Текст книги "Котел с неприятностями. Россия и новая Большая Игра на Ближнем Востоке"

Информация к размышлению. Периферия – ближняя и дальняя

Традиционное для профессиональных организаций и ведомств «практическое востоковедение» рассматривает Ближний и Средний Восток, ограничивая себя географическими рамками – в лучшем случае всего региона, а иногда какой-либо его части. Между тем процессы, идущие на исламской периферии – на Балканах, в Африке, Закавказье, Центральной, Южной и Юго-Восточной Азии, чрезвычайно важны для понимания происходящего в регионе. Как и деятельность сетевых исламистских структур, активных не только в исламском мире, но и за его пределами. Экономическая и политическая роль новых исламских игроков часто приуменьшается. Однако она растёт, как растёт и их значение для обеспечения международной безопасности.

Ведущими игроками «второго ряда» исламского мира являются Индонезия и Малайзия – мусульманский «Дальний Восток». Малайзия со времён Мохаммада Мохатхира – амбициозного и авторитарного премьер-министра, превратившего эту страну в одного из «дальневосточных тигров», сочетает экономическую политику, опирающуюся на эксплуатацию государственными компаниями запасов углеводородов, официальный этноконфессиональный протекционизм в пользу малайцев-мусульман и демонстративную фронду в отношении Запада и Китая.

Индонезия, население которой на 2021 год составляет около 280 миллионов человек, – крупнейшая страна мусульманского мира и член G-20. Джакарта в 1998 году покончила с 33-летним правлением Хаджи Мухаммеда Сухарто, однако экономика страны развивается медленными темпами и её внешняя политика по-прежнему ориентируется на США. Дискриминационный курс, который оба государства проводят в отношении индусов, китайцев, христиан и племён, исповедующих традиционные культы (в Индонезии – на Калимантане и Новой Гвинее), провоцирует эмиграцию образованной молодёжи из числа меньшинств, сепаратизм и партизанскую деятельность в отдалённых районах.

Под влиянием распространения в регионе из Саудовской Аравии и Пакистана салафитских идей в обеих странах усилилось влияние исламистских радикалов. Они провоцируют конфликты мусульман с властью в Таиланде с территории Малайзии и вступают в альянсы против центральных властей с сепаратистами в индонезийском Ачехе. Они ведут борьбу с неисламским коренным населением на христианском Амбоне и индуистском Бали. Организуют теракты против западных и китайских компаний и иностранных туристов. Причём и Малайзия, и Индонезия придерживаются в отношении исламистов двойных стандартов, преследуя их после резонансных терактов и позволяя действовать там, где их интересы совпадают с политикой Куала-Лумпура и Джакарты.

Стремясь к увеличению своего веса на международной арене, Малайзия и Индонезия добиваются этого через Организацию исламского сотрудничества, контакты с Лигой арабских государств, Турцией, Пакистаном, Саудовской Аравией, ОАЭ, Катаром, Ираном и другими ведущими игроками исламского мира, одновременно поддерживая высокий уровень координации своей политики с Западом. Как следствие они выступали с направленными против Израиля заявлениями, как Мохатхир, принимали участие в таких пропалестинских акциях, как «флотилии свободы», осуждали антииранские санкции ООН и, подобно Индонезии, заявляли о готовности участия в миротворческой деятельности в Ливии после прекращения там военных действий.

Этноконфессиональные конфликты, проблемы экономики и сепаратизм могут поставить под вопрос целостность Малайзии и Индонезии. При этом на их территории всё более активны международные исламистские структуры, в том числе «Исламское государство», в составе которого в Сирии и Ираке отмечены соединения террористов из Юго-Восточной Азии. ИГ активно вербует сторонников в Индонезии, Малайзии и на Филиппинах. Пресечение распространения с их территории в регионе радикального исламизма – общий интерес Китая, Запада, включая Австралию и Новую Зеландию, и государств Юго-Восточной Азии, в том числе Таиланда, Сингапура и Вьетнама.

«Дальневосточные тигры» – часть исламской периферии Ближнего и Среднего Востока. В неё на восточной окраине региона, в районе Индийского и Тихого океанов, помимо этих стран входят: беднейшая страна Южной Азии – Бангладеш, сравнимый по богатству только с нефтяными монархиями Персидского залива Бруней, превышающая большинство стран исламского мира по численности мусульманская община Индии и ряд значительно меньших общин государств Юго-Восточной Азии. Бангладеш испытывает такое же давление радикального ислама, как Пакистан. Близость к Индии и Юго-Восточной Азии, распространённость «отходничества» – преимущественно в страны Залива, многомиллионная диаспора в США, Великобритании и тех же странах Залива превращают страну в плацдарм, используемый «Аль-Каидой» и ИГ для вербовки будущих шахидов. Причём опасность этого традиционно недооценивается, работа мировых спецслужб в этой стране не выдерживает критики, а уровень террористической активности на её территории непрерывно растёт.

Под давлением извне радикальные исламистские настроения распространяются и в регионах традиционной веротерпимости – Таиланде и на Южных Филиппинах. В то же время составляющие 13,4 % (по официальным данным – неофициальные оценки близки к 20 %) из более чем 1,4 миллиарда жителей Индии мусульмане, несмотря на притеснения, которым они подвергаются (примером которых является Гуджаратский погром 90-х годов), в абсолютном большинстве лояльны к своей стране. Отметим при этом, что процентное соотношение радикалов и лоялистов не отражает уровня потенциальной угрозы, тем более что активно проводимые в жизнь при открытой поддержке премьер-министра Индии Нарендры Моди индуистскими радикалами принципы «Хиндутвы» («Индии для индусов») резко усиливают межконфессиональную напряжённость в «крупнейшей демократии мира».

Южное «подбрюшье» БСВ составляют Тропическая Африка и Сахель. Последний является тылом исламистских группировок, старейшая из которых – «Аль-Каида в странах исламского Магриба», тесно связанная с радикалами в Марокко, Алжире, Ливии и Тунисе. Война между режимом Каддафи и бенгазийской оппозицией позволила АКИМ получить доступ к ливийским арсеналам, что превратило группировку в наиболее сильную вооружённую структуру Сахеля. При этом западные эксперты часто принимают на веру джихадистские лозунги, которыми прикрывают свои интересы сепаратисты, а также многочисленные криминальные группировки и наркокартели Сахары и Сахеля.

Тропическая Африка, включая крупнейшую страну этой части континента, Нигерию, – зона исторического конфликта между христианами и мусульманами, усиленного трайбализмом. Возможности, которые Африка предоставляет для пополнения радикальных группировок как их ресурсная база и тыл – до ЮАР включительно, превращает Чёрную Африку в важный плацдарм исламистов. После устранения конкурентов в лице Египта и Ливии «дирижёрами» в Африке остались Саудовская Аравия в партнёрстве с США и Катар, опирающийся на Францию. Свою игру в регионе в поставках оружия и разработке сырья, в том числе уранового, ведёт Иран и, с нарастающим успехом, Турция.

Северной периферией Ближнего и Среднего Востока являются Центральная Азия, Закавказье и Балканы. Постсоветские мусульманские республики, Синьцзян-Уйгурский автономный район (Восточный, или Китайский Туркестан), Албания, Косово, Македония и Босния – поле конкуренции различных исламских проектов. Турция, Иран, Саудовская Аравия, Катар и Пакистан имеют здесь свои взаимопересекающиеся интересы. Регион привлекателен для исламистских структур, от «Братьев-мусульман» до «Аль-Каиды» и ИГ, однако на большей его части из-за противодействия местных правительств исламисты могут достичь лишь ограниченных успехов. Особенно уязвимы перманентно нестабильные зоны, прошедшие гражданскую войну: Таджикистан, Киргизия и Балканы, а на последних Босния. В отдельных районах этих стран салафиты живут в компактных поселениях, за пределами действия государственных законов. В других, как в постсоветских республиках, Китае и неисламских странах, входивших в состав бывшей Югославии, не имеют таких возможностей – по крайней мере на момент написания настоящей книги. Хотя стремятся к автономии и по мере сил пытаются добиться создания там шариатских зон, обеспечивающих её, как они обеспечили её в Европе.

Влияние Ирана и Турции в Центральной Азии и Закавказье сравнительно ограниченно. В Таджикистане Иран имеет прочные позиции в экономике, но в религиозной сфере инициативы шиитских властей ИРИ блокируются местными суннитскими лидерами. Азербайджану в сближении с Ираном мешает позиция последнего по Карабахскому конфликту (Тегеран последовательно балансирует между Арменией и Азербайджаном) и неприятие Баку доминирующей политической роли ислама. При этом Анкара и Баку прокламируют близость на почве общего тюркского прошлого, но попытки президента Турции Эрдогана доминировать в их отношениях последовательно их портили до самой Второй Карабахской войны 2020-го и «Шушинского соглашения» 2021 года, в результате которых Азербайджан полностью вошёл в орбиту влияния Турции, в том числе в военной и военно-технической сфере.

Туркменистан ограничивает сотрудничество с Ираном инфраструктурными проектами и газовым транзитом. Неформальное влияние на местную элиту оказывается Анкарой и Тегераном через их культурные центры. Основной проблемой региона является контрабанда оружия, наркотрафик и роль, которую он выполняет как транзитная зона для перемещения в Европу, Россию и Китай террористов. С 2015 года на южной, афганской границе от Туркменистана до Таджикистана отмечено нарастание исламистской угрозы, которая заставляет говорить о подготовке к «Центральноазиатской весне» – силовому смещению светских правительств и попытке перераспределить потоки энергоносителей. Справиться с исламистами без поддержки извне в случае реализации этого проекта правительства региона не смогут – и это заставляет их выбирать между Россией, США и Турцией в качестве потенциальных союзников. Приход к власти талибов в Афганистане в августе 2021 года значительно увеличил эту угрозу.

Отметим, что в борьбе «центров силы» на БСВ после исчезновения из числа претендентов на лидерство Ирака, Сирии и Ливии и ослабления Египта осталось две группы проектов, определяющих будущее региона: религиозно-финансовые и имперские. Первые – инициативы Саудовской Аравии, Катара и ОАЭ, отражающие сложное переплетение экономических и политических интересов их высшего руководства. Вторые демонстрируют Турция и Иран. Ограничение и пресечение интересов этих стран – предмет конкуренции исламистских «сетевиков» и заинтересованности соперничающих между собой «великих держав». Меняющийся расклад сил между догматичным Эр-Риядом, более современными Дохой и Абу-Даби, динамичной, всё более исламизирующейся Анкарой и Тегераном представляет чрезвычайно любопытную картину для внешнего наблюдателя.

Глава 13
Немного об А-бомбах – шиитской и суннитской

Возможно ли было силовым путем остановить иранскую ядерную программу? Был ли шанс у мирового сообщества убедить Иран сделать это добровольно, без подписания в 2015 году «ядерной сделки»? Ответ на оба эти вопроса сугубо отрицательный. Иранская ядерная программа в корне отличается от японской, южнокорейской или нидерландской. Можно было соглашаться с экс-директором израильского Моссада Меиром Даганом, который полагал, что Иран получит возможность производства ядерной бомбы к 2015 году. Можно было спорить. Но то, что на момент написания этих строк у Исламской Республики достаточно расщепляющих материалов для производства 5–10 ядерных боезарядов, она далеко продвинулась в производстве носителей и ведёт работы над боеголовками, более чем реально.

Опасность для США и Европы со стороны Ирана представляется чисто гипотетической. Иранская ядерная бомба – индульгенция для правящего в Тегеране режима, гарантирующая его неприкосновенность. Сегодняшний Иран – агрессивный режим имперского типа, претендующий на статус региональной сверхдержавы, культивируя экспорт Исламской революции для внешнего употребления в шиитском мире и персидский национализм для употребления внутреннего. Непосредственную угрозу он представляет только для своих соседей по Персидскому заливу и, в силу идеологических причин, для Израиля.

Как представляется, остановить его «у порога» изготовления ядерного оружия не удастся, как не удастся предложить что-либо взамен. Не было ничего, что могло бы остановить в аналогичной ситуации Советский Союз времен Сталина и Китай эпохи Мао. Ядерное оружие для Ирана – символ прорыва в «первые ряды», билет в «ядерный клуб» и подтверждение статуса «великой державы». Дело не только в правящей элите – оппозиция, когда и если бы она имела шанс прийти к власти, причем не только религиозные лидеры «Зелёного движения», но и либералы, точно так же развивала бы ядерную программу, как «неоконсерваторы» президента Ахмади Нежада, разве что без его воинственной риторики. Вопрос лишь в том, применит ли Иран ядерное оружие, получив его, против Израиля?

Израильское руководство рассматривает любые варианты развития событий в отношениях с Ираном, включая силовые, сколь бы недостаточными ни представлялись усилия в этом Израиля без поддержки со стороны США. Впрочем, история с компьютерным вирусом, поразившим иранскую ядерную станцию в Бушере, демонстрирует новые сценарии развития событий. В принципе удар по иранским ядерным объектам не исключён. Как представляется, Израиль в одиночку способен гарантированно поразить не менее трети и не более половины их. Соединённые Штаты, в свою очередь, могли и могут уничтожить все известные иранские ядерные объекты, а также, в случае принятия соответствующего решения, разрушить военный и экономический потенциал Ирана.

Вопрос об асимметричном ответе ИРИ оставим в стороне. Даже блокирование Ормузского пролива не станет фатальным для мировой экономики: к высоким ценам на энергоносители она приспособилась, а пролив будет деблокирован за 3–4 месяца. Однако, если удар будет нанесен не по Ирану в целом, что представляется маловероятным, а только по иранским ядерным объектам, он будет эффективным лишь в случае проведения наземной операции, в текущей ситуации исключённой. Американские войска и блок НАТО проявили себя как неэффективная военная сила в Ираке и Афганистане. Операция НАТО в Ливии продемонстрировала отставание альянса от задач, которые ставит перед ним регион. Провал «миротворцев» в Западной Сахаре, Судане и Ливане вообще ставит под вопрос дееспособность воинских контингентов Запада на Ближнем и Среднем Востоке.

Для ведения действий на территории Ирана, которые являются единственным способом гарантированной «зачистки» его ядерных объектов, необходима двухмиллионная армия. Причём армия, готовая воевать, как американцы и, в отдельных случаях, англичане, а не «демонстрировать флаг», как войска Италии, или вести «гуманитарные операции», как немецкий бундесвер. Такая армия в современном мире есть только у Китая. Но Иран, ядерный или неядерный, не представляет для КНР никакой угрозы, являясь партнёром, поставщиком углеводородов и перспективным рынком инвестиций и товаров. Участие Китая в военной операции против Ирана полностью исключено, да и к экономическим санкциям против Тегерана Пекин присоединился в минимально возможной без урона своего статуса на международной арене степени.

Санкции эти оказали на Иран значительное воздействие, снизив его возможности по продвижению к ядерному статусу и замедлив темпы этого продвижения. Не стоит, однако, преувеличивать итоги попыток принуждения ИРИ к отказу от развития ядерной программы экономическими методами. Замедлить, но не остановить – предел возможности санкций, компьютерной атаки, израильского военного удара или американской ракетно-бомбовой атаки, без наземной операции. Причём не стоит полагать, что атака такого рода или экономическое давление могли бы в Иране привести к смене режима.

Поддержка Западом любого иранского политика или политического движения сделает его нелегитимным в глазах избирателей. Удар по Ирану консолидирует массы вокруг руководства страны. Президент США Барак Обама с иранской ядерной бомбой смирился так же, как с потерей влияния в Ираке и Афганистане после вывода оттуда американских войск. Да и разрушение режима нераспространения, неизбежное после появления у ИРИ ядерного оружия, не слишком его волновало. Именно поэтому он посчитал оптимальным заключение с Ираном соглашения, которое оставляло иллюзию того, что Тегеран пошёл навстречу Западу, а не того, что Запад смирился с неизбежным.

Единственным возможным «светом в окне» в сложившейся после подписания «ядерной сделки» ситуации для того, чтобы «развести по углам ринга» Иран и Израиль, является перспектива подписания Ираном и Израилем «в разных комнатах» под патронажом «великих держав» обязательства о ненападении друг на друга с применением ядерных технологий. Эта декларация минимизирует возможность ведения Иерусалимом и Тегераном ядерной войны. Проблема в том, что Израиль при необходимости гарантии такого рода Ирану предоставит – и это неоднократно подтверждалось высшим руководством этой страны, однако Иран не предоставит ответные гарантии, поскольку не готов заключать с Израилем соглашения любого рода.

Позиция Ирана основана на опасности для режима отступления от идеологии, стержнем которой является непризнание права Израиля на существование. Так что миру предстоит смириться с ядерным Ираном и возможностью большой региональной войны между ним и Израилем – в будущем с возможным применением ядерного оружия. Это будет мир, где около 30 государств из 40, имеющих технологическую возможность производства ядерного оружия, могут последовать примеру Ирана и будут его иметь, притом что порог его применения будет значительно снижен.

Что касается Пакистана, ядерная безопасность и уровень исламистского терроризма не только на территории Исламской Республики Пакистан и её соседей, но и в США, ЕС и России во многом зависят от того, кто правит в Исламабаде, что делает руководство пакистанской армии, с кем и в какой степени сотрудничают пакистанские спецслужбы. На протяжении первых трёх десятилетий его существования Пакистан рассматривался мировой политической элитой лишь как антипод Индии. Затем – как тыл войны против СССР в Афганистане и «куратор» афганского «котла с неприятностями» после ухода оттуда советских войск. Сегодня он формально – союзник НАТО в борьбе с талибами, «Аль-Каидой» и ИГ, но среди террористов, задерживаемых в США и Великобритании, всё больше пакистанцев.

Ядерные объекты Пакистана, безопасность которых рассчитывалась на основе сценариев конфликта с Индией, недостаточно защищены от удара из Афганистана. Свидетельством этого стали атаки террористов на авиационный комплекс в Камре близ Исламабада в 2007 и 2009 годах, склад ракет с ядерными боеголовками на базе в Саргодхе в ноябре 2007 года и оружейный комплекс в Вахе, где собираются ядерные боеприпасы, в августе 2008-го. Для предотвращения угроз такого рода Управление стратегического планирования Ядерного командования Пакистана приняло ряд мер. В мирное время ядерное оружие разобрано, боеголовки дезактивированы, отделены от ракет-носителей и хранятся в засекреченных, хорошо охраняемых местах. В случае угрозы войны риск успеха террористической атаки повышается, поскольку в Пакистане при передаче ядерных активов от гражданских структур армии приоритет отдаётся секретности, а не усилению конвоев, уязвимых для внешнего противника.

Проблема усугубится, если до перемещения боеголовки будут собраны: в разобранном состоянии пакистанские ядерные боеприпасы, вероятно, оснащены механическими, а не электронными кодоблокирующими устройствами. Разумеется, даже в случае захвата ядерного боеприпаса талибами или «Аль-Каидой», для того чтобы использовать его, нужно знать коды и смонтировать устройство на самолёте или ракете-носителе. В противном случае он может быть использован только как «грязная бомба» или радиологическое оружие.

Куда выше риски, связанные с человеческим фактором. Один из них – возможность утечки расщепляющихся материалов на стадии производства, которую могут осуществить учёные-ядерщики. Если это будет делаться постепенно, не исключён успех таких действий: учёт всех ядерных материалов, изготовленных в Пакистане за последние 20 лет, невозможен, и прецедент Абдул Кадыр Хана подчёркивает это. Угроза носит практический характер: исламисты вербуют в свои ряды учёных и армейских офицеров. Пример этого – «дело физиков-ядерщиков», в ходе расследования которого был установлен факт встреч в Афганистане в ноябре 2001 года отставных сотрудников Пакистанской комиссии по атомной энергии Султана Башируддина Махмуда и Абдул Маджида с бен Ладеном, другими руководителями «Аль-Каиды» и лидерами «Движения Талибан». Для снижения угроз такого рода в Пакистане приняты Программа надёжности человеческого фактора и План действий по ядерной безопасности.

Государственный переворот, осуществлённый радикальными исламистами, в Пакистане маловероятен: на выборах они не набирают более 11 % голосов избирателей. Политическое убийство, провоцирующее конфликт с Индией, которое позволило бы радикалам развязать ядерную войну или взять под контроль ядерные арсеналы страны, также не имеет шансов на успех. Управление ядерными активами в Пакистане диверсифицировано, его осуществляют не менее 10 высокопоставленных военных и гражданских чиновников, в критической ситуации замещающих друг друга.

Вопрос о безопасности ядерного комплекса Пакистана (около 120 зарядов, носители всех типов и оборудование полного ядерного цикла), функционирующего в закрытом режиме и контролируемого узкой группой представителей высшего военного руководства страны, имеет мировое значение. Ряд ядерных объектов, в том числе урановые копи Исса-Хел и Кабул-Хел, атомная электростанция в Чашме и полигон Чагаи-Хиллз в провинции Белуджистан, где Пакистан провел ядерные испытания в мае 1998 года, расположены у западной границы, в зоне активных действий белуджских сепаратистов. Отсутствие у мирового сообщества планов в отношении ядерной программы Пакистана в случае его дезинтеграции усугубляется противодействием дискуссиям на эту тему со стороны пакистанского военного командования.