Текст книги "Лекции для психологов из супервизорской группы (часть 2)"

Навык психолога находиться в уравновешенном состоянии

Добрый день. Продолжаем переваривать мысли У. Биона, чтобы работать эффективнее.

– «С точки зрения младенца, она (мать) должна принять в себя, и таким образом пережить страх того, что ребенок умирает. Именно этот страх ребенок не может удерживать в себе (contain). Ребенок стремится отщепить страх вместе с той частью личности, в которой он расположен, и спроецировать его в мать. Понимающая мать способна переживать то чувство ужаса, с которым ее ребенок стремится справиться с помощью проективной идентификации, и в то же время оставаться уравновешенной. Пациент вынужден был иметь дело с матерью, которая не выдерживала переживания подобных чувств и реагировала: либо закрываясь от проекций, либо же становясь жертвой тревоги, вызванной интроекцией чувств младенца. Последнее, полагаю, происходило реже: преобладал отказ принимать проекции.»

Здесь У. Бион говорит о самом главном страхе любого младенца– смерти, распада. И то, что мама должна понимать этот страх, переваривать его. В этом случае младенец научается справляться с ужасом. Очень интересно, что ребёнок отщепляет свой страх вместе с собой. Т.е. это не просто страх – это часть самого себя. Именно поэтому с ней очень сложно расстаться. От головы мы можем думать, что хотим избавиться от ужаса, от того, что вызывает у нас панические атаки. А где-то глубоко внутри мы знаем, что в этом ужасе находится важная часть нас самих. Как можно по собственной воле отрезать себе руку. Даже несмотря на то, что эта рука кажется уродливой, мешающей, вечно лезет не туда, куда надо, может держать нож и кого-то нечаянно или специально убить. Младенец погружает свой ужас в мать в надежде, что она его переварит и вернёт ему в безопасной форме. Когда автор пишет «принимающая мать», думаю, это может вызывать переживание, что мы все не такие отличные матери, как от нас как будто требуют авторитеты. Думаю, мы в разной степени «принимающие». Но это принятие у нас не на уровне оформленной мысли: «Мой ребёнок сейчас переживает ужас смерти. Поэтому я должна переварить этот ужас и успокоить своего ребёнка». Зачастую мать это делает интуитивно, потому что так заложено в её генетической программе. Но у травмированной мамы после родов и когда ребёнок растёт, как будто поломана эта программа. Она переживает то, что происходило с ней, когда она была младенцем. Поэтому она может проваливаться в ужас распада, смерти вместе со своим младенцем. В этом случае она не будет выполнять роль контейнера. Она будет в слиянии с младенцем. И требовать (бессознательно), чтобы кто-нибудь предоставил контейнер ей самой. Поэтому младенец может выступать контейнером для мамы. Несмотря на то, что эта фраза звучит ужасно, наши тренера говорят, что это происходит достаточно часто. Можно предположить, что β-элементы младенца как будто входят в резонанс с β-элементами мамы. И переживание распада затапливает их обоих. Ещё надо понимать, что с ребёнком в первый год жизни могут происходить травматичные события. Например, операции или другие медицинские внедрения. Мама может быть в ужасе за своего ребёнка. И не разговаривать с ним о том, что он пережил.

Моя пациентка всё время искала первопричину своего тяжёлого эмоционального состояния. Она прошла у меня все курсы, прошла курсы и новейшие методики у других психологов, тренеров. И вернулась ко мне в анализ с тем, что уже в жизни всё хорошо. Но вот у неё внутри не хорошо. Она чувствует себя переполненной тревогой. Хотя эта тревога на ровном месте. Она считала раньше, что эти переживания связаны с реальными жизненными обстоятельствами, которые она помнит– развод родителей, отношения с папой, мамой. И мы с ней работали с помощью ТЭС несколько лет назад. Первое воспоминание мы отработали полностью. После цикла ТЭС пациентка вышла из анализа и вернулась через 2,5 года. Теперь я работаю с ней в подходе теории объектных отношений. И она рассказывает, что она как будто «залипает» на истории из интернета, где есть убийство, жестокость. И не может понять – почему она зацикливается именно на этих историях. Ей было бы понятно, если бы для неё были затягивающими истории про предательство, обман, измену. Т.е. про то, что её ранило из реальной жизни. Но нет – её как будто гипнотизируют истории про убийство. И тогда я спросила её – как она родилась, что было во время родов. Для меня актуальность убийства в фантазии значит ПТСР. И пациентка рассказала, что роды были нормальными. Но она заболела в первые 3 месяца жизни. И ей пришлось проводить много медицинских процедур. Её мама ей ни раз говорила, что её проблемы связаны именно с болезнью в первый год жизни. Плюс эти процедуры длились достаточно долго – несколько месяцев. Из этого примера видно, что мама понимала, с чем приходится сталкиваться ребёнку. Но младенец чувствовал себя брошенным мамой. Девочка оказалась во враждебной среде врачей. Они хотели спасти ей жизнь. Но в её фантазии они остались как злодеи, которые расчленяют её на куски, убивают её.

У. Бион говорит о том, что мать пациента была затоплена тревогой. Но главное – отказывалась принимать проекции. Т.е. такая мать, которая как будто говорила: «Мне не нужна часть тебя, переполненная ужасом». Сложно представить на психическом уровне – как может один человек что-то не принять у другого. Давайте представим 2-х людей как находящихся в разных комнатах. Один стучится к другому, а второй не открывает. У нас в мозгу 25% зеркальных нейронов. Они нужны нам в первую очередь в целях безопасности. С помощью их мы можем понять, что человек готов на нас напасть. Представьте, что эти зеркала задёрнуты шторами. Они не могут ничего отражать. Вы подходите к зеркалу, но видите лишь занавеску. Отражения нет – как будто нет шанса на принятие.

– Почему такое было у мамы? Это вопрос для фантазий. С точки зрения младенца мы имеем дело с фактом – была такая мама, которая не желала принимать проекции. Она закрывалась от младенца, выбирая зеркалить что-то другое, но не его. И в этом состоит ужас младенца. Думаю, что переживание, что другой не желает принимать проективную идентификацию, могло быть у всех нас. Вопрос снова в степени этого нежелания. И в том, как с этим справлялся младенец. Надо помнить, что кроме матери есть и другие люди из окружения. И они могут играть роль зеркал, отражателей, принимающих. И от младенца много зависит – сможет ли он воспользоваться другим контейнером для своих проекций.

Идём дальше: «Некоторые такую реконструкцию сочтут неоправданно прихотливой; мне же она не кажется натянутой и служит ответом тем, кто может возразить, что слишком много внимания уделяется переносу, а это исключает должное прояснение ранних воспоминаний.» Здесь У. Бион говорит, что ранние воспоминания актуализируются в переносе. Потому что пациент на основе переживаний во младенчестве с реальными людьми и со своими чувствами создал бессознательную фантазию. Эта фантазия не просто линза, через которую он смотрит на мир, это сама ткань из которой состоит его мир. И когда пациент взаимодействует с другим человеком (в частности аналитиком), он показывает – из чего состоит его внутренняя вселенная, из чего она соткана. Через контрперенос аналитик старается прочувствовать – что там происходит. Думаю, что аналитик выступает в роли контейнера, который старается переварить контейнируемое. Тогда есть надежда повлиять на саму структуру ткани внутренней вселенной.

Зачем вообще нужно это влияние и понимание? Пациент чувствует себя одиноким со своим ужасом. У него как будто повторяется день сурка. Он не может что-то изменить и даже не понимает, как главный герой фильма, что в этот единственный день можно много чего сделать. Пациент просто проживает его снова и снова. И нет возможности проснуться. Реальность очень жестокая, как внутри, так и снаружи. Так он ощущает. И ничто не может это изменить.

– Далее: «В анализе можно наблюдать сложную ситуацию. Пациент чувствует, что ему предоставляется возможность, которой он до сих пор был обделен. Депривация потому ощущается еще более мучительно. А чувства обиды, этой депривацией вызванные, – более острыми. Благодарность за возникшую возможность сосуществует с враждебностью к аналитику как человеку, который не желает понимать пациента и отказывает ему в использовании единственного способа коммуникации, с помощью которого, по ощущениям пациента, тот может добиться понимания. Итак, связью между пациентом и аналитиком, или же младенцем и грудью, является механизм проективной идентификации. Деструктивные атаки на эту связь исходят из источника, внешнего пациенту или младенцу, а именно от аналитика или груди. Результатом становится чрезмерная проективная идентификация со стороны пациента и ухудшение его процессов развития.»

Если я правильно поняла, то в процессе анализа пациент понимает, что у него появляется возможность. И он осознаёт, что раньше эту возможность ему не давали. И когда он это понимает, то чувство лишения (этой возможности) становится очень тяжёлым. Мы говорим о том, что страдает больше тот человек, которому что-то дали, а потом отобрали, чем тот, кто этого не имел. Получается, что пациент чувствовал раньше, что он не имел возможность, например, быть понятым и отражённым. А теперь он увидел, что он был лишён возможности, чтобы его проекции были приняты в другого. И увидел он это, потому что теперь его аналитик выполняет ту функцию, которую отказывалась выполнять его мать. Здесь мы с вами можем сталкиваться с яростью пациента. И это может быть «откат» в анализе. Почувствуйте, как горько осознавать, что вас лишили того, что принадлежало вам по праву рождения.

Далее У. Бион говорит, что с одной стороны, пациент чувствует благодарность, что аналитик дарит ему это переживание хотя бы сейчас. Но с другой стороны, аналитик хочет добиться, чтобы пациент для коммуникации использовал бы не проективную идентификацию, а слова. Получается, как будто пациент только вернул себе ценность, которой был лишён в первые годы жизни (и последующие), как снова вынужден её потерять. Потому что он уже не в том возрасте, чтобы пользоваться этой системой коммуникации в виде проективной идентификации. Поэтому благодарность и враждебность существуют одновременно. Далее автор озвучивает важную мысль: «Итак, связью между пациентом и аналитиком, или же младенцем и грудью, является механизм проективной идентификации.»

Получается, когда мы говорим о потери связи с хорошим объектом внутри нас – мы теряем переживание, что способны «кормить» себя «хорошими» мыслями. Теми мыслями, которые будут помогать справляться с реальностью. Которые будут нас поддерживать, чтобы мы не развалились на куски, не попали в воронку психической смерти. У. Бион говорит, что атаки на связь в голове пациента или в реальности происходят из внешнего объекта. Когда аналитик говорит интерпретацию, пациент может это переживать как нападение на связь (если я правильно понимаю) с хорошим объектом. Чем больше аналитик делает внедрение через интерпретацию – тем сильнее пациент стремиться внедрить свои переживания через проективную идентификацию. В результате ухудшается процесс лечения. Я себе представила, что аналитик внедряет в пациента то, что не принадлежит его миру. А пациент защищается, пытаясь выпихнуть то, что ему внедряют. Пациенту кажется, что внедрение усиливается, поэтому он должен защищаться усилением проективной идентификации. Как будто он держит дверь, в которую пытаются вломиться. Делитесь – как вы понимаете эту мысль У. Биона.

– Дальше: «Я не предлагаю считать этот опыт причиной нарушений у пациента. Главный их источник – врожденная предрасположенность младенца, которую я описывал в своем докладе „Отличие психотических личностей от не-психотических“ (Bion 1957). Я полагаю его центральным фактором влияния окружающей среды в формировании психотической личности.»

Мы с вами не изучали эту статью пока. Т.е. деструктивные нападения на связь не могут быть причиной нарушений. Автор говорит о предрасположенности младенца к формированию разрушительных импульсов на связь. Я поняла так, что именно предрасположенность младенца является главным фактором на то, что будет сформирована психотическая личность. Далее: «Прежде чем обсуждать это влияние на развитие пациента, я должен указать на врожденные характеристики (а именно – на первичную агрессию и зависть) и ту роль, которые они играют в осуществлении младенцем нападений на все, что связывает его с грудью. Серьезность этих атак усиливается, если мать выказывает некую невосприимчивость, что я описал выше. И ослабляется, но не устраняется полностью, если мать способна интроецировать чувства младенца и оставаться уравновешенной (Klein 1957). Серьезность эта сохраняется, поскольку младенец-психотик переполнен ненавистью и завистью к способности матери поддерживать в себе комфортное душевное состояние несмотря на переживание чувств младенца.» У. Бион отсылает нас опять к врождённому злу, которое есть у каждого младенца – первичная агрессия и зависть. Мы с вами много говорим о том, что зависть – это в первую очередь разрушительные импульсы, которые уничтожают творчество. У зависти есть орудия – гнев, ярость, ненависть. С помощью сравнения зависть всегда побеждает внутри. Например: грудь, полная молока, и беспомощный младенец. Очевидно, что грудь всегда будет в выигрыше. И поэтому создаётся ощущение, что зависть права. Т.е. когда мы нападаем на себя, сравнивая с успешными идеалами из соцсетей или реальных знакомых – мы будем априори в проигрыше, потому что те, с кем мы сравниваем – другие. Они всегда будут в чём-то лучше нас. Я понимаю так, что изначальное сравнение у младенца – он и грудь. Это настолько невыносимое переживание, что кажется, что защититься от этого переживания можно только через убийство груди. Но как убить объект, от которого ты зависишь? И здесь снова идея – желание не зависеть. Напасть и уничтожить зависимость. Т.е. связь между ртом и грудью, между аналитиком и пациентом. Когда мама не восприимчива к переживаниям младенца, то у него внутри как будто происходит слияние внешнего объекта (матери) и внутреннего (его садистических импульсов). Получается, как будто реальная мать присоединяется к внутренней садистической фигуре. И жестокость младенца по отношению к себе усиливается. Если же мама принимает его разрушающие импульсы, то она как будто снимает часть тиранических нападок. Т.е. внешнее как будто помогает справиться с внутренней жестокостью. У. Бион подчёркивает, что полностью эти деструктивные импульсы убрать невозможно. И дальше он говорит, что главные чувства человека психотической организации личности – ненависть и зависть. К чему? К способности матери выдерживать, т.е. находиться в уравновешенном состоянии. Младенец-психотик чувствует невозможность быть в спокойном состоянии. И тогда это состояние чувствуется, как ценность, которую никогда невозможно получить. А раз её невозможно получить, значит надо уничтожить того, кто ей владеет. Такова логика зависти.

Далее: «Это отчетливо демонстрируется пациентом, который настаивает, чтобы я все прошел вместе с ним. Но исполняется ненависти, когда чувствует, что я могу преодолеть все затруднения без срыва. Здесь мы видим другой аспект деструктивных нападений на связь, где связью является способность аналитика интроецировать проективные идентификации пациента. Поэтому атаки на связь синонимичны атакам на душевный покой аналитика, а изначально – матери.» Я себе представила образ: Пациент как будто говорит: «Пойдёмте, я проведу вас сквозь свою разруху, сквозь свой ад». Аналитик соглашается пройти через эти переживания. У пациента есть бессознательная надежда, что аналитик не выдержит и разрушиться, также как это произошло с пациентом. Но время проходит, ад для пациента остаётся невыносимым. А для аналитика – это то, что можно вынести. Пациент всё время наблюдает за аналитиком. И видит, что аналитик справляется. И тогда пациент переполняется ненавистью и завистью – и нападает на связь. Вместо того, чтобы подумать: «Раз аналитик справляется, значит, и я справлюсь». Автор говорит, что связью может быть способность интроецировать, т.е.принимать в себя те невыносимые переживания, что переполняют пациента, и он их проецирует в аналитика. Поэтому для пациента атаки на связь – это есть атаки на душевное равновесие аналитика. Если говорить о младенце и матери – то младенец нападает на ровное состояние матери, чтобы вывести её из себя. Тогда его зависть будет отыграна, напряжение будет снято. И на какое-то время станет легче.

– Может, вы можете вспомнить, что дети иногда «достают» своих родителей. После того, как родитель вышел из себя и накричал – ребёнок как будто успокаивается. Как будто ему этого и надо было.

Далее: «Способность к интроекции преобразуется завистью и ненавистью пациента в жадность, пожирающую психику пациента. Схожим образом душевный покой становится враждебным безразличием. В этот момент возникают аналитические проблемы, поскольку пациент применяет (чтобы разрушить душевный покой, вызывающий столь сильную зависть) отыгрывание, некорректные действия и угрозы самоубийства.» Я поняла так, что способность матери к интроекции преобразуется внутри психики младенца через механизм зависти и ненависти в жадность. И эта жадность начинает пожирать психику пациента. Для меня пожирание – это значит отключение от творческих мыслей и постоянное нападение на себя, отбирание у самого себя тех возможностей, что предоставляет внешний мир и внутренний потенциал. Итогом этого может быть переживание себя нищим. И тогда никакие деньги в реальности не способны утолить голод. Всегда хочется власти и денег, чтобы господствовать над грудью, полной молока. Далее автор говорит, что душевный покой матери внутри психики пациента с помощью механизма зависти и ненависти превращается во враждебное безразличие. Т.е. мама хочет позаботиться о младенце, а в его восприятии она безразлична к нему. Моя пациентка рассказывала мне историю, как она подвернула ногу и упала. Муж ушёл немного вперёд и не видел, что она упала. Для пациентки это значило, что он её бросил, не хочет ей помочь. К девушке подошла женщина и спросила: «Вам помочь?» Но тут муж увидел, что жена упала, подошёл и сказал женщине: «Не надо». Пациентка разозлилась ещё больше, что муж безразличен к ней. После этого муж стал ощупывать её ногу и сказал: «Надо проверить – можешь ли ты встать. Не торопись подниматься». Он дал ей свою руку. И девушка поняла, что он её не поднимал не потому, что не хотел о ней позаботиться. А именно потому, что он очень сильно заботился о ней. Но она могла остаться при своём мнении – что её бросили и не заботятся.

У. Бион заканчивает, что пациент начинает отыгрывать в анализе, потому что его зависть нападает на него. И он не может с ней справиться. Цель нападения – разрушить ровное душевное состояние аналитика. На супервизии мы разбирали случай, когда у пациентки был сеттинг 2 раза в неделю. Она захотела уйти, но аналитик смогла сконтейнировать её переживания – и пациентка осталась в анализе. Но по мере сближения в анализе, пациентка всё больше становилась переполненной завистью. В итоге сначала она отыграла тем, что ушла из анализа. Затем вернулась и стала настаивать на сессиях 1 раз в неделю. После того, как вывела аналитика из душевного равновесия – аналитик приняла её условия, она стала усугублять ситуацию и настояла на изменении сеттинга – 1 раз в 2 недели. Таким образом, девушка сама себя лишила «питания», урезала его в 4 раза.

Следующий раздел «Резюме»: «Подведем итог отмеченным основным чертам: происхождение нарушений двояко. С одной стороны, существует врожденная предрасположенность пациента к чрезмерной деструктивности, ненависти и зависти. С другой – окружение, которое, будучи неблагоприятным, мешает пациенту использовать механизмы расщепления и проективной идентификации.» Автор говорит, что в начале жизни у нас есть два основных механизма, которые мы можем использовать, чтобы создавать свои бессознательные фантазии. И чтобы с помощью наших фантазий адаптироваться к реальности. Мы расщепляем на хорошее и плохое. Хорошее мы стараемся оставить себе. А плохое поместить в объект. Изначально предполагается, что этим объектом будет грудь, а потом мать. Мы рождаемся с источником внутреннего зла – завистью и ненавистью. В моей голове ненависть была орудием зависти, также как и гнев, ярость. Но я вижу, что У. Бион выделяет ненависть отдельной единицей. В книге «Научение через опыт переживания» он говорит о L, H, K. Что в свою очередь значит Любовь, Ненависть и Знание. Ненависть и зависть – мощные разрушающие инстанции внутри нашей психики. Они также реальны во внутреннем мире, как во внешнем мире реальны ураганы и землетрясения. И хоть мы не можем увидеть сам ураган или землетрясение как силу, мы можем увидеть результат воздействия этой силы. Саму силу мы можем только почувствовать на себе. А результатом будет разрушение. Если окружение будет не чутким, не откликающимся, не отзеркаливающим, то младенец оказывается не только во власти своих разрушающих сил, эти силы получают дополнительный источник энергии в виде отсутствия поддержки из внешнего мира. Здесь мы возвращаемся к идее, что для младенца нет отсутствия хорошей матери. Когда она отсутствует – для него это присутствие плохой матери. Когда младенец дойдёт до депрессивной позиции – тогда отсутствие будет отсутствием. Но в самом начале отсутствие – это присутствие. Психика не терпит пустоты. Мы подразумеваем, что человек психотической организации личности так и остаётся в младенческих переживаниях. И тогда для него никогда не будет отсутствия, всегда будет только присутствие. Если вас сейчас нет рядом – вы для него или для неё есть, но не та, которая поддерживает, а та, которая заставляет страдать своим отсутствием. Потому что во время разлуки на пациента нападают тяжёлые мысли, переживания. Они чувствуются как реальные, способные напасть и заставлять страдать. Когда человек в психической норме, то он или она способны увидеть свои младенческие фантазии. И могут соединить аналитика в единый образ, т.е. то, что становится возможным для младенца на депрессивной позиции. Когда мы говорим о 2-х образах себя для пациента, мы помогаем интегрировать частичные объекты в единый.

На этом остановимся. Жду ваших вопросов и размышлений.