Текст книги "Воины Карфагена. Первая полная энциклопедия Пунических войн"

Продовольствие раздавалось легионерам в расчете на определенное время, более длительное во время стоянок. Для этого легион строился в боевом порядке, устраивалась перекличка, и каждый воин получал причитающийся ему паек.

На раннем этапе своей истории армия Рима мало отличалась от армий греческих полисов как по вооружению воинов, так и по применяемой ими тактике. Первоначально для боя они строились обычной фалангой и старались обратить противника в бегство решительным натиском. Преимущества и недостатки римской фаланги были аналогичны тем, которыми обладали греческие.

Этрусские воины. Деталь погребальной алебастровой урны. III в. до н. э. Археологический музей, Палермо, Италия.

В вопросе о том, когда римский легион подвергся важнейшей в своей истории реформе и был разделен на манипулы, соответствующим образом изменив свое построение на поле боя, окончательной ясности нет. Одни исследователи связывают ее с именем диктатора Камилла, сыгравшего важную роль в отражении нашествия кельтов (390 г. до н. э.), другие относят к более позднему периоду, ограниченному войнами с Пирром (280–275 гг. до н. э.). В любом случае подобные перемены, причиной которых послужило значительное увеличение римлянами боевого опыта при столкновении с новыми противниками, наверняка заняли некоторое время, четкое определение которого не входит в нашу задачу; в данном случае важно то, что к рассматриваемой эпохе (нач. III в. до н. э. – сер. II в. до н. э.) новая система окончательно сформировалась.

Манипулярная тактика римского легиона неоднократно описывалась как в популярной, так и в специальной литературе, и все же нельзя сказать, чтобы на сегодняшний момент эта проблема была бесспорно разрешена. Причина этого, как и во множестве других случаев, – в недостатке и противоречивости источников, сохранившихся до наших дней.

Наиболее часто повторяемая реконструкция римской модели пехотного боя основывается на пересказе отрывка из восьмой книги «Истории Рима» Тита Ливия, где описываются события IV в. до н. э. (Латинская война 340 г. до н. э.). В соответствии с ним боевое построение тяжелой пехоты легиона состояло из трех линий; первую занимали манипулы гастатов, между которыми оставались интервалы. Во второй линии стояли манипулы принципов, а в третьей – триариев, при этом каждый манипул стоял напротив интервала между манипулами предыдущей линии. Перед тяжелой пехотой в рассыпном строю стояли велиты, а фланги прикрывала конница – справа римская, слева союзная. Первыми в бой вступали велиты, осыпая неприятеля градом метательных снарядов, что в некоторых случаях само по себе могло причинить большие потери и предопределить исход сражения. После этого наступала очередь тяжелой пехоты, которая действовала следующим образом:

«Когда войско выстраивалось в таком порядке, первыми в бой вступали гастаты. Если они оказывались не в состоянии опрокинуть врага, то постепенно отходили назад, занимая промежутки в рядах принципов. Тогда в бой шли принципы, а гастаты следовали за ними. Триарии под своими знаменами стояли на правом колене, выставив вперед левую ногу и уперев плечо в щит, а копья, угрожающе торчащие вверх, втыкали в землю; строй их щетинился, словно частокол.

Если и принципы не добивались в битве успеха, они шаг за шагом отступали к триариям (потому и говорят, когда приходится туго, «дело дошло до триариев»). Триарии, приняв принципов и гастатов в промежутки между своими рядами, поднимались, быстро смыкали строй, как бы закрывая ходы и выходы и нападая на врага единой сплошной стеною, не имея уже за спиной никакой поддержки. Это оказывалось для врагов самым страшным, ведь, думая, что преследуют побежденных, они вдруг видят, как впереди внезапно вырастает новый строй, еще более многочисленный» (Ливий, VIII, 8, 9–13).

Несмотря на то что в течение вот уже столетий многие исследователи относятся к этому рассказу совершенно некритически, его содержание не может не вызывать вопросов. Если с тактикой действия пехоты эллинистических государств обычно все ясно – ощетинившись копьями, мощная фаланга стремилась опрокинуть противника силой своего напора в ближнем бою (похоже действовали и воины большинства варварских племен, например кельтов, с той разницей, что они не придерживались четкого строя и в меньшей степени использовали копья), то здесь мы наблюдаем совсем другую картину, каждый элемент которой требует пристального внимания.

В отличие от фаланги, римский боевой порядок состоит из десятков сравнительно небольших отрядов. Первое его преимущество очевидно и никаких сомнений не вызывает: во время сближения с противником, особенно по достаточно неровной местности, манипулам гораздо легче сохранить свой строй, чем большой и неуклюжей фаланге. Что же касается непосредственно боевого столкновения, то здесь определить цель именно такого построения и действия легионеров намного сложнее.

Начать с того, что точно не известно, какова была глубина строя манипула. Исходя из того что всего в центурии (у гастатов и принципов) было шестьдесят человек, теоретически они могли составить от двух до пятнадцати шеренг. Наиболее реалистичным выглядит построение, насчитывающее от трех до шести шеренг, при этом если шеренг было три, то центурии, из которых состояли манипулы, располагались исключительно бок о бок (об этом упоминает Полибий (VI, 24, 8), если же их было четыре или шесть, то центурии могли стоять в затылок друг другу (это, в свою очередь, отчасти подтверждается тем, что главного центуриона манипулы называли передний (prior), а младшего – задний (posterior). Также из источников остается не ясным, сохранялись ли промежутки между манипулами, когда они вступали в рукопашную. Еще один вопрос вызывают слова Полибия о различных дистанциях между легионерами в шеренгах во время боя, которые могли составлять три либо шесть футов (соответственно около 90 и 180 см).

Этрусский воин. Деталь погребальной алебастровой урны. II в. до н. э. Этрусский музей, Вольтерра, Италия.

В результате из-за подобных темных мест многие исследователи предлагают свои, зачастую очень сильно отличающиеся друг от друга версии действий тяжелой пехоты римского легиона. В качестве примера хочется привести теорию Питера Конноли:

«Покинув лагерь, легион строился в три непрерывные линии, где центурии становились бок о бок… По сигналу задние центурии поворачивались кругом и вставали позади своих передних центурий, открывая пропуски в боевом порядке… Когда подавался сигнал к началу сражения, велиты покидали свои манипулы, проходили через эти промежутки и бежали вперед, осыпая наступающего противника дротиками… Если легковооруженных солдат на передней линии имели обе стороны, такая тактика оказывалась нейтрализованной, а битва начиналась с мелких стычек. Когда противник оказывался в зоне действия тяжелой пехоты, трубы подавали сигнал к отступлению и велиты отступали через те же пропуски в строю. Затем они ставились позади триариев или отправлялись на фланги, к коннице. Там они обычно размещались в промежутках между турмами.

Задние центурии гастатов продвигались теперь вперед, чтобы закрыть промежутки… Звучали трубы, гастаты издавали боевой клич и под одобрительные крики остальной армии бросали вначале легкий, а потом более тяжелый пилум. В момент замешательства врага, который следовал за этим градом метательных копий, гастаты вынимали мечи и кидались на противника. Они старались сшибить его с ног ударом щита, на который бросали весь вес своего тела. Затем они опирали щит о землю, по-прежнему прислонившись к нему левым плечом, и сражались из-за щита.

Иногда для того, чтобы сломить строй противника, хватало одного наступления гастатов. Если оно оказывалось безуспешным, трубы давали сигнал к отступлению сразу после того, как утихал первый пыл. Задние центурии отходили от врага и продолжали отступать, покуда не равнялись с замыкающими передней центурии; затем они поворачивались направо, обратив щиты к противнику, и шли на свое место позади передней центурии. После чего вся линия отступала, проходя через промежутки в строе принципов. Последние, лучшие воины в армии смыкали теперь свои ряды и по сигналу трубы начинали наступление. Обычно этого хватало для того, чтобы расстроить ряды противника и обратить его в бегство. Преследовать отступающего противника отправлялись конница и велиты.

Если, однако, принципы терпели поражение и битва казалась проигранной, гастаты нарушали строй, отступая в промежутки в строе триариев, а затем вновь восстанавливали свои ряды. Теперь сигнал к отступлению подавался принципам, и им нужно было вновь открыть промежутки строя. Потом они отступали мимо триариев, которые могли продвинуться вперед для облегчения отступления. Зайдя за триариев, принципы становились в промежутки между манипулами гастатов. Задние центурии триариев двигались к передним, смыкая ряды, и вся армия имела возможность отступить под прикрытием их копий».

Казалось бы, эта весьма стройная схема достаточно хорошо согласует в себе сведения, заключенные в источниках, и дает ясную картину действий римских легионеров в бою. Однако при более внимательном рассмотрении возникают серьезные сомнения в правдоподобии как ее, так и некоторых других, аналогичных ей версий, допускающих смену боевых линий легиона в процессе сражения (в свое время с критикой подобных теоретических построений выступил знаменитый военный историк Ганс Дельбрюк). Достаточно лишь постараться представить «живьем» то, что должно происходить при описанных условиях. К примеру, после того как бой начался, велиты подвергли врага обстрелу, а потом отступили между манипулами тяжелой пехоты, в дело вступают гастаты. Они успешно выполняют маневр заполнения промежутков своего строя, бросают во врагов пилумы, после чего начинают рукопашную, в которой перевес остается не на их стороне. Чтобы избежать полного уничтожения первой линии, командующий приказывает гастатам отступить, а вперед выдвинуть принципов. Звучит соответствующий сигнал, и вторые центурии гастатов начинают отходить назад и заходить в тыл первым центуриям. Что же происходит в данной ситуации? Гастаты, уже понесшие в ходе боя более или менее серьезные потери, частично деморализованные, размыкают свой строй, в результате чего вместо одной боевой линии получается десять небольших отрядов. Возникает вопрос: что в таком случае делает противник? Вероятнее всего, он старается развить свой успех и довершить намечающийся разгром первой линии римлян. Его воины бросаются в открывшиеся промежутки между манипулами гастатов, пытаются их окружить, заходя в тыл легионерам, и превратить организованное отступление вторых центурий в неудержимое бегство. Правда, времени для этого у них, скорее всего, было немного, ведь на помощь гастатам должны были спешить принципы, но его могло оказаться вполне достаточно, чтобы превратить первую линию римской армии в кровавое месиво. В соответствии с этим и последующие маневры принципов в данных обстоятельствах кажутся маловероятными, ведь даже если бы им удалось благополучно пропустить сквозь свои промежутки уцелевших гастатов, заполнять их вторыми центуриями пришлось бы уже в процессе начавшейся рукопашной. Такая или примерно такая ситуация должна была возникнуть, если бы легионеры действовали так, как это пытался представить Конноли.

В качестве примера другой концепции боя римской тяжелой пехоты приведем слова советского военного историка Е. А. Разина: «Гастаты размыкались на полные интервалы, достигающие двух метров, бросали пилум в щит противника и нападали с мечами. Если нападение первой шеренги отбивалось, она отходила через интервалы в тыл и выстраивалась за десятой шеренгой. Таким образом, гастаты повторяли атаки десять раз. В случае неудачного исхода этих атак гастатов сменяли или усиливали принципы, проходившие в интервалы манипул гастатов. Наконец, в бой вводились триарии, самые опытные воины, которые вместе с гастатами и принципами предпринимали последний, наиболее сильный удар». Недостатки этого варианта еще более очевидны. Совершенно абсурдной представляется картина, когда в атаку на вражеский строй одна за другой бросаются отдельные шеренги легионеров, в которых к тому же дистанция между воинами достигает двух метров. Странно, что при таком способе действий в принципе предполагалась возможность успеха.

Вызывает вопрос и то, какое оружие у римских легионеров было более приоритетным. Традиционно считается, что судьбу боя решала рукопашная схватка, главную роль в которой играл меч – гладиус. Но и это подвергается сомнению. Отечественный исследователь А. Жмодиков, приводя многочисленные цитаты из источников, доказывает, что римляне, да и многие их противники особое значение придавали метательному бою. По его мнению, именно поэтому довольно часто враждующие стороны могли продолжать сражаться по несколько часов и при этом порой так и не вступать в рукопашную. Что же касается смены боевых линий, то А. Жмодиков отрицает возможность такого маневра в ближнем бою, но вполне допускает, что это могло происходить в процессе ведущейся противниками «перестрелки», что давало возможность воинам не только отдохнуть, но и пополнить свой запас дротиков. Недостаток метательного оружия легионеры могли возместить и просто поднимая с земли снаряды, брошенные в них противником. До рукопашной дело доходило лишь тогда, когда одна из сторон была уже не в состоянии продолжать метательный бой.

Однако, несмотря на хорошо проработанную аргументацию, и эта, безусловно оригинальная, теория имеет свои слабые места. Прежде всего, возникает вопрос, для чего среди легионеров было достаточно много велитов, если тяжелая пехота римской армии (во всяком случае, гастаты и принципы) все равно ориентировались в первую очередь на метательный бой? Такое дублирование функций выглядит по меньшей мере непрактичным. Далее, очень трудно представить, как римляне могли поддерживать непрерывный метательный бой, если их тяжелые пехотинцы (опять же, за исключением триариев) имели на вооружении только по два дротика (невольно возникают ассоциации с придерживающимися линейной тактики европейскими солдатами XVII–XVIII вв., которым оставили бы только по два патрона). Повторное использование брошенного оружия тоже не могло полноценно возместить его убыль, ведь дротики римских тяжелых пехотинцев (пилумы) изначально делались «одноразовыми», и легионерам приходилось бы полагаться только на то, что у их противников запас метательных снарядов будет достаточно большим. Таким образом, кажется весьма маловероятным, чтобы римляне ориентировались в первую очередь на метательный бой, хотя вполне возможно, что его «удельный вес» в общем ходе сражения был несколько большим, чем считалось ранее.

Самнитские воины. Роспись гробницы в г. Нола, IV в. до н. э. Национальный археологический музей. Неаполь, Италия.

Что же происходило на самом деле? С уверенностью можно утверждать очень немногое.

Насколько можно судить из истории военного искусства, при условии сохранения строя один большой отряд (фаланга) всегда оказывался сильнее нескольких маленьких, вследствие чего было бы логично предположить, что и римляне соприкасались с противником, когда манипулы их первой линии каким-либо образом смыкались между собой. Возможно, хотя и маловероятно, что интервалы сохранялись и в ходе рукопашной, но в таком случае они должны были быть очень небольшими и вряд ли достигали длины фронта манипулы, иначе противнику было бы легко их разъединить. Если разрывы между манипулами становились слишком большими, они могли быть закрыты манипулами из второй линии.

Дистанция между легионерами в шеренге в момент рукопашной никак не могла быть равной шести футам, иначе на каждого римлянина одновременно приходилось бы, по крайней мере, по двое противников, и у него не было бы шансов выжить. Как кажется, единственным разумным объяснением такой дистанции является ее применение во время сближения с неприятелем, чтобы воинам было удобнее метать дротики. Когда расстояние броска было преодолено, по команде легионеры четных шеренг двигались вперед и занимали промежутки между своими товарищами, после чего вступали в рукопашную в сомкнутом строю.

Смены линий в процессе боя (во всяком случае, в ходе рукопашной) не происходило. Как же тогда воспринимать соответствующий рассказ Тита Ливия? Пожалуй, и здесь придется согласиться с мнением Ганса Дельбрюка, предположившего, что римский историк, ни разу не бывавший на войне, описал виденный им эпизод строевых учений.

Главная роль в бою отводилась воинам двух первых линий – гастатам и принципам, при этом последние были лучшими воинами легиона, так как уже имели боевой опыт и находились в хорошей физической форме. Их оружие допускало некоторую вариативность действий в ходе сражения. В зависимости от силы противника и плана командования гастаты и принципы могли стараться опрокинуть его быстрой атакой либо занимать оборонительную позицию. В обоих случаях использование метательного оружия в момент непосредственно перед столкновением должно было дезорганизовать врагов и увеличить шансы римлян в рукопашной. Кроме того, воины задних шеренг манипул могли применять его поверх голов своих товарищей, когда схватка уже началась. То же самое наверняка делали и их противники, чем и объясняются случаи, когда римские военачальники получали ранения или гибли от метательных снарядов после того, как с момента начала сражения прошло довольно длительное время. То, что сражения могли продолжаться по несколько часов, не является чем-то из ряда вон выходящим – то же самое случалось и в Средние века, когда о большом значении метательного оружия говорить не приходится, а численность войск была многократно ниже. Это объясняется тем, что, раз начавшись, рукопашная вовсе не должна была продолжаться непрерывно. В ее ходе возникали более или менее самопроизвольные паузы, когда воины могли просто перевести дух и оценить положение, после чего вновь продолжить бой.

Что касается триариев, то их боевые качества не стоит переоценивать – все-таки это были уже достаточно возрастные люди, чтобы достойно соперничать с воинами в полном расцвете сил. Постаревшие в сражениях, триарии были своеобразным ядром легиона, хранителями его боевых традиций и опыта. Очевидно, они представляли собой резерв, вступающий в дело лишь в крайнем случае – на это указывает их сравнительно небольшая численность, отличия в вооружении (копье вместо дротиков), да и знаменитая поговорка («дело дошло до триариев»).

Уровень военного искусства, с которым римляне вступили в эпоху Пунических войн, не предусматривал большого разнообразия тактических приемов. Почти во всех сражениях они использовали одно и то же построение – три линии тяжелой пехоты в центре и конница на флангах. Роль полководца была, как правило, незначительной, все должна была решить подготовка солдат и дисциплина – краеугольный камень, без которого римская армия не была бы сама собой.

Дисциплина не должна была утрачиваться и после одержанной победы. Полибий оставил сведения о том, как должны были вести себя легионеры после захвата вражеского города. В зависимости от его величины для грабежа выделялось определенное количество солдат, не превышавшее половину от общего состава армии. Остальные, сохраняя боевой порядок, осуществляли охранение. Захваченную добычу солдаты приносили в расположение своих легионов. После этого военные трибуны производили дележ награбленного поровну между всеми воинами, включая больных, занятых в охранении и на других службах. Такой порядок, безусловно, помог римлянам избежать многих поражений, постигших в сходных ситуациях другие армии.

Римский флот

Рим никогда не смог бы не только победить, но и более или менее продолжительное время противостоять столь могущественной морской державе, как Карфаген, не имея собственного сильного военного флота.

Утвердившееся с легкой руки Полибия (Полибий, III, 20, 7–14) и долгое время господствовавшее мнение о том, что до Пунических войн римляне вообще были едва ли знакомы с мореходным делом, довольно сильно преувеличено. В источниках есть свидетельства – впрочем, немногочисленные – их участия в боевых действиях на море задолго до столкновения с Карфагеном. Первое упоминание о римских боевых кораблях встречается у Тита Ливия (Ливий, IV, 34, 6–7) в рассказе о битве у Фиден в 426 г. до н. э., во время войны с Вейями. Правда, автор сам сильно сомневается в правдивости своих источников и предполагает, что это могло быть только несколько небольших судов, помешавших переправе противника.

Следующее косвенное упоминание о римских кораблях встречается у того же Ливия и относится к 338 г. до н. э. (Ливий, VIII, 14, 8; 14, 12). Здесь говорится о верфях, в которые были уведены боевые корабли, захваченные у жителей города Антий, а также ростры – помост, украшенный носами вражеских судов.

Дальнейшие свидетельства позволяют более точно определить характер действий римского флота. В 310 г. до н. э., во время Второй Самнитской войны (327–304 гг. до н. э.), была проведена десантная операция на побережье Кампании. Эскадра под командованием консула Публия Корнелия высадила отряд в области Помпей, который затем углубился в окрестности Нуцерии, где был разбит (Ливий, IX, 38, 2–3). Следующий эпизод, в котором принимал участие римский флот, тоже был для него неудачен. В 282 г. до н. э. эскадра из десяти кораблей была частично уничтожена, частично потоплена флотом из Тарента (Ливий, Сод., 12). Из того факта, что командовал ею дуумвир, скорее всего, следует, что римляне располагали еще одной такой эскадрой, и, таким образом, их флот в то время насчитывал два десятка кораблей. Что касается типов римских кораблей, то из сообщения Зонары следует, что это были триремы (Зонара, VIII, 2B).

Таким образом, на основании приведенных свидетельств можно заключить, что до начала Пунических войн римляне уже имели некоторый, впрочем, достаточно ограниченный, опыт ведения войны на море и располагали немногочисленным флотом. Теперь же, столкнувшись с новым противником, обладавшим едва ли не лучшим для того времени флотом в Средиземном море, им пришлось находить адекватные меры противодействия – триремы римлян явно не подходили для борьбы с пунийскими квинкверемами.

Парадоксально, но у истоков римской военной мощи стояли карфагеняне – вернее, их севшая на мель в самом начале Первой Пунической войны квинкверема, которая стала образцом для таких же кораблей их противников. Хотя рассказ Полибия об этом и выглядит несколько романтичным, отрицать его правдоподобие вряд ли обоснованно (Полибий, I, 20, 7–16).

Поскольку у нас нет вещественных данных, позволяющих судить о внешнем облике римских квинкверем эпохи Пунических войн (по крайней мере, первых двух из них), остается лишь предполагать на основании общих соображений, что их конструкция, скорее всего, в минимальной степени отличалась от своих прототипов. В то же время качество работ, особенно поначалу, было значительно ниже, и мореходные данные римских судов, несомненно, уступали карфагенским.

Основными центрами кораблестроения в Италии оставались города Великой Греции – Локры Эпизефирские, Тарент, Неаполь, Элии; при этом в процессе производства достигалась определенная кооперация: часть деталей изготавливалась в разных мастерских по утвержденным образцам, после чего их уже собирали на верфях. Очевидно, такая система во многом способствовала достижению совершенно феноменального темпа строительства, как, например, в 254 г. до н. э., когда всего за три месяца на воду было спущено двести двадцать кораблей (Полибий, I, 38, 5–6).

Учитывая данные, известные для греческих кораблей той эпохи и римских более позднего периода, можно представить некоторые их конструктивные особенности. На киль судов шел клен, на шпангоуты дуб, а таран, весла, доски для обшивки и палубы делались из сосны. Что касается триремы, то в длину она могла достигать 45 м, в ширину 8 м и иметь водоизмещение до 230 т. Ее экипаж насчитывал в среднем 170 гребцов, 12 матросов и 18 солдат. Считается, что скорость таких кораблей могла доходить до 8 узлов. Впрочем, обычно работали гребцы только одного из рядов весел, пока остальные отдыхали. Скорость при этом составляла примерно 3 узла.

Для квинкверемы, надо полагать, соответствующие цифры были несколько выше: при почти тех же размерах они, по данным Полибия, относящимся к битве при Экноме, несли по 300 гребцов и 120 солдат (Полибий, I, 26, 7).

Большинство матросов и капитанов были италийскими греками или римлянами, ходившими ранее на торговых кораблях. Гребцами были наименее состоятельные римские граждане, не допускавшиеся к службе в сухопутных войсках. В непосредственном подчинении капитана были два помощника, один из которых отвечал за порядок на носу корабля, другой – на корме. Свой начальник – гортатор – был и у гребцов, которому, в свою очередь, помогали пятидесятники. Статус гребцов различался в зависимости от ряда, который они занимали. Самые сильные – траниты, орудующие самыми длинными веслами, располагались на палубе, средний ряд занимали зигиты и нижний – таламиты. Помимо них на каждом корабле находились специалисты, без которых нормальное плавание было бы невозможно: врач, плотник, флейтист, задающий ритм гребцам, смазчик трущихся кожаных деталей, перевязчик, следящий за ремнями, крепящими весла к бортам.

Преимуществу пунийских кораблей в маневренности римляне противопоставили боевые качества своей пехоты. В сравнении с тем количеством солдат, которые имели на борту греческие и, вероятно, карфагенские суда, римляне обладали несомненным превосходством. «Морская пехота» римлян состояла из гастатов и принципов, стрелков было, по-видимому, мало. Главной проблемой было доставить этих солдат с собственного корабля на борт противника, а это было не просто, поскольку надо было подойти вплотную к вражескому судну, что требовало искусного маневрирования. Ее решили, изобретя перекидной абордажный мостик – «ворон» (corvus). Ни его материальных остатков, ни изображений не обнаружено, поэтому существует множество различных вариантов его реконструкции, в большей или меньшей степени основанных на описании Полибия: «…на передней части корабля утверждался круглый столб в четыре сажени длиной и в три ладони в поперечнике, с блоком наверху. К столбу была прилажена лестница, подбитая с помощью гвоздей поперечными досками в четыре фута ширины и в шесть сажен длины. В дощатом основании лестницы было продолговатое отверстие, коим лестница и накладывалась на столб в двух саженях от начала ее; по обоим продольным краям лестницы сделаны были перила вышиною до колен. На конце столба прикреплено было нечто наподобие железного заостренного песта с кольцом наверху, так что все вместе походило на орудие хлебопека; через кольцо проходил канат, с помощью которого во время схватки судов ворон поднимался на блоке и опускался на палубу неприятельского корабля спереди и с боков, когда во избежание бокового нападения нужно было повернуть корабль в сторону. Как только вороны пробивали палубные доски и таким образом зацепляли корабли, римляне со всех сторон кидались на неприятельское судно, если сцепившиеся корабли стояли бок о бок; если же корабли сцеплялись носами, тогда воины переправлялись по самому ворону непрерывным рядом по двое. При этом шедшие во главе воины держали щиты перед собою и отражали удары, направляемые с фронта, а следующие за ними опирались краями щитов на перила и тем ограждали себя с боков» (Полибий, I, 22, 3–10).

Надо заметить, что в источниках не содержится упоминаний об использовании «ворона» после Первой Пунической войны. Вероятно, подобное сооружение пагубно сказывалось на и без того не очень высоких мореходных качествах римских кораблей, и от него впоследствии отказались.