Текст книги "Преданный служитель Церкви. О церковной и общественной деятельности митрополита Питирима (Нечаева)"

Памяти митрополита Волоколамского и Юрьевского Питирима

На отпевание митрополита Питирима, которое Святейший Патриарх Алексий II совершил 7 ноября, пришли десятки священнослужителей и многие сотни верующих. Среди них было немало пастырей и мирян, которые начали служить Церкви в те годы, когда присутствие в ней интеллигенции кому-то казалось чудовищным недоразумением, а кому-то – маленьким чудом и залогом будущего возрождения. Тонкая интеллектуальная прослойка в тогдашнем церковном организме во многом объединялась именно вокруг Владыки Питирима – председателя Издательского отдела Московского Патриархата, главного редактора «Журнала Московской Патриархии».

В шестидесятые-восьмидесятые годы деятельность единственного церковного издательства была каждодневной борьбой. Совет по делам религий при Совете министров СССР жестко ограничивал тиражи, номенклатуру и объем изданий, проверял «на мракобесие» каждую строчку журнала, требовал полного отказа от упоминания о чудесах и знамениях, от положительных оценок тех церковных деятелей начала XX века, которые противостояли революции и красному террору. Однако даже находясь в жестких тисках, издательство смогло выпускать насыщенный мыслью журнал, издавать и понемногу распространять Библию, печатать богослужебную литературу.

Через Издательский отдел прошло несколько поколений церковных тружеников. Молодые люди с хорошим светским образованием, которым из-за кадрового диктата властей было трудно устроиться даже пономарями в московские приходы, принимались на работу в Отдел или становились его внештатными сотрудниками – переводчиками, авторами, редакторами, – а затем поступали в семинарию и принимали священный сан. Так начали «профессиональную» церковную деятельность архиепископ Новосибирский Тихон, епископы Венский Иларион, Пермский Иринарх и Брянский Феофилакт, архимандрит Тихон (Шевкунов), протоиереи Владимир Ригин и Александр Макаров, многие другие известные московские пастыри.

Владыка Питирим не делал ошибки, свойственной многим тогдашним руководителям, – не проверял за подчиненными каждую мелочь. Он был живым хранителем эталона того, как надо писать, говорить, поступать. Ему были свойственны глубочайшая церковная культура и изысканное чувство вкуса. Он не терпел неуклюжести при богослужении – как «лапотной», так и «интеллигентской». У него вызывали иронию елейные тексты, попытки подделать церковный стиль, вычурно-«православная» манера одеваться и держаться в обществе. При этом он был настоящим хранителем церковных традиций. Свои молодые годы будущий митрополит провел среди тех, кто застал дореволюционную церковную жизнь, – он был иподиаконом и помощником Патриарха Алексия I, учился у наследников «старой» богословской школы, которые в сороковые годы вышли из лагерей и вскоре скончались. Он прекрасно знал церковную Москву, мог часами рассказывать о ее традициях и притчах, знал каждую священническую могилу на центральных московских кладбищах, куда часто приходил «проведать» духовенство прежних десятилетий.

Его интересовали естественные науки, техника, политика, философия, искусство, да и вообще буквально все стороны жизни. Владыка играл на виолончели, был прекрасным редактором и самобытным фотохудожником, умел общаться с людьми самых разных кругов и статусов. Не случайно его богослужения в храме Воскресения словущего на Успенском Вражке привлекали ученый мир и творческую интеллигенцию. Не случайно и то, что в перестроечные годы он одним из первых церковных иерархов вышел на телевидение, смог установить контакты с министрами, академиками, другими известными в позднесоветском обществе людьми. Немало представителей духовенства критиковали его за «излишнюю» активность и вообще за «светскость». Однако беседы Владыки с тогдашним истеблишментом стали для многих его представителей буквально первым контактом с Церковью. Эти люди вдруг, неожиданно для себя, начинали понимать: Церковь – не сборище темных старушек. В ней есть умные и культурные люди, имеющие что сказать стране и миру.

Владыка Питирим имел много друзей на Западе. Выставки, организованные им в конце восьмидесятых годов в Германии и других странах, открыли живую Русскую Церковь для тех, кто давно похоронил ее. Его участие в многочисленных межхристианских, межрелигиозных, церковно-общественных встречах всегда было содержательным и ярким.

Впрочем, при всей своей общительности Владыка не был «свойским попом», не любил фамильярности и «дружеских» тусовок. Он редко кому открывал душу. Став народным депутатом СССР, он буквально убегал со съездов на богослужения и, входя в храм, говорил: «Какой контраст»! Вообще он много служил, стараясь никогда не пропускать значимых дней церковного календаря. Менее чем за месяц до кончины митрополита, когда Святейший Патриарх Алексий посетил умирающего в госпитале, тот посетовал, что не может приехать в храм, и сказал Патриарху: «Я живу от праздника до праздника». Действительно, так проходила вся жизнь почившего архипастыря. Да дарует ему Господь вечное торжество, вечный Свой праздник.

Протоиерей Всеволод Чаплин, заместитель председателя ОВЦС

Воспоминания о митрополите Питириме

Мои воспоминания – это не продуманная повесть о жизни владыки; думаю, что для написания таковой вообще еще не пришло время. Но и те разрозненные заметки о нем, которые я решаюсь представить читателю, дополненные словами и мыслями многих других людей, все же, надеюсь, послужат хотя бы мелкими штрихами к будущему портрету владыки, который, вне всякого сомнения, войдет в историю Русской Православной Церкви.

Начало

Начну с моих отроческих воспоминаний: о Владыке мне рассказывала моя бабушка Клавдия Георгиевна, которая жила в Сергиевом Посаде тем, что выращивала цветы и продавала их на рынке. Она говорила, что Владыка Питирим, выходя из Академии после воскресных или праздничных служб, всегда заходил на рынок и покупал у нее большой букет (иногда даже несколько). Шел он всегда неторопливо, торжественно; иногда проезжал на машине (обычно после Академии он ехал к себе на дачу)… Так что первый образ в моей памяти – знаменитый профессор, епископ (или тогда еще архимандрит), покупающий у бабушки цветы…

Бабушка говорила еще, что когда Владыка только учился в Академии и не принял еще монашества, женская половина города считала его самым завидным женихом: красивый, статный, имевший замечательные усы… Составить себе представление о том, как он тогда выглядел, можно, посмотрев фильм об избрании и интронизации Патриарха Московского и всея Руси Алексия I, – там будущий Владыка впервые иподиаконствует у Святейшего и стоит рядом с Патриархом во время его облачения (этот фильм Владыка потом часто показывал).

Издавна была знакома с Владыкой и другая моя бабушка, Анна Михайловна, жена моего деда отца Павла Флоренского. Но еще ближе к нашей семье был отец Иннокентий, ближайший помощник Владыки Питирима, его первый иподиакон с 1963 года (он-то впоследствии и пригласил меня в Издательский Отдел). Узнав о том, что в Сергиевом Посаде живет вдова Флоренского, о. Иннокентий (в то время – Толя Просвирнин) стал часто к нам заходить, опекать ее, расспрашивать об отце Павле, записывать ее воспоминания. Один раз с этой целью он принес в портфеле магнитофон и начал делать запись, не спросив на то разрешения, что чуть не привело к скандалу: хотя Флоренский в 1958 году был уже реабилитирован, но и 1960-е годы были еще временем страха… Впрочем, чистота намерений юного Анатолия была вне сомнений, ему только сделали соответствующее внушение, не отлучив от дома и отнеся инцидент на счет юношеской горячности…

После окончания школы я поступил в историко-архивный институт, и когда заканчивал его, уже начались разговоры о том, чтобы мне поступить на работу в Издательский отдел. Со мной также учился Николай Моисеев (нынешний епископ Брянский Феофилакт), я с ним знаком с июля 1970 года, когда мы еще абитуриентами работали на уборке территории института. С тех пор мы с ним двадцать лет были вместе: пять лет учились в институте на одном факультете («Исторические архивы»), по окончании нас направили в один архив, потом вместе работали в Издательском отделе (правда, я пришел туда немного раньше: меня на год призвали в армию, а он должен был три года отработать по распределению); оба были иподиаконами у Владыки, вместе учились в семинарии, в академии – и так до 1990 года, когда я уехал на Валаам, а он вскоре стал настоятелем Гефсиманского Черниговского скита…

Когда я вернулся из армии, отец Иннокентий сказал мне: переходи в Издательский отдел, и привел к Владыке в кабинет. Это было в ноябре 1976 года. Беседа была недолгой – Владыка знал всю нашу семью, слышал обо мне, образование мое весьма подходило для работы в Отделе, поэтому он сказал только: поступай под начало отца Иннокентия, помогай ему, он введет тебя в курс дела; а все остальное – потом… Под остальным понималось – семинария, иподиаконство и т. д., словом – церковное служение… Так я был принят в Издательский отдел.

Работа в Отделе

Она была очень интересной и захватывающей. Мне выпало счастье принять участие в осуществлении таких больших проектов, как издание богослужебных Миней в 24 книгах, «Настольной книги священнослужителя» в восьми томах, в написании и редактировании ряда статей для «Журнала Московской Патриархии», «Богословских трудов» и т. д. Приходилось участвовать и в редактировании текстов самого Владыки, который, надо сказать, к редакторской работе относился чисто профессионально, без всяких амбиций (что, мол, раз я так написал – так и оставьте). Написав какой-то текст, он давал его нам, своим сотрудникам: редактируйте; посмотрев нашу правку, еще и укорял: что так мало сделали? – снова редактировал сам, отдавал на перепечатку, а потом опять нам; смотрим – вновь все позачеркнуто; говорим: Владыка, ведь мы и Вы этот материал уже смотрели; ну и что же, отвечает он: сколько смотрю, столько буду править; вы должны были мне помочь, но не все исправили, придется мне…

В подтверждение необходимости подобной работы Владыка любил рассказывать случай с преподавателем Академии протоиереем Алексием Остаповым, который очень обижался, что его работы в Журнале чересчур редактируют; тогда Владыка однажды взял и поместил статью профессора как есть, без редакции, – и тот пришел в ужас[2]2
   Александрова Т. Л., Суздальцева Т. В. Русь уходящая. Рассказы митрополита Питирима. СПб., 2007. С. 312 (далее – «Русь уходящая…»); речь идет о статье: На лесах Успенского собора Лавры // ЖМП. 1967. № 10. С. 17–20.


[Закрыть]… Одним словом, как редактор Владыка действительно был на своем месте…

В нашей работе Владыка предоставлял нам очень большую свободу действий. Так, когда мы начали работать над Минеями, Владыка разрешал включать в них новые службы, которых не было в дореволюционных Минеях, – лишь бы они были когда-то опубликованы, т. е. имели благословение; в прежние времена для включения новой службы в Минею требовалось чуть ли не решение Синода, потому что включение в Минею означало изменение Устава. Но мы убедили Владыку и он согласился с нами, что Минеи – это не Устав, а такая богослужебная книга, в которой могут быть представлены все когда-либо напечатанные службы. К сожалению, в некоторых из таких новых служб встречались и ошибки и их все же следовало лучше редактировать; но в то время мы сами были недостаточно грамотными…

Иногда Владыка принимал очень смелые решения. Так, когда я нашел вторую службу мученику Уару (в которой говорится, что святой Уар имеет благодать молить Бога за «поганых» – умерших без крещения) и, увидев, что это из ряда вон выходящая служба, обратился к Владыке с прошением благословить ее публикацию – то он написал мне в резолюции, что это «великолепная служба, первый раз вижу такой подход, обязательно ее надо опубликовать». Сейчас уже пошли искажения: призывают служить молебен за некрещеных; в службе Уару, конечно, такого нет, там говорится, что надо молиться Уару, а уж как он будет ходатайствовать за некрещеных – это его дело. А потом там речь идет о «поганском роде», то есть о некрещеных предках христиан, что эти предки могут как-то соприкоснуться с милостью Божией в своих детях… И Владыка богословски оценил эту службу и дал резолюцию, которую не каждый архиерей решился бы дать…

Значительную свободу Владыка Питирим предоставлял нам и в отношении наших командировок: езжайте, куда хотите, говорил он, пожалуйста, только занимайтесь…

Непосредственно с Владыкой рабочие моменты мы обсуждали не часто – в основном он давал нам указания через отца Иннокентия. Но были моменты, когда мы взаимодействовали непосредственно. Так, я не раз обсуждал с ним вопрос о молитвах в Минеях: ему не нравилось, когда мы стали помещать в Минеи длинные молитвы. Он говорил: ну кому нужны такие длинные тексты; ну, помещайте, что сделаешь, раз они опубликованы; но я сам сокращаю их во время чтения. Вот увидите: если будут помещены молитвы краткая и длинная, то духовенство обязательно будет читать краткую. Помню, он мне говорил: ну, попробуй, сократи сам и дай второй вариант. Показываю Владыке, что у меня получилось, а он говорит: нет, надо еще сокращать, разве не видишь, что можно язык сломать? Сейчас я, конечно, вижу и сам, что многие из этих молитв тяжеловаты: бывает, я сам не понимаю, что читаю, – а что из этого может понять простой верующий в храме? разве удивиться сей великой и непонятной премудрости?

Мои отношения с Владыкой в Отделе складывались не всегда безоблачно. В частности, я недоумевал, почему Владыка не дает мне, несмотря на мои два образования и большой опыт работы, возглавить богослужебный отдел. Еще один конфликт случился, когда, как говорится, «в сферах» возникла и прорабатывалась мысль о посылке меня в Русскую Духовную Миссию в Иерусалим. Тогда председателем ОВЦС был Владыка Филарет, и это дело я обсуждал с ним. И, конечно, когда Владыка Питирим узнал об этом, он пришел, скажем так, не в ярость, но в очень большое огорчение, что такой вопрос обсуждается помимо него. Конечно, в этой истории мои действия были мало сказать неправильными и нетактичными – по-христиански и даже просто как сотрудник Издательского отдела я должен был первым делом сообщить обо всем митрополиту. Но я понимал, что это бесполезно, он не захочет терять своего сотрудника и зарубит эту идею на корню… Как бы то ни было, но Владыка, узнав обо всем, говорил мне: ну что ж, старайся, старайся, дело твое, ты сам пошел на это, сам и пытайся, смотри только потом об этом не пожалей… А позже, когда все эти планы (думаю, не без его участия) расстроились, он мне сказал: характер у тебя очень упрямый, ты во что бы то ни стало всегда хочешь настоять на своем, но учти: в церковной жизни тебе это очень помешает и может полностью разрушить твою карьеру; конечно, живи, как хочешь, но я тебе скажу: на этом деле ты можешь споткнуться. Наверное, он был прав, и действительно, карьера в обычном понимании у меня не состоялась…

Издательство как монастырь

Руководя Издательским отделом, Владыка имел еще и некую более высокую цель, сверхзадачу: создать в нем своего рода братство. Он говорил нам: надо создать монастырь, но не как там у вас в Лавре, да и в любом современном монастыре, где не столько молятся, сколько осуществляют хорошо отрепетированную театральную постановку (конечно, в хорошем смысле). А вот подлинного братства – трудового, идейного – нет нигде. И он пытался такое братство создать у нас. Нельзя сказать, что результаты были велики: многие ведь приходили не для того, чтобы послужить делу христианского просвещения, а чтобы получить сан, после чего уходили на приходы. К тому же Владыка предъявлял своим соратникам очень высокие требования и считал многих своих сотрудников (в том числе и в священном сане) малоспособными для того великого дела, к которому призван Издательский отдел, что также побуждало их уходить.

Но Владыка пытался нас как-то развивать, проводя с нами различные занятия. Он давал нам разные книги, например, предлагал изучать Поснова[3]3
   Поснов Михаил Эммануилович (1873–1931) – русский православный библеист, доктор церковной истории; после 1917 г. эмигрировал.


[Закрыть] – потом мы по нему сдавали что-то вроде экзамена. Но Владыка был слишком занят и хватало его ненадолго – месяца полтора-два позанимаемся – и всё. Нам читали и лекции, помню, отец Иннокентий организовал для нас занятия по греческому языку – была такая преподавательница МГУ Лидия Георгиевна Горбунова – ну, конечно, мы на этих занятиях спали, т. к. были очень уставшими; все это оказывалось, к сожалению, нереальным и больше чем полгода не продолжалось… И все же в первые годы моей работы в Отделе у нас действительно сложился настоящий коллектив единомышленников и даже друзей: Леонид Емельянов (ныне архиепископ Новосибирский и Бердский Тихон), Николай Моисеев, Валентин Никитин…

Владыка всегда говорил так: я очень люблю монашество, но очень не люблю монастырь, потому что монахи в монастыре – вечно у них свои мнения, ничего они не понимают, много о себе думают, все время претензии ко мне, сами ходят грязные и видят в этом подвижничество и т. д. Я ему говорил: Владыка, ну как же так, ведь без монастырей не будет и монашества; а он отвечал: ну вот вы поживете – увидите. И еще он говорил: я и вообще-то предпочел бы жизнь семейную, но, к сожалению, не смог найти спутницу жизни, с которой можно было бы создать такую семью, какую я видел у моих родителей и которая мне представляется идеалом христианской семьи вообще, – поэтому я и избрал монашеский путь.

Советы в отношении монашеской жизни Владыка давал хорошие, правда, не очень реализуемые; например, он меня спрашивал – а холодильник у тебя в келье есть? Я отвечал: Владыка, а зачем? – Ну, как, приезжаешь ты поздно, надо, чтобы продукты были, лекарства… В те времена я был еще послушником, но ездил на работу в Издательский отдел и то оставался ночевать там, то возвращался в Лавру действительно поздно… Так что советы и правда были весьма разумные, однако Владыка не спрашивал меня: в какой келье я живу, есть ли там место для холодильника, а главное: на какие деньги я мог купить холодильник (при зарплате в 120 рублей). Это было обидно: мы знали, что Издательство весьма богато, многие траты нам казались совершенно ненужными, однако нас Владыка далеко не баловал в смысле жалованья… И не только в смысле жалованья: помню, он стоит в своей ризнице около шкафа, смотрит в него и говорит: сколько же у меня подрясников, сколько ряс – никогда мне их не износить, да некоторые уже и не налезают на меня… Но мне он ни разу подрясника не подарил… Потом, когда я уже сам приобрел опыт, то понял почему – все это доставалось ему большими трудами: попробуй, организуй ризницу, найди портниху, которая бы сплетни не разносила, и т. д.; все это очень сложно…

Владыка как преподаватель

Некоторые из нас, в том числе и я, одновременно с работой в Отделе учились в Академии, и для нас Владыка был еще и нашим педагогом, преподавателем. В 1970–1980-е годы лекций Владыка читал уже не так много. И на его преподавательской деятельности также сказывалась в те годы его огромная загруженность: с одной стороны – он, конечно, давно достиг уровня профессора-наставника, а с другой – должность воспитателя студенчества требует постоянной повседневной работы, ежедневного присутствия, а этого у него как раз и не получалось…

Представление о его неимоверной занятости дает следующий случай. В то время на покое в Лавре проживал архиепископ Сергий (Голубцов), его однокашник. Не раз он передавал свою просьбу к Владыке навестить его в келии, а Владыка все не заходит и не заходит; наконец он пришел и… тут же заснул, сидя на стуле… Владыка Сергий его будит и говорит ему: так нельзя, Владыка, вам нужно отдохнуть, иначе вы себя доведете до нервного расстройства…

Обычно первые несколько лекций, когда он давал общий обзор Евангелий, говорил об особенностях каждого евангелиста и т. д., – у него были просто блестящими: это была полупроповедь-полулекция, точнее, проповедь, оснащенная богословскими экскурсами, или лекция, носившая черты возвышенной поэтичности. А дальше бывало так: он уезжал за границу или еще по каким-то причинам не мог приезжать в Академию, иногда его заменяли другим преподавателем, иногда (чаще) – нет; и вдруг он неожиданно приезжал (бывало, и без всякого предупреждения), и было видно, что к занятиям он не подготовился. Обычно все дальнейшее разворачивалось по одному из двух сценариев: либо он рассказывал всякие истории из жизни Церкви, из своего опыта, случаи большей частью занимательные и, конечно, назидательные. Но бывали и такие сцены:

– Давайте приступим к занятиям. Откройте Евангелие.

А в те годы Евангелие не так просто было достать, свои книги были человек у трех из всего класса, а остальным надо было брать в библиотеке. Ну как тут заниматься? Владыка сидит на кафедре, сложив руки. Молчание.

– Почему не принесли Евангелие на урок?

Молчание. Проходит пять минут, десять, пятнадцать. Тогда мы, как иподиаконы Владыки, толкаем кого-нибудь: попросите прощения. Поднимает руку Иларион, наш староста с Украины (теперь архимандрит, духовник Академии):

– Владыка, можно обратиться? Владыка, простите нас, пожалуйста!

Владыка в гневе:

– Что значит простите, причем здесь – простите? Что мы будем делать?

Тут мы опять подсказываем: скажи, что из библиотеки принесем.

– Владыка, разрешите сходить в библиотеку и принести.

– Ну, несите.

Пока принесут из библиотеки книги – урок и кончился… Сначала после таких историй мы очень переживали, волновались, но потом привыкли и смотрели на все происходившее спокойно.

Бывало и так, что Владыка говорил: «Ну вот, к уроку мы не подготовились, поэтому давайте просто почитаем Евангелие», после чего Владыка читает какое-либо зачало, а потом спрашивает: «Теперь рассказывайте: что у вас возникает по чтении этого отрывка, какие мысли и чувства?» Кто-то начинает: Златоуст говорит, что… А Владыка: нет, не надо мне Златоуста, вы скажите, что вы сами чувствуете? – Встает другой: Владыка, святые отцы это место толкуют в том смысле, что… А Владыка опять: да нет, попробуйте обойтись без святых отцов и воспринять этот текст так, будто в первый раз его слышите…

Еще у Владыки был любимый педагогический прием (его усвоил и отец Иннокентий): «Вот, я сейчас буду учить вас научной работе. Берите лист бумаги или перфокарту, отчеркивайте поле, здесь пишите тему, а здесь – все, что вы можете сказать по поводу этой темы. И вот у вас должен быть набор таких карточек, которые вы мне можете показать и которые раскрывают такой-то вопрос (например, представляют собой комментарий главы из Евангелия)»… Нас такая технология работы как-то не очень увлекала – ведь в то время уже появились компьютеры… Бывало, старые воспитанники Владыки нас спрашивали: ну что, про карточки еще рассказывает? – Рассказывает. – Ну-ну… А они учились у него лет двадцать назад…

Но я могу свидетельствовать о том, что Владыка постоянно беспокоился о том, не теряет ли он контакт с молодежью. По этому вопросу однажды у меня произошла с ним интересная беседа в Успенском соборе Лавры. Это было в году, наверное, 1994-м, когда я сам уже работал в Академии, а Владыка там уже не преподавал. (Кстати, то, что его в начале 1990-х годов отстранили от преподавания в Академии, – конечно, безобразие: хотя тогда был финансовый кризис и сократили сразу 20 преподавателей, но Владыку-то надо было оставить, если и не преподавателем Нового Завета, то хотя бы для чтения пастырских вступительных лекций…) Владыка интересовался, как я веду занятия, и мы с ним обсуждали, надо ли излагать православное вероучение более светским языком; при этом я говорил о том, что молодежи Церковь интересна в своей основе, и этот интерес не повысится, если начать ее осовременивать. В конце разговора Владыка сказал: ну, ты как-нибудь зайди ко мне – чаек попьем и продолжим разговор на эту очень важную для меня тему… К сожалению, все это так и осталось неосуществленным…

Владыка как богослов

Еще студентом Академии я смотрел в библиотеке кандидатскую работу Владыки: мне было интересно, каков Владыка как научный работник. И я увидел, что эта работа, посвященная гносеологии Симеона Нового Богослова, действительно очень серьезна и глубока. Помню также рассказы митрополита о том, как увлеченно собирал он библиографию к теме по разным библиотекам.

Потом, после кончины митрополита Антония (Мельникова), Владыка сам возглавлял «Богословские труды», и надо сказать, что как богослов он был человеком очень хорошо подготовленным. Но, конечно, времени что-то писать самому у него не было. И Владыка говорил так: я, конечно, хотел бы заниматься богословием, но заниматься этим серьезно сейчас для меня абсолютно невозможно, я плаваю по поверхности, это все пена, а для настоящих занятий необходимо погрузиться в глубину… Поэтому нечего и думать изображать из себя богослова; сложись жизнь по-другому, может, я и стал бы богословом… Такие слова и самооценка лишний раз подтверждают духовную трезвость Владыки…

Три периода жизни

Я слышал много критических отзывов в отношении воспоминаний, которые вышли у Владыки[4]4
   См. прим. на с. 64.


[Закрыть]: мол, записывали их женщины, все там неверно… Я скажу так: там все абсолютно верно. От себя я добавил бы еще вот что: жизнь Владыки как бы делилась на два периода – до кончины Патриарха Алексия I и после. В первый период – все было хорошо, все было интересно, все было радостно. Во второй – все стало обыденно, рутинно (может, потому его так привлекали заграничные поездки: новые люди, новая деятельность)… Так Владыка и мыслил, и жил. Был и третий период – последние девять лет его жизни, когда митрополиту пришлось уйти из Отдела.

Значительную часть своей жизни он посвятил тому, чтобы сделать Издательский отдел более самостоятельным в своей деятельности. Ведь по старому Уставу Русской Православной Церкви Издательство не было Синодальным отделом, а потому, как Пенсионный и Учебный комитеты, подчинялось Управлению делами Московской Патриархии. Сейчас уже нет прежнего Издательский отдела, но существующий вместо него Издательский Совет уже является, как и Учебный комитет, Синодальным отделом.

Богослужение

Богослужение для Владыки было делом самым первостепенным. Например, свои именины он отмечал тем, что уезжал в Лавру и служил там в церкви Смоленской иконы Божией Матери в день празднования этой иконе, который как раз совпадает с днем памяти святителя Питирима Тамбовского. И так как в 1970-е годы в Лавре не разрешали служить во всех храмах, то в этом храме служили вообще чуть ли не раз в году, именно в этот день и именно по настоянию Владыки. Но потом, говорят, все же и Владыке сделали замечание: мол, знаете, народ вас хочет поздравить, собирается в ваш храм на улице Неждановой, а вас там нет, получается неудобно. После этого он стал служить в свои именины в Москве.

В отношении стиля богослужения Владыка руководствовался примером Патриарха Алексия I. Святейший вообще был для него идеалом архипастыря, и он очень многое от него впитал. А для самого Алексия I идеалом был святитель Филарет (Дроздов). Владыка рассказывал, что у Патриарха всегда лежало на столе собрание проповедей и резолюций Филарета и он в нужных случаях говорил: ну-ка, посмотрим, что там у Филарета есть по этому вопросу; листал он эти книги и просто так, чтобы что-то оживить в памяти… Конечно, издать труды святителя в те годы было невозможно, он был под запретом как монархист и реакционер; но для внутреннего употребления, говорил Владыка, мы всегда должны ориентироваться на Филарета (в 1960-х годах ему все же удалось напечатать в Журнале четыре проповеди святителя).

И сейчас можно услышать от многих священников, что традиционный московский стиль служения – строгий, но не монашеский и не «поповский», а настоящий церковный стиль – это то, как служил митрополит Питирим; а он, конечно, научился этому у Патриарха Алексия.

Из всех праздников Владыка больше всего любил Вознесение. Он считал, что Вознесение – это вершина евангельской истории, вершина богословия, к тому же его и рукоположили на праздник Вознесения. В этот день он всегда служил в особом белом облачении, подаренном ему Патриархом Алексием I. Был у него и замечательный омофор, который он надевал в этот день, и когда мы однажды забыли этот омофор, Владыка разгневался и со словами: я целый год жду, чтобы его одеть, а вы его забыли? – послал во время службы одного из иподиаконов (Виктора Казанцева) привезти его на машине из Издательства; и когда омофор был привезен к середине службы, все же надел его и продолжал служить в «правильном» облачении…

Кстати об отношении Владыки к иподиаконам: прежде всего их у него было очень много; скажем, служат вместе с ним в какой-нибудь высокоторжественный день пять архиереев, так у них у всех вместе иподиаконов было меньше, чем у одного Владыки Питирима (вокруг него вообще всегда было много молодежи). При этом он хотел, чтобы каждый из иподиаконов умел делать всё. У других архиереев совершенно не так: скажем, если ты выходишь с трикирием, то так всегда и будешь выходить… А Владыка требовал, чтобы мы все время менялись: сегодня ты пономаришь, завтра – держишь рипиду и т. д. Конечно, нам было трудно все это освоить, от того и случались ошибки… Чаще всего Владыка делал вид, что не замечает их, и нам говорил: не обращайте внимания, в народе этого никто не заметит. Так всегда бывало, когда Владыка служил в гостях. Когда же он служил у себя в храме – бывало по-разному: то все шло спокойно и благостно, а то – просто гром и молния и чуть ли не табуретки летали – так мы его расстраивали своей неумелостью…

Теперь в отношении его храма в Брюсовом переулке: его положение там было до некоторой степени неопределенным – ведь он не был в нем настоятелем. И когда мы говорили Владыке: вот надо бы то или то поправить, он нам отвечал: я не настоятель. Он считался только почетным настоятелем и всегда это подчеркивал: в жизнь храма я не вмешиваюсь. Хотя, конечно, большинство вопросов с ним согласовывалось.

К попыткам что-то улучшить в храме, обновить, он относился очень осторожно. Например, уже в новейшие времена ему пытались навязать какой-то полупрофессиональный квартет, но он это начинание, как говорится, спустил на тормозах: квартет попел какое-то время, а потом исчез. Спрашиваем его: почему? – а он отвечает: ребята консерваторские, пришли-ушли, никто не знает, придут ли снова… А на бабушек всегда можно положиться… И в этом сказывалась его церковность, он считал, что следует опираться на людей, которые не отступили от Церкви в тяжелые годы государственного атеизма. Действительно, на клиросе в этом храме были замечательные бабушки (помню, одну звали Варвара), которые пели там до самой смерти.

Пытался у него петь и профессиональный хор Анатолия Гринденко, но Владыка говорил, что церковное пение надо, конечно, развивать, но не в храме; в храме же был осторожен и считал, что предпочтительнее общенародное пение. Но и здесь он не любил новаций: однажды отец Иннокентий, к которому приехали из другой епархии несколько женщин, на одной из служб решил сделать Владыке подарок: перед началом расставил их по храму и сказал прихожанам: сделаем так – они будут запевать, а вы подхватывайте… И что из этого вышло: «Символ веры» они еще как-то спели, но когда попытались начать пение евхаристического канона (при этом отец Иннокентий подбадривал всех, мол, давай-давай!), Владыка вышел и резко все это оборвал, сказав: прекратите это безобразие, а Иннокентию потом: что ты лезешь не в свое дело, надо готовиться к пению, а не петь как попало… В храме у него был свой хор под управлением Ариадны Рыбаковой, конечно, довольно светский, но для рядового московского храма хороший; Владыка брал его с собой и за границу, и этот хор обычно имел большой успех…