Текст книги "Программист для Преисподней"

Я не был вполне уверен, всерьез говорит Ираклий, или подыгрывает мне, находясь в благостном расположении духа после хорошего обеда.

– Я приложил руку к груди, и напыщенно произнес:

– Обещаю, что как и изобретатель, сохраню рецепт в тайне. Буду готовить салат оливье только для себя, и есть его ночью, под одеялом, в запертой комнате, и погасив свет.

Ираклий Андреевич развеселился окончательно.

– Считайте, что уговорили. Пожалуй, я попробую. Это действительно не так просто. И ответ я вам сразу не дам. Но, поскольку я смогу включить его в свое меню… Да и удивить коллег будет кстати, – он мечтательно закатил глаза. – Договорились, раздобуду я ваш рецепт. Однако, должен вас разочаровать. Встречу с душой господина Оливье организовать не смогу при всем моем желании. Его здесь уже нет.

Я удивленно посмотрел на собеседника.

– То есть, как уже нет? Где же он? Что может случиться с душой в Раю?

– Видите ли, это очень непросто. Личность Оливье представляет для нас особый интерес. Так что сейчас он находится, как бы выразится, еще выше. Его перевели на следующий уровень существования.

– Оливье, повар?

– Дело не в том, кем он был при жизни. Для нас важно то, что он обладает острым, творческим умом, способным к независимому мышлению. Поскольку при жизни он был поваром, то и проявил свои незаурядные способности в кулинарии. Сложись обстоятельства по-другому, он мог бы стать выдающимся художником или крупным политиком. Такие люди рождается редко, и за всеми мы следим от рождения. Переход – это привилегия немногих по-настоящему творческих личностей.

Я задумался.

– Хорошо, оставим это. У меня есть к вам более серьезный вопрос. Я подумал о душах, населяющих эти ваши узкопрофильные райские заведения. И сравнил, уж простите я буду называть вещи своими именами, тех разбойников, убийц и развратников с душами отбывающими наказание в моей тюрьме в аду. Неужели они такие грешники, что им положено вечное наказание?! Возьмем, скажем, Александра Петровича, который отбывает срок за то, что пил водку, бил жену и три раза изменил ей с соседкой. И за это черти теперь издеваются над ним. Не такой уж и великий это грех. Любой нормальный мужик и выпивает, и хоть раз в жизни изменяет жене. Ну и пара оплеух за всю семейную жизнь наберутся у большинства. Так что же, если мужик по-пьяни перепихнулся с соседкой, то его сразу в ад, на вечные муки?

– Не горячитесь, Александр Леонидович, дорогой мой. Ну что вы сразу так – вечные муки. Давайте оставим вопрос о вечности пока в стороне. Вечность – это, знаете ли, слишком долго. А вот относительно того, заслуживают ли ваши заключенные такое наказание, то вопрос настолько серьезен, что просто не имеет однозначного ответа.

– Отчего же. Речь идет о конечной виновности или невиновности по итогам всей жизни человека. Грешен он или нет. Правильно?

– Совершенно верно. В упрощенном варианте все религии описывают процедуру суда над душой усопшего следующим образом. С одной стороны на весы будут положены все добрые дела человека, совершенные им при жизни, а с другой – все плохие. Дальше происходит взвешивание и соответственно приговор – в ад, или в рай. Очень просто. Только скажите, что тяжелее – зеленый цвет или нота До?

– Но, если предположить, что все поступки, как хорошие, так и плохие, имеют свою меру, то можно оценить их по единой шкале. Ну, не знаю, например, добрые дела можно определять в матьтерезах, что ли. Или скорее в милитерезах, куда нам до нее. А для плохих дел использовать ту же градацию, но со знаком минус.

В моем перевозбужденном мозгу уже закрутились формулы соответствующих математических моделей.

– Правда, тут возникает вопрос об основном моральном критерии, который следует принять за основу, – я запнулся. – Совершенно не представляю, как объединить все в одну систему координат.

– Браво, Александр Леонидович. Вы подошли к самой сути. Не существует этой единой системы координат. Как нет абстрактного добра и абстрактного зла. Есть только две точки отсчета – общественная мораль и личная убежденность.

– Постойте, а заповеди?

– Заповеди лишь общее руководство. Религиозные деятели успели добавить к ним кучу оговорок. А политики настолько извратили общественную мораль, что временами просто отрицают заповеди и переписывают их применительно к собственным интересам. Так что в изначальном виде заповедями никто уже не пользуется. Каждый случай мы рассматриваем индивидуально.

– Да уж, – растерянно сказал я. – Кажется, я начинаю понимать. Бедный Петрович, он еще при жизни корил себя за свои, не такие уж и великие грехи! Значит, на суде он во всем признался, и ему тут же влепили максимальный срок. А какой-нибудь профессиональный преступник, имеющий опыт общения со следственными структурами, «пошел в отказ», как он это умеет, и благополучно пролез в Рай. Я правильно вас понял?

Ираклий Андреевич усмехнулся.

– В любой системе есть свои недостатки.

– Так, так, буду иметь в виду на будущее. Спасибо, что предупредили. А я-то думал, что если на высшем суде раскаюсь, то мне, наоборот, объяснят, что я слишком строг к себе, и отправят в Рай.

– Беда в том, – ответил Ираклий Андреевич, – что отношение человека к самому себе, его личная убежденность в правильности и праведности своих поступков остается почти единственным критерием.

– И все равно я не понимаю. Мне кажется, что все это какая-то немыслимая игра, которая ведется по непонятным мне правилам. Но с какой целью? Зачем все это?

Ираклий Андреевич внезапно изменился в лице. Он достал из кармана жилетки свои золотые часы луковицу и открыл крышку.

– Э, батенька, – ненатурально сладким голосом проговорил он. – Однако я совсем заболтался с вами. А вам уже и домой пора.

– Но мы же не договорили. Именно теперь у меня возникла куча вопросов к вам.

– Нет, нет. Покорнейше прошу меня простить, но вам пора назад. Прошу вас, закройте глаза.

Вселенная раскололась, и я вернулся в свою комнату в общаге.

Глава 11

Мальгрим был ужасен – ужасны были его слова на каком-то колдовском наречии: «Варга гракка, Марлаграм, о террарма вава марвагриста Демогоргон!» Сумерки сгустились в черную мглу, грянул гром, сверкнула молния, удушливо запахло серой…

(Джон Пристли, «31 июня»)

Я вновь очутился в своей комнате. Процедура перемещения стала уже привычной. Я вышел в коридор и заглянул на кухню. Сергей сидел за столом и что-то писал. Перед ним стоял небольшой красный чайник, украшенный золотым орнаментом. На чайнике была нарисована хлопковая коробочка с листьями. Рядом стояла такая же красная, с хлопком, пиала; в ней дымился темный, в красноту, чай. Красавец чайник не вписывался в спартанское убранство кухни. Я вспомнил, что его сотворила Марина в подарок Сергею на день его рождения.

Есть мне не хотелось, и я решил не беспокоить Сергея, а пошел погулять снаружи. Я вышел из здания общежития, прошел мимо обшарпанной телефонной будки – автобусной остановки, как мы прозвали ее из-за выполняемых ею неспецифических функций. Дойдя до конца дома, я свернул за угол. Потрескавшаяся асфальтированная дорожка вела вокруг общежития. За ним росло несколько чахлых деревьев. Это место черти со свойственной им иронией называли рощей. Метрах в тридцати за деревьями кончался участок пространства, выделенный для общежития. Там земля резко кончалась, и начиналось серое ничто. Над головой у меня светилось наше маленькое персональное солнышко, которого хватало только на то, чтобы осветить и согреть бетонное здание да прилегающий к нему кусочек земли.

Я посмотрел вокруг. В окружающем пространстве вдали плавала тюрьма. Она была наклонена к нам под совершенно невероятным углом: окнами вниз, и я все время подсознательно ожидал, что кто-нибудь оттуда вывалится. Понятно, что направление гравитации у нас не совпадало, но внешне это впечатляло. Хотя лично я предпочитаю впечатления другого сорта. Слева от тюрьмы плавало здание административного центра нашего сектора. Чуть дальше виднелись другие, так сказать, «исправительные заведения».

Мне пришло в голову, что тут может поместиться и небольшой домик для меня. Случись такая мысль неделю назад – меня бы замучили сомнения. А получится ли? А можно ли мне это вообще делать? Я бы посчитал, что должен жить там, куда меня поселил работодатель. Эта пагубная привычка неуклонно соблюдать правила и выполнять все то, «что нам сказали», в свое время и сделала мою жизнь несносной.

Я сегодняшний размышлял иначе. Вернее сказать, – вовсе не размышлял. У меня появилось желание построить себе собственный дом здесь, в Аду. И я решил его построить. Дом, в котором мне будет уютно и удобно. Чтобы я мог там с комфортом отдохнуть после работы. Чтобы было не стыдно пригласить гостей, если таковые найдутся. Короче говоря, я не хотел больше жить в общаге и собирался устроиться здесь с максимально возможным комфортом. Таким, какой только смогу создать. Места вокруг было навалом, я могу воткнуть сюда хоть десяток Манхэттэнов.

Оставался лишь маленький вопрос: как? Тут я тоже не раздумывал. Просто выбрал место, где было посвободнее и решил про себя, что именно здесь и будет располагаться мой будущий дом. Я попытался четко определить границы своего будущего владения, и с приятным удивлением увидел, что в пространстве вспыхнула яркая точка. Она явно появилась после того, как я присмотрел себе это место. Точка выросла и превратилась в сверкающую звезду, сыплющую во все стороны фонтаном искр, как бенгальский огонь. Я попробовал сдвинуть ее. Звездочка послушалась меня и двинулась вниз. За ней с шипением потянулся след – такой же яркий, брызжущий искрами света.

Звездочка резала серое пространство. Я продвинул ее еще дальше, до конца облюбованного мной участка. Затем повернул вбок. Четкая вертикальная линия продолжала светиться в пространстве. Она остывала и уже не фонтанировала искрами. Я не знал, надолго ли это или скоро линия потухнет совсем? Я ускорил движение звездочки. Не дожидаясь, пока первая линия совсем погаснет, я вырезал из пространства намеченный кубик, обведя его со всех сторон святящимися линиями.

Как только я соединил последние линии, они снова ярко вспыхнули. Намеченные мной линии стали гранями куба, а все его внутреннее пространство засветилось. Внутри, в кубе. Свет, заключенный в нем, постепенно как бы выжигал серую инертную массу, заполнявшую собой все пространство вокруг. Постепенно передо мной вырисовался идеальный куб, заполненный светящейся материей. Она клубилась, переливаясь из одной стороны куба в другую. Какие-то неясные образы спонтанно формировались в глубине куба и тут же исчезали. Как будто художник, составляя палитру, делал пробные мазки или, скажем, музыкант, настраивая свой инструмент, играл фрагменты мелодий…

Я понял, что стройплощадка готова. Светящееся вещество внутри куба было моим строительным материалом. Я задумался, пытаясь сообразить, как быть дальше. Я чувствовал, что полностью контролирую поведение куба. Он реагировал на мои пробные попытки резкими всплесками света и переливом материи. Я попробовал вытащить из памяти все, что когда-либо знал о строительстве. Я попытался, как положено, выровнять площадку и заложить фундамент, на котором впоследствии собирался возвести стены, в соответствии со строительными правилами. То, как отреагировал куб, стало для меня неожиданностью. Он на миг потемнел, потом замигал, по нему пошли полосы, как по экрану испорченного телевизора. Куб обиделся. Он не хотел, чтобы в нем копали канаву и заливали ее цементным раствором. Я почувствовал, как он огорчился от одной мысли об этом.

Я остановился. Было ясно, что традиционные методы строительства здесь не подходят. Я мысленно пообещал кубу больше в нем ничего не копать, и увидел, что тот снова посветлел. Тогда я просто обратился к кубу с просьбой о том, что мне нужен дом, небольшой уютный домик. Не надо мне дворцов, говорил я кубу, пусть это будет простой двухэтажный коттедж: гостиная с кабинетом внизу и несколько спален на втором этаже. И вокруг что-нибудь более приятное, нежели потрескавшийся асфальт и пожухлая зелень. Куб явно меня понимал, потому внутри него стали происходить какие-то перемены. Все было мутно, неясно. Тогда я решил уточнить свои представления о том, что именно я хочу построить и как оно должно выглядеть. В тот же миг движение в кубе замерло, а сам он опять замерцал.

Понятно, решил я. Даже такой уровень детализации куб не принимает. Нужно полностью абстрагироваться от деталей и сосредоточиться только на общем образе. Я попытался сформулировать свое понятие дома. Не то, сколько в нем должно быть комнат или как и из чего он построен. Я просто представил себе, как хорошо, усталому и голодному, после работы зайти в свой дом. Дом, который ждет меня, в котором уютно, где каждая вещь на своем месте. Дом, где можно расслабиться и отдохнуть. Дом, где так хорошо одному, а еще лучше – с любимой, или с друзьями. Я представил себе заснеженные горы вокруг моего дома, восход солнца, который на мгновение окрашивает вершины в фантастический фиолетовый цвет. Я почувствовал свежий морозный воздух, который можно вдыхать, а можно пить, как выдержанное шампанское. Чем ярче и поэтичнее я представлял себе эту картину, чем точнее я формулировал свои ощущения, тем быстрее и точнее работал куб.

Переливы света стали более энергичными и контрастными. Внутри куба происходило какое-то движение, наполненное неизвестным мне смыслом. В кубе стали постепенно возникать контуры дома и деревьев вокруг него. Прежде чем я успел разглядеть, они исчезли. Как в калейдоскопе музыкального клипа, стали появляться и сменять друг друга фрагменты домов, комнат, коридоров, разнообразная мебель – от громоздких викторианских комодов до авангардистских кресел, в которых и сидеть-то невозможно. Потом на их место пришли пейзажи. Морское побережье сменялось каменистой пустыней, заснеженный лес уступал место высокому ущелью, по которому лился поток водопада. Я чувствовал, что куб таким образом общается со мной, выясняет мои вкусы и пристрастия, уточняет свое задание. Постепенно картины стали мелькать все реже и реже, и внезапно пропали совсем. Куб окрасился в однотонный глубокий золотистый цвет. Настройка была завершена. Теперь внутри куба началось настоящее строительство. Внутри золотистого пространства постепенно стали проступать контуры рождавшегося на моих глазах нового мира.

Я понял, что дальше куб может строиться без моей помощи. Я вытер пот, внезапно выступивший на лице. Колени неожиданно подогнулись, и я то ли сел, то ли свалился на землю. Слабой рукой я достал сигареты и закурил. Возвышенное поэтическое состояние духа, в котором я пребывал, управляя процессами внутри куба, потихоньку проходило. Одновременно с этим я чувствовал, что мне становится чуть легче, но недостаточно. Я был словно подвешен над землей, не имея возможности вернуться обратно.

Стало понятно – для того, чтобы окончательно прийти в себя, я должен немедленно избавиться от творческого состояния и вернуть свою парящую в голубых высях душу обратно в тело, с его приземленным восприятием действительности. Я глубоко вздохнул и громко, с чувством, начал ругаться. Ругался площадно, растрачивая богатый словарный запас. И так – минуты две, от души. Помня о чувствительной натуре куба, который все еще трудился, строя для меня дом, я постарался никого конкретно не обижать, пользуясь лишь абстрактными понятиями. И чем яростнее я кричал, тем легче мне становилось. Наконец, я почувствовал, что полностью пришел в себя.

В ту же секунду, когда я замолчал, куб завершил свою работу. Мне пришла в голову совершенно невероятная мысль. Теперь я знал, как творят чудеса волшебники. Я увидел, как это тяжело и насколько непредсказуем может быть конечный результат их труда. Я понял, насколько абсурдно было бы просить встреченного вами волшебника сотворить для вас конкретную вещь. Волшебство работает не с конкретными предметами, это не фокусы в цирке. Магия оперирует совершенно другими понятиями. Впечатления, воспоминания, ощущения, и что-то другое, для чего, в общем-то, нет подходящих слов в языке – вот с чем работает магия. Она действует на уровне чувств, и конечный результат зависит от того, насколько маг почувствует, пропустит через себя то, что он хочет сотворить. Сотворение предметов и явлений при помощи магии – это чисто творческий процесс. В нем используются какие-то мне пока неведомые силы, управлять которыми можно лишь волевыми усилиями. Не прямыми приказами, а опосредованно: через свои ощущения. Материализация происходит независимо от мага, он проскакивает этап рутинной работы, обязательной, скажем, для художника, который, как бы ясно он ни видел в воображении свою будущую картину, – должен еще владеть чисто техническими навыками. Магу же необходимо только описать желаемое. Он тут же включает все свои способности. Все его силы концентрируются в области психического видения предметов. Именно в этой области он и формирует образ творимого им. И процесс этот утомляет не меньше, чем грубая физическая работа.

В отличие от художника, занятого выписыванием мелких и крупных деталей, маг не формирует материальную картину. Он создает духовную атмосферу того, что творит: как это действует, для чего это предназначено, как это пахнет, в конце концов. Инженер назвал бы это техническим заданием. Если, к примеру, нужно спрятаться от холода, то маг начнет с того, что мысленно опишет мороз, отчаяние, страх замерзнуть. Затем он воспроизведет ощущение умиротворения, появляющееся от тепла, когда тело согрелось и страхи улетучились. Чем конкретно может закончиться такое колдовство? По разному. В зависимости от обстоятельств, силы своего воображения и личных пристрастий, маг может создать либо теплую шубу, либо охотничий домик с горящим камином, либо просто бутылку дешевой водки с соленым огурчиком.

Понял я и еще одну вещь, которая просто повергла меня в хохот. Я вспомнил, что основное действо в кубе происходило как раз в тот момент, когда я начал ругаться. И закончил куб свое строительство сразу после того, как я выкрикнул последнюю фразу. Если бы за мной в это время следил некий абстрактный наблюдатель, не знакомый, к тому же, с русским языком, он непременно пришел бы к выводу, что я произносил какое-то страшное заклинание, а куб под действием этих магических звуков делал свою работу.

Вот так заклинание, подумал я. А что, если это действительно так? В процессе колдовства маг входит в творческое состояние, отключаясь от всего окружающего. Оно, подобно состоянию медитации имеет свою опасную сторону. В такое состояние медитации трудно войти, но случается, что выйти из него еще труднее. Существует опасность застрять в этом странном состоянии, в неизвестном месте и непонятном времени. В таких случаях для возвращения в реальность необходимо применять сильнодействующие средства. Нужно как бы встряхнуть самого себя за шиворот, надавать себе по щекам.

Ругань вслух может оказаться не самым плохим средством в такой ситуации. После усиленной умственной работы магу необходимо снова прийти в себя, выйти из этого состояния полной отрешенности и вернуться в обычный мир. Возможно, что маги прошлого, заканчивая творить чудо, всего лишь ругались, снимая напряжение и облегчая душу после тяжелой умственной работы. Поскольку процесс творения вершился не сразу, то результат появлялся как раз к тому времени, когда маг завершал произносить свое заклинание, что бы оно там ни значило.

Держа в секрете истинную управляющую силу колдовства, маги тщательно записывали в свои книги подборки нецензурных ругательств на древнем языке. И делали вид, что произнесение вслух этих заклинаний и является главным для сотворения чуда. Представляю, как они веселились, наблюдая за недалекими простаками, которые вновь и вновь, с таинственным выражением на лице, произносили древние ругательства, тщетно пытаясь разгадать заключенный в них тайный смысл. Я выбросил сигарету, лег на спину и стал громко смеяться. Этот смех восстановил меня лучше, чем любая ругань. Лучше, чем любое заклинание.

Отсмеявшись и окончательно придя в себя, я стал рассматривать, что же у меня получилось. Высоко надо мной висел кусочек альпийского пейзажа. Мой кубик постарался, строительство вышло на славу. Я сумел здесь, в Аду, построить себе жилище, о котором подсознательно мечтал всю жизнь. Лучшего я не смог бы получить и в Раю. Большую часть пространства занимала гора, покрытая снегом. У подножия горы текла горная река. Там, внизу, было явно теплее. Вокруг реки расстилался настоящий альпийский луг. Я бы не удивился, увидев там чистеньких ухоженных швейцарских коров, с большими колокольчиками на шее и пластиковыми серьгами микрочипов в ушах. Но животных здесь не было. То ли черти их не любили, то ли законы этого места не позволяли, но крупным рогатым скотом я не обзавелся.

На довольно крутом подъеме в гору росли темные серо-зеленые ели. Они образовали небольшую рощу. Не сомневаюсь, что я сотворил ее в пику хлипким деревцам вокруг общаги. Выше по склону, там, где кончались деревья, лежал снег и виднелась маленькая станция подъемника. Опоры канатной дороги поднимались до самой вершины, где стояла вторая станция. Я прикинул, что оттуда можно будет проложить две или даже три очень приличные трассы для спуска. У меня зачесались руки. Я не ездил на лыжах с того дня, когда приехал в Израиль. Это было моей самой тяжелой жертвой, которую я принес на алтарь эмиграции. Я не сомневался, что в одном из шкафов внутри моего нового дома, меня ждет пара горных лыж.

А где же сам дом? Я поискал глазами и, наконец, увидел его. Двухэтажный, с мансардой под остроконечной крышей, крытой ярко красной черепицей. Крыша едва виднелась из-под крон окружавших дом сосен. Фасадом дом выходил на луг и реку, а с остальных сторон его окружали сосны. Я стал пристально вглядываться, пытаясь рассмотреть детали, потом остановил себя и решил отложить осмотр до прибытия на место. В душе всколыхнулось ощущение праздника.

Такое ощущение я испытывал в детстве каждый год, в день своего рождения. Когда я засыпал, родители ставили подарки возле моей кровати. И утром я первым делом вскакивал и принимался распаковывать коробки. Самым трудным во всем этом было заснуть вечером, накануне дня рождения. Вот и сейчас меня переполнило ощущение праздника. Вернее, предвкушение праздника, ощущение, которое, на мой взгляд, еще приятнее. Потому, что вместе с праздником наваливается суматоха, которая порой даже мешает прочувствовать его полностью. И только предвкушение дает возможность, не торопясь, просмаковать все замечательные подробности.

Теперь передо мной встал вопрос, как добраться до моего нового дома. Я почему-то категорически не хотел воспользоваться для этого нашей телефонной будкой. Не только потому, что там, возможно, нет приемной станции, и мне пока не известен ее код. Просто мне показалось, что это все испортит. Обшарпанная телефонная будка – это совсем не то место, из которого я собирался отправиться в первый раз в свои новые владения. Я чувствовал, что нельзя оскорблять старой грязной будкой только что созданный мною мир, пусть и крошечный, но такой чистый и беззащитный.

Я вспомнил, что Евлампий, отправляя меня в общагу и на работу, просто велел мне закрыть глаза, после чего переносил меня без использования каких-либо дополнительных технических средств. Значит, в будке на самом деле необходимости нет, это просто очередной трюк для представителей техногенной земной цивилизации. Я решил воспользоваться методом передвижения, принятым здесь, то есть – перенестись без всяких технических приспособлений. Если это могут черти, то и я смогу. Я ни минуты не сомневался в успехе. После создания собственного маленького мира я был уверен, что простое перемещение в пространстве смогу проделать без труда. Надо только поймать подходящее настроение. Я вспомнил свои ощущения при строительстве. Соответствующее настроение и желание увидеть свой дом уже было.

Долго не раздумывая, я закрыл глаза и пожелал очутиться возле своего дома. Ничего не произошло. Я попробовал еще раз. Снова безрезультатно. Тогда я вспомнил свое открытие про использование заклинаний. Я подозревал, что открытый мной принцип сильно отличается от общепринятого способа творить чудеса. Как всякий самоучка, я придумал для себя методику, которая не совпадала с общепризнанной и, кроме публичного оскорбления общественной морали посредством громкой нецензурной брани, наверняка имела и другие недостатки. Возможно, своими упражнениями в прикладной магии я подвергал себя серьезной опасности. Но я не мог ждать. Кроме того, проконсультироваться все равно было не с кем.

Мысль позвать Евлампия и попросить о помощи я отбросил сразу. Хватит, я всю жизнь оглядывался на тех, кто диктовал мне, как я должен жить; спрашивал, как следует поступить в той или иной ситуации. Пусть я что-то и делаю неправильно, пусть нарушаю какие-то традиции или даже местные законы о строительстве и собственности. Я уже построил себе дом и хочу там жить!

Я составил недлинную, но емкую фразу на том самом русском устном, и снова закрыл глаза. Теперь я не торопился. Я вновь вспомнил давние детские ощущения перед днем рождения, потом связал их со своим новым домом. Когда подходящее состояние полностью захватило меня, я закрыл глаза и громко произнес заготовленную фразу. Поэтическое настроение как рукой сняло. В тот же миг вселенная предо мною раскололась и опять соединилась. Со мной что-то произошло. Я боялся пошевелиться и открыть глаза. Потихоньку я стал прислушиваться к новым ощущениям. Я стоял на чем-то мягком и упругом. Воздух вокруг меня был другой, насыщенный неуловимой свежестью. Я, наконец, решился и открыл глаза. Я стоял на открытой веранде, построенной на фундаменте из огромных гранитных глыб, а внизу передо мной расстилался луг, который пересекала горная речушка. Я был дома.

На меня накатила волна чистого безмятежного счастья. Я медленно повернулся, открыл большие стеклянные двери и вошел в дом. Большая гостиная оказалась именно такой, какой, по моему мнению, должна была быть гостиная в таком доме. Я обвел комнату удивленным взглядом. Дом был создан только что, на моих глазах, и все здесь должно быть новым. Но вместе с тем, дом имел обжитый вид, все вокруг казалось мне знакомым. У меня появилось ощущение, будто я когда-то, давным-давно, уже жил здесь, и теперь просто вернулся после долгого путешествия. Я вышел из гостиной и стал исследовать свое жилище. Очень быстро я убедился, что дом был спланирован и обставлен именно для меня. Я без труда определял, где находится та или иная комната; открывая очередную дверь, я уже знал, что там увижу, и находил именно это. Не только комнаты – любая вещь обнаруживалась именно в том месте, где я и ожидал.

Как зачарованный, я ходил из комнаты в комнату, осматривал мебель, обитую темной материей, в основном – солидную и большую, но не производившую впечатление громоздкой; брал в руки разные мелочи в гостиной, снимал с полки и листал книги в библиотеке, посмотрел подборку музыкальных дисков возле проигрывателя. Я поднялся на второй этаж и обнаружил там несколько уютных спален. В конце коридора была винтовая лестница, которая вела еще выше, в мансарду. Я не стал подниматься туда, зная, что там найду самую интересную комнату во всем доме. Там меня ждала мастерская. На огромном рабочем столе среди запыленных тяжелых фолиантов валялись чертежные инструменты; там же лежали свернутые в рулон чертежи и старинные географические карты. В центре комнаты стоял огромный глобус; небольшой телескоп выглядывал в оконную раму.

Спустившись по лестнице, я вернулся в гостиную. Положил в камин заботливо приготовленные кем-то (или чем-то) сухие растопки, уложил сверху немного дров, и разжег огонь. Камин оказался славным и совсем не дымил. Когда огонь разгорелся, я подбросил в камин еще несколько поленьев и, вооружившись кочергой, поудобнее их уложил. Потом поднялся и подошел к буфету, тоже старому, из темного дерева, со стеклами в тяжелой свинцовой раме. В буфете меня ждал графинчик с темно-красным вином и несколько бокалов из толстого стекла. Я налил себе вина, вернулся к камину и уселся в огромное старое, но удивительно уютное кресло, стоящее напротив. Не сомневаясь, что найду, я протянул руку в сторону, и действительно обнаружил на небольшом столике, рядом с креслом, обкуренную трубку и деревянную табакерку. Не торопясь, я набил трубку и закурил. Потом некоторое время блаженно смаковал изумительное по вкусу вино и глядел в огонь, попыхивая трубкой. Думать ни о чем не хотелось. Мой дом, мои новые способности – все это настолько перепуталось в голове, что я не мог сосредоточиться, ни на чем конкретном. Мысли путались, перебивая друг друга. Постепенно вино и огонь сделали свое дело. Хоровод мыслей понемногу утих, я только-только успел отложить в сторону стакан и трубку, как мои глаза закрылись, и я незаметно задремал.

Проснулся я от боя часов. Большие напольные часы с маятником у стены позади меня били громко, с шипением и придыханием. Взглянув на циферблат, я увидел, что уже восемь часов вечера. Снаружи было темно, я так устал, что проспал почти весь день. Однако пора ужинать, подумалось мне. Эта мысль потянула за собой целую цепочку ассоциаций. За прошедшую неделю я настолько привык к Сергею и Марине, что возможность провести вечер в одиночестве, без них, показалась мне неправильной. Столько всего произошло сегодня, что, конечно же, первым делом я должен был увидеться и поговорить с ними. Мне показалось совершенно естественным отправиться в общагу и привести их сюда.

Я вышел из дома и, не задумываясь, повернул направо. Так и есть – сразу за углом, спрятавшись в тени, под кроной огромной разлапистой ели, стояла неизменная телефонная будка. Но не обшарпанная, с выбитыми стеклами телефонная будка из провинциального российского городка. Это была вымытая до блеска, ухоженная, ярко-красная, будто игрушечная, телефонная будка, какие можно встретить только в Лондоне. Она была точно скопирована из моей памяти, где поселилась после давней поездки в Англию. Эти лондонские телефонные будки, ярко-красными пятнами виднеющиеся в тумане, бросающие вызов скверной лондонской погоде и серому индустриальному пейзажу вокруг, почему-то запомнились мне сильнее всего. Только такая будка и имела право стоять возле моего нового дома.

Я вошел, достал справочник. На этот раз он оказался полностью заполнен. В глазах рябило от непривычных имен и странных названий. Ради интереса я поискал Евлампия. Его номер стоял на своем месте. Номер Тихона тоже был там. Я понял, что карантин сняли, и мне предоставлена возможность свободного передвижения.