Текст книги "Слой"

Глава 8

Костя отпил из щербатой фаянсовой чашечки и, нахмурившись, посмотрел на часы.

– Пора бы им уже. Обманули, черти?

– Не, не, – замотали головами Толик и Елизавета.

По приказу Константина они весь вечер безвылазно сидели на кухне. Он специально посадил их на древние стулья с высокими спинками – при малейшем движении стулья издавали жалобные визги, и Костя мог отворачиваться, не опасаясь удара чугунной гусятницей. Даже пролитые щи вытереть не позволил – за несколько часов они окончательно скисли, и из коридора несло как с убыточной овощебазы.

Сам Костя строго расхаживал взад-вперед, нося на блюдечке чашку кофе.

Толик успел поведать несколько морских баек – половину Константин уже слышал, правда, с другими героями. О том, что он имел прямое отношение к флоту, Костя умолчал – лишние зацепки для будущего следствия. Ведь ни Елизавету, ни Толика он убивать не хотел.

– Время, время… – выразительно произнес Костя.

– Да хрен их знает. Может, сегодня вообще не придут.

– Ну-ну-ну! Хочешь всю ночь просидеть?

– Мы-то что? – запричитала Елизавета. – То у них шалман целый, в уборную не прорвешься, то, наоборот, учешут на день-два. Да чтоб они пропали!

– «Пропали»! А кто мне Нуркина разыщет?

В том, что у Петуховых гостил именно он – Нуркин Владислав Борисович, Костя уже не сомневался. Словесный портрет совпадал с оригиналом не полностью, но достаточно для того, чтобы исключить всякую ошибку. «Не видный, – сказала Елизавета. – Лысоватый такой, сутулится, что твой горбун, весь такой суетный, лица землистого. Прыщ, а не мужчина». «По бухгалтерской линии, – важно добавил Толик. – Книжки мусолил. Как ни подойдешь – он «здрасьте», и в сторонку. А чтоб законтачить – нет».

Константина подмывало признаться, что прыщ Нуркин – вовсе не бухгалтер и даже не совсем прыщ, а Премьер Правительства, фактически – хозяин России, что суетность его происходит от переполнения планами как рассорить всех и вся и на кровавой волне добраться до власти. На самом деле это уже свершилось, только Костя не понимал, почему здесь этого нет. Что такое «на самом деле» и «здесь» и чем они отличаются, он не понимал тоже, но на всякий случай помалкивал.

На лестнице что-то глухо звякнуло, и замочная скважина приняла в себя ключ.

– Не дышать! – тихо приказал Костя.

Ступая как можно ближе к стене, чтоб не скрипели половицы, он прокрался в коридор и встал у двери. Ключ повернули, и в открывшемся проеме появилось худощавое лицо в тонких очечках.

– Добрый вечер, – сказал мужчина, опасно разворачиваясь на девяносто градусов. – Ленок, проходи.

Ленок, хрупкая женщина лет тридцати пяти, так же невозмутимо поздоровалась и, отерев подошвы о сырую тряпку, вошла внутрь. Константин посторонился, пропуская обоих, проследил, хорошо ли захлопнулась дверь, и врезал мужчине по затылку.

– Соседи! – позвал он. – Отбой. По каютам.

Соседи двумя тяжелыми мухами вылетели из кухни и устремились к своим комнатам.

– Ой, какой кошмар! – теребя кофту, прошептала Елизавета и, сочувственно глянув на Петухову, прибавила скорости.

Толик на мгновение остановился, но Константин покачал у него перед мордой ножом, и бывший дизелист-тихоокеанец благоразумно последовал за Елизаветой.

– Помогите!!! – закричала Петухова, пробиваясь к двери.

Она отчаянно напрыгнула на Костю и вцепилась ему в волосы. Когда стало по-настоящему больно, он оторвал ее, как когтистую кошку, и, подержав на расстоянии, припечатал в лоб. Женщина пролетела метра два и, упав на окаменевший от времени линолеум, проехала почти до конца коридора. По дороге она вляпалась в щи и стала похожа на щетку от пылесоса.

Петухов понемногу очухался и начал неуверенно, цепляясь за стены, подниматься. Костя хватил его рукояткой по макушке – не очень сильно, так, чтоб обезопасить себя еще минуты на три, и пошел за его супругой. Ленок, весьма живучая дамочка, уже подползала к старорежимному висячему телефону из черного эбонита. Скинув на пол трубку и подув в нее три или четыре раза, она с ужасом обнаружила, что провод перерезан.

– Мы бедные, – призналась Петухова. – Откуда у нас деньги? Муж в газете работает. В муниципальной. Я учитель.

– И я учитель, – сказал Константин, склоняясь над женщиной. – География. А вы?

– Русский, литература.

– О-о! Полная загруженность.

– Всё равно копейки.

– Я не об этом, – отмахнулся он. – Литература… литература – для меня загадка. Недавно встречался с одним автором. Вы знаете, не то. Ремесленник.

– Кто-то из новых? – увлеченно спросила Петухова, украдкой поглядывая на мужа. – Криминалка? Лавстори? Фэнтези?

Костя спиной почувствовал, что Петухов снова зашевелился, и Ленок, забегав глазами, продолжила:

– Золотой телец, что же вы хотите. Понимаете, в нынешних условиях…

Петухова затараторила про душу и тело, про девятнадцатый век и про что-то там еще. Костя внимал вполуха, стягивая тонкие ручки ремнем и удивляясь ее наивности – наверно, начиталась популярных изданий по психологии, вот и пытается мозги запудрить.

– На ваших уроках должно быть интересно, – проговорил он, подергав узел. – Умеете увлечь. Только я ведь не маньяк, Лена. И тем более не террорист. Лежите смирно. Телефон, как вы убедились, неисправен, а Елизавета с Анатолием в наших делах не участвуют.

– На по-ома-ащь! – завизжала Петухова.

– Вас не слышат, – грустно произнес Константин. – Стены добротные, в два кирпича. Пётр рассказывал, как в детстве ногу сломал, так, верите ли, орал до самого вечера, и ни одна собака…

– Какой еще Пётр?

– Вот и я о том же. Вы здесь давно?

– Пятый год.

Сзади соскочил с гвоздя и затрещал спицами велосипед – это Петухов собирался с силами для ответного удара. Костя остановил вращающееся колесо и выволок из-под него мужчину. Где-то внизу хрустнули очки. Петухов выпрямился и, расставив ноги, по-боксерски завертел детскими кулачками.

– Не позорься, не надо. Давай-ка лучше о друзьях твоих покалякаем, о Владиславе Борисовиче, например.

– Влад? – удивился Петухов. – А зачем он тебе понадобился?

– Это уж моя забота.

– Он не друг, он мой брат, – сказала Ленок. – Двоюродный. У него что, неприятности какие-то?

– Садитесь вместе, а то мне вертеться надоело, – Константин взял Петухова за шкирку и швырнул к жене. – Где Нуркин? Где он живет?

– По знакомым. Влад от жены ушел, всё ей оставил. Он благородный. Мы его надолго принять не могли, у нас у самих одна комната.

– Почему его нет в справочной?

– В какой справочной?

– Хорош дурака валять! – Костя рубанул Петухова по плечу, и тот с воем опустился на пол. – Справочная – это где справки дают, ясно?

– Он не в Москве прописан. В Обнинске.

– Где он сейчас?

– А ты сам-то кто? – резко спросил Петухов. Чем больше Костя его пинал, тем он становился смелее.

– Мне нужен Нуркин. Адрес, быстро!

– Пошел ты…

– Сейчас пытать начну, – сурово произнес Константин. – Не тебя, ботаник долбаный, жену твою.

– Ты не посмеешь, – с необоснованной интеллигентской уверенностью возразил он.

Вместо ответа Константин спокойно взялся за ворот Лениной блузки и разодрал ее до пупка. Над впалым животом заметались тощие острые груди. Ленок ойкнула и панически задвигала плечами, но ремень держал руки крепко.

– Подонок! – геройски объявил Петухов, намереваясь жестоко отомстить, и Косте пришлось ударить его под колено.

– Веди себя прилично. Я хочу знать, где скрывается Нуркин. Это всё.

– Лю-уди! Лю-уди! Убива-ают!!! – донеслось вдруг из-за боковой двери.

Константин ворвался в комнату – Елизавета открыла окно и, забравшись на широкий подоконник, размахивала руками.

– Что же ты, стерва старая? Я с тобой по-хорошему…

Он обернулся на шорох и бросил вперед подвернувшийся стул. Толик с разбега наступил на ножку, споткнулся и влетел головой в полный хрусталя сервант.

– Ну, гады! Жалел вас…

Костя выскочил в коридор, но там уже никого не было. На полу остался лишь лоскут с пуговицами, напоминающий манишку. Крайняя дверь хлопнула, и из комнаты Петра показался прихрамывающий Петухов. В обеих руках он держал по ножу: в правой – длинный, ребристый для резки хлеба, в левой – унизительно маленький, видимо, для чистки картошки.

– Ты не мужик, ты карикатура, – сказал Константин. – Чего третий не прихватил? Мог бы в жопу себе вставить. Тебе пойдет.

– Подонок! Мразь! – выдохнул Петухов, устремляясь навстречу.

Костя отбежал назад и, подняв велосипед, метнул его в разгневанного супруга. Тот врезался головой в раму и выронил ножи. Вдобавок поскользнувшись на размазанной по линолеуму капусте, он схватился за стоявший рядом комод, стянул с него покрывало с какой-то пыльной требухой и всё равно упал.

– Скажи мне адрес, тварь слюнявая, – процедил Костя. – Скажи, где Нуркин, и я уйду.

– Где живет, мне неизвестно. Только телефон. Он у бывшего сокурсника.

– Давай. Но без фокусов, у меня с собой сотовый. Позвоню и проверю. Обманешь – у твоей бабы станет партнером больше.

– Не смей! – заверещала Ленок. – Ты же видишь, он псих! У Владика неприятности будут!

– Неприятности?! – взорвался Петухов. – А у нас, по-твоему, что? Из-за твоего брательника! Он что-то натворил, а приходят к нам!

– Диктуй, – напомнил Костя. – И попробуй ошибиться хоть на одну цифру.

Петухов назвал номер. Константин для гарантии повторил и без лишней канители воткнул ему в ребра нож.

Ленок сползла по дверному косяку и зашлась в беззвучном вое.

– За что? – шептала она. – Он всё правильно сказал! За что ты убил, сволочь?

– Не могу же я вас оставить, – виновато проговорил Костя. – Вы его предупреждать станете. И милиция. Лишние хлопоты.

– Ты обещал уйти… Ты обещал, сволочь! Позвони и убедись. Он там. Влад там… Зачем ты убил?..

– Откуда у меня сотовый, дура? – всплеснул он руками. – Я ж простой учитель. А уйти – конечно, уйду. Сейчас.

Костя заглянул к Елизавете – та возилась с окровавленным Толиком. Сервант лежал на боку, повсюду валялись искрящиеся осколки. Острые грани чешского хрусталя отсвечивали розовым. «По колено в крови», – невпопад вспомнил Константин. Вроде игра такая есть компьютерная.

Он наступил Петухову на грудь и вытащил лезвие. Какие уж тут игрушки…

Последующее воспринималось скорее сном, чем явью. Ликвидировал свидетелей, потом долго ковырялся с газовой колонкой, отмывал руки, застирывал пятна на ветровке, искал в квартире чистое полотенце, заворачивал нож в газету, спускался по лестнице – всё на автопилоте. Поймал такси до «Филевского парка», оттуда – еще куда-то, потом до «Спортивной», потом деньги кончились, и он пошел к метро.

Сегодня ЭТО уходило не рывком, а полегоньку. Отпускало, как малая доза спиртного, – незаметно.

Незаметно Костя запамятовал, где именно выкинул нож. Это не взволновало, наоборот, перестало интересовать. Незаметно утонули в усталости детали: как резал, как добивал, как хрипела Елизавета. Он уже не мог вспомнить ничего, в голове торчал лишь ненужный адрес, но и дом сотника вскоре оторвался от его личного опыта, стал просто домом – тем, что напротив школы, сразу за магазином «Мелодия».

Константин сунул билет в прорезь и, миновав турникет, по глупой привычке посмотрел на обратную сторону. Беда с этими билетами. Не успеешь купить, уже кончаются. Он пожал плечами и бросил карточку в урну.

– Костюнь, ты где был? – обеспокоенно спросила Настя. – Я уже звонить собиралась.

– Звонить? Кому?

– Кому-кому… Морги, больницы… Что ж ты у меня такой обидчивый? – она жалостливо хлюпнула и кинулась ему на шею. – Ну прости, прости, Костюнчик, родной. Ляпнула, не подумала. Не надо никаких денег, люди вон по году зарплату не получают, и ничего, живут. А у нас всё хорошо. Покушать есть, одеть тоже. Ты больше так не пропадай, не пугай меня, Костик.

– Да чего ты?.. – застеснялся он. – Я ведь это…

Константин пошарил по карманам, но давешних четырехсот рублей там не оказалось. Бог дал – Бог взял, решил он.

– Я с самого утра места себе не находила. Ты был такой… такой…

– Ну? Какой? – спросил Костя, счастливо улыбаясь и прижимая ее к себе.

– Чужой был. Страшный, – судорожно сглотнув, проговорила Настя. – Я тебя таким никогда еще не видела. Тебе отдохнуть надо. Пошлем всех на фиг, съездим к родителям на дачу, а?

– Только на выходные, Насть. Пока отпуск не начался, могут в школу вызвать.

– Ну да. Ну и ладно. Тогда на выходные. Я завтра матери позвоню. Она рада будет. Ты поешь, целый день голодный.

Костя разделся и, вымыв руки, сел за стол. Настя всё порхала вокруг: поставила на плиту чайник, налила супа, густо помазала хлеб маслом.

– Приходил какой-то странный человек, – сказала она, гремя в ящике ложками. – Я дверь открыла – он стоит, молчит.

– Может, грабитель? – хмыкнул Константин.

– Не. Тихий такой, печальный. Будто он один на всём белом свете.

– Ты поосторожней. Сейчас полно ненормальных бродит, – сказал Костя, надкусывая бутерброд и склоняясь над тарелкой.

Настя, молодчина, сварила кислые щи. Кислые щи он любил.

* * *

– Вот здесь, перед «Мелодией». Не проскочите, там поворотик маленький.

– Обижаете, – ответил таксист. – Мы ничего не проскакиваем. Тем более вы сегодня второй.

– Да? – рассеянно вякнул Пётр.

– Второго сегодня сюда везу. Улочка с гулькин хвост, а спросом пользуется. Старый центр, он всё-таки…

– Путаете, наверное. Есть такое явление, называется дежа вю.

– «Путаете»… – насупился водитель. – Да я вас и через месяц узнаю, это профессиональное. Странный он был пассажир. Про взрывы какие-то… Зато расплатился – грех жаловаться, – нескромно добавил он.

«Волга» круто повернула у двадцатичетырехэтажной башни, и Пётр, обведя взглядом здание, отметил, что витрины целы, а на светло-серой стене нет и намека на копоть. Даже вывеска, спаянная из неоновых трубок, нисколько не пострадала. Голубая граммофонная пластинка мигала и вертелась в штатном режиме.

– Вот те раз! – воскликнул таксист.

На маленьком перекрестке за Арбатом стоял инспектор. Подвесные фонари над мостовой не горели, а свет рекламных огней сюда почти не доходил, и в темноте выделялся лишь яркий пунктир жезла. «Волга» закончила поворот, и фары напоролись на белые нарукавные полосы регулировщика. Напротив школьной ограды блеснули катафоты. Две пары, три, четыре… Пётр не досчитал – инспектор заставил таксиста свернуть, и красные глазки погасли.

Пётр уплатил, принципиально не дав ни копейки сверху, и вышел на свежий воздух. Настоящей московской жары еще не было. Днем дома и асфальт грелись, но не раскалялись, и с заходом солнца наступала оживляющая прохлада. Люди чувствовали себя лучше и становились активнее. Вот и сейчас, несмотря на то, что перевалило далеко за полночь, вдоль милицейских ограждений расхаживало, шепчась и покуривая, десятка три зевак.

Оба тротуара были забиты служебными машинами. Кроме трех «скорых», Пётр увидел два «москвича» с мигалками, «газик» и утлый корейский минивэн с надписью: «Лаборатория». Еще дальше, у музея Цветаевой, примостился дряхлый омоновский автобус типа «Фердинанд». Автобус был пуст.

Зрители дружно охнули, и Пётр направился к толпе. Из подъезда вытащили носилки с пристегнутым блестящим мешком. В мешке угадывались очертания человека, но, судя по упаковке, медицинская помощь ему уже не требовалась.

– Это третий, – негромко сказал один паренек другому.

– Сколько их там еще?

– Всего четыре было. Прикинь, новый маньяк в городе!

– Ребят, что произошло? – ненавязчиво осведомился Пётр.

– А у вас закурить не будет?

– Кончились. Да и рано вам. Так что здесь?

– Сами не знаем, – нагло глядя ему в глаза, сказал паренек.

– Держи на сигареты, – Пётр протянул ему сторублевку, но не отпустил. – Кого убили-то?

– Всех. В девятой квартире. Всех зарезали. Кровищи!.. Аж по лестнице лилась.

– Ну уж прям лилась, – делано усомнился Пётр.

Девятая. Это его. Толик, Лиза. Сегодня утром с ними разговаривал, и вот они уже в мешках. И Толик, и Лиза. Неведомые Петуховы. Был бы он дома, могло бы и обойтись. Что еще за потрошитель? Расстрелять – дело другое, а порезать… всех…

– Лилась, лилась! – с обидой в голосе подтвердил парень. – У меня дядька в опергруппе. Вон трупешник проверяет.

Он показал мужчину в кожаном пиджаке. Оперативник расстегнул на мешке длинную трескучую «молнию» и, что-то там пощупав, велел грузить. Покойника отнесли к темно-зеленому тупорылому «рафику», а через секунду все три машины скорой помощи затарахтели и, синхронно вырулив, уехали. Значит, живых не осталось.

– Хорошо, когда дядька опер, – сказал Пётр. – А еще что знаешь?

– Когда их мочили, баба в окне орала, на помощь звала. Но здесь это часто. Никто всерьез не принял.

Пётр кивнул – действительно, часто. Каждый вечер кто-то обязательно нажрется и давай вопить. В пятидесяти метрах Арбат, правительственная трасса: налево – Кремль, направо – Белый Дом. А здесь, в тени, островок неизбывной полублатной Москвы с малолетними алкоголиками, пропащими девочками и смертными уличными драками. Сколько Пётр помнил свой дом, фасад красили ежегодно, а чтоб горячую воду провести – это извините.

– А версии у твоего дядьки есть?

– Версии, – хмыкнул подросток. – Говорю же: маньяк. Они, когда в припадке, подковы гнут свободно.

– Ясненько…

Пётр сделал вид, что ему надоело, и, потихоньку отколовшись, двинулся к проспекту. Насчет психа племянник мента, скорее всего, попал в точку. Только вот что это за псих? Должен быть натуральный – не такой, как, скажем, шахматист Полонезов, а подлинный инвалид по мозгам. А сможет сей калека прикончить четверых здоровых и совершенно адекватных людей? Вопросец… И еще: прийти-уйти незамеченным, не попасться сразу же у подъезда, не разгуливать по дворам с окровавленным тесаком. Видно, голова у шизоида всё же работает.

«И с деньгами у него нормально, – неожиданно подумал Пётр. – Да. Шизоид не бедствует, иначе не уважил бы водилу чаевыми».

Мысль, блуждавшая по лабиринту, вдруг выбралась из тупика и понеслась вперед.

Хотел, дружок, третьего совпадения, злорадно спросил себя Пётр. Так получай же: Батуганин, Валуев и я сам. С Петуховыми, понятно, осечка вышла, ведь он, потрошитель, не ведал, что заместо меня – они. Это почему же? Все ведают, а он… так же как и я… Вот в чем дело! Рассказывал таксисту про взрыв «Мелодии»… У них никакого взрыва не было – он был у нас. Где у нас-то?! Тьфу! Хорошо, а черный список? Шизоид убирает тех, кого приговорило Народное Ополчение. А я при чем? Меня в списке нет. Зачем он ко мне приперся? Зачем соседей грохнул, он что, кайфует от этого?

– Стоять! – раздалось откуда-то сбоку. – Руки на капот!

– Какой капот, мужики? Вы что, очумели?

– То есть это… к дереву прислони.

Из темного садика показалось двое омоновцев: первый – туша килограмм на сто, не иначе бывший десантник, второй, как в дрянной комедии, – прыщавый засранец. Личико тонкое, форма не по росту, бронежилет чуть не по коленям бьется. Стажер, что ли?

– Ну вы напугали, – заулыбался Пётр.

– Руки на дерево.

– Да вы что, мужики?..

– Стоять! – крикнул стажер, срываясь на фальцет, и торопливо дернул затвор АКСа.

– Осторожно, – предупредил амбал. – Ставь на предохранитель и обыщи. Я прикрываю.

Он обошел вокруг и, поправив ремень, навел на Петра автомат. Пётр глухо выругался и прижал ладони к корявому тополю. Тренироваться вздумали. Другого места не нашли.

Стажер боязливо потрогал его бока, поясницу и бедра. Извлек из карманов блокнот и деньги и вопросительно посмотрел на старшего.

– Действуй сам, – приказал тот. – Проверь обувь и пах.

Юный мент оттянул носки и пошарил в них пальцем, затем, смущенно кашлянув, прикоснулся к ширинке.

– Всё, чистый, – робко доложил он.

Амбал заставил Петра раздвинуть ноги еще шире и торопливо провел руками по его одежде.

– Документы ты забыл, – догадался он.

– А я их с собой носить не обязан.

– Я эту песню каждый раз слышу, – омоновец включил рацию и бросил в треск эфира пару усеченных, похожих на арго фраз. – А здесь что? – Он небрежно пролистал книжку. – У, сколько у тебя телефонов. Небось, жаловаться будешь.

– Не буду, если отпустите.

– Мы только задерживаем, отпускают другие. Такая служба.

– Мужики, меня жена дома ждет, – просительно молвил Пётр.

– Так и меня тоже.

Милицейский «газик» появился на удивление скоро. В темноте Пётр не разобрал, та ли это машина, что паслась у его дома, или другая. В кабине находился только водитель, и амбал приказал стажеру сесть рядом, а сам, вопреки всем инструкциям, забрался вместе с Петром назад. Шофер захлопнул дверцу, и через пару секунд «газик» сорвался с места. Пётр проехал задницей по гладкой доске и стукнулся ухом о какую-то железку.

В металлическом коробе стояла кромешная тьма. Сквозь маленькое зарешеченное оконце были видны рекламные финтифлюшки Арбата, но света они давали не больше, чем тлеющий окурок.

– Навязали молокососа на мою голову, – пожаловался омоновец. – Порядочных людей беспокоить приходится. Я же вижу, кто человек, а кто – шваль.

Чтобы лучше слышать, Пётр подался вперед. В доверительном шепоте патрульного угадывался обычный ментовской зачин. Сейчас попросит денег.

– Если б не мальчишка, я бы тебя сразу – на все четыре стороны. Я же не изверг, правильно?

– Конечно, – согласился Пётр.

– Мне это тоже не надо. Ну что? Ну доставим тебя, ну сдадим в отделение. Дежурный до утра не почешется. А клетка наверняка битком – у нас сейчас рейд. Будешь всю ночь с бомжами сидеть. Еще заразу какую подцепишь. Жене позвонить не дадут, изведется вся или заревнует. А за что? Ну паспорт забыл. Ты же не преступник, правильно?

– Нет, конечно, – благодарно отозвался Пётр.

– В общем, трудно это, но я постараюсь. Без лишних формальностей. Пока до отделения не доехали.

Пётр понял, что от него ждут конкретных предложений, но промолчал. Трясясь на жесткой лавке, провожая глазами огни чужого праздника, он внезапно почувствовал собственную необходимость. Он был нужен – «у нас», «у них», везде. Он наконец уловил некий смысл – это шло оттуда, с Родины, с того Арбата, на котором обстреляли из подствольников «Мелодию», по которому на Красную площадь вели колонну сдавшихся бойцов. А после построения и пылкой речи Нуркина им даровали обещанную свободу. Только эта свобода находилась на Кольском полуострове.

– Ну, рожай, а то сейчас приедем, – поторопил мент.

– Сумма.

– По-братски. Мне еще делиться.

Пётр не помнил, сколько у него осталось, но знал, что для обычного милиционера половины будет многовато. Да и не в этом дело. Ментам он никогда не давал, он вообще не выносил взяток – просто потому, что это унижает.

– Только спросить хотел, – сказал Пётр.

– Ну?

Он привстал и нагнулся к омоновцу, но в этот момент «газик» качнуло, и Пётр, не удержавшись, схватился за автомат. По внутренней стене пронеслись блики от чьих-то фар, в кузове посветлело, и Пётр удостоверился, что АКС висит не на плече, а на шее. Он уперся коленом в жесткий кевлар жилета и, рванув автомат, перекрутил ремень. Горло амбала оказалось в петле, но до удушения было далеко. Пётр повернул автомат еще раз – уже с нажимом. Омоновец задвигал губами и сполз со скамьи.

– Я хотел спросить, – повторил Пётр, затягивая удавку всё сильнее. – Кому служишь? Правительству служишь, гнида. А должен? Должен народу, – наставительно сказал он.

Двое в кабине болтали и смеялись, но в короб проникал лишь невнятный бубнеж. Пётр отметил хорошую звукоизоляцию и ударил амбала по виску. Откинув приклад и удлинив тем самым рычаг, он встал на него ногами. Это было лишнее – омоновец уже не сопротивлялся.

Чтобы не возиться с запутанным ремнем, Пётр отстегнул карабины. Где-то в кармашках бронежилета наверняка лежали запасные обоймы, но искать их не было времени. Выдрав из ладони амбала несколько скомканных банкнот, он лихорадочно ощупал пол, но записная книжка исчезла. Пётр потратил около минуты, но блокнот так и не нашел. Всё, пора.

Он упер руки в стены и, подтянувшись, саданул пятками по замку. Дверца оказалась слабее, чем он рассчитывал, и второго удара было достаточно. Кузов наполнился свежим воздухом, а внизу, за кривым бампером, помчался ярко-серый асфальт. После непроглядного мрака глаза воспринимали ночь как день, а фонари светили маленькими солнцами.

«Газик» резко затормозил, и Пётр, борясь с инерцией, толкнул тело в сторону убегающей дороги. Вывалившись, он сделал кувырок через голову, но его продолжало тащить вперед. Осознав, что падение неизбежно, Пётр в полете переставил предохранитель. Машина проехала еще метров десять и визгливо, с разворотом остановилась. Как нельзя кстати. Памятуя о том, что на сопляке броник, Пётр поднял ствол чуть выше и дал короткую очередь по окнам.

«Цак-цак-цак-цак», – заходил затвор, выкидывая стреляные гильзы. Справа повисло легкое облачко дыма, и вместе с ним – гнетущая, необычная для города тишина. Переулок продолжал спать. Несколько окон горело, но все они были бледно-желтыми, непроницаемыми, наглухо занавешенными. Ни души. За крутым спуском прошелестели мокрые колеса – переулок вливался в улицу пошире, но этот участок из-за выступающего дома был не виден. Родные места.

Пётр подобрал гильзы и попятился к черному прогалу сквера. В машине зашевелились, но достаточно вяло. Ранены. Опыт городской войны подсказывал: добить и забрать оружие, но Пётр решил не жадничать. Уйти нужно было достойно и, главное, быстро.

Эти дворы он знал. Старые гаражи, типография и высокий забор монгольского посольства, через который они в детстве любили перекидывать магниевые бомбочки. Детство прошло, а бомбочки остались.

Он сложил приклад и завернул автомат в снятую рубашку. Отстегивать рожок Пётр поостерегся – мало ли что. Дойдя до мусорного бака, он закинул в него гильзы и тут же успокоился. Привычка.

Было немножко зябко, и еще смертельно хотелось курить, а убитые менты не волновали. Пока хватятся, пока пришлют собак, он будет уже далеко, но прежде успеет сделать несколько обманок – как заяц. Та жизнь научила его многому. Эта – только удивляла и подставляла спину. Здесь действовали другие правила, здесь было легче, но Пётр ни секунды не сомневался: настоящая жизнь – там.

Там – где?

И всё же Пётр был спокоен. Память восстанавливалась. Скоро он полностью прозреет и ответит на последний вопрос. Он лишь жалел потерянного блокнота – перед сном придется много писать. Но это куда приятней, чем очнуться белым листом. Не упустить бы самого важного: он не один, есть кто-то еще. Друг, враг – неизвестно. Выясним.

Проснуться, воскресить свое Я и дожить до следующего вечера – как минимум.