Текст книги "Преданный служитель Церкви. О церковной и общественной деятельности митрополита Питирима (Нечаева)"

«Решение Владыки определило мою судьбу»

О Владыке Питириме я впервые услышал в конце 1970-х годов от человека, который в то время уже был на пенсии, но до этого много лет работал в Издательском отделе. Это был протоиерей Николай Павлович Иванов. И по выходе на пенсию он продолжал заниматься богословием, более того, именно тогда он взялся за главный труд своей жизни – толкование первых глав Книги Бытия с привлечением современных научных знаний. Для этой работы отец Николай привлекал множество людей – специалистов в области физики, биологии, филологии и т. д., стремясь в то же время всех их воцерковить; меня он также привлек с целью консультаций по вопросам соотношения библейского Шестоднева с современными научными представлениями. Кроме того, я помогал ему и с общим редактированием книги (кстати, у меня это был первый опыт, очень пригодившийся мне впоследствии).

О митрополите Питириме он говорил так: Владыка – человек сложный, и рассказывал историю своего преждевременного, как он считал, увольнения на пенсию (отношению Владыки к Н. П. Иванову посвящено несколько страниц книги «Русь уходящая»[6]6
   См. прим. на с. 64.


[Закрыть]). Впрочем, хотя в этом рассказе еще видны были следы не совсем забытой обиды, но заканчивал его отец Николай всегда рассуждением о том, что благодетельность Божия Промысла открывается нам далеко не сразу («уж как я негодовал, но спустя десять лет вижу, что никогда бы не написал свой труд, если бы меня не отправили на пенсию»).

В конце концов книга была завершена и перепечатана на машинке в нескольких экземплярах[7]7
   Уже в новой России она вышла тремя изданиями под названием: «И сказал Бог…» (Клин, 1997; 1999; 2005).


[Закрыть]. Один из них отец Николай отвез в библиотеку Московской Духовной академии, с другим поехал к Владыке Питириму, сказав при этом: надеюсь, что Владыка возьмет мою работу и что-нибудь мне заплатит. Я сопровождал отца Николая и таким образом впервые попал на Погодинскую улицу (это было уже в середине 1980-х годов). На проходной мне пришлось ждать часа два, зато спустился он со второго этажа сияющий и на мои расспросы сказал: «Владыка очень ласково поговорил со мной и приобрел для Издательства рукопись, заплатив мне 2000 рублей». Я говорю: «Вот это да, это почти моя зарплата за год!», на что отец Николай заявил: «Так я одним машинисткам заплатил почти 500 рублей!». Как бы то ни было, но первое мое соприкосновение с Владыкой Питиримом (пока заочное) явило его как человека весьма щедрого.

И во второй мой приход в Издательский отдел мне не пришлось вступить в личный контакт с Владыкой, хотя на этот раз я уже в течение некоторого времени подвизался здесь, правда, «по счетам». Это было в 1988–1989 годах, я тогда работал в Вычислительном центре МГУ, занимался химической информатикой – разработкой баз данных по химическим соединениям; попал же в отдел проповеди «Журнала Московской Патриархии», который тогда возглавлял протоиерей Михаил Дронов. Его «коньком» также была информатика, только информатика христианская – он создавал базу данных по экзегетике, расписывая в определенной системе цитаты из Священного Писания в творениях святых отцов. Мы почувствовали себя родственными душами, я даже приезжал к нему домой, чтобы что-то там наладить в его компьютере. В то время переход с больших ЭВМ на персональные компьютеры еще только начинался, и я был поражен тем, что компьютерная техника в Издательском отделе лучше, чем в Вычислительном центре Московского государственного университета; поражал и тот факт, что сотрудник Московской Патриархии, да еще священнослужитель, имел компьютер дома, о чем я, профессиональный программист, и помыслить не мог (тогда его стоимость равнялась моей зарплате за 20–30 лет).

Для базы данных, которую создавал отец Михаил, мы (а нас был не один десяток человек) подготавливали данные, записывая их на обычной каталожной карточке; вводили их в компьютер уже его штатные сотрудники. Мне в этом проекте достался «Алфавит Духовный» святителя Димитрия Ростовского, а цитаты мы все должны были брать только из Евангелия от Матфея[8]8
   Из-за этого ограничения, сообщавшего базе данных сугубо исследовательский характер, она так и не нашла нигде реального применения.


[Закрыть]. Работа была не только душеполезной, но и материально выгодной: нам платили по 1.30 руб. за одну карточку, так что за месяц я мог заработать 100–130 р., что составляло существенную прибавку к жалованию в университете. Однако работа эта, которую отец Михаил хотел представить как свою магистерскую диссертацию, почему-то не нашла поддержки в Академии; сам он вскоре уехал в Германию (где и по сей день является настоятелем православного прихода во Фрайбурге), после чего проект этот был заброшен. Но хотя на сей раз мне не удалось закрепиться в Издательском отделе – вероятно, я и сам внутренне еще не был готов к этому, – но уже до некоторой степени приобщился к его духу, к интереснейшим разговорам за чаепитиями на чрезвычайно для меня важные темы.

Еще через год я наконец-то впервые увидел Владыку (ибо в храмах, которые я обычно посещал, он никогда не служил). Это было в мае 1990 года, когда в возрасте 85 лет скончался мой духовный наставник протоиерей Николай Иванов. Его отпевал отец Борис Балашов, ныне митрофорный протоиерей, благочинный Клинского округа Московской епархии. Отпевание проходило в любимом храме отца Николая – Илии пророка в Обыденском переулке. Народу пришло очень много, поскольку почивший был по своему характеру и темпераменту подлинным миссионером, просветителем и катехизатором. И вдруг по церкви пролетело ветерком: митрополит, митрополит!.. Действительно, в боковую дверь вошел Владыка Питирим, стал там же и скромно простоял до конца службы, отдав, таким образом, последний долг своему многолетнему сотруднику и однокашнику по Академии. Хорошо помню, как была этим утешена вдова покойного Елена Павловна – ведь в то время Владыка был очень большим и очень занятым человеком!..

Осенью того же 1990 года началась история моей третьей, на этот раз – успешной попытки поступления в Издательский отдел. Перестройка, которая вовсю уже разворачивалась в стране, пришла наконец и в Церковь. Выразилось это, в частности, в том, что 10 сентября в Москве состоялось большое собрание под названием «Русская Православная Церковь – история и современность», на котором одновременно выступали и церковные иерархи (митрополит Крутицкий и Коломенский Ювеналий, митрополит Ростовский и Новочеркасский Владимир), и церковные диссиденты (отец Димитрий Дудко, Виктор Капитанчук) – дело в прежние времена совершенно немыслимое. Активно обсуждался вопрос о взаимоотношениях Церкви и государства – с докладом на эту тему выступил, в частности, Георгий Шевкунов (нынешний настоятель Сретенского монастыря архимандрит Тихон). Он также сообщил о предстоящем собрании группе друзей, интересовавшихся церковными вопросами, сказав: было бы хорошо, если кто-нибудь из вас подготовил бы выступление о Патриархе Сергии. Так получилось, что из всей той группы только я воспринял эти слова как призыв к немедленному действию и действительно написал соответствующий доклад; но, увидев в зале большое количество священнослужителей, как-то оробел и не стал выступать. Однако текст этот не пропал, он был опубликован в начале следующего года в «Вестнике РХД» (№ 161).

Новые веяния коснулись и редакции «Журнала Московской Патриархии»: там стали искать авторов, способных писать о деятелях русского религиозно-философского возрождения начала XX века, обратились к известному уже в то время философу и богослову С. С. Хоружему (моему другу и однокашнику по физфаку МГУ), а он порекомендовал меня. Так в конце 1990 года я впервые появился в редакции и тут же предъявил в качестве некоей визитной карточки вышеуказанный текст о Патриархе Сергии. Увы, там сочли статью слишком острой и явно не имеющей шансов быть опубликованной (замечу, что всего через два года она была напечатана в Журнале[9]9
   Капитуляция или компромисс? // ЖМП. 1992. № 11/12. С. 63–70.


[Закрыть] – такова в те годы была скорость перемен в церковно-общественном сознании).

Тогда я попытался заинтересовать редакцию другой идеей – проектом создания Православного информационного центра. Отправляясь от решения задачи христианского возрождения в стране, я в нем рассматривал информационный аспект этой задачи и выдвигал программу формирования ряда компьютерных баз данных в области христианства (по агиографии, иконографии, гимнографии, экзегетике, христианской библиографии и персоналии), а также компьютерных симфоний по Священному Писанию и богослужебным книгам. Конечно, появившийся позднее интернет до некоторой степени снял остроту поиска всякой информации, но в 1990 году не существовало не только интернета, но даже полного электронного текста русской синодальной Библии!

Однако и этот проект, с которым я тогда носился с разным успехом по разным организациям[10]10
   Этапами этой деятельности стали утверждение в НИВЦ МГУ научной темы «Христианская информатика» (конец 1992 года), подготовка справочно-информационного отдела для 3-го тома энциклопедии «Христианство» (М.: БРЭ, 1995. С. 560–761) и три гранта РГНФ в 1995–1997 гг.


[Закрыть], не произвел особого впечатления на сотрудников редакции. Мне сказали: всё это, конечно, хорошо; а вот не могли бы Вы написать статью по русским религиозно-философским обществам?

Я так хотел попасть в Издательский отдел, что был заранее согласен на любую работу; а тут мне предлагают написать статью по теме, которой я действительно много занимался, изучал архивы, вел переписку с Н. А. Струве о возможности издания книги на эту тему в «YMCA-Press». И я с восторгом взялся за эту статью, которая и появилась в апрельском номере Журнала[11]11
   Церковь и интеллигенция: к истории диалога // ЖМП. 1991. № 4. С. 25–31.


[Закрыть].

После этого я был представлен митрополиту Питириму. Тогдашний заместитель Владыки диакон Андрей Лоргус привел меня к нему.

– Владыка, вот раб Божий Евгений хочет работать у нас, написал хорошую статью о Религиозно-философских обществах в предреволюционной России.

– Кто Вы?

Я рассказал, что по образованию я – физик, однако с давних пор интересовался вопросами сначала философскими, потом и богословскими; был в дружеских отношениях с бывшим ответственным секретарем «Журнала Московской Патриархии» Анатолием Васильевичем Ведерниковым, а также Н. П. Ивановым, которые и руководили моим самообразованием в этой области; с давних пор мечтаю попасть в такое место, где богословием можно будет заниматься официально.

– Что ж, я не возражаю, давайте, попробуем.

– Владыка, только я не хотел бы сейчас сразу уходить из МГУ: а вдруг я Вам не понравлюсь?

– Ну, что же – сейчас это можно, сейчас совместительство допускается…

Глядя из сегодняшнего дня на этот разговор, я до сих пор поражаюсь кротости и вместе с тем проницательности Владыки: не знаю, как бы я сам вел себя в ситуации, когда человек, которого ты намереваешься взять на работу в штат, проявляет нерешительность, начинает выдвигать какие-то условия… Но Владыка, видимо, понял мое внутреннее состояние и не поставил мне в вину нежелание сжечь все мосты в своей прежней жизни… И это решение Владыки определило мою судьбу – я наконец-то попал на работу в Издательский отдел, где работаю и по сей день…

Ежедневно бывая в Отделе, я не раз встречался с митрополитом, брал у него благословение. Иногда, когда Владыка прогуливался во дворе, он останавливал меня для разговора, спрашивал: над чем Вы сейчас работаете? – и выслушивал мои планы. После каждой такой беседы я, конечно, испытывал большой эмоциональный подъем и готов был «свернуть горы». Помню, говорил он мне и об отце Сергии Булгакове, которого Патриарх Алексий I завещал ему богословски «реабилитировать».

Понятно, что в то время я как рядовой редактор задания получал от своих прямых начальников; но дважды я получал задания и непосредственно от Владыки. Первый раз это было так: на одном из редсоветов Владыка обратился ко всем присутствующим, что вот нужно бы написать статью по истории экуменизма, как-то оправдать его, а то уже это слово становится среди православных едва ли не бранным; кто возьмется?

Я, конечно, вызвался и для начала подготовил публикацию старой статьи архимандрита Киприана (Керна) «Дореволюционное русское духовенство за границей», в свое время напечатанной в трудах Сергиевского богословского института в Париже[12]12
   Православная мысль. № 11. Париж, 1957. С. 100–122; ЖМП. 1993. № 11. С. 60–72.


[Закрыть]. Она имела подзаголовок «Экуменизм до экуменического движения» и была посвящена деятельности священников при наших иностранных посольствах, знакомивших западный мир с Православием задолго до экуменических съездов XX века. Однако затем Владыка как-то охладел к этой теме, и дальнейшего развития на страницах Журнала она не получила.

Более плодотворным оказалось другое задание Владыки. Как-то весной 1994 года митрополит вызвал меня к себе в кабинет, рядом с ним на диване сидел незнакомый мне архиерей, а перед ними на журнальном столике – толстая подшивка газет. Архиереем оказался архиепископ Ташкентский и Среднеазиатский Владимир, а газетной подшивкой – его еженедельник «Слово жизни» за три года издания. Митрополит Питирим попросил меня написать заметку об этом тогда еще достаточно редком опыте налаживания епархиальной церковной печати, что я и исполнил[13]13
   ЖМП. 1994. № 6. С. 137–139.


[Закрыть]. В то время я уже приступил к разработке компьютерной информационно-поисковой системы «Христианская информатика»[14]14
   Полищук Е. С. Христианская информатика // Библиография. 1993. № 2. С. 20–26.


[Закрыть], но занимался в первую очередь ее агиографической и иконографической подсистемами; задание Владыки дало мне повод продвинуть ее библиографическую часть, и в ходе подготовки публикации я ввел в соответствующую базу данных описания статей всех 112 номеров указанного еженедельника (их оказалось 837), что не только помогло написать заметку, но и позволило отработать технологию ввода данных, систему ключевых слов и рубрик, словом – приобрести опыт, которым я и воспользовался позднее уже для статей «Журнала Московской Патриархии».

Но добиться официальной поддержки этой тематики мне так и не удалось, несмотря на хороший повод – исполнившееся осенью 1993 года пятидесятилетие непрерывного выхода Журнала. На редсовете прямой вопрос заведующей редакцией Аллы Георгиевны Чулюкиной: а не отметить ли нам этот юбилей созданием указателя статей за эти 50 лет – Владыка оставил без ответа: скорее всего он понимал, что быстро сделать такой указатель не получится. И действительно, это удалось сделать только к 2006 году, когда соответствующий указатель появился на сайте Издательского Совета[15]15
   Библиография публикаций в официальных периодических изданиях Русской Православной Церкви (1931–2005) на сайте Издательского Совета // ЖМП. 2005. № 12. С. 80–82.


[Закрыть]; сейчас (на начало 2008 года) он уже содержит свыше 30 тыс. статей.

Начало 1990-х годов было в стране временем трудным, многие церковные организации получали тогда гуманитарную помощь из-за рубежа. Владыка также заботился о своих сотрудниках, и нам частенько выдавали крупу, топленое масло, сухие сливки, колбасу «салями». Происходило это в подвале здания на Погодинке. Иногда колбасы было так много, что она лежала там прямо на полу и чуть ли не полуметровым слоем, так что запах чувствовался даже на проходной…

Яркие воспоминания остались у меня от разговлений в трапезной Отдела после ночной службы на Пасху и на Рождество, куда нас всех привозили из храма Воскресения словущего на автобусах.

Хорошо запомнился один из последних редакционных советов, который был в Малом Каминном зале. Владыка почему-то угощал всех его членов полным обедом. Он был в настроении грустно-элегическом – думаю, что уже ожидал своей отставки. Среди сказанного им тогда меня поразила такая фраза: «за свою жизнь я стольким людям сделал добро – и никто не ответил мне благодарностью…»

Но я думаю, что сам факт выхода этого сборника свидетельствует об обратном.

Последнее деяние Владыки в Отделе было таким: он выписал сотрудникам премию, причем всем – вплоть до уборщиц – одинаковую…

Евгений Полищук, заместитель главного редактора

Издательства Московской Патриархии,

член Фонда «Наследие митрополита Питирима»

Хор Издательского отдела

В одном из кабинетов Издательского отдела Московского Патриархата висел портрет Владыки Питирима. Этот портрет обладал необычайными свойствами, о которых знали немногие. Глядя на него, можно было с большой вероятностью узнать, в каком Владыка пребудет настроении. Если левая бровь чуть приподнята, жди выговора, если правая – Владыка настроен шутить. А иногда казалось, будто брови Владыки сходились к переносице, а пышные усы несколько надувались, что предвещало ураган. Я уже не говорю о глазах Владыки, которые глядели то по-детски беззащитно, то карающе грозно. Но решающим моментом, определяющим твою судьбу в этот день, было благословение Владыки. Любая мелочь в этот момент имела значение: холодная или теплая у него рука, придерживает ли он твою руку в момент, когда ты прикладываешься к его руке, позволяет ли он после этого прикоснуться к своей бороде, если да, то какую часть бороды он подставляет для этого: нижнюю, среднюю или в районе щеки; колются ли его усы или они шелковистые, от прикосновения к которым в сердце появляется сладкое щекотание. Но очень огорчительно, когда разгонишься, бывало с вытянутыми губами к щеке Владыки, навстречу его движению, а он в последний момент твердо остановит тебя рукопожатием, отчего чувствуешь себя навязчивым болваном. Но и после благословения его удаляющаяся поступь, движения, с какими он закрывал дверь своего кабинета или оставлял ее нараспашку, продолжали рассказывать внимательным и преданным сотрудникам издательства о настроении архиерея.

И был еще один очень важный для понимания характера Владыки предмет, о котором в Издательстве мало кто знал – это темно-коричневый лакированный футляр, стоявший в его келье, где хранилась старинная виолончель, которую он иногда вынимал и, когда его никто не мог услышать, играл. Я об этом знаю потому, что сам играю на смычковом инструменте, и Владыка, зная об этом, просил меня найти для него хорошего учителя по виолончели. Возможно, благодаря любви к музыке в характере Владыки была та гибкость и подвижность, которой не может быть у тех, кто никак не подвластен музыке…

Моя первая встреча с Владыкой была такова: двое певчих и я, основа будущего хора, зашли в залу Издательского отдела. У окна сидели Владыка Питирим и профессор Н. Д. Успенский, специалист по древнерусскому пению. Перед ними выступал служебный хор Владыки. Пели «Покаяние» композитора Веделя. Помню, как дирижер хора вскинул руки высоко над головой и хор взревел, а в конце регент опустошенно уронил руки и хор замолчал.

Затем вышли мы, «трое отроков», и затянули знаменную песнь. По окончании ее Владыка назначил мне день встречи, на которой благословил набирать мужской хор. Это был 1985 год. Разумеется, прежде, чем принять это решение, Владыка читал труды по древнерусскому пению, беседовал с учеными, посылал экспедиции в старообрядческие общины, собрав большой архив записей знаменного пения. Всё это поставило митрополита Питирима в ряд с такими иерархами Русской Православной Церкви, как Преосвященные Порфирий Успенский и митрополит Евгений Болховитинов, обратившими внимание на каноническое богослужебное искусство.

12 человек хора были зачислены на должность младших референтов Издательского отдела с окладом 140 рублей (зарплата инженера в то время), и начались каждодневные репетиции. Владыка изредка заходил на спевки и очень осторожно делал кое-какие замечания по поводу манеры и стиля пения, а однажды пригласил хор на чай. Но пригласил не для того, чтобы накормить, а чтобы понаблюдать, кто как ест и как себя ведет, так как предполагал со временем использовать хор в различных официальных мероприятиях, при которых почти всегда бывают застолья. Стол в каминном зале был сервирован чайным сервизом и тарелками для закусок. Один из певчих положил себе в тарелку шпроты, капнув маслом на скатерть. Владыка заметил нам, что еду не вываливают через край, а накладывают. Другой певчий слишком громко размешивал в стакане с чаем сахар, третий неправильно манипулировал салфеткой…

Спустя некоторое время Владыка благословил нам петь по средам на Литургии в домовой церкви Издательского отдела, на которой сам всегда молился, крестился, клал поясные и земные поклоны, как бы на себе испытывая воздействие древних распевов, и, наконец, решился выпустить нас «в люди», предоставив хору вечер среды и утро четверга в своем «кафедральном соборе» в Брюсовском переулке. Поначалу бабушки сочувствовали нам, думая, что мы поем в один голос, потому что не выучили другие, но Владыка однажды сказал на проповеди, что таким образом пели преподобный Сергий Радонежский, Иосиф Волоцкий, Савва Сторожевский и другие древние святые. Тогда бабушки стали вспоминать, что они действительно в детстве слышали в каких-то монастырях такое пение…

Самым памятным богослужением было всенощное бдение под праздник перенесения мощей преподобного Сергия Радонежского. Народу в храме было, как на Пасху. Возглавлял богослужение сам Владыка. Пели большим знаменным и строчным распевами. Запевал и канонаршил несравненный диакон Петр Дьяченко (ныне игумен Иосиф). К счастью, запись сохранилась.

О Владыке я бы хотел написать как можно больше, но вдруг обнаружил, что почти ничего о нем не знаю, хотя и встречался с ним вплоть до реорганизации Издательского отдела. Некоторым казалось, будто у него на счетах несметные богатства, их раздражало врожденное благородство Владыки, его принадлежность к старинному священническому роду. Митрополит Сурожский Антоний (Блум; †2003) и архиепископ Сан-Францисский и Западно-Американский Василий (Родзянко; †1999) были одними из близких Владыке иерархов. В число тех, с кем он поддерживал дружеские отношения, входили люди самых разных профессий. Общим у них всех было то, что каждый в своем деле был оригинален. Но имелась у Владыки одна черта, причинившая немало огорчений тем, кого он приручал. Как только человек вводился в штат сотрудников, Владыка терял к нему прежний интерес. Отчасти это происходило по вине самого человека. Будучи еще нецерковным, он общался с Владыкой запросто и по имени-отчеству; когда же «воцерковлялся», то терял прежнюю простоту, начинал гнуть спину и брать бесконечно благословения. Это митрополиту Питириму не нравилось…

Я не помню, чтобы Владыка кому-либо предлагал уйти из Издательского отдела, но он мог ничего не предпринять для того, чтобы удержать человека – подобно толстовскому Кутузову, не вмешиваясь в естественный ход событий. Однажды я испытал эту его позицию на себе. Вот как это было.

В штат Издательского отдела после меня были зачислены еще два регента и одна расшифровщица древнерусских рукописей. Владыке свойственна была осторожность, и он на всякий случай – мало ли что со мной случится – оформил в штат моего хора этих двух людей. Послесоветская перестройка была в самом разгаре, выезды за границу упростились, что сделало мое место экономически крайне привлекательным. Хор практически развалился. Со мной осталось 4 человека. От Владыки никаких указаний я не получал, и мы продолжали еженедельно петь в храме впятером. Я много раз начинал писать письмо митрополиту, но дальше первого слова «Владыка» дело не продвигалось. Всё разрешилось само собой. В очередной раз мы пришли в храм и увидели, что клирос занят другими певчими. Я спросил, в чем дело, и мне ответили, что Владыка нас уволил. Приезжаю в Издательский отдел, захожу в кабинет к Владыке и спрашиваю у него, нужно ли мне писать прошение об увольнении. «Зачем?» – спросил меня удивленно Владыка. «Мне сказали, что Вы нас уволили», – ответил я. Митрополит показал мне донос на меня и приказал позвать автора этого сочинения. Владыка посадил нас друг перед другом и попросил его объяснить свое поведение. Тот начал говорить, что произошла ошибка. «Нет, это больше, чем ошибка», – сказал Владыка.

Во всё это время я не проронил ни слова и радовался, что не написал Владыке своей жалобы. Со временем все певчие вернулись в хор и службы пошли своим чередом.

Разумеется, расшифровка и исполнение знаменных рукописей – дело непростое и не всегда однозначное. Даже академик Ю. В. Келдыш после одного прослушивания высказался по поводу строчного многоголосия, что оно так же невероятно для Руси XVII века, как увидеть в то время жирафа на улицах Москвы. Спустя время была доказана правильность наших расшифровок, но академик не дожил до этого времени.

В заключение моих обрывочных воспоминаний я хочу рассказать об одном случае, в котором Владыка сыграл малозаметную, но, возможно, самую значительную для меня роль.

Однажды наш хор пригласили в Тель-Авив на фестиваль старинной музыки. В то время из хоров мало кто выезжал за границу, а тем более в Израиль. В консульстве Израильского посольства нам поставили въездные визы, а в то время нужны были еще выездные визы, которые МИД нам не давал. В Отделе внешних церковных сношений мне помочь не смогли. Когда я вернулся домой, мне вдруг пришла мысль позвонить Владыке Питириму. Я знал, что Владыка был дружен с одним очень влиятельным лицом в МИДе. Был уже вечер накануне предполагаемого вылета. Владыка выслушал меня и сказал, чтобы я позвонил ему через час. Звоню через час, и Владыка ровным, тихим голосом произнес: «Ваш выезд нежелателен по политическим соображениям». Я спрашиваю: «Значит и пытаться бессмысленно?»

«Можете пытаться», – сказал Владыка. Что он имел в виду, я не знаю, но от отчаяния я решил, что это его благословение. Звоню певчим и говорю, что всё в порядке и что завтра в такое-то время всем быть в Шереметьево II. Утром мы встречаемся на регистрации билетов, проходим ее и становимся в очередь на паспортный контроль. Здесь только я открыл хору, что дела наши плохи, что виз выездных нет и что нас могут не пропустить. Говорю певчим, чтобы все до единого произносили про себя молитву «Богородице Дево, радуйся» и ни о чем больше не думали. Я пошел первым. Подхожу к окошку, за которым сидит офицер, и подаю ему свой паспорт с билетом. И вижу, как у него брови поползли вверх. «А-а где выездная виза?» – спросил он.

«Не знаю, – ответил я, – может быть, забыли поставить? Я руководитель хора, нас 12 человек».

– А у остальных есть виза? – продолжал офицер.

– Не знаю, – соврал я, пожав плечами.

Офицер посмотрел в следующий паспорт и сказал:

– Соберите все паспорта.

Получив их, он ушел. Минут через десять возвращается и зовет меня в небольшую комнатку рядом с контролем. Захожу и вижу – на столе перед ним разложены наши паспорта с нужными визами. Не буду описывать наше поистине чудесное паломничество ко Гробу нашего Господа Иисуса Христа, совершенное, вероятно, по молитвам Владыки Питирима, оно навсегда осталось в нашей памяти.

Оправдались ли надежды митрополита Питирима, связанные с нашим хором, я не знаю, но ясно одно, что без него и то малое, что было достигнуто хором, оказалось бы невозможным. После того, как Владыка благословил хор служить по средам и четвергам в храме в честь Воскресения словущего, в течение десяти лет был исполнен практически весь богослужебный круг знаменного пения. Как митрополит и замыслил, хор стал своеобразной творческой лабораторией, где осуществлялось содружество теоретиков и практиков, а задачей его являлось: восстановление алфавита понятий, необходимых для прочтения древнерусского искусства; озвучивание рукописных памятников в их полноте и возвращение их в живую богослужебную практику; концертно-просветительская деятельность, цель которой свидетельствовать о феномене профессиональной древнерусской певческой культуры. В России – это лекции-концерты, а также выступления хора с одновременным показом на большом экране фрагментов древнерусской и византийской живописи.

Восстановление древнерусского церковного пения – это занятие прежде всего мировоззренческое. Чтобы правильно воспроизвести тот или иной певческий памятник, необходимо реконструировать в своем сознании и творчестве процессы и причины, породившие его, поэтому первейшим условием существования древнерусского пения должно быть богослужение, при котором хотя бы главные виды церковных искусств были бы адекватны друг другу. Иконы, фрески, архитектура воспитывают глаз певчих, и суть зримого образа неизбежно переводится в ритмическую и динамическую концепцию пения.

Ощущение богослужебной полноты возникало у меня, когда хор пел знаменным распевом в Троицком и Успенском соборах Троице-Сергиевой Лавры, в Покровском храме Свято-Данилова монастыря. В храме в честь Воскресения словущего этого чувства не было из-за реалистической живописи на стенах, барочных икон и иконостаса, за исключением служб, которые совершал сам Владыка.

В 1988 году хор получил первую премию и Гран-При на конкурсе хоров в Хайнувке (Польша). Вместе с деньгами, по тем временам большими, мне вручили деревянного зубра с соответствующей надписью на подставке. Я передал его митрополиту. Он грозно посмотрел на зубра и поставил его на шкаф. В 1992 году хор получил Гран-При на фестивале «Охридское Лето».

Владыка часто бывал на концертах хора в Москве. Особенно запомнился концерт в Малом зале консерватории, на который он пригласил выдающихся писателей России: Виктора Астафьева, Василия Белова, Валентина Распутина, Владимира Крупина, а также кинорежиссера Никиту Михалкова и других знаменитых деятелей культуры. Это было приблизительно в 1987 году. Впервые после революции на светской сцене появился церковный хор. Черные церковные облачения вызвали у директора зала сильный испуг. Но всё обошлось.

Итоговыми работами хора были записи на компакт диски: Всенощного Бдения пр. Иосифу Волоцкому, Знаменной Литургии, Строчной Литургии, Пасхального канона демественного и греческого пения, Песнопений Великого Поста знаменного, демественного, строчного распевов, Песнопений Рождества Христова знаменного и строчного распевов и другие. 13 компакт-дисков было выпущено в Париже на фирме «Opus III», три в Москве, один в Польше.

Деятельность хора вызвала большой резонанс в церковной среде. При монастырях в самых отдаленных областях России стали образовываться большие хоры, поющие за богослужениями древнерусским распевом. Стали появляться курсы по изучению знаменного пения. По мнению международной критики, хор «Древнерусский распев» совершил переворот в представлении о русской певческой культуре, которая традиционно связывалась в Европе с композиторами XIX–XX веков, и мало кто знал, что XV–XVII века в России были расцветом профессионального церковного искусства. В наших достижениях, безусловно, огромная заслуга Владыки Питирима, который вовремя поддержал зарождающееся духовное движение.

Анатолий Гринденко, регент хора «Древнерусский распев»