Текст книги "Программист для Преисподней"

Глава 18

…Мы рождены, чтоб сказку сделать былью…

…И сказку выбрал он с печальною развязкой…

(Из песен разных лет)

Я вновь очутился в своем кабинете. Время здесь не менялось, по-прежнему было около трех часов дня. Я перестал удивляться временным парадоксам. Вполне достаточно других забот.

– Привет, я вернулся, – сообщил я вслух своему невидимому помощнику и консультанту. Я до сих пор толком не понимал, что такое я сотворил себе в помощь. Мысленно я продолжал называть его компьютером, хотя вслух этого уже не говорил: это немыслимое, точнее, – мыслящее существо имело характер капризного ребенка и уже намекало мне, что компьютером его называть не стоит.

– Ну и как?

– Похоже, медиум идеальный. Мне было очень уютно. Но почему именно Каценович? Он ведь даже живет не в столице. Как я через него выйду на Сергея?

– Александр Леонидович, я вас предупреждал, что это будет непросто. Я обследовал более сотни личностей: начал с компании Арика, затем постепенно расширял круг, пока не наткнулся на него. Я уверен, с ним вы прекрасно поладите.

– Я тебе доверяю, хотя и не уверен, что ты не задумал что-то еще. Я здесь стал старым и мудрым. И теперь знаю, что никто ничего не делает просто так, все преследуют свои, не совсем понятные мне цели.

– Ах, Александр Леонидович, дорогой, мой! – рассмеялся компьютер. – Это не мудрость, а паранойя. Расслабьтесь, и получайте удовольствие от того, что у вас есть.

Странное предложение, но делать нечего.

– Ну, хорошо, – согласился я, – у меня есть Каценович, который живет в другом городе, в двухстах километрах от столицы.

– Сто восемьдесят шесть километров, если считать от главпочтамтов. А от границы одного города до ближайшей окраины другого не больше ста семидесяти пяти, – перебил меня голос из-под потолка.

Не зря я зову его компьютером, что-то от калькулятора в нем все же есть.

– Ты, арифмометр-переросток, не перебивай меня! Какая разница: двести, сто пятьдесят? Что, мне сажать его в автобус и вести в столицу к Сергею? Или послать Сергею телеграмму с просьбой немедленно выехать в пригород, чтобы узнать важную информацию, касающуюся его жизни?! Прямо бульварный детектив.

– Не будем горячиться, – примирительно сказал компьютер. По моему тону он понял, что игры закончились. – Завтра утром Каценовича отправят в командировку в столицу, на курсы повышения квалификации.

– А как он встретится с Сергеем?

– Курсы рассчитаны на месяц. Каценовича в столице знают. Я имею в виду компанию Арика, и всю эту среду. В ближайшие выходные Каценовича пригласят к Арику на домашний концерт. Там будет и Сергей. Остальное – дело техники. Вашей, Александр Леонидович, техники.

Я согласно кивнул. Компьютер продолжил:

– Я отправлю вас в любой момент их реальности. Можно прямо сейчас отправиться в дом Арика, в тот момент, когда концерт завершится. Самое время спокойно поговорить с Сергеем.

– Отлично. Только отправь меня чуть пораньше, и не к Арику, а в гостиницу. Я хочу вместе с Каценовичем прогуляться по городу.

– Слушаю и повинуюсь.

Вселенная привычно раскололась и соединилась. Я опять был в сознании Каценовича. Как и в прошлый раз, все прошло без проблем, только сильно болела голова. Но теперь простого присутствия мне было недостаточно. Я решил провести эксперимент. Мягко, не напрягаясь, я спросил у Каценовича, который час. Каценович тут же поднял к глазам руку с часами. Я посмотрел на них: это были модные в то время электронные часы с календарем. Время было подходящее – утро субботы.

Я усилил свое влияние, и неожиданно Каценович просто уснул. Он отключился так внезапно, что я едва успел взять на себя контроль за телом, иначе он бы просто грохнулся на пол. Отлично. Тело Каценовича было в полном моем распоряжении. Можно начинать операцию.

Первым делом следовало разыскать тетрадь Сергея. Компьютер обещал переместить ее вместе со мной. Скорее всего, она находится где-то здесь, в комнате. Я по очереди осмотрел шкаф, тумбочку, заглянул под подушку и приподнял матрас. Хотел поискать в ванной комнате, но вовремя вспомнил, что таковая в номере отсутствует. Тогда я взялся за личные вещи Каценовича. Чувствуя себя страшно неудобно, я перерыл содержимое его чемодана, но ничего не нашел. Затем по возможности аккуратнее уложил вещи обратно, стараясь соблюдать первоначальный порядок. Агент тайной полиции из меня не получился: если Каценович будет приглядываться, то обязательно заметит, что в его вещах кто-то рылся. С другой стороны, Каценович тоже не шпион, и вряд ли станет проверять свой чемодан на предмет, «а не делали ли там обыск в его отсутствие?».

Я тяжело вздохнул. Оставалось выпотрошить огромную сумку с покупками, сделанными Каценовичем в столичных магазинах за неделю. Мне так не хотелось этого делать, что я решил поступить иначе. Я потихоньку разбудил Каценовича, так чтобы он только слышал меня и мог отвечать, не больше:

– Каценович, ты знаешь, где тетрадь, которую я ищу?

– Знаю, – лаконично ответил Каценович.

Я обрадовался. Значит, все в порядке и тетрадь здесь. Я продолжил:

– Подскажи, пожалуйста, где она?

– Она на месте, как всегда.

– Будь добр, расскажи, а где у нее место?

– В кармане чехла гитары. Все нормальные люди носят тетрадки со словами песен в кармане чехла.

Это был сюрприз. Я рано радовался. Оказывается, Каценович имел в виду лишь свою тетрадку-песенник. В принципе, верно: для него это была самая большая ценность, и отвечая на вопрос о тетради, он автоматически имел ввиду именно свой песенник. На всякий случай, я все же взял в руки зачехленную гитару. Снаружи, сбоку к чехлу был пришит вместительный карман, закрывавшийся на молнию. Я открыл его. В кармане лежал комплект запасных струн и прочие мелочи, которые стоит иметь при себе гитаристу. Кроме этого в кармане лежали две почти одинаковые общие тетради. Одна из них была песенным архивом. А вот вторую я узнал сразу. Это та самая Сережкина тетрадь, на поиски которой я угробил половину утра. Компьютер, зная психологию Каценовича, разместил мое сокровище в его персональном сейфе.

Убедившись, что все в порядке, я освободил Каценовича, а сам устроился в дальнем уголке его сознания. План действий мы с ним уже составили: перед тем как зайти к Арику, мне хотелось немного погулять по городу.

Каценович честно постарался показать мне все местные достопримечательности. Моим первым впечатлением от увиденного стал царивший вокруг красный цвет. Город был красным. Бесконечные флаги и огромные транспаранты с лозунгами виднелись повсюду. На доме напротив висел огромный агитационный щит, закрывая собой окна нескольких квартир. Я мысленно посочувствовал жильцам.

Мы шли по прямому, непропорционально широкому проспекту. По дороге с завыванием проносились переполненные троллейбусы, громыхали трамваи. Автомобили, в подавляющем большинстве старые, ехали осторожно, огибая выбоины в асфальте. Вдоль проспекта тянулся красивый благоустроенный тротуар, но между ним и ближайшими домами лежал десятиметровый участок глиняной целины. От троллейбусных остановок по направлению к домам отходили утоптанные тропинки. Сейчас, летом, пустырь был покрыт толстым слоем знаменитой среднеазиатской пыли. Я представил себе, каково добираться по этим тропинкам во время дождя, и подивился строителям.

По проспекту мы дошли до станции метро. В отличие от помпезного московского метрополитена, в котором я, можно сказать, вырос, здешнее метро было маленькое и уютное. Поезд ничем не отличался от привычного мне московского, все было таким узнаваемым, домашним. Я закрыл глаза и полностью погрузился в знакомый с детства ритм движения. Можно было легко представить, что я снова в Москве. Привычный перестук колес успокоил меня, головная боль прошла.

Проехав две станции, мы вышли из вагона, прошли через зал и оказались в подземном переходе. Наверх вели широкие гранитные ступени. Пока мы поднимались, я загляделся на стены перехода, которые, как и зал станции, были выложены красивым местным мрамором. Наконец я поднял глаза, вздрогнул и порадовался тому, что контроль над телом сейчас у Каценовича.

Наверху, прямо напротив выхода из подземного перехода, стоял гигантских размеров транспарант с портретом руководителя компартии республики. По мере того, как пассажиры метро поднимались по лестнице, этот портрет возникал перед ними, как встающее на рассвете солнце. А если засмотреться по сторонам, а потом резко поднять голову, то портрет вставал перед прохожим сразу во всей своей красе. Так и случилось со мной.

Пока я приходил в себя от полученного шока, я услышал за спиной детский плач. Я оказался не единственным, на кого подействовал портрет. Маленький мальчик, лет трех-четырех, шел за ручку с мамой и смотрел по сторонам, думая о чем-то своем. Внезапно он поднял головку и обнаружил, что на него в упор смотрит огромное лицо с портрета. Испуганный ребенок заплакал. Мать, не разобравшись в чем дело, громко спросила его:

– Что случилось, мой маленький? Кто тебя испугал?

– Дядя!

– Какой дядя, где? – женщина остановилась и недоуменно огляделась по сторонам.

– Вон тот дядя! – закричал малыш, показывая пальцем на портрет. – Я его боюсь!

– Ну, что ты, этот дядя очень хороший! – Теперь уже была напугана мать малыша.

– Нет, он плохой, – громко, на весь переход кричал перепуганный карапуз.

Не вдаваясь в дискуссию, женщина схватила ребенка на руки и, шепотом отчитывая сынишку за что-то ему непонятное, бегом поднялась по лестнице, свернула за угол и исчезла из нашего поля зрения.

Я понял, что прогулка по городу мне надоела. Мы проходили мимо гастронома, и я предложил Каценовичу зайти туда. Перед входом в магазин я взял контроль в свои руки. Сейчас это давалось мне совсем легко. Каценович как бы засыпал на это время, и я свободно управлял его телом как своим собственным. «Мы идем в незнакомый дом, – подумал я. – Надо купить что-нибудь для хозяев, не идти же в гости с пустыми руками…».

Я стал раздумывать: что купить? Пусть это будет нейтральный стандартный набор. Он хорошо подойдет для незнакомой компании. Значит так, куплю большую коробку шоколадных конфет, желательно покрасивее, и бутылку вина. А какое вино выбрать? Это, конечно, вопрос серьезнее, чем покупка шоколадных конфет. По вину, которое приносит собой гость, можно много о нем узнать. Я решил, что возьму красное сухое каберне – Совиньон или Мерло. Это все пьют с удовольствием. Гостя, принесшего с собой такое вино, это характеризует как человека серьезного, с хорошим вкусом.

Войдя в магазин, я откровенно изумился. На полках стояли крепостные стены из одинаковых рыбных консервов в пожелтевших от старости бумажных наклейках. В соседнем отделе меня встретила ровная шеренга коробок с макаронами. Витрины холодильников перед этими полками были отчасти украшены теми же консервами и макаронами, а отчасти – просто пусты. В обоих отделах покупателей не было. Скучающие продавцы скользнули по мне невидящим взглядом, и вновь вернулись к апатичному безделью.

Я прошел в соседний зал. Там картина была другой, жизнь била ключом – в мясном отделе давали вареную колбасу. Очередь была огромная. Над продавцом висело объявление, написанное крупными буквами: «Сегодня обслуживаются жители третьего участка – улицы Кренкеля, Шота Руставели (нечетная сторона) и Фирдоуси (четная сторона)».

Мое внимание привлек лист бумаги, висевший на стене: «Нормы отоваривания мясных талонов колбасными изделиями и мясными консервами». Мысленно ужаснувшись словосочетанию «отоваривание мясных талонов», я стал читать дальше. Под заголовком была приведена подробная таблица для пересчета веса продуктов на килограмм мяса. Я с удивлением узнал, что один килограмм мороженого мяса по талонам приравнен к ноль целым семистам пятидесяти граммам колбасы вареной или шестистам сорока граммам колбасы твердого копчения. Я подивился такой математической точности расчетов.

Еще большее удивление вызвала строка, извещающая, что вместо одного килограмма мяса покупатель может приобрести одну целую и две десятых банки китайской тушенки «Великая Стена». Я попытался представить себе одну целую и две десятых банки тушенки, и понял, что схожу с ума. Я быстро просмотрел оставшиеся строчки и заглянул в конец. Автором этого документа оказался отдел торговли горисполкома, о чем свидетельствовала огромная фиолетовая печать. Кто-то из нас двоих, – либо я, либо горисполком, был явно не в себе.

Буквально через секунду я успокоился. Я все вспомнил и все понял. Я не попал в другое фантастическое измерение, в некий сюрреалистический мир. Нет, мир вокруг меня был абсолютно и безоговорочно реален. Это была та самая, давно и счастливо забытая мной реальность социалистического общества на пике своего существования. Продовольственная Программа и борьба за трезвый образ жизни, талоны, карточки и пустые магазины. «Так что же все-таки выберем, – спросил я себя, горько усмехнувшись, – Совиньон или Мерло?..».

Я вспомнил обычный израильский супермаркет, в котором раз в неделю делаю покупки, этот нескончаемый поток покупателей, запасающих продукты и прочие атрибуты домашнего хозяйства. Я вспомнил, как первое время после приезда ошалело глядел на огромные магазинные тележки, битком забитые самой разнообразной снедью. Я провожал их удивленным взглядом и все никак не мог понять: почему же там, в магазине, все это изобилие никак не кончается? Мое удивление продолжалось несколько дней. Затем удивление сменилось спокойным пониманием того, что это и есть норма. Как раз вот эти нагруженные с горкой тележки еды, шампуней, туалетной бумаги и всего прочего необходимого для дома; эти магазины, в которых никогда ничего не кончается, вот это и есть нормальная жизнь. Все остальное – просто неправильно.

Именно так и должно быть. Для этого не нужны какие-то специальные постановления правительства. Не нужно делать революции и калечить миллионы человеческих судеб. Не надо воевать ни на полях сражений, ни на трудовом фронте. Надо просто работать. Работать много и тяжело. И получать за эту работу столько, чтобы больше не думать о том, где достать деньги. И не мешать зарабатывать другим. И не завидовать тому, кто заработал больше.

Интересно, как в свое время у нас воспитывали чувство презрения к людям, живущим в подобной «роскоши». Нам внушали, что общество потребителей не имеет духовных ценностей, что оно лишено будущего. Почему-то считалось, что человек, который всегда может поставить себе на стол любимые продукты, да еще в любом количестве, будет обязательно духовно неполноценным. Нам говорили, что человек, который в собственном автомобиле подъезжает к обувному магазину и останавливается перед выбором из десятков образцов туфель, пошитых на лучших фабриках мира, никогда не сможет написать «Повесть о настоящем человеке», или снять что-нибудь подобное «Войне и миру». Мы искренне считали, что только полуголодный, нищенски одетый советский человек имеет право на высокую духовность.

Я огляделся вокруг. Чем провинились эти люди, что их унижают стоянием в бесконечных очередях перед полупустыми прилавками? За чьи грехи они расплачиваются, сидя часами на собраниях и митингах, слушая речи, которым не верят ни сидящие в зале, ни те, кто произносит их с трибуны? Почему они обречены всю жизнь работать за мизерную зарплату, на которую все равно нечего купить, а в старости получать уже вовсе нищенскую пенсию?

Ответов на эти вопросы не существует. Они неверно сформулированы. Эти люди ни в чем, и ни перед кем не виноваты. Они достойны лишь уважения и самого высокого восхищения. Несмотря ни на что, подавляющее большинство моих бывших соотечественников не превратилось в подонков и ублюдков, целью жизни которых стало урвать себе хоть кусочек от скудного общего пирога. В тяжелых, а порой и откровенно невыносимых условиях, люди продолжали жить обычной жизнью: работали, женились, растили детей, ходили в гости, читали книги. Пили водку, изменяли женам. Строили дома, выращивали хлеб – делали все, чем занимались люди до них, и будут заниматься после. Они не задумывались и даже не осознавали, что каждый день, каждую минуту их подвергают чудовищным унижениям.

Поколение наших родителей – люди, всю свою жизнь прожившие в СССР. Многие из них родились и умерли, так и не узнав, что бывает другая жизнь кроме той, которую им навязали. Низко поклонимся им и обнажим перед ними головы. Они заслужили это. Какая же любовь к жизни была заложена в этих людях! Какая сила воли помогла им остаться нормальными порядочными людьми. Они сумели пронести через всю, такую нелегкую жизнь, свои гордость и благородство. Они не только остались нормальными работящими людьми, но и сумели вырастить детей, привить им те же понятия о чести и человеческом достоинстве, которые у них никто не сумел отобрать.

Я еще раз огляделся вокруг. Мне почему-то стало неловко за свое сегодняшнее благополучие перед людьми, стоящими в очереди, Нет, так дело не пойдет. Нельзя раскисать, впереди еще масса дел. Я вернулся на свое место наблюдателя в сознании Каценовича и предоставил истинному его хозяину полную свободу действий.

Каценович уже привык к небольшим периодическим провалам памяти и, ничуть не удивившись, принялся за дело. Он привычно осмотрелся, с сожалением отметил, что без столичной прописки колбаса ему не светит, и отправился прямиком в кондитерский отдел. Через десять минут мы уже выходили из магазина гордыми обладателями бисквитного торта «Сказка». Все было в порядке. Мы вновь спустились в метро, и поехали к Арику.

Глава 19

Ну, вот и опять застолье.

И в масляных пятнах плед.

Наследье времен застойных —

Последних счастливых лет…

(А. Морозов)

Каценович в последний раз сверился с адресом в записной книжке и нажал на кнопку звонка. Калитку нам открыл сам хозяин. Он сразу узнал Каценовича и полез обниматься. Черт их знает, этих интеллектуалов, откуда они понабрались таких привычек, как обязательное объятие мужчин? Может быть, подражают бывшему генсеку, который не пропускал ни одного гостя без того, чтобы не поцеловать того смачно в губы? Впрочем, генсек – не тот человек, привычкам которого станут следовать в этих кругах. Как бы то ни было, Арик с Каценовичем вдоволь наобнимались и произнесли все положенные в таких случаях слова.

Арик проводил нас во двор. Там уже собралась большая компания. Арик громко представил Каценовича всему обществу и убежал в дом по каким-то своим хозяйским делам, предоставив гостя самому себе. Каценович не растерялся: он уже заметил пару знакомых физиономий, и через пять минут чувствовал себя равноценным членом компании.

Все расселись за длинным столом, накрытом там же, в саду. Угощение не удивляло разнообразием, зато все было сытно и в достаточном количестве, что само по себе вступало в противоречие с увиденным мной в магазине. На столе стояли салатницы с двумя видами салатов: винегретом и так называемым оливье. Кроме салатов в отдельных тарелочках лежали ломтики вареной колбасы и местные, жутко острые соленые огурцы. Как выяснилось впоследствии, именно эти огурцы лучше всего подходили в качестве закуски для местной плохо очищенной водки. Оба салата женщины приготовили на кухне в больших мисках, – скорее даже, в небольших тазах, и докладывали в салатницы на столе по мере необходимости. Пили ту самую местную водку, больше из напитков на столе ничего не было.

Когда общее застолье закончилось, общее внимание переключилось на Каценовича. Он достал гитару. Я не мешал ему, а удобно расположился в уголке его сознания и наблюдал за происходящим.

Выступать Каценович умел и любил. Для начала он спел нескольких хорошо известных популярных песен. Многие из присутствующих с удовольствием ему подпевали. Постепенно он перешел к собственным песням. Их тоже слушали внимательно, песни понравились.

Доброжелательная атмосфера передалась обратно Каценовичу. Он сменил репертуар на юмористические песни, исполнение которых сопровождались взрывами хохота. К концу выступления мой разошедшийся медиум исполнил известную в то время кантату, посвященную партии. Он практически не переделывал ее, только заменил слово «партия» на «мафия». Пародируя известного певца, он пафосным голосом вывел первый куплет: «Мафия! Тебе я славу пою, мафия!». Дальнейшее разобрать было уже трудно: присутствующие зашлись хохотом, шумно выражая свое одобрение. Кантатой Каценович и закончил свое выступление, понимая, что уже вошел в местную историю.

Концерта как такового, когда все чинно сидят перед исполнителем, не было. Все оставались на своих местах за столом, прекратив на время разговоры и обернувшись в нашу сторону. В перерывах между песнями многие продолжали выпивать и закусывать. Раечка с Ариком сидели в разных концах стола и общались лишь по своим хозяйским делам. Раечка выглядела прекрасно. Она беспрерывно улыбалась, шутила с гостями, болтала без умолку. Она будто светилась изнутри. Ощущение какой-то бурной ненормальной радости буквально выплескивалось из нее.

Арик, наоборот, был неразговорчив. Он плохо выглядел, круги под глазами говорили о том, что он уже не первый день страдает бессонницей. Он выглядел уставшим и измотанным. Рядом с Ариком сидел Вадим, и в продолжении всего вечера регулярно наливал ему в рюмку. Усилия Вадима не прошли бесследно. К тому времени, когда Каценович закончил петь, Арик был пьян до состояния невменяемости. Пьяно хихикая, он стал громко рассказывать, как в шестом классе перед физкультурой они с приятелем полезли подглядывать в раздевалку за девочками.

Раечка отреагировала мгновенно. Она с улыбкой подошла к Арику, и энергично зашептала ему на ухо, не переставая при этом улыбаться. Ее слова, по-видимому, не соответствовали такому милому выражению лица. Арик прервался на полуслове. Он неуклюже поднялся из-за стола, пробормотал что-то невразумительное о том, что надо меньше пить и, пошатываясь, отправился в дом.

Раечка между тем уселась на его место рядом с Вадимом и продолжила играть роль обаятельной хозяйки. Минут через десять она поднялась из-за стола и сказала, что пойдет приготовит чай. Она прошла несколько шагов по дорожке по направлению к дому. Затем остановилась, как бы вспомнив что-то, обернулась и обратилась к Вадиму.

– Вадим, кончай пить водку, тебе тоже хватит, а то сподобились на пару с моим мужем. Пойдем лучше, поможешь мне приготовить чай.

Вадим кивнул головой и тоже поднялся. Он подошел к Раечке, и они вместе скрылись в доме. На их уход не обратили особого внимания. Большинство присутствующих были заняты разговорами, кое-кто все еще допивал остатки. Некоторые из тех, кто проследил за ушедшей хозяйкой, неодобрительно покачали головами.

Я подумал, что наш гостеприимный хозяин будет следующим кандидатом на освободившееся после Сереги место в нашем общежитии. Евлампий, наверное, уже ходит кругами где-то поблизости, а Тихон диктует Эллочке приказ о зачислении Арика на должность руководителя музыкального кружка. А, может быть, Тихон даже решит создать из заключенных симфонический оркестр. Да нет, поправил я себя, вспомнив характерный непритязательный юмор моего чертова работодателя, скорее уж не симфонический, а камерный, с зарешеченным окошком. Но, в конце концов, я не могу всю жизнь заниматься тем, чтобы исправлять исковерканные судьбы. У меня есть конкретная цель, и пора вплотную ей заняться.

Я мягко отстранил Каценовича от управления собственным телом, и тот привычно уснул. Я обвел глазами компанию в поисках Сергея. Он, как обычно, сидел у угла стола. Танюша пересела к кому-то из подружек, сидевшие рядом с ним тоже разбрелись, и вокруг него образовалось пустое пространство. Сергей как будто не замечал этого. Он сидел в одиночестве, курил эти ужасные местные сигареты без фильтра в красной бумажной пачке, и прислушивался к разговорам вокруг. Я решил воспользоваться ситуацией и подсел к нему.

Сергей мне искренне обрадовался. Он взял со стола две рюмки и наполнил их. Одну взял сам, вторую протянул мне:

– Давай выпьем за знакомство. У тебя отличные песни, мне понравились.

Я поблагодарил, и с сомнением посмотрел на водку. На мой взгляд, выпито было уже более чем достаточно:

– А может, не стоит? Раечка сейчас чай принесет.

Сергей хмыкнул в ответ:

– Пока она принесет чай, мы целую бутылку успеем приговорить. Ты так и не понял, что происходит?

Я сделал вид, что начинаю догадываться, и неуверенно спросил:

– Ты хочешь сказать, что Раечка и Вадим…

– Ну да. Райка совсем охамела. Раньше она никогда у себя дома ничего Вадиму не позволяла. А теперь смотри, что вытворяют. Прямо у всех на глазах. Напоили Арика, чтоб не мешал. Так что не рассчитывай на чаек, пей то, что есть.

Я решил не развивать тему – тем более что Сергей спохватился, и уже сам жалел, что завел разговор на такую тему с малознакомым человеком. Мы молча выпили. Момент для меня оказался самым подходящим. Неожиданно выяснилось, что после такой серьезной и длительной подготовки в самый решающий момент операции я не знал, что делать. Разговор предстоял тяжелый. Я не профессиональный психолог и не умею вести такие серьезные разговоры. Совсем некстати я вдруг вспомнил, что Сергей чуть не заехал по морде Виктору, а ведь тот был именно психологом. Я мучительно размышлял, как мне себя вести, с чего начать.

Внезапно понял, что мне больше не надо ничего делать самому. Я вспомнил, как до сих пор работала моя магия. Я все подготавливал и давал указание на конечный результат. Дальше все происходило как бы без моего непосредственного участия. Более того, мои самые первые магические опыты ясно предостерегали, что мне категорически нельзя заниматься проработкой мелочей – только руководство на самом общем уровне. Поскольку мой визит в эту теплую компанию, и особенно – предстоящий разговор с Сергеем, были результатом моего магического вмешательства, то логично будет предположить, что когда действие вошло в свою завершающую стадию, мне следует просто выпустить на свободу давно созревшую магию и предоставить ей действовать самостоятельно, – благо, до сих пор она прекрасно понимала, что от нее требуется.

Так я и поступил. Я попытался высвободиться из тела Каценовича и превратиться в свободного внешнего наблюдателя. В то же мгновение я обнаружил, что смотрю на мир уже не глазами Каценовича, а наблюдаю всю картинку с небольшого расстояния сверху. Я понял, что нашел правильное решение и скомандовал оставшемуся внизу Каценовичу: «Давай!». В ту же минуту я увидел, как мой бывший медиум повернулся к Сергею и стал что-то говорить ему. Скорее всего, это тоже был не Каценович, а до сих пор не понятное мне магическое существо, которое я условно называл в своем кабинете компьютером. Думаю, что именно этот потрясающий парень и взял на себя всю самую тяжелую часть работы. Мне оставалось только наблюдать за собеседниками со стороны. Я так нервничал, что даже не пожелал ничего слышать и «выключил звук», после чего мне оставалось только догадываться о происходящем внизу по внешним проявлениям.

Разговор оказался долгим. Некоторое время Сергей с недоумением смотрел на Каценовича, который усиленно пытался что-то ему объяснить. В самый критический момент, когда Сергей, похоже, собирался прекратить разговор, Каценович достал из кармана чехла тетрадку. Сначала он просто положил ее на стол и серьезно предупредил о чем-то Сергея. Сергей нетерпеливо кивнул и взял ее в руки. Он открыл ее, пролистал и положил обратно. Посмотрел на Каценовича и что-то спросил. Каценович ответил, затем налил большую рюмку водки и протянул ее Сергею. Тот машинально выпил и снова взял в руки тетрадь. Он листал страницы, потеряв чувство времени, забыв о том, где находится. Наконец, Каценович прервал его чтение. Им нужно было еще о многом поговорить. Я не стал следить за разговором и мысленно пожелал перенестись по времени в его конец.

Разговор, судя по всему, занял не менее часа. Часть гостей к этому времени разошлась, оставшиеся пили чай. Раечка и Вадим сидели за столом, на их лицах блуждали довольные улыбки. Я присмотрелся к Сергею. По его виду понял, что он сумел справиться с шоком и принял всю свою историю. Он изменился на глазах. Его рука непроизвольно поглаживала корешок тетрадки, он сидел, выпрямившись, в его позе была видна готовность к немедленным действиям. Главное, что в нем изменилось – были его глаза. Я присмотрелся внимательно. Я прежде не видел у него такого взгляда: ни у этого Сергея, который сидел здесь за столом, ни у того, с которым я познакомился в своем общежитии в Аду. Взгляд был чистый, ясный, он не был больше направлен вглубь собственной беды. Это был взгляд человека, перед которым расстилалось безоблачное счастливое будущее.

Сергей медленно поднялся из-за стола и крепко пожал руку Каценовичу. Он подошел к Вадиму и прошептал тому на ухо. Вадим встал, и они отошли в темный угол двора. Раечка, почуяв неладное, увязалась было за ними, но тотчас же вернулась обратно, остановленная резкими словами обоих мужчин. Когда они остались одни, Сергей негромко сказал пару фраз, затем о чем-то спросил Вадима. Тот кивнул головой, и тут Сергей неожиданно резко с силой ударил Вадима в челюсть. Вадим упал, не издав ни звука. Сергей подхватил обмякшее тело под мышки и заботливо усадил на землю, прислонив спиной к забору. Затем вернулся к столу, попрощался со всеми, обнял удивленную Танюшку и пошел к калитке. Раечка молча пошла проводить их. Она открыла им дверь, и только там решилась спросить о Вадиме. Сергей молча показал ей, где валяется ее любовник, и так же молча вышел, увлекая за собой свою жену.

Дело было сделано. Судя по всему, я даже перевыполнил план. Было ясно, что после такого объяснения Вадим больше никогда не перешагнет порог этого дома. Раечка тоже поняла, что следующий удар в челюсть достанется ей. Конечно, будут слезы, трагедии и скандалы. Когда Раечка окончательно поймет, что проиграла, она начнет мстить Сергею тем, что попытается настроить против него своего мужа. Но это уже были не мои заботы. С такими проблемами мои мужики справятся сами. Главное я сделал: ни Серегу, ни Арика чертям теперь не видать.

Можно было возвращаться, но я еще долго следовал за Сергеем и Танюшкой. Они шли, держась за руки, по ночному городу, и увлеченно о чем-то говорили. Я не стал подслушивать. Я просто смотрел на двух счастливых, влюбленных друг в друга и в саму жизнь молодых людей. Они прошли мимо станции метро и двинулись дальше. Я знал, что так они будут идти до самого дома, часа два, не меньше, но это будут для них самые счастливые часы с момента их первой встречи.