Текст книги "Пятница, Кольцевая (сборник)"

«Вот так, – подумала я. – Вот так. А все, оказывается, просто: стоит воплотившейся мечте встать перед твоей дверью и тихонько постучать, как ты немедленно запираешься на все замки. И не дай Бог приоткрыть дверь, чтобы хоть рассмотреть ее получше – вдруг в твое насиженное гнездышко ворвутся ледяные порывы ветра? И выметут весь твой душевный комфорт к чертовой матери. Опустошат карманы… А что принесут взамен? Дыхание свободы… творческий подъем… К чему это все на четвертом десятке, если мы, словно заядлые гомеопаты, уже привыкли к мини-дозам радости и печали? К тем их крошечным консистенциям, что не расшатывают существование, но наполняют его приятным разнообразием…»

К слову сказать, Первая Жена терпеть не могла наш театр, считая его детским баловством, и неоднократно выражала надежду на то, что «когда-нибудь Максим перерастет весь этот балаган».

Но возможно ли перерасти то, что укоренилось в душе, питаясь ее силами и питая ее саму?

– Викочка, – говорил Макс, присаживаясь рядом со своей мечтой на какой-то реквизит, – а вот когда ты в этой сцене встаешь на цыпочки, то ты как будто балерина.

– Элена, не надо спрашивать, когда мы будем вместе – мы и так вместе, – уверял Агустин.

– Вик, ну долго ты будешь собираться? – спрашивал Гриша, заехавший за женой на репетицию. – Макс, у нее дома ребенок некормленый и я, между прочим, тоже.

– Лена, это, кажется, тебя, – сообщал мне муж, держа в руках телефонную трубку. – Наверное, с работы.

– У меня фитнес перенесли на субботу, – объявляла я, стараясь говорить как можно более бесстрастно. – Кстати, будет сдвоенное занятие.

– Ну, можем сходить в боулинг, – милостиво соглашалась Вика и смешливо искрила глазами, – всей компанией, конечно.

А потом наступила развязка.

Собственно говоря, наша компания давно предполагала, что союз Гриши и Вики – не на века. Инициатором разрыва, как ожидалось, должна была стать Вика. Но однажды она появилась на воскресной репетиции в подавленном и растерянном состоянии – Гриша ушел первым. Уточнять причину мы в тот день сочли бестактным – девушка и так собрала все нервы в кулак, чтобы не сорвать прогон спектакля и не подвести труппу. Поэтому обсуждению подверглись лишь последствия. Собирается ли безвременно ушедший папаша навещать ребенка? А помогать деньгами? Грядет ли размен квартиры? Впрочем, несмотря на расспросы, за будущее Вики никто особо не тревожился – было очевидно, что стоит Максу, как на грех пропустившему сегодня репетицию, узнать о случившемся, как Викина судьба окажется в надежных и любящих руках, а в мире станет одной сбывшейся мечтой больше.

В тот день я ушла с репетиции раньше – разболелась голова, поэтому мой путь к метро был одиноким. Подозреваю, что причиной головной боли была одна и та же мысль, что крутилась, точно белка в колесе, не находя выхода. «Вот и Макс с Викой после стольких лет будут вместе… А как же мы с Агустином? Неужели никогда?…» Рядом притормозила машина, и я обернулась.

– Привет, Лена – сказали из опущенного окошка. Голос был женским.

Я присмотрелась: Максова Первая Жена, сидевшая за рулем, холодно улыбалась и приглашала меня занять место рядом с ней. Вот вам и необъятная Москва! С тем, кого в упор не хочешь видеть, пути пересекутся обязательно.

Соглашаться мне не хотелось, отказываться было бы уж слишком невежливо. Я села в машину. При всей моей нелюбви к Первой жене следовало признать, что выглядит она роскошно, машина у нее шикарная и, судя по машине, ее карьера более чем состоялась. Что касается личной жизни – не уверена, но для Первой Жены это никогда не имело сколько-нибудь серьезного значения. Похоже, она получила от судьбы все, что хотела, и, похоже, судьба по-настоящему благоволит к тем, кто похож на нее саму – холодным, жестким, циничным. Все эти качества у Первой Жены имелись в избытке.

– Что-то ты неважно выглядишь, – с деланным сочувствием заявила она мне после первых приветственных фраз.

Ах да, забыла, еще и бестактным. Я, конечно, могла бы объяснить, что у меня разламывается голова, но вместо этого стиснула зубы.

– Устала, как собака, – ответила я. – Бегаю по всей Москве – ищу подарок на свадьбу.

И, боясь, что Первая Жена сама не задаст вопроса, я добавила:

– Макс женится на Вике.

Меня озадачила ее реакция: брови Первой Жены не взмыли в удивлении, в лице не дрогнула ни единая жилка, не возник вопрос о том, куда из Викиной жизни делся Гриша.

– Этого не может быть, – невозмутимо сказала она.

Я постаралась сделать свою интонацию как можно более невинной:

– Я понимаю, тебе неприятно это слышать…

– Мне все равно! – коротко рассмеялась Первая Жена. – Но этого просто не может случиться.

– Почему? – Я чувствовала, как мной овладевает если не страх, то беспокойство.

– Вот увидишь.

Я пожала плечами, но беспокойство металось в душе.

Приличия ради мы немного продолжили разговор, сидя в машине перед входом в метро, но тема Макса и Вики больше не всплывала. Попрощавшись и выйдя из машины, я с удивлением отметила, что головная боль отпустила, а вот тревога овладела мной до холода в душе. Зачем эта женщина вновь оказалась на моем и Максовом пути? Ее место было в далеком прошлом, так какого же черта!.. Я тряхнула головой и начала шарить в кошельке карточку для прохода через турникет. Я не была суеверна, но руки немилосердно тряслись.

Я не готова с точностью сказать, в какой момент и от кого Макс узнал о Викином разводе, но он оказался в курсе довольно скоро. И… ничего не произошло. Точнее, произошло, но совсем не то, что ожидалось: Макс всем своим видом и поведением стал сообщать нам о том, что его отношения с Викой лежат исключительно в плоскости дружбы. Он перестал проявлять к ней демонстративный интерес на репетициях, зато в кулуарах озабоченно интересовался, не требуется ли Вике какая-нибудь материальная помощь. Помощи не требовалось, и разговоры в кулуарах не возобновлялись.

Вика теперь приходила на репетиции, потеряв всякую ориентацию в происходящем, потому что Макс начисто исключил в отношении нее какую бы то ни было игривость, а перешел на сочувственную деликатность. На день рождения Вики – первый грустный день рождения – он впервые никак не участвовал в выборе подарка, ограничившись денежным взносом, и переступил порог с самым примитивным букетом, который только можно было себе представить: пять коммунистически красных гвоздик. Вспоминая те фантастические охапки, которые он приволакивал в прошлые годы, я готовилась к наихудшему повороту событий.

Тревожные ласточки все прилетали и прилетали. Во время очередной нашей тусовки у Макса на квартире кто-то из девушек осмелел и вслух заметил, что дом не выстоит без хозяйки. Макс поспешно согласился и добавил, что его мама, не вынеся запустения в сыновней берлоге, уже наняла плиточника для ванной комнаты, а в ближайшие выходные тащит сына выбирать абажуры для свисающих отовсюду «лампочек Ильича». Не говоря уже о том, что унитаз давно починен. Мы переглянулись и опустили глаза.

Какое-то время спустя Вика, не выдержав наступающего у нее на глазах затмения, решила взять активную роль на себя. И театр зашатался от перемен. После рождения ребенка Вика уже несколько лет не меняла стрижку, носила стандартное полудлинное каре, но когда она в очередной раз появилась в театре, мы увидели девушку с элегантной завивкой, в темных волосах были мастерски высветлены золотистые прядки. Даже не прядки, а нити, магически светившиеся в темной чаще волос. Комплименты сыпались на Вику как золотой дождь. А Макс обсуждал с нашим режиссером количество голов, забитых вчера «Манчестер Юнайтед».

На следующей репетиции Вика появилась с цветной татуировкой на бедре в виде орхидеи. Труппа зашлась от восторга, но Макс в это время, не отвлекаясь, отрабатывал поединок на мечах. Очередным шагом в Максову сторону стали трусики-стринги, завлекательно проступавшие из-под очень низких джинсов (прежде Вика всегда проявляла в одежде умеренный консерватизм). В момент ее появления в зале Макс приветственно кивнул и продолжил разговор по мобильному.

Мне все это напоминало анекдот про ковбоя, каждый день проезжавшего под окном своей возлюбленной на лошади, выкрашенной в новый цвет. А возлюбленная равнодушно махала рукой, не замечая, что скакун сегодня зеленый, а завтра фиолетовый.

После провала Викиной акции со стрингами я не выдержала и спросила Макса:

– Ты в последнее время не общался с Ритой?

– Нет, – искренне удивился он, – а что?

– И не перезванивался?

– Мы не виделись со дня развода. И не разговаривали.

Но судя по его напряженному лицу, он так и продолжал покорно сидеть в машине, которую вела его Первая Жена, а мечты, как недосягаемый пейзаж, проносились за окном.

Примерно через полгода Вика наконец осознала, что строить свое будущее ей придется на другом фундаменте. Она перестала регулярно появляться на репетициях, зато, по словам ее ближайших подруг, не пропускала корпоративные вечеринки. Через какое-то время мы заметили, что с репетиций ее забирает незнакомая нам машина, а следующим шагом было знакомство с хозяином этого серого «форда». Денис оказался вполне приятным парнем, чем-то смахивавшим на Гришу, но гораздо более адекватным. А если учесть, что поводы для ревности были исчерпаны Викиным первым мужем, то отношения между членами труппы воцарились просто идиллические. Кроме того, Денис, как выяснилось, был непревзойденным мастером готовить шашлыки, и наши дачные вылазки приобрели по-настоящему гурманский оттенок. Довольно скоро Вика обмолвилась о том, что мужчине необходимо иметь от женщины с ребенком еще и собственного ребенка, и мы вдруг заметили, что на ней скрадывающий формы просторный балахон. После вторых родов светлая мечта Максима Кирьянова закономерно исчезла из его и нашей жизни. Навсегда.

Возвращаясь домой с репетиций и минуя тот перекресток, где я была вынуждена сесть в машину Первой Жены, я каждый раз недоумевала: почему она очутилась именно здесь именно в тот момент, когда Максова судьба могла сложиться иначе? Неужели прошлое всегда так цепко держится за то, что привыкло считать своим? Или это наши души, боясь оторваться от земли, садятся в уже известные виды транспорта и едут в давно известном направлении? И куда в таком случае двигаюсь я сама, если моя любовь не приближается ни на йоту? Работа, репетиции, дом, Агустин… Мне казалось, что я стремлюсь к любви сквозь время и расстояние, но если посмотреть со стороны, то Агустин – всего лишь точка на небольшой окружности, которую я аккуратно для себя прочертила. Если одышка мешает гнаться за мечтой, то спираль, по которой ты мчался наверх, мгновенно становится кругом. А уж внутри его… крутись как заблагорассудится!

– Когда я думаю о том, что мне придется возвращаться, я готов бросить все и остаться с тобой, – уверял Агустин.

Когда-то я реагировала на такие слова, но сейчас промолчала.

– Понимаешь, когда я с ней…

– Из тебя выскакивает индеец?

– Да, – сокрушенно признался он.

– А что же остается?

Агустин сперва не понял, а потом не смог ответить.

– А я знаю, – жестоко сказала я. – Ничего не остается. Из тебя выскакивает то, каким ты умеешь быть. Если это индеец, то ты умеешь быть только индейцем.

– Но когда я с тобой, я другой, – непривычно неуверенным голосом возразил Агустин.

– Знаю, но другой ты два раза по три дня в году, все остальное время ты бываешь самим собой.

– Все остальное время я мечтаю о тебе.

– Вот и хорошо! – воскликнула я, сама не понимая, как произнесу следующие слова. – Мечтай! Но с мечтой лучше не встречаться, потому что рано или поздно она поймет, что нужна мечтателю лишь до тех пор, пока не может исполниться, и ей будет очень больно.

Я поднялась и начала одеваться.

– А завтра мы встретимся? – с тревогой спросил Агустин. – Завтра я еще буду в Москве.

– Сходи в Третьяковскую галерею, – посоветовала я. – Или покатайся на метро. По Кольцевой линии – туда часто водят иностранцев.

– А ты?

– А я… – Я, собравшись с силами, выговорила ответ без слез в голосе: – А я буду мечтать о тебе. Возможно, всю оставшуюся жизнь. Но пожалуйста, давай останемся в разных полушариях!

С любовью лечь к ее ногам

Мать собралась на пляж довольно быстро, а дочь долго и с раздражением искала по всему гостиничному номеру свои шерстяные колготки, носки и флисовую кофту. Мать аккуратно завязала под подбородком шапку. Дочь в несколько рывков натянула горнолыжные штаны.

– Ну как, ты готова? – с улыбкой осведомилась мать.

– Это сумасшедший дом какой-то! – выпалила дочь, вжикая молнией на куртке. Мать молча открыла дверь, не позволяя улыбке сходить с лица. Ее дочь, слава Богу, ни разу не бывала в сумасшедшем доме, а потому не знала, что и с чем она сравнивает.

Но ситуация и в самом деле была фантасмагорической: отправившись в Болгарию, на горнолыжный курорт, мать с дочерью в итоге оказались на берегу Черного моря. Перед отлетом мать слышала о том, что в стране ожидаются туманы, но не придала этому значения: в горах погода так переменчива! Проведенная на белых склонах неделя действительно продемонстрировала все своенравие гор: то густой снегопад с ветром, то яркое солнце – успеешь и промерзнуть до костей, и загореть дочерна. Но обратный путь в аэропорт пролегал через горные долины, где ветру негде было разгуляться, и там-то мать с восхищением наблюдала последствия стоявшего уже несколько дней тумана. А туман творил чудеса, превращая в произведение искусства каждую тончайшую ветвь березы, каждую сосновую иглу и каждый надломленный стебель прошлогодней травы – все было покрыто густым инеем от оседавшей на них и кристаллизующейся невидимой влаги. Сказочный пейзаж! И при полном безветрии опушенная белизной природа стояла, не шелохнувшись, словно была заворожена собственной красотой.

– Знаешь, мы в школе на уроках труда мастерили иней из бумаги, – поделилась мать с дочерью. – Брали тонкую полоску и надрезали часто-часто, чтобы получилась как будто гребенка, а потом смазывали клеем и обматывали ветки. Получалось очень красиво, даже у самых неумелых. А в жизни так редко увидишь это чудо наяву… Разве что отопление где-нибудь прорвет, и пар повалит на деревья.

Дочь молчала, закрыв глаза. Неизвестно, слышала ли она хоть что-нибудь, потому что ее уши были заняты наушниками плейера.

Однако в полной мере могущество тумана проявилось не по дороге, а по приезде в аэропорт. Выяснилось, что рейс отложен на пять часов из-за плохой видимости. Убитые новостью пассажиры рассаживались на собственных чемоданах – все немногочисленные места в крошечном аэропорту были уже заняты другими горемыками, чей рейс откладывался на неопределенное время с раннего утра. Мысленно мать поблагодарила судьбу за то, что их собственные злоключения еще не так тяжелы, как могли бы быть, а также за то, что дочь ее уже в сущности взрослый человек.

Как же измучены матери с малышами-дошкольниками! А сами дети… Один непрерывно ноет, потирая глаза, – слишком возбужден, чтобы заснуть. Другого уложили спать прямо на зачехленных лыжах, подостлав теплую одежду. Точно в зале отлетов не туристы, а беженцы. С болью оглядев переполненный зал, мать принялась за книгу. После трех часов изнурительного чтения и разговоров с соседями табло высветило, что рейс перенесен еще на час.

Разговоры приобретали все более раздраженный характер. Говорили о том, что в крупных аэропортах, в Софии, например, а не в этом несчастном Пловдиве, куда их заткнула турфирма, самолеты наверняка садятся и взлетают, а мы вот вынуждены терпеть такое издевательство. Еще через час табло высвечивало уже не время предполагаемого вылета, а время, когда сообщат дальнейшую информацию об их рейсе. Выяснилась леденящая душу подробность: их самолет еще даже не вылетел из Москвы – пловдивский аэропорт не принимает.

Это вызвало новую волну возмущенных разговоров: где положенное питание? Где положенная компенсация за задержку? Мелочь, конечно, по двадцать пять рублей за час, но умножить на часы и количество пассажиров – хоть какое-то материальное наказание авиакомпании!

Всем известно, что не надо летать «Тайгой». Но разве у нас есть выбор? Что турагентство даст – тем и летим. Значит, надо самим покупать билеты. Это на рождественские-то каникулы? Не смешите! А говорят, в октябре проходит туристический салон – там и дешевле, и выбор есть. Ну, знаете, в октябре не все еще могут определиться. Тихо! Слышите, какая-то новая информация… О Господи, да что ж это такое!

Их рейс был отменен. Такое в жизни матери случалось впервые, и какое-то время она ошеломленно бездействовала. Мучила мысль о работе: нехорошо получилось! Ведь завтра должна уходить в отпуск ее напарница, а, значит, их участок остается совершенно неприкрытым. Холодными пальцами она набрала номер начальницы и, выслушав ее ледяное «Хорошо, что поделаешь», – подошла к представителю турфирмы выяснить обстановку. Оказалось, что дела обстоят не худшим образом – их селят в гостиницу.

Мать направилась к дочери, чтобы утешить ее этой новостью. Дочь оторвалась от телефона, на котором все это время угрюмо играла, и слушала мать с таким отчаянием и яростью, что той захотелось замолчать и отойти. Однако она пересилила свой порыв.

– Ну не надо так переживать! – как можно более дружелюбно посоветовала она.

– Ты знаешь, почему я переживаю!

Мать знала и решила увести дочь подальше от ее мыслей.

– Все-таки нам попалось порядочное агентство. Ведь мы могли бы и ночь тут просидеть.

С ненавистью сжав губы, дочь закинула на плечо рюкзак.

Гостиница, куда поместили их злополучный рейс, оказалась довольно приличной – правда, в номере было пугающе холодно, и нигде не было батарей.

– Так я и знала! – процедила дочь.

Мать сбегала к администратору, и та объяснила далекой от техники туристке, как включать кондиционер, который, оказывается, располагался под потолком в виде вентиляционного отверстия. Вскоре мать уже стояла на кровати и махала вверх и вниз полотенцем, чтобы развеять теплый воздух по всему пространству комнаты. Дочь наблюдала за ней с усмешкой.

– Ну вот, – удовлетворенно констатировала мать, спускаясь на пол, – стало теплее, правда?

– Очень! – хмыкнула дочь. – Как бы не вспотеть.

Мать пропустила это мимо ушей.

– Еще не поздно, – сказала она, взглянув на часы, – погуляем? Тут, говорят, интересный исторический центр.

Пожав плечами, дочь принялась натягивать куртку.

По дороге они зашли в кафе перекусить. Мать удивилась, увидев, как дочь ставит на свой поднос тарелку с куском шоколадного торта.

– Ты же худеешь! – поддразнила она.

– Мне уже все равно! – с болью и вызовом парировала дочь.

Она в который раз набрала на своем сотовом какой-то номер и, подержав телефон у уха некоторое время, прикусила губу: номер не отвечал.

– Послушай, – сказала мать как можно мягче, – он же просто не хочет с тобой разговаривать.

– Я его заставлю! – с отчаянием выдавила дочь.

Мать покачала головой.

Утопающий в тумане Пловдив был подсвечен весьма скупо, и этот слабый, плутающий в тумане свет вкупе с волшебной белизной заиндевевших деревьев придавал городу поистине мистический вид. Стоящий на крутой, местами обрывистой горе, исторический центр был безлюден, не исхожен туристами и внушал уважение к себе своим древним аутентичным духом. Мать не уставала любоваться традиционными болгарскими домиками: второй этаж, выдвигаясь, нависал над первым, а третий – над вторым. Этакая елочка, растущая сверху вниз.

– Должно быть, раньше второй этаж надстраивали над родительским домом, когда дети обзаводились своими семьями, – предположила мать.

– А третий – внуки, – пробурчала дочь.

Даже когда она говорила разумные вещи, голос ее звучал подавленно и горько.

Утро принесло неожиданные вести: пловдивский аэропорт по-прежнему был закрыт из-за тумана, поэтому весь их рейс перевозили в Бургас, где видимость была хорошей и куда, как бодро объявила представительница турфирмы, уже вылетел так и не забравший их вчера самолет. Несколько человек выразили удивление: Бургас – исключительно летний аэропорт и зимой закрыт вообще. А через некоторое время среди туристов пронесся слух, что кто-то из их товарищей по несчастью – сын не последнего в руководстве «Лукойла» человека. А «Лукойл» заливает керосин в баки «Тайги». Видимо, сын позвонил папе и пожаловался на погоду, а папа, в свою очередь, позвонил напрямую руководству «Тайги» и тоже на что-то пожаловался. Или чем-то пригрозил. И значит, есть надежда, что болгарский туман для их злополучного рейса все-таки развеется.

Мать чрезвычайно обрадовалась этим слухам: мир держится на личных связях, а не на коммерческой выгоде, как принято считать, поэтому шанс улететь в ближайшее время у них действительно есть. И она не могла не поделиться с дочерью своей радостью:

– В кои веки повезло! Прямо как в лотерее.

Дочь молча вставила в плейер новый диск.

Дорога до Бургаса заняла более пяти часов. На непродолжительных остановках мать фотографировала опушенные инеем сосны и пихты. Дочь по-прежнему пыталась куда-то дозвониться.

– Чего ты добиваешься? – спросила мать, когда их автобус снова тронулся в путь. – Чтобы он открытым текстом сказал тебе, что ты ему не нужна?

Дочь не отрывала взгляда от экрана висевшего прямо перед ними телевизора.

– Если бы мы вовремя вернулись в Москву, – сказала она, не поворачивая к матери головы, – я бы с ним встретилась, и он не смог бы вот так меня послать куда подальше.

На лице у матери возникла грустная усмешка:

– И как бы, интересно, ты с ним встретилась, если вы не можете даже созвониться?

– Пришла бы к нему на работу.

– Чтобы прийти к нему на работу, нужен пропуск.

– Я бы ждала у дверей после конца рабочего дня.

Мать вздохнула, набираясь сил для дальнейшего разговора.

– У тебя есть чувство собственного достоинства?

– А ты понимаешь, что такое любовь? – сдавленно прошипела дочь, блеснув подступившими слезами.

– Куда мне! – сказала мать. – В мои-то годы.

– Вы с папой только и знаете, что работа, – не смягчаясь, продолжала дочь, – а чувства для вас как будто не существуют.

Мать понимала, что обижаться нельзя, и не обиделась. В юности каждая страсть как затмение. И когда она затмевает личность, человек говорит не своим, а ее языком.

– Давай разберемся, – сдержанно сказала мать. – За ту неделю, что мы катались, он ответил на твои звонки всего два раза.

– Но ответил же!

– А весь последний месяц? Он то якобы куда-то уезжал, то был занят по горло. Даже новый год вы встречали не вместе. Он явно хочет с тобой расстаться, просто не решается сказать об этом в лоб. Надеется, что ты поймешь сама.

– Как он может этого хотеть, если такой девушки, как я, у него еще не было?! Он сам говорил.

– То есть он перебирает и сравнивает, так получается?

Дочь молчала. Затем пробормотала с тупой ненавистью:

– Все из-за этого проклятого самолета! Если бы сейчас я была в Москве…

Мать решила не возражать.

Когда до Бургаса оставалось около получаса, туман стал слабеть, и вскоре небо сверкнуло голубизной. Автобус оживился, пошли радостные предположения, но почему-то аэропорт встретил их пустым черным табло, на котором не значилось ни прилетов, ни вылетов. Сопровождающая помчалась выяснять, в чем дело, и вернулась с изменившимся лицом: в Бургасе оледенела взлетно-посадочная полоса, и присланный за ними самолет, час прокружив над аэропортом, но так и не получив «добро» на посадку, вернулся в Москву.

Пока мать собиралась с духом, чтобы совершить второй звонок на работу, откуда-то приплыла информация, что «Тайга», понуждаемая чинами из «Лукойла», посылает за ними другой самолет с более опытным пилотом. Кто-то тут же, горячась и ссылаясь на дальнего родственника, бортмеханика, стал доказывать, что это полная чушь: ведь рейс стоит столько, что авиакомпании выгоднее неделю держать туристов в Болгарии, чем снова так рисковать. Все, у кого в мобильном телефоне имелся выход в Интернет, тут же осадили сайты «Тайги» и Домодедова, но безрезультатно: информации об их рейсе не было вообще. Кто-то нервно пошутил, не попросить ли им статус беженцев у болгарских властей. Кто-то пошел искать кофейный автомат.

Время шло, слухи роились в воздухе. Если сегодня за нами не прилетят, то почему нас не увозят из аэропорта? Что выжидают? А вдруг никуда не расселят и ночевать будем здесь? А здесь даже негде присесть… Часа через три зал вылета представлял собой сюрреалистическую картину: немногочисленные служащие куда-то растворились, чтобы их не донимали бесконечными расспросами; очумелые дети с воплями катались на багажных тележках, заставляя их со звоном сталкиваться и разлетаться, а измученные взрослые расселись за стойками регистрации и на лентах для транспортировки багажа – единственных доступных посадочных местах.

Мать переходила от одной группы несостоявшихся пассажиров к другой, чтобы собрать хоть немного новостей. А что говорит представительница турфирмы? Да она знает не больше нашего. Вот найти бы ту сотрудницу аэропорта, у которой высветлены прядки… Она вроде как постоянно на связи с «Тайгой». А вон она, видите, и сейчас говорит по телефону. Завидев болгарку, к ней тут же ринулась толпа. На ломаном русском женщина устало объясняла, что скорее всего самолет сегодня не прилетит. Скорее всего. Но нужно подождать…

В девятом часу вечера надежда иссякла. Злополучные пассажиры вновь принялись рассаживаться по автобусам для отправки в гостиницу. На сей раз их решено было увезти в расположенный неподалеку курортный городок Несебр. А отель, в котором их разместили, располагался на первой линии менее чем в десяти метрах от воды. Кто-то из последних сил пошутил, вот, мол, до чего они докатились: с трех тысяч метров над уровнем моря – до самого моря.

– Удивительно! – с улыбкой сказала мать, глядя в огромное – во всю стену – панорамное окно. – Никогда не была зимой на море. Наверное, в этом есть особая прелесть. Как ты думаешь?

– Я хочу в Москву, – процедила дочь. Скорчившись на диване, она переключала каналы телевизора.

– Я тоже, но что поделаешь?

– Тебе не терпится снова на работу? – с издевкой осведомилась дочь.

– Я отвечаю за людей, которые мне доверились. Они меня ждут, а я ничем не могу им помочь.

– Как будто они умрут, если завтра не купят свои квартиры!

– Умереть не умрут, но у них могут сорваться планы. С одним клиентом, например, я должна была оформлять в банке сделку по ипотечному кредиту. Если тянуть, то продавцы могут поднять цену – они люди взбалмошные.

– Ах, какая беда! Твой клиент заплатит немножко больше.

– У него разъезд по двум квартирам, – сказала мать, – и каждая тысяча долларов на счету.

– А у меня вся жизнь на счету, понимаешь ты это или нет?! – взорвалась дочь.

Мать молча открыла балконную дверь и, выйдя на лоджию, стала смотреть на скупо освещенную и почти пропадающую в тумане полосу прибоя.

Утро блеснуло надеждой. День выдался ясным и солнечным, и за завтраком ни у кого не возникало сомнений, что уж сегодня-то самолет за ними пришлют, и сядет он без проблем. Настроение у всех было приподнятым, однако информацию о рейсе велено было ждать до обеда. Тогда-то мать и предложила пройтись по пляжу, и вскоре они с дочерью уже взрывали усыпанный ракушками песок своими унтами – бежевыми у матери и ярко-красными у дочери.

– Пока ты умывалась, я смотрела новости, – сообщила мать, – здесь ловится российский первый канал. Говорят, что не работает ни один аэропорт в Болгарии. В Софии людей не успевают расселять, они в зале ожидания как сельди в бочке. А мы тут как у Христа за пазухой.

Дочь демонстративно отвернулась. Видимо, ей претили любые проявления положительного настроя.

– Он так и не ответил? – спросила мать.

– А ты, конечно, рада? – огрызнулась дочь.

– Признаться, да.

Дочь с шумом выдохнула воздух. Матери показалось, что точно такой же звук должны издавать драконы, изрыгающие пламя.

– А почему, собственно, я не должна радоваться? – задалась вопросом мать. – Я радуюсь тому, что тебя оставил в покое человек вдвое тебя старше. Практически мой ровесник.

– Неправда, не ровесник!

– Ну насколько он меня младше? Лет на пять? Когда мужчина в таком возрасте начинает интересоваться девушками, еще не закончившими школу…

– Подумаешь, всего полгода осталось!

– И тем не менее. Когда такое случается, это означает, что у мужчины глубокие комплексы и нужен кто-то, чтобы смотреть ему в рот и тешить его самолюбие. Девушка в терапевтических целях, так сказать.

– Ты ведь знаешь, откуда у него комплексы!

Она, разумеется, знала: ведь чуть ли не каждый вечер на горнолыжном курорте был посвящен рассказам об их истоках. Всему виной его бывшая жена – холодная, как Северный полюс, и бездушная, как гипсокартон.

– Ты представляешь, – возмущенно повествовала дочь, – однажды они приехали на день рождения к одному его другу, и пока отмечали, их машину ограбили. Вытащили климат-контроль, другую технику… Короче, он налетел тогда на полторы штуки баксов. И вот, когда они вышли из гостей и увидели, что случилось, знаешь, что она сделала? Она сказала: «Поймай мне такси – я поеду домой, а то ты здесь еще долго провозишься – милиция, страховая компания…» И уехала, представляешь? Вместо того чтобы поддержать, утешить…

Тогда, слушая о бесчинствах бывшей жены, мать сдержанно выражала осуждение, но сейчас она позволила себе высказаться откровенно:

– По-твоему, я должна его жалеть?

– А по-твоему, не надо?

– Нет, – убежденно сказала мать. – Пока человек здоров и здоровы его близкие, считай, что проблем у него нет. Со всем остальным справиться можно, было бы желание!

– А если у человека болит душа?

Мать пожала плечами:

– Когда душа болит о ребенке, который прикован к постели, то это действительно боль. А у твоего так… Поболит и пройдет.

Дочь промолчала, отводя глаза, но мать знала, что та ее не понимает. К сожалению. Или… Нет, к счастью, только к счастью, ее девочка еще не в состоянии осознать, что такое настоящее беспросветное отчаяние. А ведь именно в отчаянии живут те, чьи дети никогда не встанут на ноги. Не посмотрят на мир осмысленным взглядом. Не вырвутся из зубов тяжелого недуга. Дай ей Бог никогда не прочувствовать весь ужас этого заживо погребенного будущего! Но, с другой стороны, пока человек не столкнулся с бедой, своей ли, чужой ли, у него в каком-то смысле закрыты глаза – он не может по-настоящему увидеть радость. И понять, что эта радость принадлежит ему.

– Смотри! – неожиданно воскликнула мать уже другим голосом. – Самолет летит, да как низко! Не иначе наш! Пошли скорее в гостиницу.

В гостинице уже стоял радостный переполох. Сопровождающая звонила в аэропорт, чтобы убедиться, что самолет действительно сел. Изо всех номеров вытаскивали чемоданы, а кто-то в шутку сетовал на то, что не успел накупаться вволю.