоты в массе своей попадаются аховые… ручка вниз – ручка верх… каждый почитает за честь первым подставиться сопернику. А уж тот, кто запоздал с этими реверансами, и есть победитель. Если только не забудет, как приводить в действие ракеты, пушки и лазеры, – Кратов не глядя нащупал пульт с пронумерованными сенсорами, каждый из которых соответствовал определенному классу бортового вооружения, и в духе русской рулетки лишь два из двенадцати действительно могли что-то привести в действие. – Ну, я-то не забуду. Ахну кулаком по всем двенадцати сразу, пускай попробует не выстрелить!.. Ну-с, и что за чувства мы при этом ощущаем? Полагается испытывать боевой азарт… фонтаны адреналина, извергающиеся в кровь… бледность в лице… дрожь в членах… собственно, ради чего я здесь и нахожусь. Но вот ничего я не испытываю, хоть режьте меня! То есть какие-то эмоции я определенно испытываю, хотя и тщательно глушу и подавляю. Но нет у меня особенного желания исторгать боевой клич и грызть кромку щита. Раздражение от тупости вверенной техники – это да, этого сколько угодно. Недоумение по поводу того, что за бес в который уж раз занес меня в очередной балаганный аттракцион. Недовольство собственным неуместным безрассудством. Надежда на то, что все закончится скоро и благополучно, и по возможности без членовредительства. Желание выпить холодного пивка… только баварского или на худой конец английского, но уж никак не местного, больше похожего на пряную взвесь. Холодок под сердцем – потому что вечером предстоит мне свидание с прекраснейшей из эльдорадских женщин… Черт-те о чем вы думаете, господин пилот, в преддверии смертельного поединка! О всяких глупостях вы думаете, а не о том, что вас свободно могут расстрелять, как сонную тетерю, и расплющить о голые камни Гадской Плеши. Каковая уже налицо, имеет, так сказать, место во всей своей неприглядности…»

Чертова Кишка мгновенно распахнулась, и элекоптер вырвался на оперативный простор.

Географический объект Гадская Плешь напоминал собой грандиозную, неохватную глазом за один раз, каменистую впадину, словно бы возникшую от соприкосновения горного массива в этом его участке с чьим-то колоссальным, планетарных масштабов, седалищем. Шел по космической тропке некий безымянный исполин по своим неведомым делам, притомился и решил чуток передохнуть. А тут весьма кстати подвернулась ему вольная планета Эльдорадо – ибо что более подходящее может подвернуться в этой Галактике для отдыха и приятного времяпрепровождения?! – и подставилась ему массивом Монте-Драгон. С той поры горы хранят отпечаток великанского седалища… Круто вздымавшиеся со всех сторон ребристые стены были испещрены разломами и трещинами, и нелегко было смекнуть, где здесь Драконий Чих, где Слоновья Задница, а где Скотомогильник. Тяжко полоща в воздухе лопастями, элекоптер выбирался на середину воздушного бассейна, и сейчас, оглянувшись, Кратов был бы в затруднении отыскать тот маршрут, каким сюда прибыл. На всем пространстве внизу не виднелось ни единого клочка растительности. Бесчисленные речки и ручейки, что покрывали впадину сетью тончайших морщин, собирались в самом ее центре в небольшое, но, должно быть, дьявольски глубокое озеро. Кратов сверился с картой: озеро присутствовало и именовалось, естественно, Анус. Свалиться в него было бы чрезвычайно рискованным приключением, возможно – самым опасным во всей программе. На берегу озера что-то блеснуло. Так и есть: обломки разбитой машины, следы чьего-то фиаско, удалить которые никто не озаботился. Или же сознательно сохранил, в назидание грядущим поединщикам. А еще более вероятно, в устрашение… Метрах в пятидесяти Кратов увидел еще один элекоптер, вернее – его неясную тень, образованную разбрызганными по камням осколками корпуса. Можно было представить, что сохранилось от пилота. «Разумеется, вы рискуете жизнью. За это вы и платите. Воздушный бой есть воздушный бой, и никак иначе его не назовешь. Где вы еще сможете умереть так быстро и красиво?..» Закусив губу, Кратов повел машину прочь, подальше от берегов зловещего водоема.

Отлетев метров на триста (тысячу футов, как услужливо сообщили ему приборы), он снизился, синхронизировал работу несущего и рулевого винтов и сумел зависнуть в относительной неподвижности. Соперник явно запаздывал. Преодолевая некоторое душевное сопротивление, Кратов поглядел вниз.

И сразу же увидел человеческий скелет в истлевших лохмотьях.

Элекоптер свечой прянул вверх.

«Умереть… быстро и красиво…»

Кратов отнял руки от сенсорной панели – пальцы безобразно тряслись. «Ну здорово, – подумал он. – Этого только не хватало. Один застарелый покойник внизу, другой потенциальный – вверху. Бери меня сейчас голыми руками… Господи, неужели эти подонки не удосужились собрать все останки и предать земле, как полагается?! Или их дело – получить монеты, посадить удальцов на элекоптеры, указать направление, а там хоть трава не расти? – он взялся за управление. – Трава здесь и впрямь не растет… Но ведь как-то они должны эвакуировать дуэлянтов! Допустим, победитель вернется на базу своим ходом. А проигравший?»

Он вдруг с неприятным изумлением вспомнил, что не уточнил эти подробности в фирме.

«Что же получается? Если меня просто завалят на камни, то я принужден буду полагаться на благородство соперника, который возьмет меня в кабину. Только как он это сделает? Условиями контракта категорически запрещено совершать посадку под любым предлогом. Это равносильно поражению, а значит – пропадает свой залог и плакал приз из залога проигравшего. Мне, как жителю благополучной метрополии, человеку в высшей степени состоятельному, на потерю некоторого количества энектов, в общем, наплевать. Но для жителя Эльдорадо это существенное обстоятельство… То есть я должен буду возвращаться на базу за пятьдесят километров по голому камню на своих двоих?! – Он едва сдержал нервный смешок. – Буде таковые двое уцелеют. Но ведь я могу оказаться ранен, и даже тяжело. И если в этом парне с Эльдорадо гуманистическое воспитание возобладает над меркантильными соображениями, если он добрый христианин, то он, конечно, махнет рукой на приз и подберет то, что от меня останется. Вопрос только в том, что добрый христианин станет делать над Гадской Плешью, какие сатанинские искусы приманят его сюда?.. Нет, моим противником будет человек иной мотивации поступков. Он выложил кругленькую сумму за острые ощущения – и захочет пережить их сполна. И вряд ли это окажется холодный естествоиспытатель вроде меня…»

Кратов снова подвесил свой элекоптер над страшным местом. Выбеленный палящим солнцем череп щерился беззаботно и радушно.

«Сначала ему поломало ребра и позвоночник в рухнувшей с громадной высоты машине. Ему достало сил отползти от горящего элекоптера на безопасное расстояние, прежде чем тот взорвался. И он еще успел проклясть свою глупость, лукавство фирмачей и улетающего победителя. И смерть его была долгой и некрасивой».

Минуты ползли, словно вереница улиток по садовой дорожке.

«Да, но как же эти шустрики узнают, если вдруг я решу преступить их запрет на посадку?! – Кратов нерешительно поиграл пальцами над пультом. – Нет, они наблюдают. Не могут не наблюдать! И если они видят и знают все, что здесь творится, то они обыкновенные преступники. Если только существует понятие «обыкновенное преступление»… Нешто доиграть до конца, а уж после, вернувшись в Тритою, всколыхнуть Магистрат и учинить разбирательство? Нет, не получится. Не хочу я играть в эти игры, да и не смогу. Да и что это за игры над человеческими останками?! Двое кретинов, испуская воинственные кличи, гоняют один другого над трупом третьего? Нет уж, к чертовой матери такое развлечение… Но это невозможно. Даже если был несчастный случай, останки надлежало эвакуировать, а обстоятельства инцидента всесторонне рассмотреть, обнародовать, перечислить виновных и уж по меньшей мере отлучить от бизнеса. Как это и происходит в цивилизованном обществе. А что бы здесь ни творилось, Эльдорадо – точно такой же уголок Федерации, как и Земля, и права личности никто еще не отменял, и даже не приостанавливал. Нет, здесь какой-то подвох. На этом выстроен какой-то расчет… Или я чего-то не знаю об Эльдорадо? Лезу со своими простодушными уставами в чужой монастырь?.. – Он кисло усмехнулся. – Ну, ты искал грубых развлечений? Так ты их нашел».

Нежно касаясь вдруг сделавшихся невероятно чуткими сенсоров, Кратов повел элекоптер на посадку.

Ему стоило немалых трудов удержать машину от опасного крена и в нужный момент сбросить обороты всех винтов. На какое-то время он даже забыл о том, что вот-вот явится его соперник – только затем, чтобы узнать о своей бескровной победе и пережить громадное разочарование. Разнузданно вихляя боками, элекоптер коснулся каменистого грунта сначала передними лапами, затем задними, и лишь затем грузно утвердился на поверхности Гадской Плеши.

Кратов толчком распахнул сдвижную дверцу и выскочил из кабины, не озаботившись даже выбросить трап. Медленно, страшно медленно он приблизился к желтовато-белым костям в обрывках комбинезона. Настороженно склонился над останками, будто опасался, что мертвец вдруг восстанет из праха и кинется на него.

Скелет с лязгом сомкнул челюсти.

Кратов рявкнул нечто неразборчивое и с размаху сел где стоял.

– Этот макет изготовлен Тритойским анатомическим театром имени Виктора Франкенштейна, – с воодушевлением провозгласил скелет. Голос был звонкий и девичий. – Он мог бы принадлежать женщине двадцати пяти лет, весом шестьдесят килограммов и ростом два метра двадцать пять сантиметров. Вы могли бы разглядеть эти подробности с высоты в пятьдесят футов, не нарушая условий контракта, если были бы достаточно наблюдательны. Если вам известны реально существующие образцы человеческой породы с перечисленными физическими характеристиками, сообщите в дирекцию Тритойского анатомического театра…

Совершенно автоматически Кратов подумал, что, кабы не занятость, мог бы приложить некоторые усилия и организовать посещение дирекции анатомического театра племенем полудиких валькирий с Охазгеона, для которых упомянутые стати были стандартом. Средства, какими грозные дамы имели обыкновение отучать лиц противоположного пола от пристрастия к черному юмору, были весьма радикальны. Да и от самого театра остались бы лишь пепелище да кичливое название. Загвоздка состояла в том, что валькирии к человеческой породе никаким местом не принадлежали. Так что он при всем желании расквитаться с шутниками не смог бы…

Не успел он как следует огорчиться, как вспомнил об одном знакомом субнавигаторе со стационара «Кракен». Милую девушку тридцати неполных лет звали Оленька Лескина, росту в ней было без малого два тридцать, но с весом у нее было все в порядке, дистрофией она никак не страдала, кушала хорошо и славилась веселым покладистым нравом… Нет, отдавать Оленьку адептам доктора Франкенштейна никак не следовало.

– К нашему глубокому прискорбию, мы все же вынуждены констатировать, что вы пренебрегли пунктом 54 упомянутого контракта, исполнение которого обязательно. Нарушение же влечет за собой договорные последствия в форме безусловного признания вас потерпевшим поражение и невозвращения суммы внесенного залога…

Обманный покойник скрупулезно перечислял все кары небесные, что должны были обрушиться на голову нарушителя пункта 54. Когда фантазия его иссякла, он повел свою речь по новому кругу. Кратов слушал его, сидя на теплом щебне, сознавая себя полным и законченным идиотом. Которого жестоко разыграли и который сознает свою полную неспособность отплатить обидчикам той же монетой.

«С меня хватит», – думал он мрачно.

2.

…Все случилось как бы само собой, так что никто не высказал ни удивления, ни протеста, а напротив, всячески способствовал тому, чтобы все шло своим чередом и, упаси боже, не прервалось ни на минуту. Где-то посередине таинства Кратов вдруг осознал, что его с самого начала, с той самой дождливой ночи, возможно даже – со слов Понтефракта («Снежная Королева…»), сказанных странно и как бы невпопад, подстерегал сюрприз. На то, чтобы понять, какого этот сюрприз свойства, приятного или вовсе даже наоборот, времени у него не было. Потому что все прочие сюрпризы оказались исключительно приятными и желанными…

И лишь когда все закончилось – а правильнее было сказать: ненадолго прервалось, – он успокоил дыхание и бережно провел уткнувшуюся в его плечо Идменк кончиком пальца по горячим губам.

– Послушай… – начал он.

– Угу, – сказала она невнятно. – Ты угадал. Я не человек.

– А кто же?

– Это так важно?

– Не очень, – признал он.

– Все было хорошо?

– Все было необыкновенно!

– Тебе было легко и удобно?

– И все-таки? – настаивал он. – Ты должна простить мне мой интерес. Но я ксенолог…

– Даже сейчас?! – Идменк изобразила легкое удивление. Для не-человека у нее была удивительно живая и тонкая человеческая мимика.

– Особенно сейчас, – Кратов тоже постарался изобразить нешуточную озабоченность. Но вышло это у него не так естественно, как у Идменк. Да и смешно было бы корчить серьезную мину в постели.

– Ну хорошо. – Идменк проворно села рядом, подобрав под себя ноги и поглядывая на него сверху вниз с обычной своей полуулыбкой. Теперь она стала невероятно похожа на удивительную светловолосую Мадонну с картины Алессио Бальдовинетти, с материнской любовью взирающую на несмышленое дитя. Кратов приподнялся на локте. – Я во всем готова сознаться. Я, зловещее инопланетное существо, заманила тебя, известного ксенолога, на свое ложе и намерена выведать у тебя все самые секретные планы Земли…

– Я тебя отшлепаю, – пообещал Кратов. – Не посмотрю, что ты инопланетное существо. Ты мне в дочери годишься! Мягкое место у тебя устроено так же, как и у людей, и такое же мягкое. Так что ты получишь наказание, а я – удовольствие.

– Я юфманг, – сказала Идменк просто. – Это тебе о чем-то говорит?

– Конечно! – воскликнул Кратов (на самом деле это говорило ему совсем немного). – Вы живете в подземных поселениях планеты Яльифра. Вы очень похожи на сказочных гномов. Вы низкорослы, кривоноги и по земным меркам довольно уродливы. У вас на лице богатая растительность…

– И мы носим разноцветные колпаки с кисточками и полосатые гольфы, – закончила Идменк. – И все же я юфманг, по нашим мерилам вполне взрослый и в дочери тебе не годный. Разве у меня кривые ноги? – она неспешным, кошачьим движением вытянула ноги, далеко не самые длинные из тех, что Кратову довелось видеть, но поразительно ладные, и он тотчас же с удовольствием провел ладонью по гладкой прохладной коже от бедра до ступни. – А где моя борода? – спросила Идменк, нерасчетливо приблизив лицо.

Кратов прижался губами к ее мраморной щеке.

– У тебя нет бороды, – прошептал он. – И это хорошо: я не люблю бородатых женщин. У тебя лишь прекрасные волосы моего любимого цвета.