Текст книги "Выжившим"

Река плеснула под ноги.

– Вот о чем я думал, – решительно сказал Томми. Ему было просто изъясняться сейчас, когда лица Кита почти не было видно в густеющей темноте. – Жил-был однажды маленький мальчик, которого очень сильно любила мама. Она рассказывала ему сказки на ночь: про то, как ведьма пыталась сжевать кусок Гензеля или Гретель, и он засыпал, восторженно рисуя себе в мечтах окровавленные зубы этой самой ведьмы. Мальчика звали… допустим, Джек. Мамочка прижимала его к груди и говорила, что он самый лучший, поэтому никто не достоин быть его другом. Тебе не нужны эти ублюдки, говорила ему мама, у тебя есть я. Рассказать тебе сказку? И он отвечал: конечно, расскажи! Мою любимую! Ведьма снова грызла Гретель. Снова и снова. Ведьма пожирала ребенка, и ему это нравилось, потому что он знал – ведьма очень, очень его любит… по-настоящему любит, так сильно, что хочет сделать его частью себя.

Кит повернул голову, посмотрел на Томми и застегнул молнию куртки до упора. Спрятал лицо в высокий ворот.

– Она умерла, – сказал Томми. – Все ведьмы быстро дохнут, у них отвратительная диета. Она умерла, а Джек остался жить во дворце о тридцати комнатах. Ему было очень одиноко, Кит. Друзья? Нет. Девушка? Нет. Слишком банально. Он был выше этого. Самый лучший в мире. Так сказала ему мама. Самый лучший в мире человек, самое ценное социальное животное. Когда ему стало совсем невмоготу, он разместил объявление в Интернете: он искал того, кто хочет, чтобы его любили по-настоящему. И отозвался, скажем, Ганс. Всегда есть придурок, который хочет, чтобы его любили. В шикарном дворце Джека они отметили знакомство бутылкой вина и подписанием крайне важного документа, а потом Джек отрезал Гансу член, и они попытались его сжевать. Получилось хреново, потому что член эта не та штука, которую легко сожрать сырьем. Пришлось его готовить, и Джек с полотняной салфеткой на руке стоял у плиты, выбирая специи и легкое ароматное масло для жарки. Потом он подал блюдо на серебряном подносе, а потом они снова пили и пили, перемешивая вино с обезболивающим, а потом Джек убил Ганса. И месяц стоял у плиты, и сожрал почти всего, потому что любил его. Ведь и Ганс пришел к нему и написал, что хочет этого, добровольно, сам, потому что любил Джека. Они не умели иначе. А Джека взяли и осудили на пожизненное заключение. За что?

Кит хмыкнул.

– Этого Джека звали Армин Майвес, – сказал он.

– Может, и так, – согласился Томми. – Но за что его посадили?

На минуту ему показалось, что его игра – это игра в одни ворота, вслепую, на пустом стадионе. Кит молчал, а Томми знал, что если он не хочет говорить, то не будет говорить ни за что – множество учителей оказались бессильны перед этой особенностью Хогарта.

Кит же в это время сравнивал сказанное Томми с эпатажными записями в его блоге и пытался решить, стоит ли отвечать серьезно, или Попугайчик снова выдал что-то насквозь фальшивое.

– Каждый человек знает, убийца он или нет, – наконец не совсем уверенно сказал он, и Томми замер. – Дело не в том, кто уже убил, дело в том, кто способен на убийство… В наказании за это преступление существует логическая ошибка. В нем нет четко определенной жертвы. Тот, кто помер, – ему уже все равно. Страдают только его родные и близкие. А оценка моральных страданий – крайне зыбкая тема. А еще сама смерть, если убрать из нее фактор физической боли, – всего лишь прерывание планов. Я как-то сказал, что у меня нет цели в жизни, но это не так. Я хочу стать профессиональным футболистом, всю жизнь мечтал. И если, например, кто-нибудь сломает мне ноги… – Кит неосознанно положил ладони на оба колена, – то он, считай, убьет меня, потому что все мои планы рухнут. Но наказание он понесет как за причинение физических повреждений, и через пяток лет будет продолжать веселиться. Это справедливо?

– Нет, – сказал Томми.

– Получается, если все планы Ганса были сосредоточены на том, чтобы стать чьей-то отбивной, то Джек ни в чем не виноват. А с определенной точки зрения даже достоин награды, как исполнитель мечты. Очень сложно исполнить чужую мечту… Тебе родители говорят, что ты самый лучший?

– Иногда. Врут. Мама любит гордиться моими талантами перед подружками, но ни разу не прочитала ничего из того, что я писал.

Кит вынул из кармана мобильник и посмотрел на загоревшийся зеленым экран.

– Половина двенадцатого. Тебя дома не кастрируют?

– Н-нет.

– А в школе как дела?

– Нормально. Морана и компанию больше волнует субботний матч, а не моя персона. Был на репетиции, изображал статую. Твою роль читал Макс Айви, но Минди к нему не особо благоволит, так что быть тебе императором в любом случае.

– Это я знаю, – сказал Кит. – Минди приходила сегодня с цветами. Очаровала мою мамашу. Они чем-то похожи.

– Что ей было нужно? – насторожился Томми.

– Просто навестила. Они все дергаются из-за матча. Открытие сезона.

– Ты сможешь играть?

– Конечно. Я играл с температурой, с отравлением… с какой-то дрянью вроде аллергии, от которой заливался слезами и соплями. С парой синяков на коленях отыграю без проблем.

– В тот день, когда я тебе последний раз звонил… у тебя были какие-то неприятности? Я слышал…

– Не было, – отрезал Кит и поднялся. – Пойдем по домам. Поздно уже.

Томми умолк. Он чувствовал – Кит о многом умалчивает. И о цели визита Минди, и о том, что на самом деле случилось с его коленями.

Момент откровенности ушел. Перед Томми был уже не тот Кит, который готов был вылезти из постели и припереться на берег ночной реки только для того, чтобы послушать о немецком каннибале.

Этот Кит – обычный Хогарт, растянувший вокруг своей личной жизни пару метров колючей проволоки. К нему больше не подступиться.

И Томми, поняв это, остановил и себя: а собирался он рассказать о смущавшем его предложении Карлы, потому что сам справиться с этой задачкой не мог и не знал, где выход из положения.

Кит действительно умолчал о многом, например, о том, что смог уйти на прогулку так поздно потому, что сказал матери: Минди просит его проводить ее от подружки, у которой засиделась в гостях.

Миссис Хогарт отпустила его без единого возражения, и во взгляде ее читалось явное облегчение.

Вместо Минди Кит проводил Томми. Они остановились у угла дома, под раскидистым вязом, окруженным черным заборчиком.

Томми обернулся – свет горел во всех без исключения окнах, даже в его пустующей комнате. Представилось, как миссис Митфорд рыдает на постели, оплакивая своего пропавшего мальчика. Томми отогнал эту картину.

– Спасибо, что пришел, – сказал он. – Я себя отвратно чувствовал. Не с кем поговорить, все вокруг съехали с катушек…

«А ты нормальный, Томми. Ты только что рассказывал историю влюбленного каннибала, и при этом считаешь себя нормальнее остальных, да?

Не в этом дело. Дело в том, что я не один и нашелся человек, который выслушал и поговорил со мной об этом. Я запутался. Я подошел к грани, у которой нужно срочно определить, есть хоть кто-нибудь, кто способен меня понять или нет никакого смысла продолжать оправдывать свое существование. Я совершенно нормален, пока не один. Наверное, так размышлял и Армин Майвес, занимаясь готовкой своих кулинарных изысков».

– Не стоит благодарности, – коротко сказал Кит. – Мне нравится, как ты мыслишь. В этом что-то есть.

– Что?

Кит неопределенно покачал головой.

– Я не могу этого объяснить, Томми. Ты просто запомни. Сейчас все начнет меняться, и мне важно, чтобы ты это помнил. Я не просто так вышел, мне нужно было тебе это сказать – ты единственный в этом городе, кого я хочу видеть в болельщиках на моих матчах. Хочу, чтобы ты понял, в чем тут дело. Ты поймешь. У меня с людьми, которых я держал на прицеле, особенная связь.

– А в кого ты еще стрелял? – растерянно спросил Томми.

– В свою сестру.

– Зачем? А где она? Ты ее… того?

– Ну ты и придурок, – раздраженно сказал Кит, развернулся и пошел по улице, то попадая в желтые пятна тусклых фонарей, то исчезая в полной темноте.

Томми стоял под вязом до тех пор, пока Хогарт не пропал совершенно, а потом присел на заборчик.

Каждый из нас знает, убийца он или нет. Разница лишь в том, что кто-то уже убил, а кто-то просто способен на убийство. Небольшая разница.

Томми посмотрел на свои окна. Они отдалились и поплыли. Снова сдвинулось что-то, словно реальность моментально перестроилась, попав на новые рельсы нового сюжета, а изменения эти произошли только потому, что Томми и Кит этим вечером встретились на берегу реки.

Кит никаких изменений не уловил. Он отсчитал три переулка и завернул в четвертый, и там согнулся пополам, схватившись за ноги. Задышал как можно ровнее, глубоко, контролируя вдох и выдох. Колени предательски дрожали. Боль, долго ожидавшая к себе внимания, разгорелась с новой силой.

Вдох-выдох.

Вдох-выдох.

Глава 7

Мы должны с тобой серьезно поговорить, Томми. Ты видишь? Мы спокойны. Мы не собираемся тебя ругать. Ты можешь рассказать нам все, что тебя мучает. Все, что с тобой происходит. В последнее время что-то не ладится, правда, милый?

Не беспокойся. Знаешь, когда я была маленькой и сильно-сильно испугалась, когда начались мои девчачьи проблемы… ты понимаешь меня, Томми? Я сейчас с тобой очень откровенна. Как твоя подружка, Карла. Твои родители – прежде всего твои лучшие друзья. Так вот, когда начались мои проблемы, я долго боялась сказать о них маме. Но мама – очень чуткий к переживаниям своих детей человек.

Она сама узнала, она рылась в моем белье и узнала. И знаешь, что было дальше, Томми? Ничего страшного не случилось, а я-то переживала! Наоборот, она помогла мне. Она дала мне таблетку и нужные мне женские штучки.

Теперь скажи нам с папой, Томми, ты принимаешь наркотики?

– Честное слово, если бы они у меня были, я бы принял их прямо там, – поделился Томми с плакатом Мерлин Монро.

Его быстро оставили в покое. Миссис Митфорд держала в руках распечатку с перечислением признаков употребления наркотиков, долго ходила вокруг Томми, рассматривая его зрачки, заставляя его вытягивать перед собой руки и касаться пальцем кончика носа, крепко зажмурив глаза.

Потом Томми пришлось вывернуть карманы.

Ни одного признака найдено не было, и миссис Митфорд поцеловала Томми в висок.

– Мы с папой думали, что ты зачем-то продал свой телефон, а не потерял его… А теперь ты еще и вовремя домой не являешься…

Она стояла в середине комнаты, усталая и встревоженная. По-настоящему встревоженная – Томми умел распознавать такие вещи. Халатик из искусственного шелка топорщился на ее согнутых плечах, начавшие седеть волосы растрепались.

Электрический желтый свет безжалостен к вечерним и вечереющим женщинам – он лег в каждую морщину, проявил пятнышки на щеках и шее, вялую складку подбородка и тонко гофрированную кожу век.

Миссис Митфорд никогда не гналась за красотой, ее козырем была благопристойность и религиозность, но Томми понимал, что все это временно, – мать попросту еще не замечает свою надвигающуюся старость.

Она все еще вволю ест кремовых пирожных и покупает полу килограммовые банки с фисташковым мороженым, выходит из дома без слоя тонального крема, и маски наносит те, на которых написано: «для молодой кожи». А еще она воспитывает маленького мальчика. Маленького неразумного попугайчика.

И пока он ребенок, пока он нуждается в ее любви, защите и тревогах – она по-прежнему молода.

Ей необходим Томми, Томми-Попугайчик, Томми-неудачник, Томми-который-постоянно-болеет, Томми-талантливый-ранимый-мальчик, Томми-под-мышкой, Томми-ее-личный-сын.

Ей не нужен другой Томми, Томми-старше-шестнадцати.

– Прости, что мы с папой устроили тебе эту проверку, – сказала она и тихонько обняла Томми. – Но мы вынуждены будем делать это каждый раз, когда ты явишься домой позже десяти. А если я узнаю, с кем ты гуляешь допоздна, я устрою его родителям большие проблемы, ты меня знаешь. Мы просто очень боимся тебя потерять. Очень любим и боимся потерять…

Она прижала его крепче.

Томми, который совсем недавно раздумывал о том, что порой искренние объятия куда понятнее слов, осторожно отстранился.

Он ничего не почувствовал. Только жалость к матери и себе самому.

Томми поднялся наверх и остановился в коридоре, прислушиваясь.

Из-за другой двери храпел мистер Митфорд. Он ушел спать еще на середине теста на наркотики, прихватив с собой стаканчик с растворенной в воде содой, так как вечерами страдал от изжоги.

– Если бы у меня были наркотики, я бы их принял, – еще раз сказал Томми плакату, сам не понимая, почему так говорит.

Он подошел к окну и прижался лбом к прохладному стеклу. Лужайка, поворот, ровно постриженные кусты… Тьма, разбитая только лунным всплеском одинокого фонаря.

Уже лежа на кровати Томми долго смотрел на теплившийся желтым краешек рамы, а потом заснул и спал почти без снов, лишь изредка улавливая смутную радость – Кит сказал, что скоро многое изменится.

Наконец-то.

Утром он тщательно и долго одевался. Вытащил единственную яркую рубашку – оранжевую, с высоко подвернутыми рукавами. Джинсы нашел самые линялые, серые, очень удачно лопнувшие чуть выше колена. Подумал и завязал на руке браслет из кожаных тонких веревочек – Карла когда-то увлекалась плетением всяких вещиц и дарила всем, кто попадался ей на пути.

Томми браслет надевал всего пару раз, чтобы показать Карле, что он ценит ее подарок, а потом забросил на дно ящика со всяким хламом.

Переложил книги из черной сумки-мешка в маленький рюкзак защитного цвета и накрепко завязал его толстые шнурки.

В зеркало смотреть не стал. Он знал, что в оранжевой рубашке при рыжих волосах выглядит вылитым попугаем, что джинсы слишком длинны и волочатся за кедами, что все эти вещи – гардеробные неудачники, которым нет места в приличном доме.

Но ему почему-то стало легче, словно змее, сменившей сухую, колкую, отжившую свое кожу.

На кухне мистер Митфорд пил чай, читал газету и одновременно пальцами крошил крекеры. На столе уже образовалась целая горка крошек.

Увидев Томми, мистер Митфорд поднялся и отодвинул один из стульев, словно был официантом, усаживающим за столик важную даму.

Томми кинул взгляд на часы и сел.

Мистер Митфорд долго и мучительно откашливался и листал газету. Томми следил за косым лучом солнца, придавленным кружкой с чаем. Луч то и дело порывался исчезнуть, но обреченно возвращался на место.

– Итак, – сказал мистер Митфорд.

Луч дрогнул и пропал.

– Тетя Эмили прислала нам письмо. Помнишь тетю Эмили? Ты был маленький, когда мы ее видели в последний раз… Еще дождь шел. Не помнишь?

– Помню.

– Она написала нам, что хочет поучаствовать в… хочет поучаствовать. И некие свои сбережения. Тетя Эмили некие свои сбережения. Строго говоря, она собирала деньги не на твое обучение, а на обучение Кэтрин, но Кэтрин… Ты видел Кэтрин? Это твоя двоюродная сестра. Была такая девочка.

– Видел…

– По той простой причине, что Кэтрин некоторым образом покинула этот мир, а детей у тети Эмили больше нет и не будет, она написала нам письмо, в котором говорится, что тетя Эмили лучше отдаст деньги на твое обучение, чем каким-нибудь бродягам и проходимцам, которые налетят на них, случись ей тоже умереть.

Томми взял крекер, откусил кусок, прожевал и еле проглотил: будто слопал песочный куличик или что-то в этом роде.

– Мы тоже собирали деньги. И я решил, – сказал мистер Митфорд, – что с ее помощью мы в состоянии определить тебя в медицинский колледж.

– Куда???

– Стоматолог – престижно и прибыльно.

– Но я же еще в прошлом году сказал…

– В прошлом году нам недоставало денег на приличное обучение.

– Но журналистика…

– И поэтому ты сможешь заниматься своим хобби самостоятельно и попутно получать настоящую профессию.

– Да, но…

– Вот и славно. – И мистер Митфорд с явным облегчением прикрылся газетой.

Он всегда был немногословен и не любил долгих разговоров.

Томми запихнул в рот второй крекер, чтобы сделать хоть что-нибудь.

– Мама разве не выбросила эту рубашку? – спросил мистер Митфорд, не отрываясь от чтения.

– Это отличная рубашка, мистер Митфорд! Сейчас все такие носят. – Алекс Митчелл появился на пороге, сияя улыбкой и излучая то самое веселое и приятное настроение, которое нравится всем без исключения родителям.

Он даже говорил особым голосом – мальчишеским, задорным, и смахивал на Тома Сойера, выкрасившего забор тети Полли.

– Как ты сюда пролез? – спросил Томми, с трудом прожевав крекер.

– Миссис Митфорд была так любезна, что впустила меня. Она попросила проследить, чтобы ты не опоздал в школу, Томми.

Томми подхватил рюкзак, брошенный на пол, и вышел вместе с Митчеллом.

Приятное прохладное утро только готовилось к дневному разогреву. В косматой шевелюре вяза на разные лады пиликали птахи, мимо медленно проехал грузный фургон молочника.

Короткие остренькие тени пестрели на залитом солнцем асфальте.

– Я явился наставить тебя на путь истинный, Митфорд, – на церковный лад прогнусавил Алекс. – Какого черта ты объявляешь, что не можешь написать толкового текста? Давай я напомню тебе, чем мы тут занимаемся, детка. Кстати, ты неплохо принарядился. Боб Марли умер бы от зависти.

– Из меня хотят сделать стоматолога.

– А ты не принимай все близко к сердцу, – посоветовал Алекс. – Делай, как я. Мои старики чего-то гундят, а я не обращаю внимания. Выиграем конкурс, вышлешь в колледж документы, и когда придет ответ, им уже будет не отвертеться. Но, Томми, сделай же хоть что-нибудь полезное для нашего проекта. Давай, я настрою тебя на нужный лад. Играем в газетные заголовки. Я тебе новость, ты мне заголовок. Хм… На дороге нашли раздавленного ежика.

– На автострадах ежегодно погибают тысячи диких животных.

– Отлично. Дальше… Родился ребенок с шестью пальцами.

– Генномодифицированные продукты вызывают страшные мутации.

– Молодец. В коробке хлопьев «Хамстер» нашли кусочек пластмассы.

– Продукция «Хамстер» опасна для жизни ваших детей.

– Можешь же, когда хочешь, – сказал Алекс. – Завернем за кофейню, покурим?

Томми кивнул и запрыгнул на бордюр. Несколько шагов он шел, нарочито сосредоточенно балансируя и сделал вид, что падает с огромной высоты, а приземлился на дорожку перед кофейней.

– Вот что, – сказал Алекс, закуривая. – Едешь сегодня в дом престарелых и берешь интервью у миссис Флорес. Милая старушка и любит поболтать. И без интервью мне на глаза не показывайся.

– К старой ведьме в пряничный домик, – хмыкнул Томми. – Ну-ка…

Алекс протянул руку и дал Томми затянуться.

– Ну ты даешь, друг, – сказал он. – Достал свои яйца из шкафа?

– Запасную пару, ага, – отозвался Томми.

И Алекс наконец заметил: у Томми глаза блестят, впервые за долгое время блестят, как в детстве, когда втроем строили шалаш на берегу реки, чтобы сыграть в индейцев подальше от надзора взрослых. Карла играла плененную индианку, Алекс – злобного гурона, а Томми – благородного спасителя с оленебоем.

– Маниту этого не допустит! – завопил Алекс, копируя свои детские интонации. – Бледнолицый воин не получит скальп гордого гурона!

Томми коротко рассмеялся.

– Бледнолицый воин не охотится за скальпами, – сказал он. – Поэтому беги, гурон, если гордость позволит тебе бежать.

– Какой ты всегда был благородный, аж тошнит, – заметил Алекс, бросая окурок и намертво втаптывая его в пыль. – Как затяжечка?

– Трубка мира, – задумчиво сказал Томми. – Да нормально, кашлять даже не тянет… Как ты сказал? Миссис Флорес? Пусть будет миссис Флорес.

Школьный автомат с презервативами имел такую же значимую историю, как копье Лонгина, только в масштабах маленького городка.

Автомат этот появился в конце коридора два года назад, появился незаметно, в то время, когда ученики были заняты на уроках. Никто не видел, как его внесли, никто не слышал, как его устанавливали.

Он просто появился, и на лицах учителей было написано спокойное равнодушие. С таким же стоическим равнодушием, наверное, клоуны в гримерках малюют на лицах улыбки до ушей, а потом спускаются курить на лестницу, держа подмышкой мохнатые морковно-рыжие парики.

Спустя неделю после появления автомата в школу прибыла делегация католических матерей, во главе которой Томми с ужасом узнал свою мать. Делегация имела долгий разговор с директором, а потом обосновалась на лужайке перед школой, выставив плакатик: «Не допустим разврата».

Было очень жарко, отдельные члены делегации обмахивались веерами и отдувались и казались удрученными собственной инициативой. Свернулись они меньше чем за час, но Томми за этот час в пепел сгорел со стыда.

На следующий день католические матери перенесли поле боевых действий на страницу местной газеты.

Томми читал статью о том, что презервативы вызывают бесконтрольное желание по-животному сношаться, а дети слишком хрупки, чтобы устоять перед соблазнами плоти, а посему автомат с презервативами в данном конкретном случае является проводником в ад.

Разве мы можем просто промолчать, когда нашим детям с малых лет навязывают сексуальную распущенность, вопрошали матери.

Разве мы можем остаться в стороне и позволить им пойти по пути беспорядочных половых связей, обесценивания крепких семейных уз и разврата?

Томми автоматически поправил последний тезис: пойти по пути беспорядочных половых связей, разврата и обесценивания семейных уз.

В формулировке католических матерей получалось, что автомат поможет детям обесценить разврат.

Среди подписей под статьей была и подпись миссис Митфорд.

Последствия не замедлили проявиться. Аарон Харрис всерьез посоветовал Томми покинуть класс во время просмотра фильма о делении клетки.

– Мистер Гиберт, – с невинным видом обратился он к преподавателю. – Простите, но среди нас есть добрые христиане, которым этот фильм может нанести серьезную моральную травму.

Мистер Гиберт непонимающе уставился на Харриса.

– Томми Митфорд и Дилан Аллен, – пояснил Аарон. – Им до двадцати одного не положено знать, что птички и пчелки делают ж-ж-ж-жж… и чирик-чик-чик.

Мистер Гиберт быстро навел порядок и тишину в классе, но до конца урока просидел с неопределенной улыбкой на губах.

Томми и Дилану, чья мать тоже подписала возмущенное воззвание, пришлось несладко.

Томми застал однажды сцену: полыхавший от стыда и смущения Дилан, стоящий возле писсуара и безуспешно пытавшийся застегнуть ширинку, а над ним – Берт Моран, приговаривающий:

– Правильно, правильно… убери свой краник, Дилан, это, знаешь ли, такая развратная штука, вдруг тебе захочется помять его или вздрочнуть пару раз? Господь бог никогда тебе этого не простит.

Увиденное долго мучило Томми, и он больше не совался в туалет, а терпел до дома.

– Твоя мать связывает тебе на ночь руки и заставляет спать в пижамке, Томми?

– Митфорд, из-за таких, как твоя мамаша, люди до сих пор болеют СПИДом.

– Митфорд на исповеди: «Простите, святой отец, вчера я видел на улице спелую красотку, и мой член встал, как мне спасти мою душу?!»

– Если Митфорду захочется потрахаться до двадцати одного, мамаша его распнет!

Карла утешила:

– Никто из них до сих пор так и не подошел к автомату. Они сами ничего не смыслят в сексе, а ты – козел отпущения для их смущения.

Иногда она очень хорошо подмечала детали.

Томми понаблюдал. Вокруг автомата с презервативами существовала зона отчуждения. Мимо него проходили, ускоряя шаг. Его подчеркнуто не замечали.

И Томми стало немного легче.

А потом случился скандал с воровством из шкафчиков, и про Томми на время забыли. Автомат продержался неприкосновенным целый год. Может быть, кто-то и подходил к нему, но делалось это тайно и, скорее всего, из интереса.

Католические матери тоже утихли, хотя и внесли автомат в список излюбленных тем, по которым судили о близости апокалипсиса.

Зимой Элис Мёрфи отказалась ходить в школу, и поползли слухи. Слухи эти множились и обрастали подробностями: Элис с матерью видели в больничном отделении женской консультации, Элис стала неимоверно толстой. Элис изнасиловали отморозки возле бара, в кровать к Элис залезал ее папаша, Элис снималась в порно. Элис и ее семья навсегда уезжают из города.

Как только семья Мёрфи уехала, ситуацию прояснила миссис Макгейл. На вечернем чаепитии в окружении членов дамского клуба, она, изрядно приправив чай коньяком, возмущенно сообщила: маленькая шлюшка Элис совратила ее сына, а ее родители обнаглели до такой степени, что заявились к миссис Макгейл домой и пытались обвинить в случившемся Кирка.

– Вы же понимаете, девочки, – говорила она, – что если бы ей не хотелось раздвинуть перед Кирком ноги, она бы этого не сделала. У нее были планы… очень нехорошие планы на счет Кирка.

Дамы немедленно согласились и поделились своими историями, в которых они всегда твердо говорили «нет», если не собирались залететь и пристроиться к какой-нибудь богатой семейке.

– Получается, вы говорили «да» только для того, чтобы залететь и пристроиться? – уточнила миссис Нобл, тогда еще считавшаяся приличной женщиной.

После этого вечера она больше никогда не появлялась на воскресных чаепитиях.

– Просто она осознала, – любила говорить миссис Макгейл, – что у нас нет ничего общего. Посудомойке стало скучно на наших собраниях, вот и все. Ее никто не выгонял, она сама ушла.

Ей верили на слово и обычно многозначительно добавляли:

– Вы же понимаете, что дело не только в этом… Ее Карла тоже… вы понимаете, о чем я.

Все понимали: миссис Нобл вернулась домой, не доучившись в колледже, уже беременная, и никто не знал, как зовут отца Карлы.

– Впрочем, она довольно милая, хоть и неразвитая женщина.

– Очень милая.

– И для своих лет неплохо выглядит.

– Я однажды видела на ней симпатичную кофточку. Возможно, дорогая вещица.

Томми покривил душой, обвинив Кирка Макгейла в лени. Он понимал, почему Кирк не взял презервативы из автомата. Просто над автоматом еще витал дух разврата и распущенности, установленный демонстрацией католических матерей.

Преодолеть страх перед автоматом было сложно.

И все-таки спустя полгода после отъезда Элис Мёрфи приехала машина обслуживания, и бойкий парень в фирменной кепке заполнил пустующее брюхо автомата новыми блестящими лентами. На примере Элис многие сообразили, чем грозит этот страх, и невидимо, молча обзаводились упаковками с резинками. Некоторые из очкариков и бедолаг с прыщами и брекетами – просто про запас. На тот случай, если небо упадет на землю, и какая-нибудь девочка возжелает провести вместе с ними незабываемый вечер в парковых зарослях.

Кирку Макгейлу было проще – он уже тогда играл в футбольной команде и был симпатичным. Скорее небо упало бы на землю, чем Кирк остался девственником до выпускного.

У неба и земли довольно-таки предсказуемые планы, когда дело касается старших классов.

Католические матери снова устроили показательное выступление на страницах газеты, убедительно доказав, что их пророчества исполнились, и автомат с презервативами поселил разврат в стенах школы, подтверждением чему служит история «одной девочки».

Миссис Митфорд на этот раз свою подпись под статьей не поставила, и Томми был ей за это бесконечно благодарен.

– Будь с этим поосторожнее, Томми, – сказала миссис Митфорд однажды вечером. – Ваши тела растут куда быстрее, чем ваши мозги.

– Я знаю, – ответил Томми.

– И если мне кто-то скажет, что ты подходил к этому автомату, я не спущу с тебя глаз!

Такова была история злосчастного автомата, возле которого Томми, еще полуослепший от уличного солнца, и наткнулся на Кита Хогарта.

Голова у Томми еще слегка кружилась – все-таки никотин давал о себе знать, поэтому он не обратил внимания на то, что Кит стоит неуверенно, словно не доверяя собственным ногам, и держится рукой за стену.

Но Томми сразу понял, что Кит спокойно, ни от кого не скрываясь, вынимает из контейнера, прикрытого полупрозрачным пластиком, две блестящих упаковки презервативов.

Эти упаковки Хогарт сунул в карман джинсов, и только после этого повернулся к Томми.

– Привет, – спокойно сказал он и отошел в сторону – его кто-то окликнул.

До Томми донесся обрывок шутливого вопроса, имя Минди и что-то еще, неумолимо мерзкое, пошлое и почему-то очень обидное.

Он проследил глазами – Кит пошел к шкафчикам, за ним, хлопая его по плечу, отправился Макгейл, а потом появилась Стефани, в волосах у нее блестящая заколка в виде бабочки; все как-то слепит, мешает и давит…

Пришлось прислониться к автомату. Томми стало жарко, словно его обдали горячей липкой кровью.

– Ты в порядке? – спросил кто-то и сразу исчез.

– Эй-эй! – это уже голос Алекса, слегка встревоженный. – Томми, пойдем. Окунись в фонтанчик, черт тебя побери… Это же не из-за курева? Не из-за меня?

Томми наклонился над фонтанчиком, но пить не стал. Помотал головой, вытер мокрое лицо рукавом. Зрение прояснилось, стало легче дышать.

– Не успел позавтракать, – сказал он. – Повело…

– А, ну это нормально, – с облегчением сказал Алекс. – Я уж думал – скурил тебя до смерти… Твоя мамаша меня бы убила. Бери рюкзак. Ты доклад написал?

– Не помню. Какой доклад?

– Война Юга и Севера.

– Война? – Томми поднял голову. – Ничего я не написал, я даже не знал, что надо, где я был последние три дня?

– Хер тебя знает.

– А ты не мог мне сказать?

– Да откуда я знал, что ты не знаешь? Ты же не звонишь мне и не спрашиваешь: мистер Митчелл, где я, кто я, и что мне делать?

Томми выпрямился. Стряхнул капельки воды с ладоней и улыбнулся.

Алексу улыбка пришлась не по душе. Мстительная, нехорошая улыбка, исказившая приятное лицо Томми до неузнаваемости.

Впрочем, она быстро сменилась другой – почти виноватой.

– Не хватало мне только по учебе съехать.

– Да ладно… я впервые за два месяца подготовился к уроку, и ничего со мной не случилось. Ты видел? Хогарт взял презервативы.

– Видел.

– Минди сойдет с ума от бешенства.

– Она-то тут при чем?

Алекс посмотрел на Томми.

– А кто еще? Он привез ее в школу, и они целовались в машине. Ты по сторонам вообще смотришь или нет? – Он коротко рассмеялся. – Конец ее репутации, Хогарт на всю школу заявил: я буду драть эту сучку. И, по-моему, даже не один раз. Он, конечно, псих, что на такое осмелился, но это было стильно. Почему мне первому не пришло это в голову?

Томми поднял рюкзак и закинул его на плечо.

– Потому что у тебя нет машины и для Минди ты пустое место.

– Ты тоже.

– У меня в голове нет никаких дурацких затей.

Алекс пожал плечами:

– Ты часами таращился на нее на футбольном поле и добился только роли столба в ее постановке. Так что, Митфорд, завидуй молча.

«А ты годами таращишься на Карлу, – подумал Томми, – и добился еще меньше. Ты вообще понятия не имеешь, чего я добиваюсь. Никто не знает».

Сам Томми тоже не знал, чего добивается.

Он устал думать и устал противостоять быстро сменяющимся картинкам реальности.

Кит Хогарт сказал: скоро все будет не так, как раньше.