Текст книги "Двухгодичник. Сказки про Красную армию"

Встреча у пруда

Кого мы больше всего обсуждаем? Разумеется, тех, чьи тропки с нашими хоть когда-то пересекались. Сослуживцы, знакомые, друзья, близкие, соседи, наконец. Нет, можно, конечно, на лавочке перед подъездом косточки Пугачевой с Галкиным перемыть, но это уже из другой оперы. Тут типа со «слов больного» (читай «желтой прессы»). А так ведь повод должен быть, чтобы язык за что-то зацепился. Ну, там премию не дали, или «моя-то, моя-то что удумала…», или дочь двойку принесла, или сосед перфоратором стенку на ночь глядя долбит, или просто музыку слушает на повышенных, а может, наоборот – «цветы поливает», когда вы на даче. Поводов может быть много, только вот чаще мы почему-то на негативное ведемся. Может, отрицательное больше эмоций порождает?

А с народами как? Кого из них мы любим или не любим? Наверное, тоже тех, с представителями коих мы хоть когда-то встречались. Хотя, впрочем, нет. Одно время я Индию не любил за их плохие, с мой точки зрения, фильмы и сигареты. При этом ни с одним индусом вживую на тот момент я не общался. Но это скорее исключение. Как я, например, могу любить или не любить перуанцев или жителей Самоа? Я же их, помимо телевизора, и не видел вовсе. К чему я это все? А вот к чему.

Когда я приехал служить на Украину, там все анекдоты, что у нас в Москве про милиционеров рассказывали, излагались с заменой действующих лиц на молдаван. Типа: сколько молдаван надо, чтобы лампочку закрутить; как молдаванин ботинки шнурует; почему молдаване соленых огурцов не едят, и так далее. Были, однако, и такие, аналогов которых с милицией я не слышал. Например, приходит бездетная молдавская пара для усыновления в дом малютки и выдвигает жесткое требование, чтобы их будущий отпрыск обязательно был молдаванином. Повторяют они свой ультиматум неоднократно, так что уже всех сотрудников детского учреждения изрядно достали. В очередной раз, когда им выносит нянечка следующего запеленатого грудничка, опять идет вопрос: «А он молдаванин?» Выведенная из себя нянечка со всей дури шарахает младенца головой об стенку, затем протягивает его сладкой парочке со словами: «Теперь-то он точно молдаванин». Надеюсь, меня за это никто в разжигании национальной розни не обвинит.

Почему тогда на Украине такие анекдоты про молдаван рассказывали? Ну, наверное, потому, что соседями они были, Украина и Молдавия. На работу, скорее всего, молдаване на батькивщину приезжали. Может, что-то не шибко хорошо строили, может работу у местных демпингом перебивали, может, еще что. Мало ли у соседей поводов для нелюбви?

А еще, кроме молдаван в ту пору на Украине очень не любили поляков. Границу для них с нашей стороны тогда открыли, вот и хлынула на вильную орда шляхтичей-перекупщиков, которая сметала все с прилавков, и так-то не очень богатых. Не гнушались наследники Мицкевича и к простым гражданам обращаться с целью покупки или натуробмена. Один раз и ко мне с таким предложением подъехали, сие чуть смертоубийством не закончилось. Хотя – давайте все по порядку.

Послали меня в очередной раз за какой-то надобностью в полк съездить. На авто послали, соответственно старшим машины назначили. Выезжали мы в выходной, наверное, в воскресенье. Помню потому, что за нами на личном «Москвиче» еще Петрович увязался. Там по пути пруд был, вот мы и решили там позагорать, покупаться, а потом мы в полк, а Петрович восвояси. Приехали, расположились и позагорали, покупались. Петрович снедь какую-то нехитрую достал, ну там помидорки, огурки и… бутылку самогона. Как сейчас ее помню: бутылка прозрачного стекла, без этикетки, заткнутая бумажной пробкой. Так-то обычно в нашей местности самогон в банках продавали, закатанных жестяным крышками, а тут бутылка. Может, потому и запомнил. Петрович сказал, что ему нельзя, он же за рулем, а тебе, говорит, лейтенант, можно: пока до Коростеня доедешь – все уже выветрится. Меру свою для напитка этого я жестко знал и обычно не превышал, а тут что-то разошелся – всю бутыль ноль семьдесят пять постепенно оприходовал. Может, природа посодействовала, черт его знает. Потом всю дорогу туда, да и в полку уже головой жутко маялся, чуть ли не умирал. Да ладно бы сам умирал, я чуть других жизни не лишил.

Пока мы у пруда того отдыхали, туда еще одна машина легковая подъехала с польскими номерами. Два перца тоже, видать, освежиться решили. Освежились, а потом к нашей компании двинули. Один из них, подойдя ко мне и показав пальцем на мое обручальное кольцо, предложил продать ему «обручку» мою. Я уже на тот момент был не шибко трезв, радости никакой от интернационального общения и так не испытывал, а тут меня реально переклинило.

Когда мы в полк за чем-то ездили, то обычно еще и совсекретные данные сетки ПВО и «я – свой самолет» с оказией захватывали. Их можно было только с оружием перевозить, потому и в тот раз у меня пистолет Макарова имелся с двумя обоймами патронов к нему. Когда мне поляк предложил «обручку» продать, то я через какое-то время, переварив слова его, стал за кобуру хвататься с криками: «Я вас, гадов, сейчас здесь и положу». И ведь положил бы, наверное, если б не Петрович с водителем нашим. Они меня скрутили, и меня, а не поляка мордой в песок положили, а Петрович еще коленом в спину упирался, попутно достаточно вежливо прося поляков уехать, дабы чего все-таки не вышло. Поляки восприняли совет советского офицера и достаточно быстро удалились как от нас, так и вообще с пруда того.

И чего я так тогда разошелся? Сейчас бы на такое предложение, скорее всего, лишь усмехнулся бы, а тогда мне это даже по трезвому казалось чуть ли не изменой Родине.

Ремонт и обслуживание

В армии, чем более вышестоящ начальник, тем менее его приказы выполнимы: без конкретики они, эти приказы. Типа выполнить, а как – это не царское дело, об ентом думать. Про сбор металлолома уже писал, да и многое остальное в таком же духе было. Ремонт техники – не исключение.

Техника, по природе своей, имеет обыкновение ломаться. А службу ей тоже нести надо. Следовательно, ремонтировать ее приходится. А выпущена эта техника при царе Горохе (вру, при Никите Сергеевиче), и никакого ЗИПа (запасные части и принадлежности) уже и в помине нет. Но это никого из начальства не волнует: отремонтируй как хошь и из чего хошь.

Собственно ремонт состоит из двух частей: первое – найти, где и что из строя вышло, и второе – чем подходящим это заменить можно. Первое все по-разному решали. Был у нас в соседней роте уникум один, тоже двухгодичник. Так тот снимал показания приборов с передних панель-блоков, затем брал альбом-схемы и начинал писать системы уравнений с jwl и iwl и так далее, то есть активное, реактивное сопротивление. Правой писал, левой зачеркивал. С вышестоящего штаба орали, когда станция будет введена в строй, но он все считал и считал. Потом выдавал, что в блоке В-2 сгорело сопротивление R39. Лезли в этот блок, смотрели сопротивление – действительно сгорело.

Я был не настолько продвинут. Если выходили из строя старые радиостанции, лампово-полупроводниковые, то там на передних панелях каждого блока были вольтметры с тумблерами для проверки напряжений основных цепей. С их помощью находили неисправный блок. Затем выдвигали его из стойки и нюхали, где и что сгорело. Смотришь, а сопротивление это R39, черное все, аж чуть ли не в комок сплавилось. Значит, оно и сгорело. И не надо тебе никаких jwl и iwl, и так все ясно. Потом еще знали наиболее уязвимые места. В каком-то из блоков (сейчас уже и не упомню) постоянно горело балансировочное сопротивление в диодном мостике. Туда в первую очередь и лезли. Если все это не помогало, то брали альбом-схемы, вытаскивали блоки, соединяли со стойкой через коммутационные шланги, подавали напругу и мерили показания в цепи внешним вольтметром. Старые альбом-схемы были отличным путеводителем, после каждого элемента (сопротивления/кондера/диода/и так далее) указывалось рабочее напряжение. Померил его, отличается – ищи, что сгорело.

Новые радиостанции/радиоприемники, которые на микросхемах, ремонтировать в полевых условиях было практически невозможно. Во-первых, все альбом-схемы по ним слепые были, без указания напряжения в цепи, а, во-вторых, даже если найдешь, что сгорело, – не было у нас даже специальных паяльников под микросхемы, не говоря уж про сами микросхемы. у паяльника такого жало должно было быть с числом ножек, совпадающим с микросхемой. Да и паять их долго было нельзя, от перегрева наши сверхбольшие микросхемы выходили из строя.

С лампово-полупроводниковыми приборами все было проще. Нашел, что сгорело, ищешь в своих коробочках с радиодеталями, со старых блоков спаянными, есть ли что-то похожее. Иногда и сам мастеришь. То сопротивление, что в диодном мостике постоянно горело, должно было иметь среднюю точку с ползунком. Таких уже давно у нас не было. Брали обычное подходящее сопротивление, мелким напильничком снимали аккуратно краску и сажали сверху ползунок. Голь на выдумки хитра. Если в своих коробочках ничего путного не находил – к нашим же локаторщикам на поклон шел, к их коробочкам. Ну а ежели что-то посерьезней из строя выходило (например, лампы генераторные, Гу-50, Гу-43Б), то тут уж к летчикам гражданским надо было обращаться. Когда у меня первая такая лампа полетела, то нач. связи полка так и сказал: «Бери бутылку и дуй к авиаторам». Бутылки обычно и не требовалось, летуны цивильные от нас шибко зависели.

Небо тогда (да и сейчас, наверное) принадлежало военным. Разумеется, те борта, что в расписании, – лететь могут. А те, что сверх, – тут уже заявочка нужна. Обычно это авиахимработы (поля всякой гадостью поливать). Вот у нас как-то взлетели эти АХРы без согласованной заявочки. Как взлетели, так тут же и сели – после нашего их обнаружения. А отцы-командиры наши на них еще и накляузничали, и тех тринадцатой зарплаты лишили. После того случая шибко нас полюбили летчики гражданские. И ежели нужда какая была у нашей рабоче-крестьянской заступницы, то завсегда они нам помогали. А как же иначе?..

Вот так с божьей и гражданской помощью, а также с чьей-то матерью восстанавливали мы боеготовность нашей непобедимой…

Кабаки и бабы доведут до цугундера
(Начало)

Ну, про то, как в армии пьют (опять, простите, пили), писал уже много. Ну а раз пьют, то опосля на подвиги частенько тянет. В основном по женской части. Сколько у нас историй на этот счет случалось – и не счесть. Но надо как-нибудь поаккуратней об этом. А то большинство фигурантов здравствуют еще, надеюсь.

У одного из наших прапорщиков жена служила телефонисткой на междугородной телефонной станции нашего п. г. т. И вот как-то после очередного возлияния на боевом посту стал этот прапорщик даме какой-то звонить и о чем-то договариваться. Договаривался долго. Не иначе как не срасталось что-то. А в это же время понадобился этот прапорщик зачем-то жене своей. Ждала она, ждала, пока линия городская освободится, но, видать, не дождалась. И включилась в линию (могли они это), а там заключительная фаза договоров между ее мужем и другой дамой. Выслушала она, видать, переговоры эти и, похоже, злобу затаила. С обеда наш прапорщик с подбитым глазом пришел – подарок от любящей жены, как потом выяснилось.

У другого прапорщика жена очень симпатичная была (мне по крайней мере так казалось), а вот вторая дама сердца – без страха и не взглянешь. Маленькая, кривоногая, неказистая. Но, наверное, в чем-то другом она мастак была. Может, в разговорах этикешных. И вот в какой-то из вечеров, обсудив и отметив благополучное окончание боевой вахты, двинули мы стопы свои в сторону хат ридных. А тут, как назло, пассия этого прапорщика нам по дороге повстречалась. Начал он с ней разговоры разговаривать. Мы притормозили чуток поодаль. Видно было, что она хотела поскорее от своего визави отделаться, но не тут-то было. «А, попалась, птичка, стой! Не уйдешь из сети». Мы постояли, постояли, поглядели на зарождение большого светлого чувства, и решили не мешать оному. Взяли и побрели дальше к своим местам постоянной дислокации. Оставили, так сказать, товарища в плену любви-с, а на другой день узнали окончание сей истории.

Переговоры шли долго, нудно и безрезультатно. Прапорщик хотел продолжения общения, а дама стремилась домой. В какой-то момент она, видимо, решила пойти на хитрость. Сказала, что на минутку домой забежит, а уж затем вернется и будет вся в распоряжении нашего любвеобильного вояки. А ему сказала, чтобы он ее у стадиона подождал. Как потом выяснилось, никуда дама эта возвращаться не собиралась. Ждать так ждать – решил наш коллега. Дело было летом, тепло. Вернулся он обратно к стадиону и решил присесть на бугорок в ожидании предмета своих воздыханий. В ногах же правды нет. Присел, расслабился и прикорнул трохи, утомленный службой и самогоном.

В те сутки оперативным был старлей Петрович. Ночью прибегает к нему сержант, дежурный по роте, и говорит, что из-за ограды кто-то кричал, что на стадионе наш военный лежит. Идите, типа, и посмотрите, что с ним. А дня за два до этого приходила нам кодограмма, что в соседней роте аналогичным образом вызвали часового. Посмотреть якобы на лежащего военного, а когда часовой вышел, то ему башку проломили и автомат забрали. Петрович, не до конца проснувшийся, а так же с некоторым количеством промилле в крови, взял и поднял роту в ружье. Раздал бойцам автоматы и патроны к тому же, и пошли они цепью во главе со старлеем на стадион. Пришли туда, а там… мирно посапывал прапорщик наш, оголодавший по женской ласке. С другой стороны – хорошо все то, что хорошо кончается.

Кабаки и бабы доведут до цугундера
(Продолжение)

Другой наш прапорщик вообще слыл записным ловеласом или, как минимум, сам себя таковым считал. Бывало, идешь с ним по бродвею нашего райцентра, и он кивком головы показывает на проходящих мимо дам с комментариями, что и эту он того, и ту оприходовал, а уж с этой он и так, и эдак, и по-всякому. Ну, говорил и говорил. Мне что с того, меня же не убудет. Хотел он себя таковым считать или в действительности таковым был, да флаг ему в руки. Однажды, правда, ловеласничанье его нашло документальное подтверждение. Назначили как-то в роте открытое партийно-комсомольское собрание офицеров и прапорщиков, на котором рассматривалось личное дело ловеласа нашего по графе «моральное разложение».

То-то, я смотрю, в канцелярии роты мадам какая-то загодя ошивалась, центнера на полтора живого веса. Оказалась, это была пассия нашего любвеобильного прапорщика. Что-то он, видать, ей пообещал – ну и не выполнил. На собрании дамы уже не было, командир сам довел до нашего сведения факты, порочащие высокое звание советского прапорщика, который, кстати, являлся еще и секретарем партячейки нашей роты. Но так как у нас в роте никто больше не хотел быть руководящей и направляющей рукой партии, то и наказание прапорщику вынесли достаточно мягкое. Пожурили, пальчиком погрозили и, кажется, на вид поставили.

Следующий случай начался в один из вечеров, когда командир по какой-то причине в роте отсутствовал. А раз отсутствовал, то зараз кто-то за самогоном сбегал. Пили, значит, пили, а одному из прапорщиков надо было в ночь в полк ехать на поезде, с ж/д станции нашего п. г. т. И что-то он не рассчитал свои силы в тот день – сильно обкушался самогона того. То есть почти пластом лежал. У Петровича машина своя была, «Москвич». Обычно, он, употребивши, за руль не садился, но тут перепектива тащить на себе прапора до станции пять километров пересилила предыдущий принцип. Кроме того, Петрович в тот день не шибко много на грудь принял, да и движение по нашим автострадам в ночи было – одна машина в полчаса. Петрович попросил меня ему подсобить – по наступлении времени Ч запаковать живой груз в его «Москвич», а затем из оного в поезд. Первые два действия прошли относительно гладко. Загрузили туда, а затем и в поезд, предварительно показав проводнице билет на бесчувственное тело. Железнодорожная дама восприняла все, как само собой разумеющееся. Наверное, и не такое видала. Мы с Петровичем вышли, стоим у вагона, курим. Ждем, когда поезд тронется. Тогда можно считать задачу выполненной. И тут, прапорщик наш, что до сего момента был овощем бесчувственным, вдруг оживает. Выскакивает из вагона, обнимает за талию проводницу и спрашивает, как ее зовут. Она отвечает: «Галя». Прапорщик не унимается: «Галю, так тебя хочу, что аж не можу». Та начинает успокаивать нашего реактивного коллегу: «Такой серьезный мужчина, офицер – и такие слова говорите, как не стыдно».

А он опять повторяет свою предыдущую фразу. Мы с Петровичем покатываемся на перроне со смеху. Затем все-таки пришли на подмогу Гале той. Опять затолкали прапорщика в вагон. Тут и поезд тронулся. Как уж потом Галя с нашим коллегой в дороге разбиралась – сие мне неведомо. Но коли прапор наш вернулся, в каталажку не загремел, то, наверное, смогла она с ним справиться или он с ней.

Эй, солдатик, выходи!

История эта началась еще до моего появления в роте, а закончилась уже в мою бытность. Хотя с таким же успехом все могло произойти и до, и после моего незабываемого путешествия в загадочный мир самых что ни на есть регулярных Вооруженных сил одной из супердержав.

В нашей отдельной кадрированной роте ПВО несли службу восемь офицеров и прапорщиков, включая меня, и порядка пятнадцати солдат. Вечерами, кроме выходных и праздничных дней, в роте из командного состава оставался только один оперативный дежурный, который практически все время проводил на командном пункте. Ему даже в туалет отлучиться – и то надо было у оперативного полка (пока его еще не расформировали), а затем у оперативного батальона отпрашиваться. Ротный оперативный, конечно, выходил в вечернее и ночное время проверить патрульных, посмотреть, как там в казарме, но основная его обязанность была небо стеречь от ворогов иноземных. Посему, можно сказать, что после официального окончания рабочего дня солдатики в роте были предоставлены почти что сами себе. Ну а что, они же не маленькие дети, моложе восемнадцати лет никого не было.

Вдобавок ко всему этому, КПП как такового у нас не было, только ворота и калитка, а сама территория роты была обнесена колючей проволокой, которая на столбах бетонных покоилась. Ее, колючку эту, частенько еще бычки как местные, так и пришлые рвали. Да и при определенной сноровке сквозь колючку эту, даже не порванную, можно было и просто перелезть. Получается типа «заходи кто можешь, бери что хочешь» или «а почему бы мне в самоволку не сходить?» Ну, не совсем так, конечно, но и в самоволку, разумеется, ходили, и гости незваные на позиции тоже обнаруживались.

Вечерами, когда роту покидал командный состав, к колючке периодически приходили местные девчонки определенного склада и кричали через ограждения простую до банальности фразу: «Эй, солдатик, выходи!» Сам не раз ее слышал, но не выходил, я ведь уже не солдатиком был. Спрашивается, вот на фига им это надо было? Райцентр наш не маленький был, ребят в нем хватало. Может, девушки таким образом думали вытянуть счастливый билет и уехать из своего родимого гнезда в далекие страны? А куда уедешь-то, в Среднюю Азию? Ну да ладно, я не психолог и вряд ли пойму мотивацию такого сорта дам. Бог им судья.

Спрос, как известно, рождает предложение. Раз девушки кричали, значит, кто-нибудь когда-нибудь и выходил. Вот в один из таких разов солдатиков вышло чересчур уж много, это опять же – по мнению вызывающей стороны. В результате в местном УВД нарисовалась заява на факт группового изнасилования солдатами нашей роты одной из уроженок здешнего п. г. т. То есть, выкрикивая пароль: «Эй, солдатик, выходи!» – девушка, наверное, думала, что сейчас выйдет один отличник боевой и политической, с которым они обсудят влияние имажинистов на раннее творчество Сергея Есенина, а в действительности-то вышли… представители азербайджанского землячества нашей роты. Как уж там дальше было, по согласию чи как, свечку никто не держал. Но на другой день в роте появились потерпевшая с представителем нашей славной милиции, который, кроме того, был еще хорошим корешем нашего старшины. Командир для начала провел построение личного состава, на котором выявили фигурантов с нашей стороны. Один из них пытался в аккумуляторной отсидеться, но и его нашли. Затем командир со старшиной, милицейским и любительницей неформального общения заперлись в канцелярии роты и стали обсуждать, как ситуацию разруливать. Лишние-то проблемы никому не нужны. После долгих дебатов высокие договаривающиеся стороны пришли к мировому соглашению, что данная девушка в обмен на определенное количество дензнаков, собранных и переданных ей до такого-то числа, обязуется забрать свое заявление из УВД. Дальше командир вызвал уже наших любителей клубнички, сообщил им о результатах переговоров и посоветовал срочно телеграфировать родне своей, чтобы те баранов быстренько резали и выкуп за вызволение своих чад либо по почте слали, либо сами везли.

Вот собственно факт приезда некоторых родителей доблестных защитников Отечества я и наблюдал уже в пору своего пребывания в роте. И девицу ту видел. Так, ничего особенного. Высокая, худая, как жердь, с лошадиным лицом. Чего уж там в ней нашли представители солнечного Азербайджана? Хотя на безрыбье и рак – щука. Да и ночи на Украине темные.