Текст книги "Лекции для психологов из супервизорской группы (часть 2)"

Навык удерживать в голове мысль о здоровой части клиента

Добрый день. Мы с вами возвращаемся к статье У. Биона «Нападение на связь». Теперь у нас с вами в голове есть понятие α и β элементов. Давайте будем держать в голове мысль, что У. Бион работал с тяжёлыми пациентами психотической организации личности. Соответственно, он пытался «переварить» их β-элементы, чтобы они превратились в α. Сейчас хочу обратить ваше внимание, что автор концентрируется на соматических проявлениях. В первом примере это заикание и булькающие звуки у пациента. Т.е. суть не в том, что пациент дал ответ на интерпретацию словами. А в том, что он отреагировал физиологически, телесно. Я сказала своей пациентке: «Давайте поговорим о том – в чём вы лучше меня». В ответ на это она сглотнула, побледнела и как будто потеряла дар речи. Глотание – это признак сильной эмоции. И тогда я стала с ней говорить об этом её проявлении. Что она испытала ужас от мысли, что она может быть в чём-то лучше меня. У меня пациенты не психотической организации личности. Тем не менее, важно отмечать соматические проявления и думать, о чём они могут говорить. Потому что мы с вами анализируем психотическую часть пациентов.

Во втором примере У. Бион говорит о своём контрпереносе: «Разрозненные замечания создавали впечатление, что он поверхностно ощущал, что произойдет некая катастрофа, возможно, нечто вроде безумия, если он не сможет спать больше». Аналитик был в роли контейнера, в который пациент мог выгружать свои переживания. Таким образом, мы видим феномен контейнера и контейнируемого. И дальше на основе своего контрпереноса психоаналитик делает интерпретации.

В третьем примере автор в контрпереносе чувствует у пациента отсутствие связи с реальностью. Но он сам удерживается в реальности, когда помнит о той части пациента, которая привела его в анализ. Т.е. он удерживает в голове за пациента связь с реальностью. Удерживает тем, что помнит об этой части. Если бы пациент не был в реальности совсем, жил бы только в галлюцинациях, то он не смог бы прийти в анализ. Пациент понимает, что нуждается в помощи, находит себе аналитика. Я так поняла, что психоаналитику было нелегко удерживать в голове мысль о здоровой части пациента, потому что он её не видел на сессиях. Когда У. Бион говорит об невидимо-видимых галлюцинациях, возможно, он говорит о β-элементах. Также он указывает на путаницу у этого пациента внешнего и внутреннего. Представьте, что вы ощущаете, что что-то ужасное живёт внутри вашего тела. И оно вас больно бьёт, когда вы слышите чужие слова. Очень страшное переживание.

В четвёртом примере автор обращает внимание на телесное проявление. Пациент как будто его не замечает. Попробуйте представить, что ваша рука вдруг сама начала двигаться. А вы делаете вид, что ничего не происходит. Т.е. ваша рука как будто вам не принадлежит. Отсутствие контроля над своим телом тоже может вызывать ужас. Может быть фантазия: «Если я не буду замечать, что не контролирую своё тело – эти симптомы просто исчезнут». В таком случае тело может ощущаться предателем и ужасным непредсказуемым зверем.

Моя пациентка с депрессией именно так относится к своему телу. В подростковом возрасте у неё был гормональный сбой – началось обволосение всего тела. Она представляет, что часть её тела наполнена мужицкостью, а другая часть тела – говном. Мы много говорили об этом, но эта фантазия остаётся неизменной. Получается, что тело является хранилищем плохого объекта. И таким образом, она как будто в западне: Тело – это то, в чём она живёт, то, что обеспечивает ей выживание. И одновременно, тело – это хранилище зла, которое набрасывается изнутри при каждом удобном случае. У неё есть часть, которую она ощущает, как связующую с социумом. Но она чувствует, что не является ей. Это всего лишь притворство – то, что помогает обманывать других, чтобы выживать. Она находится в ожидании, что скоро все узнают, кем она является на самом деле.

В пятом примере У. Бион говорит о своём контрпереносе здесь: «Впечатление, что пациент пытается удержать контакт с реальностью, было вскоре подкреплено, когда он сказал, что боится срыва». Мне кажется, что фраза «Я сказал, что это значит, что ему необходимо знать, действительно ли плох я, или же я – это нечто плохое, что возникло изнутри его», – может значить переваривание β-элементов в α-элементы. Подразумевается, что есть плохое. Но не понятно – оно принадлежит внешнему или внутреннему. Т.е. оно принадлежит бессознательной фантазии. Или всё же аналитик действительно плохой.

– В шестом примере мы видим пациента, который 30 минут молчит, а потом реагирует телесно так, как будто что-то его разрушает изнутри. Снова мы можем предположить, что плохой объект находится в теле, от него никуда не сбежать. Мы видим, что аналитик даёт такую интерпретацию, которая успокаивает пациента, «но остаток сеанса заняли разрозненные фактические замечания, которые снова выглядели попыткой сохранить контакт с внешней реальностью – для того, чтобы отрицать фантазии». Фантазии переживаются настолько разрушительными, что хочется от них сбежать, спрятаться за деталями внешнего мира. Мне кажется, что здесь идёт речь о способности пациента переваривать β-элементы. За эту сессию он смог быть в контакте со своими фантазиями только небольшое количество времени. Думаю, минут 5—10.

Мы с вами вспомнили пациентов У. Биона.

Теперь пойдём дальше.

Глава «Любопытство. Высокомерие. Тупость». Мы начали 2-й абзац.

Продолжаем: «Представление о частичном объекте как аналоге анатомической структуры, поощряемое тем, что пациент пользуется конкретными образами как единицами мысли, ошибочно. Поскольку частично-объектное отношение устанавливается не только с анатомическими структурами, но с функцией. Не с анатомией, но с физиологией. Не с грудью, но с кормлением, отравлением, переживанием любви и ненависти».

Здесь остановимся и ещё раз повторим, что младенец видит мир как частичные объекты. Вероятно, У. Бион говорит, что пациент может ставить знак равно между реальной анатомической частью тела и фантазией об этой части тела. И соответственно, пытаться что-то объяснить через эти образы частичных объектов. Автор говорит, что это ошибка, потому что даже на самом раннем этапе, после родов, важна не часть тела, а та функция, которую эта часть тела выполняет. Т.е. важен не сам сосок, не сама грудь. Важно то, что эта грудь является кормящей. А кормление в свою очередь может переживаться как что-то хорошее, когда оно вовремя, когда мама не только кормит, но и «мечтает» о ребёнке (это отдельное понятие У. Биона). Или это кормление может переживаться как что-то плохое. Например, когда мама переполнена тревогой или в депрессии. Тогда у ребёнка может складываться ощущение, что его хотят отравить. И лучше ему не есть это молоко. И как следствие мы получаем любовь или ненависть. Таким образом, у нас есть грудь как часть мамы, что-то конкретное, что мы можем увидеть глазами. И есть то значение, которое мы вкладываем в грудь. Бессознательная фантазия по поводу груди. Кстати, у нас был семинар по бессознательной фантазии. И я поняла, что это то, что я раньше называла мыслительной конструкцией. Так что знайте, что в научном мире используется понятие «бессознательная фантазия». Я буду использовать его дальше, буду связывать это понятие с теми темами, что мы с вами проходим. Когда мы с вами говорим о символическом уровне, то подразумеваем, что есть конкретная грудь и есть её символическое значение – чувства и переживания, смысл, который в неё вложен.

Дальше: «Это усиливает впечатление катаклизма динамического, не статического. Проблема, которую необходимо решить на этом раннем, но поверхностном уровне, в терминах взрослого будет формулироваться вопросом „Что это такое?“, а не вопросом „Почему это так?“ Поскольку, „почему“ было отщеплено виной. Поэтому проблемы, разрешение которых зависит от знания о причинности, невозможно сформулировать, не то что решить. Это создает ситуацию, в которой у пациента как будто бы нет проблем за исключением тех, что ставит само существование аналитика и пациента. Он озабочен тем, что представляет собой та или иная функция, о которых он осведомлен, но не способен воспринять тотальность того, частью чего является функция. Поэтому не может быть ни вопроса о том, почему существует пациент или аналитик, или же почему нечто сказано, сделано или почувствовано, ни вопроса о попытке изменить причины некоего душевного состояния… Поскольку на вопрос „что?“ невозможно ответить без „как?“ или „почему?“, возникают дальнейшие затруднения. Но я отложу эту тему и рассмотрю механизмы, с помощью которых младенец пытается решить проблему „что?“, когда она ощущается касающейся частично-объектного отношения с функцией.».

По-моему, здесь автор говорит, что статического конфликта не существует. Внутри всё находится в движении. Как я поняла, пациент психотической организации личности (и также младенец) на самом раннем этапе своей жизни решает вопрос: «Что это такое?» Т.е. ребёнку надо понять, что это грудь, это молоко, это рука. Это то, что касается внешнего мира. Думаю, что также ребёнку надо понять, что он в ярости, в расслаблении, в голоде, спокойствии. Т.е. дифференцировать чувства как минимум на «плохие» и «хорошие». Дальше очень непростая мысль. У. Бион говорит: «Почему это так?» отщеплено виной. Т.е. «Почему я переполнен яростью на маму, когда её рядом нет» – это может быть вопрос, который младенец себе не задаёт. Подобного рода вопросы как будто табуированы – «отщеплены виной». Ответ на последний вопрос может звучать так: «Потому что мама плохая». Почему? И тогда следующая мысль: «Это я испортил маму, поэтому она меня бросила». Я вам привела один из смыслов, который может быть. В каждом конкретном случае мы исследуем фантазию, делаем интерпретации, предполагая что-то. Затем корректируем их, стараясь понять устройство внутреннего мира.

В книге М. Кляйн «Детский психоанализ» она как раз пытается понять– что такого в своей фантазии сделал ребёнок, от чего его тревога зашкаливает, идёт остановка в развитии. Например, что ребёнок хочет украсть матку мамы, потому что ей завидует, что она способна там вынашивать детей. Когда ребёнок в своей фантазии крадёт матку – он начинает чувствовать себя виноватым, потому что так он повредил маму. Плюс он как будто в безопасности, потому что не будут рождаться новые сиблинги. На этом примере вы можете увидеть – насколько неоднозначная бессознательная фантазия. В ней и плюсы и минусы. И огромное чувство вины.

Ещё раз повторю мысль У. Биона. Мы можем видеть факт того, что человек воспринимает мир именно так, а не иначе. Но почему он так воспринимает – отщеплено виной. И наша задача состоит в том, чтобы понять это «почему». Тогда это принесёт облегчение и появится возможность поменять мышление. Наверное, возникает вопрос – почему отщеплено виной? Может, потому что в депрессивной позиции мы как-то справляемся со своей виной. И нам становятся доступны наши отщеплённые части. А виноваты мы в том, что в своей фантазии очень жестоко поступаем со своим объектом – убиваем, расчленяем, уродуем. Может, у вас есть свои мысли – делитесь ими. Автор говорит, что мы не можем решить проблемы, которые порождены бессознательной фантазией, потому что мы не можем их сформулировать. Получается, когда мы даём интерпретацию пациенту– мы в том числе формулируем проблему. Например, что пациент в ярости на нас. Саму ярость мы делаем видимой.

Также У. Бион говорит, что поскольку причина бессознательной фантазии (а значит и всех бед пациента) отщеплена виной – то у пациента как будто больше нет проблем, кроме тех, что подразумевают отношения пациента и аналитика, и самого пациента, и самого аналитика. Если мы работаем в проективном методе (т.е. пациент рассказывает, что на него нападает мама, папа и т.д.), то утверждение У. Биона тоже верное. У пациента нет проблем, кроме тех, что ему создают другие окружающие его люди. Пациент отщепляет с помощью вины от себя сам вопрос: «Почему я так реагирую?» Ответ на него: «Потому что они себя так ведут». Но причина реагирования пациента заключается в его бессознательной фантазии: «Например, на меня нападают, разрушают».

– И когда мы не пытаемся понять причину, то мы как будто просто прикладываем пластырь к болячке. Или меняем повязки, но не работаем с причиной. Если у вас не получается работать в переносе, думаю, что вы можете сосредоточиться на понимании причины реакции ваших пациентов. И это даст вам серьёзный рывок в первую очередь в своём переживании себя как компетентного специалиста. И думаю, что вы увидите изменение мышления у своих пациентов. У. Бион говорит, что пациент озабочен тем, что представляет из себя функция. Но не способен понять тотальность – частью чего является функция. Можно себе представить, что у нас как будто мышление частичными объектами.

Мне приходит в голову пример из книги по продажам. Автор рассказывает историю про девушку-секретаршу. Она возмущалась по поводу того, что ей приходится выполнять не свою работу – распечатывать какие-то листовки. Директор (автор) позвал её к себе и спросил: «Что вы хотите купить с зарплаты?» Девушка, смущаясь ответила: «Сапоги». Он ей сказал: «Как вы думаете – откуда берутся деньги вам на зарплату? Может, вам кажется, что их выдаёт вам бухгалтерия? Это не так. Деньги нам дают клиенты. И наши продавцы помогают нам найти клиентов. Поэтому вся наша фирма должна им помогать».

– Когда мы видим только кусочек реальности – мы мыслим частичными объектами. И очень сложно осознать тотальность. Мне кажется, что если есть уверенность, что деньги платит бухгалтерия – тогда есть ощущение безопасности. Но если представлять организацию как корабль в открытом море бизнеса, экономики, взаимоотношений – тогда понятно, что надо брать на себя ответственность за помощь в развитии организации. Я, например, осознала, что наша профессия очень ценна. И в будущем будет ещё нужнее и важнее, чем сейчас. Потому что всё больше людей строят отношения с объектами, которые они видят в гаджетах, а не с реальными людьми.

Идём дальше. Следующая глава называется «Отказ от нормальной степени проективной идентификации»: «Я употребляю слово „связь“, поскольку хочу обсудить отношение пациента скорее с функцией, чем с объектом, что содействует функции. Меня занимает не только грудь, пенис или вербальное мышление, но их функция обеспечения связи между двумя объектами». Мы с вами сказали выше, что функция объекта – это то, что делает объект, для чего он предназначен. Например, хорошая грудь предназначена для успокоения и насыщения. А плохая грудь предназначена для нападения, разрушения. У. Бион делает ещё большую дифференциацию. Если до этого мы видели только объект, то теперь мы подразумеваем, что у объекта есть функция. И с функцией тоже может быть связь.

Дальше: «В своих „Заметках о некоторых шизоидных механизмах“ (Klein 1946) Мелани Кляйн говорит о значимости чрезмерного применения расщепления и проективной идентификации в формировании личности с сильными нарушениями. Она также говорит об „интроекции хорошего объекта, прежде всего материнской груди“ как „предусловии нормального развития“. Я склонен предположить, что существует нормальная степень проективной идентификации, не обозначая пределов этой нормальности, и вкупе с интроективной идентификацией она составляет основание, на котором базируется нормальное развитие.»

Здесь автор говорит, что проективная идентификация не может быть однозначно плохой. Она является инструментом, которым мы можем пользоваться. Я себе представляю сцену, где младенец плачет, а мама узнаёт – что именно ему нужно. Помню, что нам Д. Залесский говорил, что секс – это тоже проективная идентификация. Возможно, это так, потому что там нет слов. И партнёр должен догадаться, почувствовать – как сейчас другому рядом с ним. Получается, что М. Кляйн говорит, что младенец должен получить хоть какой-то опыт того, что его понимают. Что то, что он переживает, он может донести до другого. Похоже, что это помогает ему устанавливать связь с реальностью и в будущем выносить эту реальность.

Здесь У. Бион употребляет термин «интроективная идентификация».

– Проективная идентификация предполагает, что мы что-то извергаем из себя в объект. В реальности – на другого человека (младенец на мать). Интроективная идентификация предполагает, что мы что-то принимаем внутрь и оставляет это у себя, идентифицируемся с этим. Внутрь себя мы можем принимать как хорошее, так и плохое. Возможно, чаще мы фантазируем, что оставляем себе что-то хорошее. Получается, мы видим мир через призму того, что отдали в качестве проективной идентификации и того, что сохранили, приняли внутрь себя в качестве интроективной идентификации. Когда мама или другой близкий возвращает нам понимание, плюс мы хорошего представления о себе – мы способны переживать реальность и чувствовать её выносимой.

Идём дальше: «Это впечатление частично было вызвано некой чертой в анализе одного из пациентов, которую было трудно интерпретировать, поскольку она никогда не выглядела выраженной достаточно для того, чтобы интерпретация подкреплялась убедительным фактом. На протяжении анализа пациент прибегал к проективной идентификации с упорством, указывающим на то, что этим механизмом он никогда не мог успешно пользоваться. Анализ предоставлял ему возможность применять механизм, которым он был обделен. Но я опираюсь не на одно лишь это впечатление. Некоторые сеансы заставили меня предположить, что пациент чувствовал, что существуют некий объект, мешающий ему использовать проективную идентификацию. В приведенных выше примерах, особенно в первом (заикание) и четвертом (понимающая девушка и голубая дымка), представлены элементы, указывающие на то, что пациент чувствовал, что частям, которые он хотел разместить во мне, я помешал в себя проникнуть, однако этому предшествовали ассоциации, которые привели меня к такому мнению.»

Здесь автор снова говорит о контрпереносе, что пациент не мог пользоваться проективной идентификацией. Удивительно, что есть люди, которые обделены механизмом проективной идентификации. Мы, как аналитики, пользуемся контрпереносом, чтобы понять пациента. Мы учимся прислушиваться к себе, чтобы это понимание было ещё более чётким. Мы учимся слышать не слова, а то, что с нами происходит на телесном уровне, чувственном. И учимся думать над нашими реакциями. И вот приходит пациент, который не может донести на языке проективной идентификации – что с ним происходит. Мне очень сложно представить, что в человеческой психике отсутствует или, скорее, недоразвит орган коммуникации без слов. Автор говорит, что механизм проективной идентификации не работает, потому что есть объект, который мешает ему работать. Представьте младенца, который хочет поместить знание о своей потребности в маму. Но мама как будто создаёт препятствие, чтобы в неё было что-то помещено. И тогда этот механизм передачи как будто ломается.

Идём дальше: «Когда пациент изо всех сил пытался избавиться от страхов смерти, по его ощущениям, слишком сильных, чтобы его личность могла их удерживать (contain), он отщеплял свои страхи и помещал их в меня. Идея, по-видимому, была такова: если им позволят находиться там достаточно долго, моя психика их модифицирует, и затем их можно будет безопасно реинтроецировать. В том случае, который сейчас пришел мне на ум, пациент чувствовал (возможно, по причинам, подобным тем, что я привожу в пятом эпизоде – с облаками вероятности), что я исторг их столь быстро, что чувства не претерпели модификации, но стали еще болезненнее.»

Здесь У. Бион описывает принцип контейнера и контейнируемого. У пациента есть невыносимое переживание – страх смерти. Он как будто изымает его из своей психики и помещает в аналитика. Аналитик, как мама, должен переварить этот страх и вернуть пациенту так, чтобы он мог с ним справляться. Но в фантазии пациента страх смерти находился слишком мало внутри аналитика и стал ещё более невыносим для пациента. Как будто младенцу вернули его переживание в ещё более ухудшенном состоянии. Моя пациентка с депрессией так среагировала, когда я спросила о её образе любви: «Что ещё с ним находится рядом». Я переживала как будто я испортила то ценное, что она нашла. Не дала ей побыть с этим, слишком рано вторглась. И в результате её состояние стало ещё хуже, чем до представления образа.

Идём дальше: «Ассоциации периода анализа, более раннего, чем тот, откуда были почерпнуты мои примеры, демонстрировали возрастающую интенсивность эмоций пациента. Причиной этому служило то, что он ощущал как мой отказ (refusal) принять части его личности». Т.е. пациент хочет спроецировать части себя в аналитика. Но в фантазии пациента аналитик отказывается их принять.

– Дальше: «В результате он пытался затолкать их в меня со все большим отчаянием и силою. Его поведение в отрыве от контекста анализа могло бы показаться выражением первичной агрессии. Чем насильственнее становились его фантазии проективной идентификации, тем сильнее он меня боялся. На некоторых сеансах такое поведение выражало неспровоцированную агрессию, но я упоминаю эти серии сеансов, поскольку они показывают пациента в ином свете – его насилие было реакцией на то, что он ощущал как мою враждебную защищенность».

Представьте, что вы пытаетесь поместить во что-то то, от чего вам хочется избавиться. Я представляю себе кувшин с узким горлышком. Вы пытаетесь затолкать что-то, а оно не входит по размеру. И вам кажется, что это кувшин специально сделал узкое горлышко, чтобы вы не могли засунуть в него то, что хотите. Это может вызывать гнев и желание затолкать во что бы то ни стало. Вам действительно очень надо, чтобы это было помещено в кувшин. Но ничего не получается. И проходя мимо кувшина, вы можете испытывать злость, потому что чувствуете невозможность, бессилие положить туда то, что вы хотите. «Аналитическая ситуация создала в моей душе ощущение наблюдения за чрезвычайно ранней сценой. Я чувствовал, что в младенчестве пациент столкнулся с матерью, реагирующей на его эмоциональные проявления из чувства долга. В этом обусловленном долгом отклике содержался элемент нетерпеливого „я не знаю, что с ребенком“. Я пришел к выводу, что для того, чтобы понимать, чего хочет ребенок, мать должна трактовать плач младенца как нечто большее, чем требование ее присутствия». Это то, о чём мы говорили выше сегодня. Есть то, что находится на поверхности – ребёнок плачет, потому что нет мамы. Но есть смысл, который лежит под поверхностью. Младенец плачет, потому что хочет, чтобы мама погладила его, тогда он поймёт, что с ним всё в порядке. Или даст попить. Или укроет, или разденет. И если мама угадает то, что хочет младенец – значит проективная идентификация сработала. И младенец может ощущать, что его понимают, что он не один. И это создаёт ощущение безопасности. Т.е. смыслом коммуникации может быть желание получить переживание безопасности.

На этом сегодня остановимся. Жду ваших вопросов и размышлений.