Текст книги "Выжившим"

– О черт, эта эмансипация! – воскликнул Томми.

– Совсем распустились, – лениво откликнулся Кит.

– Среди нового поколения не так-то просто найти настоящую женщину, способную испечь хороший пирог. Им теперь не до этого… а в наше время…

– В наше время женщины знали свое место, – подтвердил Кит.

– Ага, – сказал Томми. – Что там пироги… женщины в наше время никогда не опускались до того, чтобы попросить молодого человека вытащить для них презервативы из автомата.

– Разврат.

– Я поняла, – сказала Стефани. – Ты… вы обиделись на то, что я подставила Кита перед Минди.

Она ослабила поводок, присела на траву.

– Я сама за это поплатилась, – призналась она. – Минди послала меня к черту, и теперь ее лучшая подружка – Карла-курочка-гриль. И ничего с этим не поделать. Глупо было выставлять ее шлюхой перед всей школой. Не знаю, о чем я думала.

– Я знаю, о чем ты думала, – сказал Томми, потягиваясь. – Ты думала о том, что подставить Минди, – приятная месть за вашу классную дружбу. А что ты сделала с презервативами? Надула из них шарики?

Стефани почесала собачку за ухом.

– Ты думаешь, мне не с кем их применить? – спросила она.

– Думаю, ты связалась с Максом.

– Откуда ты знаешь? – вспыхнула Стефани. – Кто тебе сказал?

– Я ангел на кончике иглы, – пояснил Томми, – это значит – ткнул пальцем в небо и попал в точку.

– Не лезь в мою жизнь, – высокомерно сказала Стефани, невольно подражая интонациям Минди. – Не забывай, я все про тебя знаю, и мои отношения с Максом хотя бы нормальные.

Томми хотел ответить, но пошатнулся и умолк, потому что из-под спины внезапно пропала опора. Кит поднялся почти бесшумно, медленно распрямился и обычной своей походкой подошел к Стефани. Он уже не хромал.

Стефани тоже встала. Несколько секунд они смотрели друг на друга, и лицо Стефани, заслоненное тенью Кита, выражало смесь злобы и ехидства.

Под ногами обоих заметалась и залаяла Грейс.

– Кит, – настороженно позвал Томми.

Кит обернулся и отрицательно покачал головой, а потом снова повернулся к Стефани.

– Отправляйся на праздник, Стеф, – вполне дружелюбно сказал он. – Половина третьего, а тебе еще собачку отмывать.

Стефани гордо вскинула голову и слегка улыбнулась.

– Вас легко держать в узде, мальчики, – сказал она на прощание. – Не бойтесь, я никому не скажу, чем вы тут занимались. До поры до времени, конечно же…

И она ушла, волоча за собой таксу и пытаясь разобраться в возникшем сложном чувстве: с одной стороны она ощущала превосходство, несомненное превосходство, а с другой – страх. Ее пугала собственная поправка: «Ты обиделся» – «Вы обиделись». Кит Хогарт и Томми Митфорд. Два в одном. Они обижаются вместе и друг за друга.

– Кстати о пирогах, – сказал Кит, глядя ей вслед. – Моя мать не участвует ни в каких конкурсах, но сегодня утром что-то пекла. Есть хочешь?

Томми поднялся.

– Пошли, – сказал он.

Они выбрались другим путем – вдоль берега, почти у кромки воды, через упавшее в воду во время последней грозы дерево, по песчаному обрыву к подножию моста. Кит оставил машину у кинотеатра, на платной стоянке, и она нагрелась, словно духовка. Томми упал на переднее сиденье, подцепил ремень безопасности и защелкнул замок.

Кит наклонился и включил кондиционер. Тут же повеяло прохладой, смешанной с запахом заводского пластика.

Улицы повело, развернуло и погнало прочь. Кинотеатр остался позади, и Томми без всяких опасений, совершенно свободно положил руку на предплечье Кита и легонько сжал в знак благодарности. Кит слегка опустил голову, подтверждая, что понял и принял.

Миссис Хогарт действительно все утро занималась выпечкой. Она напустила полный дом горьковатого дыму, сквозь который пробивался аромат печенья с абрикосовым джемом, и с готовностью выставила тарелку со своим творением, и налила ледяного молока.

Ее лицо, смятое и заспанное, излучало тихую радость, зрачки в светлых глазах уменьшились настолько, что казалось – она ослепла.

– Мальчики, – певуче произнесла она, – знаете, что я вам сейчас расскажу… Когда я была в вашем возрасте и жила в университетском кампусе, у меня были две соседки – Шерри и Мэри. Шерри звали Шерил, но кого это волнует, когда она так отлично рифмовалась с Мэри? Томми, я поставила тебе самое красивое блюдце. На нем нарисованы ирисы. Ты видел ирисы?

– Да, миссис Хогарт.

– В ирисах живут змеи.

Кит грыз печенье, завалившись в кресло, и безучастно смотрел в потолок, где на зеленоватой люстре повисла первая легкая паутинка.

– Очень жаль, что в красивых цветах живут змеи, – с чувством сказала миссис Хогарт. – О чем я говорила?

– О Шерри и Мэри.

– Ах, да. Вкусное печенье?

– Очень.

– Я всегда любила печь такое печенье. Моя мама пекла рождественские печенья в виде елочек и покрывала их зеленой глазурью. Ужасно. Представь себе: печенье… печенье – Халк!

И миссис Хогарт залилась тихим смехом.

– Халки, много съедобных Халков! И все – в виде елочек!

Она уронила голову, смех перешел в кудахтанье.

Кит встал с кресла, одной рукой взял с тарелки очередное печенье, другой хлопнул мать по спине.

– Не задохнись, – сказал он. – Томми, пошли в гараж. Кое-что покажу.

Томми поставил опустевший стакан.

– Спасибо, миссис Хогарт.

– Да пожалуйста! – давясь смехом, выкрикнула миссис Хогарт. – Пожалуйста! Пожалуйста! Берите еще!

И Кит забрал всю тарелку, а еще по пути прихватил связку коротких блестящих ключей из кармана куртки, одиноко висящей в раздвижном шкафу прихожей.

В маленьком садике Хогартов разрослись розовые, желтые и алые розы. Бутоны стояли закрытыми, словно плотно свернутые оригами, крупные распустившиеся цветы смотрелись неряшливо, но некоторые, развернувшиеся недавно и полно, походили на аккуратные шелковые пирожные. Томми походя тронул один такой цветок и ощутил нежное скольжение тончайшего лепестка.

К гаражу вела дорожка из серого хрустящего гравия. Автоматические ворота дернулись и поползли вверх.

Томми шагнул в полумрак, слегка пахнущий бензином, взял у Кита тарелку с печеньем и поставил ее на капот «форда».

Кит погремел связкой, придирчиво рассматривая глухую стену, провел по ней ладонью, нащупал клапан, закрывающий замок от любопытных глаз.

Стена распахнулась, словно ставни пряничного домика, и Томми увидел множество синеватых металлических креплений, удерживающих на весу револьвер, знакомый уже карабин и еще какое-то оружие, похожее на пистолет.

Под всем этим громоздились пластиковые, деревянные и картонные коробки с патронами, а сбоку Томми увидел лоснящийся деревянный приклад.

– Это обрез, – сказал Кит. – А это – TEC-9. Некоторое время его продажи были запрещены, но потом дело снова пошло на лад. У нас к нему имеется магазин на пятьдесят патронов.

– Господи, – сказал Томми.

– Нет, – засмеялся Кит, – господа тут нет, Томми. Я думаю, при виде запасов моего папаши он бы отвернулся и вышел выпить чашечку кофе, чтобы успокоить нервишки.

– Где он все это взял?

– Разными путями, – ответил Кит. – Что-то приобретено легально, что-то досталось через дружеские руки, и все – в разных штатах. Конечно, это больше похоже на арсенал, чем на тайничок для самообороны, но мой папаша считал, что обороняться он будет от целой армии.

– Так это преступление или нет?

– А какая тебе разница? – хмыкнул Кит, задумчиво рассматривая тайник. Зрачки его превратились в мрачные огоньки – причуда гаражного тусклого освещения. – Я хочу научить тебя этим пользоваться. Нормально пользоваться. Чтобы нос себе не разбил или руку не вывихнул. В прошлый раз я тебя придерживал, поэтому ты почти не заметил отдачи, но в другой раз такого не будет, а я не хочу, чтобы ты покалечился.

Томми протянул руку к тайнику-арсеналу, но тут же ее отдернул.

– Итак, у нас два ангела на кончике иглы, – глухо сказал он и поднял голову.

Кит не глядя потрепал его по рыжей голове.

– Я просто хочу, чтобы ты тоже хоть раз почувствовал себя крутым, – сказал он. – Ты это заслужил.

– А ты?

– Он когда-нибудь вернется, – сказал Кит. – Понимаешь? Я с тобой. Так что выбирай, что тебе приглянулось.

– Это. – Томми неловкими от волнения пальцами коснулся холодного металла черного пистолета.

Кит кивнул и вытащил нужную коробку с патронами.

– Для начала хватит десятка. У нас есть время потренироваться. Не будем привлекать к себе лишнего внимания.

Томми опустил голову. Он стоял в гараже, опираясь на капот «форда» и держал в руках избавление от всех своих проблем, панацею, влитую в полтора килограмма металла, и сила избавления была такова, что пальцы Томми сжались мертвой хваткой, а мышцы на руках напряглись.

Кит с удовлетворением кивнул.

– Теперь ты похож на человека, Попугайчик, – сказал он и закрыл дверцы тайника, защелкнув замок блестящим коротким ключом.

Глава 13

Пришли счета. Кит взялся за них по привычке, быстро подсчитал текущие расходы, и замер над счетом, отпечатанным на светло-зеленой бумаге. Вытащил еще один. И еще один. Несколько минут просматривал странички семейных банковских карт на гудящем от перегрева ноутбуке, который давно задумывал заменить на новую и легкую модель.

Пара незамеченных смс на телефоне дополнила картину, и Кит задумался, опустив голову на сложенные руки.

Оливия зажгла вечерний блеклый свет и тихо мурлыкала что-то на кухне, изредка гремя посудой. Скорее всего, перебирала и в сотый раз протирала свои любимые сервизы: ирисовый, блюдечко от которого днем досталось Томми, и сервиз с бледными чайными розами, купленный когда-то на распродаже у старого дома, новый владелец которого избавлялся от хлама.

Бледные розы вынимались только для протирки. Чайный сервиз настоящей принцессы, антикварный китч заколдованных времен.

Кит вспомнил, что сломалась посудомоечная машина. Утром вылился на пол пенный поток, вода подняла линолеум. Большой противень, покрытый коркой засохшего теста, лежит в раковине. Блюдца все еще на столе, хотя с обеда прошло больше шести часов.

В холодильнике разлито молоко.

Оливия напевает что-то до боли знакомое, классическое. Из тех мелодий, к которым необязательно присовокуплять имя композитора, они гениальны без имен.

Свернув вкладки банковских сайтов, Кит порылся в поисковике и нашел – Моцарт. Убийственная музыка. Любил ли Моцарта Заводной Апельсин? Он точно любил классическую музыку, но любил ли он Моцарта?

И как его звали, этого Заводного Апельсина?

Кит не помнил автора книги, поэтому набрал в поисковой строке «Стэнли Кубрик», но не стал просматривать ни один из найденных результатов.

Это очевидный самообман: добросовестная мамаша чистит сервизы и напевает Моцарта, ее милый сын ищет в Интернете фильмы Кубрика… идиллия, да и только, правда, Кит?

«У вас отличная семья! Все такие изысканные и утонченные. Истинно британское наследие».

– Британское наследие, – повторил Кит, не понимая смысла этих слов. – Британское… наследство.

Он развернулся на стуле и позвал:

– Мам!

Миссис Хогарт притихла на минуту, а потом появилась в дверном проеме с тонкой чашкой в одной руке и с мягкой салфеткой – в другой.

– Да, милый.

– Ты купила теплые одеяла.

– Когда-нибудь наступит зима, – пожав плечами, сказала миссис Хогарт.

– У нас слишком большие траты. Мы не можем погасить долг за мою операцию.

– Почему?

– Потому что отец заморозил основные счета.

Миссис Хогарт прошла в комнату, присела на краешек дивана и провела салфеткой по чашке.

– Как хорошо, – вздохнула она, – а я уже волновалась, вдруг он… вдруг он… Он никогда прежде не исчезал так надолго!

И она неожиданно расплакалась.

Кит отнял у нее чашку, развернул ноутбук и заставил мать посмотреть на экран.

– Если так дальше пойдет, мы потеряем дом. Ты понимаешь, что это значит? Это значит – нам не нужны теплые одеяла! Мы не можем тратить деньги на ерунду. Прекрати скупать все подряд, поняла меня?

Миссис Хогарт несколько секунд смотрела на экран ноутбука.

– Завтра должны привезти палатку, – упавшим голосом сказала она.

– Отмени заказ. Возьми телефон и отмени заказ. Прямо сейчас. Держи. Набирай номер.

Звонок. Слишком резкие, слишком электрические птичьи голоса.

– Продолжай, – приказал Кит и поднялся с места. – Отменяй все, что успела заказать. Никаких формочек для кексов. Никаких фигурных оградок и садовых гномов.

За морозными узорами стеклянной двери ерзали две гротескные тени. Кит распахнул дверь и увидел Берта Морана – тот стоял, прижав пальцем кнопку, и птичьи трели звенели прямо над головой. За Мораном возвышался тощий, с угрюмым лицом тип, весь в отметинах от ветряной оспы, словно попавшее на сковороду тесто для блинчиков.

Под мышкой тип держал коробку с веселым ковбоем, рекламирующим шоколадные печенья.

Все это Кит рассмотрел под светом желтого фонаря, укрепленного над дверью.

– В чем дело, Моран? – спросил Кит.

Хотелось быстрее избавиться от посетителей. После больницы Кит похудел и обмяк. Больная нога смотрелась, как обернутый сухим мясом костыль. Плечи и руки потеряли рельеф, пресс слегка оплыл.

Стоять в одних шортах перед громилой Мораном и его ветряным приятелем было унизительно. От ночного холода Кита пробрала заметная дрожь, и Моран ее уловил. Он глянул на Кита снисходительно, как на домашнее животное, выбежавшее на звонок прежде хозяев, и заорал:

– Миссис Хогарт! Бойскауты принесли вам печенье!

Тощий тип за его спиной осклабился, и Кит все понял.

– Нет, – быстро сказал он. – Вали отсюда, Берт.

– А то – что? – поинтересовался Берт и снова нажал на кнопку, и снова зазвучал пронзительный птичий крик.

Кит оперся спиной о дверной косяк, прикинул свои силы. Нога предательски заныла, в висках зашумела кровь. Тощий перевел взгляд на Кита и сочувственно покивал.

Миссис Хогарт выпорхнула в прихожую, размахивая салфеткой.

– Мальчики! – воскликнула она. – Кит, почему ты держишь гостей в дверях? Почему не приглашаешь?

Глаза у нее были звериные. И такими же, понимающими и звериными, стали глаза тощего типа с коробкой. Они играли в свою игру по своим правилам и жили в своем мире.

– Мальчики, простите, Кит, наверное, устал, и потому такой неприветливый. В следующий раз мы пригласим вас в гости. Обязательно. Я приглашаю в гости всех друзей Кита. Сегодня у нас был Томми, и мы ели печенье. Это было чудесно! Съели все до последней крошки. Пришлось заказать еще. Спасибо, что принесли.

Ее рука дернулась и полезла в карман. Бледная ладонь, накрытая салфеткой, передала тощему деньги, и почти незаметным движением приняла что-то маленькое, тут же исчезнувшее в том же кармане.

– Возьми печенье, Кит, – сказала Оливия уже другим, поставленным и строгим голосом, и ушла из прихожей.

Моран проводил ее глазами, потом глянул на Кита и проговорил:

– Вот так, капитан… Мой тебе совет – не ограничивай ее в финансах. Она неплохо сохранилась для своих лет. Найдутся любители…

– Дай сюда коробку, – сказал Кит, и тощий, поколебавшись, передал ему свою ношу.

– Эй! – возмутился Моран.

– Заплачено, – отрезал Кит и захлопнул дверь.

Он вернулся в комнату с коробкой в руках. Остановился. Миссис Хогарт, разметав счета и захлопнув ноутбук, разворачивала блестящий рулон фольги, в которой обычно запекала мясо. Крошечный слюдяной комочек лежал под ее левым локтем.

– Что? – не поднимая головы, спросила она. – Хочешь – ударь меня. Это будет даже полезно. Это будет очень полезно, Кит, а бить ты умеешь. Ты же избивал папу.

У Кита снова ослабли ноги, и он присел на диван, бросив коробку на пол.

– Это все в порядке вещей, – медленно и проникновенно произнесла миссис Хогарт, приподнимая фольгу и водя под ней дешевой зажигалкой. – Я всегда была плохая девочка. Я была такая плохая девочка, Кит, что у меня спрашивали, нужно ли мне чего, а я отвечала «да, но у меня нет денег и в обмен я подарю тебе свою дырку». И однажды кто-то арендовал не только мою дырку, но и гостиничный номер за ней. Подселил мне туда своего ублюдка. Что мне оставалось делать? Мне нужно было выйти замуж, срочно выйти замуж за хорошего человека. Человека, который мог бы меня спасти и сделать вид, что я рожаю не в оплату за наркоту, а по всем приличиям. По всем приличиям, Кит, и в белом свадебном платье с длинным рукавом. Папа никогда меня не любил. Мама была в ужасе. Мне нужна была новая семья. Я завела себе другую семью, избавилась от Сары. Не переживай, мой милый, ты не такой, как она. Тебя я люблю.

Она опустила плечи над тонкой дымовой струйкой и долго молчала. Кит устал ждать продолжения, но подняться и уйти не мог. Он смотрел на свои руки, белые руки, еле-еле тронутые загаром – на плечах после дня, проведенного у реки, появились красные болезненные пятна.

Смотрел на теплые реки синих вен и на выступающую подкожную струну запястья. В груди клокотал и бился тяжелый горький ком. Странный мотылек, пробравшийся в дом, закружился вокруг лампы и пропал.

Миссис Хогарт, услышав легкий стук, обернулась и завизжала, как обнаруженная на чердаке ламия:

– Ну! Ударь меня, Кит! Ненавидишь меня, тебе тошно смотреть… так ударь же!

Он ненавидел, но ударить не смог. Побоялся, что не сможет остановиться и оставит у стола ее растрепанный труп и осколки антикварной чашки с бледными розами.

Уходя, он забрал чашку с собой, как символ той матери, которую знал, – слабой таинственной принцессы с загадочным равнодушным взглядом.

Спящая красавица проснулась и оказалась ведьмой, с готовностью глотающей яд. Бесконечная ведьма, вернувшаяся из комы.

Кит надел джинсы и футболку, нашел в груде нестиранных вещей мятую ветровку и прихватил с собой. Долго, бесконечно долго завязывал шнурки на кедах, надеясь, что мать выйдет и остановит его на пороге. Она не вышла и не остановила, и он ушел в душную летнюю ночь, взяв только телефон – позвонить Томми.

Он не запомнил, сколько ему пришлось ждать и где он ждал. Ему было так страшно и неуютно, словно сегодня был объявлен последний день Помпей, а его заперли в подвале дома у подножия вулкана.

Душная смертельная клетка, а не город.

Мысли перешли в другое русло, туда, где им не приходилось метаться от стенки к стенке. Томми-Попугайчик, сошедшая с ума статуя, и Кит-номер-семьдесят-два, домашнее животное.

Отличная компания. Самое то, чтобы понимать друг друга с полуслова.

– Все совсем плохо, – сказал Кит, когда Томми, в футболке с зеленым принтом супергероя, пришел и встал рядом. – Что мне с ней делать?

Томми вытащил из-за уха смятую сигарету, закурил и ответил:

– Ты никогда не поставишь ее на место. Это бесполезно. Смирись с этим фактом, плюнь и разотри. Мой папаша смирился и сберег кучу нервов, газеты вот почитывает… твой боролся-боролся, а толку? Нам еще хуже – они хоть сами выбирали себе близкого человека и примерно представляли, с чем имеют дело, а мы ничего не выбирали, но огребли то же самое и по полной. Я не представляю, из каких соображений мой отец женился на женщине, которая считает презервативы штучкой из обязательного набора уличной проститутки, но пару раз задумывался, почему я единственный ребенок в семье. Так вот, она кастрировала его. Я уверен, что она трепалась и трепалась, обвиняла и обличала, молилась и обижалась до тех пор, пока его хер не перестал вставать не только на нее, но и на все, что находится от нее в радиусе пятидесяти метров. А так как он не отходит от нее ни на шаг, то жизнь его представляется мне довольно-таки безрадостным мероприятием… Теперь она принялась за меня, и я ничего не могу с этим поделать. И ты ничего не сможешь изменить в жизни твоей матери, Кит.

Дальше все будет выстраиваться так: я ударюсь в религию и буду писать сидя, чтобы не вводить себя в искушение, а ты будешь курить… вместе со своей матерью, и конфликт исчерпает сам себя. Давай поменяемся мамашами? Я предпочту курить.

Он стоял рядом, облокотившись на перила моста. Кит смотрел на его профиль, растрепанную челку, губы, прижимающие фильтр сигареты, и на призрачные дымные потоки, быстро разносимые ветром.

Томми курил только когда волновался. Он пришел сюда ночью, потому что волновался. По той же причине сюда же когда-то пришел Кит.

Две параллельные прямые пересеклись, потому что у них не было другого выбора.

И пока Кит плакал, закрывшись руками кусая рукав ветровки, Томми молчал и не шевелился, а потом вынул из сумки ноутбук, включил его и сел прямо на асфальт.

– Смотри, что я нашел, – сказал он как ни в чем ни бывало, и Кит оценил его спокойствие: своим безразличием Томми не принял слабость, значит, никакой слабости и не было.

Кит последний раз провел по мокрому лицу ладонью и наклонился над экраном.

Несколько секунд он читал выделенный черным список.

– Все это нужно будет где-то найти.

Томми поднял голову и улыбнулся.

– Найти – не такая уж и проблема. Это же не радий с палладием. Проблема в том, что с этим делать дальше.

– Не такая уж и проблема, – в тон ему ответил Кит. – Я смог спланировать садик возле дома, значит, могу спланировать что угодно. Сам знаешь, как здесь придирчиво относятся к садикам… Один лишний розовый куст – и ты преступник.

– Да, – сказал Томми и помрачнел. – Один неверный шаг… и никакой нам Невады.

– Ни одного лишнего куста, Томми. У нас лучший садик улицы.

Двадцать восьмое июля, ноль часов тридцать две минуты. Днем в городе прошло торжественное открытие нового здания мэрии, на конкурсе пирогов победил нежнейший чизкейк миссис Хайтауэр.

В тринадцать шестнадцать мистер Хогарт заморозил семейные счета, открытые на его имя, а в двадцать часов восемь минут он снял на улице шестнадцатилетнюю проститутку Джеки, обреченную на ночь бесполезной возни вокруг его вялого члена.

В девятнадцать часов ноль три минуты было окончательно закрыто дело о смерти Кевина Кленси, скончавшегося от острой сердечной недостаточности.

В двадцать один час ровно миссис Митфорд вышла из церкви и направилась на чаепитие дамского клуба, где готовилось обсуждение опасности феминизма для спасения души, и где злосчастная миссис Холл высказала роковое для нее мнение, что феминизм – это приятное модное течение для тех, кто не хочет постоянно худеть.

И снова ночь. Ноль часов сорок шесть минут. Томми Митфорд и Кит Хогарт все еще считают, что придумывая и прорабатывая детальный план сенсационной бойни, играют в игру.

Им кажется, что все это – очень серьезная шутка, спасительный щит, помогающий справиться с неприятностями и ударами судьбы.

Они считают, что воображаемая бойня и подготовка к ней, – способ контроля над ситуацией, возможность снять стресс.

Они не признаются в этом друг другу, ведь стоит только признать происходящее блефом, как иллюзия контроля развеется в дым, и больше не на что будет опираться.

Томми провел несколько часов, выискивая рецепты, схемы и списки ингредиентов, но он так и не написал ни одного письма из тех, что приблизили бы его страшную фантазию к реальности. Он не попытался сделать ни одной покупки, приближающей его к цели.

Кит Хогарт с радостью ухватился за идею разработки плана, довольный тем, что будет занят ближайшие два дня, и мысли о счетах и матери, подсевшей на крэк, отодвинутся подальше.

Но Кит не выложил ни бакса на необходимые ингредиенты, хотя в его карманах завалялось кое-что на черный день.

Если он даст Томми денег, Томми будет вынужден написать письма, и игра превратит игроков в свои фишки.

Томми и Кит просто учатся стрелять по движущимся мишеням, используя лесистые окраины как прикрытие, а оружие – как доказательство своей силы.

Они не верят самим себе.

«Я оставлю тебя, Кит. Пока рядом Томми, я тебе не нужен».

Кит остановился, потому что его посетила странная мысль: вдруг Томми – замена Бретту Фарву и его не существует на самом деле?

– Что? – спросил Томми, внимательно глядя сквозь темноту.

Кит взял его за плечо, легонько сжал. Проверил – правда ли он?

Томми казался правдой. Настоящим, живым Томми Митфордом, рыжим и теплым – все как обычно. Все как обычно, но как узнать наверняка?

«Двойная картошка и гамбургер. Будете что-нибудь пить? Кола, минеральная вода».

«У-ют-нень-ко! Заходи, Молли, в этом доме закончились привидения».

«Позови меня, когда расцветет нервное дерево. Спеют глаза, зреют глаза… Не люблю зеленые. Не люблю зеленые. Сплошная кислятина. Не захочешь жевать – выплюнешь. Кит!»

«Кит, я тебе это говорю!»

Сине-зеленая ночная тень. Тревожные тени. Дерево, к стволу которого спиной прижался Томми, на мгновение показалось алым, как густая сеть артерий на плакате учебного пособия по биологии.

Томми – странный. Согнулся, отвел глаза, спрятал руки в карманы. Ему под кроссовок попался выступающий корень, и он продолжал топтаться на этом корне, сминая вокруг траву и шурша листвой. Запах содранной коры – резкий, горький.

Молли ищет привидений, зеленые глаза спеют на ветках нервного дерева, Киту тяжело соотнести это с реальным миром, миром, в котором Томми, чем-то озадаченный, уже целых пять минут молчит и подбирает чрезвычайно важные слова.

Киту тоже пришлось замолчать, чтобы не потерять понимание границ. Пришлось стоять тихо, как часовой, но вооруженный всего лишь остатками здравого рассудка против целой волны голосов, хлынувших в пустоты, оставленные Бреттом Фарвом и его командой.

«Или нет никаких голосов? Это всего лишь твои друзья, Кит, друзья по несчастью. Их тоже запирали в подвалах, когда было время бояться темноты. Ты же не считаешь себя сумасшедшим? Никто не считает тебя сумасшедшим. Успокойся и слушай: ты уверен, что это Томми?»

Под пальцами Кита – шершавая древесная кора, твердая, как недельной давности сырная корка, забытая в холодильнике. Томми затылком прижался к дереву, и Киту пришлось наклониться, чтобы разглядеть его лицо, проверить – Томми ли это вообще, или что-то сместилось не только внутри Кита, но и снаружи, и заменило привычное на чужое.

– …я не помню из этого фильма ни кадра. Я сидел и думал: «Что случится, если Хогарт до меня дотронется?» От меня теперь шарахаются. Демонстрация заразности. Ну, ты понимаешь… отходят в сторону и выглядят так, будто вляпались в туберкулезную мокроту. Многие делают это специально, черт знает… развлечение, что ли. Насрать, впрочем. Я хочу сказать, что рад, что ты не боишься ко мне прикасаться.

Томми не позволил Киту рассмотреть свое лицо, отвернулся, и Кит забеспокоился, теряя единственную опору своей реальности. Он подобрался ближе, сжал пальцами мягкие волосы на затылке Томми и потянул их вниз, заставляя его запрокинуть голову и показаться, наконец. Выйти из паршивых теней, которых охапками набросало на землю старое дерево, из густой желтой краски ночного фонаря, из нагромождения разнообразных помех.

– Томми? – позвал Кит, надеясь, что хотя бы голос станет ему подсказкой.

Томми тяжело дышал, упорно не глядя на него.

«Сигнал передан. Передача сигнала занимает время. Пас!»

– Ладно, я понял, – севшим, неприятным голосом сказал Томми. – Я не должен ничего говорить. Я не должен ничего хотеть. Я ничего не хочу. Мне ничего нельзя. Все. Все! Можешь меня отпустить. Я из-за тебя башкой трусь об хренов дуб, а он сдирает с меня скальп. Это больно. Хогарт, я не собирался на тебя покушаться. Я не признавался в любви и не жаждал первого поцелуя, нечего так волноваться и отламывать мне голову. Это не то, что ты думаешь. Я – не то, что ты думаешь. Так что нечего меня больше защищать. Чем больше ты выпрыгиваешь вперед, тем больше морд в этом городе убеждается в том, что я чертов гей. И самому тебе этот маскарад в костюме «Защитника маленького педика» никакой пользы не принесет. Отвали.

Он наконец поднял глаза, и Кит с облегчением узнал его: конечно же, это Томми Митфорд и никто другой. Злой и расстроенный Томми Митфорд.

Стало тихо. Оказывается, все это время шумели и трещали какие-то сложные помехи, а Кит их даже не замечал. Тишину он заметил сразу.

Тишину и то, что реальность снова совпала с его представлениями о ней.

– Извини, – сказал Кит и убрал руку.

Томми мотнул головой, потрогал затылок.

– Слушай, я немного задумался и упустил суть, – неуверенно сказал Кит. – Ты говорил про фильм? Или… про то, что я схватился за тебя в кино? Наверное, мне нужен был попкорн или что-то в этом роде. Что страшного-то? Я так и не понял.

– Где ты был последние пять минут, Хогарт? – заинтересовался Томми, все еще хриплым от напряжения и злости голосом, но уже с любопытством.

– Точно был здесь, – сказал Кит, – но умудрился пропустить момент, когда ты превратился в енота, вытащенного из норы вперед задницей.

– Енот? Твою налево, енот!..

Он очередной раз соскользнул с выступающего из земли корня. Кит подставил обе руки, подхватив Томми под вздрагивающие ребра.

На этот раз Томми не стал взбираться обратно и балансировать, а просто вышел из-под рваной тени качнувшейся кроны. Одернул футболку.

– Домой, – скомандовал он. – Мы сегодня оба круто облажались, и надо это дело заспать, правильно?

Кит наклонился и поднял сумку с ноутбуком, брошенную на траве. Он перекинул ремень сумки через плечо, и пошел следом за Томми, стараясь не наступать на его быструю маленькую тень.

Он знал, что облажался – плакал на мосту. Лил слезы вместо того, чтобы трезво взвесить все факты и попытаться привести свои мысли в порядок. Засчитано.

Но в чем облажался Томми? Непонятно.

* * *

На следующем посещении психолога Томми сказал, что видел во сне гору женских прокладок. Видел он их на самом деле или нет, он не знал. Торопился отвязаться, чтобы вернуться к полюбившемуся делу – запираясь в комнате, писал лирического героя по имени Томас Митфорд.

Он услышал о лирических героях на уроках в начале года, и словосочетание запало в память, со временем смешавшись с причудливыми представлениями Томми о самом себе. Ощущая себя центром и средоточием подростковых страданий, Томми позволил себе слабость – вывел героя, ответственного за всех.

Такие герои обычно обладают набором непобедимых качеств, терпят лишения для того, чтобы стать еще сильнее, и в конце концов побеждают зло, иногда ценой собственной жизни.

Чутье подсказывало Томми, что он идет проторенной дорожкой вечных сюжетов, и его Томас Митфорд мало чем отличается от бессмертной Золушки, нехитрую историю которой на какой лад не перекладывай, все равно получится хит.

Людям нравится герой, вылезающий из Южного Централа в прохладные офисы Вашингтона. Это дает им надежду.

Этим Томми себя и оправдал. Его персонаж должен был дать подросткам надежду.

Тому, кого на каждой перемене макают в унитаз, очень недостает надежды на лучшее будущее.

Не всем бедолагам достается в друзья Кит Хогарт с тонной оружия в гараже, но все должны верить в то, что когда-нибудь из очередной помойки поможет выбраться именно он.

Блог Томми забросил. Не писал больше смешных историй на пару сайтов с неизбежными простынями рекламы по бокам. Сайтов, на которых его истории привечали и ставили им зеленые симпатичные плюсики. Томми не заходил в соцсети, прекрасно зная, что несколько фоток со спектакля Минди превратились в сотни демотиваторов. Он знал, на что шел, разоблачаясь перед уймой благовоспитанного народа – шансов, что никто не вынет телефон и не снимет фото, не было никаких, но смотреть на результаты Томми не хотел.