Текст книги "Нет рецепта для любви"

Оказалось, Алина взялась травить бедную «англичанку». Не сама, а с помощью своих подруг и поклонников: Марине Анатольевне срывают уроки, звонят по телефону и говорят всякие гадости, шлют по электронной почте гнусные письма. В том, что за всем этим стоит Алина, учительница не сомневалась, потому что та сама призналась, но без свидетелей, один на один. Ника слушала, не перебивая, и все в ней кипело от гнева и отчаяния: боже, и это моя дочь!

– Вы представляете, они поместили где-то в Интернете фото голой красотки и поставили там мой телефон! И теперь нам нет покоя, все время звонят какие-то озабоченные мужчины, мама в полном расстройстве, а я не могу отключить телефон – мне же надо звонить маме в течение дня. Да и ей телефон нужен, мало ли что. И это еще не все. Нет, я не могу. Вот, прочтите сами, я распечатала. Это пришло мне на почту.

Письмо было написано от имени подруги дочери, которая обвиняла «англичанку» в сексуальных домогательствах к Алине и грозилась донести это до дирекции школы, если учительница не поставит Алине годовую пятерку. Ника, похолодев, дочитала письмо и покосилась на «англичанку»: а вдруг и правда? Старая дева, крыша съехала от одиночества… Алина же такая красавица! Учительница, увидев сомнение в глазах Ники, вспыхнула:

– Вы думаете, я могла? Нет, никогда! Клянусь вам! Да, признаюсь, я привязалась к вашей девочке. Такой прелестный ребенок, одинокий, страдающий. Я сочувствовала ей, мы часто разговаривали. Я думала, мы друзья! А оказалось, все обман. Так больно.

– И не было никаких физических контактов?

– Ну да, пару раз я обнимала ее за плечи. – Марина опустила голову. Щеки ее горели от стыда, платочек совсем промок от слез. – Как-то в щеку поцеловала. Но это было по-матерински. Просто по-человечески. Но чтобы я… Даже в мыслях не было! Вы не верите мне? Так и знала, никто не поверит, – застонала Марина. – Я никогда, никогда… Честное слово! Меня совсем не привлекают женщины! Да, я одинока, но… У меня был роман! Шесть лет длился. Он хотел развестись, но умер. Внезапно, от инфаркта. Господи, что же за жизнь настала? Нельзя просто обнять ребенка, просто любить, сразу какая-то грязь всем мерещится. Как мне теперь жить, как? Если бы не мама, я бы…

– Не надо, успокойтесь. – Ника погладила Марину по плечу, и та с надеждой взглянула ей в лицо:

– Что со всем этим делать, как вы думаете? Мне придется уволиться, наверное.

– Подождите. Мы что-нибудь придумаем. Я поговорю с Алиной. – И Ника мрачно вздохнула: легко сказать – поговорю. Но для начала она поговорила с Артёмом – попросила помочь знакомой избавиться от интернет-преследования. Он довольно быстро нашел и удалил из сети фото голой красотки, к которому прилагался телефон Марины, почистил ее электронную почту и поставил фильтры против грязного спама. Зачинщиков этой виртуальной травли он тоже нашел – как Ника и думала, это была подруга Алины Светка и еще парочка их приятелей. Ника не сказала Артёму, что в этом замешана ее дочь, а он сам, к счастью, не догадался.

– Нет, ты подумай! – возмущался Артём. – Что ж это за дети такие? Террористы, а не дети! Куда их родители смотрят, не понимаю? А эта, как ее – Алёна, что ли? Ты представляешь, у нее две страницы «ВКонтакте»: на одной просто пай-девочка, сплошные котики и прочие сюси-пуси, а на второй – мама дорогая! У нее даже на аватарке собственное фото с бутылкой. Пьет из горла. На фотках везде полуголая. И ведь такая красотка, родители наверняка обеспеченные люди.

Ника сказала дрогнувшим голосом:

– Родители вряд ли знают, что их девочка вытворяет. А как ты нашел эту вторую страницу?

Артём объяснил. Дома Ника сразу же влезла в «ВКонтакте» – и лучше бы этого не делала. Она долго тоскливо смотрела в монитор, который услужливо демонстрировал ее распрекрасную дочь в весьма откровенных позах. Высказывалась Алина тоже очень откровенно, и Ника узнала много нового и о лексиконе дочери, и о воззрениях на жизнь, и о травле учительницы. Радости маме это не принесло, но зато прибавило мрачной решимости перед разговором, который состоялся в квартире на Чистых прудах. Но Алина прекрасно знала, что нападение – лучший способ защиты, поэтому сразу ринулась в атаку:

– А-а, так ты чужой тетке веришь, а мне нет? Что она тебе наговорила?

– Ты слишком часто мне врала, поэтому…

– А ты всегда, всегда была против меня! Вечно все не так! Мамы должны защищать своих ребёнков, а ты…

Несмотря на кипевший в душе гнев, Ника невольно умилилась этому детскому слову: «ребёнков».

– От чего мне тебя защищать в данной ситуации? От бедной растерянной женщины, которая прониклась к тебе материнскими чувствами и сочувствовала твоему вранью? Ты же меня представила сущим монстром. Разве это я разрушила нашу семью? Я тебя не бросала, ты сама выбрала папу.

– Ты не знаешь, какая она! Бедная, как же! Она… она… приставала ко мне! За грудь хватала!

– Что-то не слишком верится. И даже если это было на самом деле, почему ты сразу не рассказала мне? Я бы нашла способы безболезненно разрешить эту ситуацию, а не разводить всю эту грязь. Это же подсудное дело, ты что, не понимаешь? Под две статьи Уголовного кодекса подпадаете – двести семьдесят вторая и сто двадцать девятая. От двух до четырех лет можно получить. – Ника нарочно нагнетала страсти, пытаясь запугать дочь. – И ты думаешь, папа станет тебя вытаскивать из этого дерьма? Может, и станет, но вряд ли ты в дальнейшем получишь от него денежную поддержку.

– Да она не докажет, что это я.

– Ты же сама ей призналась!

– А свидетелей-то не было. Думаешь, я совсем дура?

– Я уже не знаю, что и думать. Тебя же вычислить можно на раз. И друзей твоих. Собственно, уже вычислили. Мой знакомый компьютерщик всех вас нашел в Сети. Кстати, я читала твою вторую страницу «ВКонтакте». Ничего не хочешь мне сказать по этому поводу?

Алина только опустила голову, потом пробормотала:

– Она не станет подавать в суд…

– Это почему же? Я бы на ее месте подала. Вы разрушили ее жизнь, чуть не довели до самоубийства. Ты только представь: она отравилась, например, и оставила записку: «В смерти моей прошу винить Алину Заварзину, которая превратила мою жизнь в ад!»

Алина всхлипнула, потом повалилась на диван и зарыдала:

– Я этого не хотела-а… Это была просто игра-а…

– Хорошенькая игра! Ладно, не реви, слезами делу не поможешь. Немедленно все прекратите, слышишь? И ты извинишься перед Мариной Анатольевной.

– Я не стану-у…

– Придется. Иначе ты завтра же переезжаешь от отца ко мне.

– Куда? Сюда, что ли?

– К бабушке с дедушкой. Тут будет ремонт. Все, хватит! Завтра же пойдем к учительнице и попросим прощения.

– А ты-то за что?

– За то, что плохо воспитала свою дочь.

Эта история тяжело далась Нике. Только встречи с Артёмом приносили ей забвение и радость. Ника не сразу поняла, что попалась в ловушку: то, что начиналось как случайная связь, дружеский секс без обязательств, постепенно превратилось в нечто большее. Осознала она это только летом, когда в одну из пятниц рискнула пригласить Артёма в дом родителей – в ее квартире уже шел ремонт, а все семейство как раз перебралось на дачу. Артём страшно обрадовался и сказал, что сможет даже остаться на ночь: мама чувствовала себя вполне хорошо и готова была его отпустить.

– Чур, ужин готовлю я! – Артём воодушевился: он давно мечтал удивить Нику своими кулинарными талантами. По дороге они заехали за продуктами. Артём замыслил как-то по-особенному запечь форель – с шампиньонами. Ника сидела за столом, потягивала вино и чувствовала себя бездельницей, с умилением наблюдая, как Артём в одних трусах и цветастом фартучке суетится по хозяйству: режет лимон, зелень и шампиньоны, обжаривает лук и что-то с чем-то смешивает.

– Давай я что-нибудь сделаю, – взмолилась она. – Ну что это такое: человек пришел в гости и сам готовит.

– Успокойся и отдыхай. Я что тебе говорил: пора научиться принимать заботу, подарки, всякое такое. Отдавать-то ты хорошо умеешь.

Да, с подарками была проблема. Ника чувствовала себя страшно неловко, когда Артём что-нибудь ей дарил, а он обожал делать подарки и страдал, что не может часто приносить Нике цветы, ведь это может вызвать подозрение у мужа. Про развод Ника ему так и не сказала, сама не зная почему. Поэтому он дарил что-нибудь существенное: яркий шарф, какой-нибудь новый гаджет, духи – то, что она и сама могла себе купить. Особенно сразили Нику красные лайковые перчатки, которые пришлись ей впору:

– Как ты угадал с размером? Но красные! С чем я их буду носить? Пальто синее…

– Вот с синим пальто и будешь носить. И еще тот шарф. Ты яркая женщина, тебе пойдет. А размер… Да я ж твои руки и с закрытыми глазами узнаю, на ощупь!

И Ника стала носить темно-синее пальто с красными перчатками и разноцветным, тоже сине-красным шарфом, а потом еще сапожки красные попались. Получилось и правда отлично.

Ужин удался на славу – Ника не могла не признать, что готовит Артём превосходно. Ей было так странно видеть Артёма в доме ее детства – и на кухне, и в спальне, где они долго и нежно любили друг друга на родительской широкой кровати, а потом полночи разговаривали обнявшись. Артём захотел посмотреть фотографии, и Ника достала старый альбом – Артём так и зашелся от умиления, увидев маленькую Нику с бантом:

– Кукла! Просто живая кукла. А это что за женщина? Красивая какая! И ты так на нее похожа.

– А это моя мама. Моя настоящая мама. Она умерла. Я даже ее не помню. А Соня меня вырастила. И сестры – единокровные.

– Батюшки, да ты настоящая Золушка, просто классическая: мачеха и две сестры. Бедная девочка. – И Артём потянулся поцеловать Нику.

– Нет, что ты! Я счастливая. У нас очень дружная семья, а Соня просто замечательная.

– А как умерла твоя мама?

– Как умерла? – Тут Ника задумалась: она никогда не спрашивала об этом у родителей, и у нее сложилось представление, что мама умерла при родах. Но так ли это на самом деле? Ника вдруг засомневалась. Она медленно произнесла, задумчиво глядя в пространство: – Ты знаешь, я только сейчас осознала, откуда во мне это ощущение…

– Какое ощущение?

– Что я перед всеми виновата. Поэтому мне и подарки так трудно принимать, и помощь. Все кажется – я недостойна. Ведь из-за меня… Из-за меня умерла моя мама… Отец так ее любил.

И Ника всхлипнула, уткнувшись Артёму в грудь.

– Ну что ты! Перестань. Ни в чем ты не виновата. Родители никогда с тобой не говорили об этом?

Ника замотала головой.

– Надо обязательно их расспросить.

– Да, ты прав. А главное – это ощущение совершенно неоправданно: они так трепетно ко мне относились, и папа, и мама Соня, а я…

– Ну вот! Не плачь, куколка. Давай-ка лучше я тебя утешу.

Посреди ночи Ника резко проснулась и села в постели. Ей снился странный сон: посреди большого зала с колоннами, освещенного свечами, восседала свекровь – на ней был яркий атласный халат, а на голове почему-то веночек из белых цветов и фата. Свекровь парила ноги в алюминиевом тазу, а совершенно голая Ника суетилась вокруг с какими-то тряпками, которые запихивала под многочисленные двери. Потом появился Артём – принес ведро горячей воды и вылил в таз, а свекровь, злобно на него покосившись, пробормотала:

– Поздно щели-то затыкать! По-оздно…

Артём рассмеялся, снял с головы свекрови веночек с фатой, нацепил на Нику и подхватил ее на руки, унося прочь из этого зала – толкнул ногой дверь, и та распахнулась, выпуская их в сияющий летний полдень, полный ароматов цветов и жужжания пчёл.

Приснится же такое! Ника ошарашенно помотала головой и опять улеглась, повернувшись на бок, а сонный Артём тоже повернулся и обнял ее, положив руку на грудь. Проснувшись утром, Ника с чувством потянулась и принюхалась: на всю квартиру пахло кофе, корицей и свежей выпечкой. Оказалось, Артём печёт на завтрак оладушки – Ника некоторое время подсматривала, притаившись у двери: он ловко управлялся со сковородой и тестом, насвистывая что-то бодрое.

Кухня была залита солнечным светом, и Ника вдруг вспомнила свой сон, от которого осталось двойственное ощущение счастья и легкой тревоги. «Поздно щели-то затыкать!» – прозвучал у нее в голове голос свекрови, и Ника нахмурилась: при чём тут щели? Что-то знакомое почудилось ей в этом выражении – не то слышала где-то, не то читала: заткнуть все щели, чтобы что-то не проникло внутрь…

Ответ пришел из глубины ее сознания – или подсознания: чтобы не проникла любовь! Поздно затыкать – любовь уже просочилась, уже завладела сердцем. Вот оно что… Ника вздрогнула, ощутив, как сквозь ее тело прошла двойная волна счастья и боли: я люблю Артёма! И это безнадежно…

Ника замерла у двери и зажмурилась, судорожно сжав руки – мысли ее заметались. «Избави тебя бог от такой любви!» – услышала Ника голос сестры. «Нет, нет! Ни за что! Я не хочу, чтобы моя душа истончилась. Я должна держаться. Главное, чтобы Артём не понял. Господи, что же теперь делать? У нас нет никакого будущего. Ему нужна совсем другая женщина. Я должна отпустить Артёма. Пока не стало слишком поздно. Пока я в силах это пережить». Ника открыла глаза: Артём все так же деловито переворачивал оладушки и насвистывал. Она глубоко вздохнула и бодро произнесла:

– Доброе утро. Как вкусно пахнет! Ты меня балуешь! – потом подошла и обняла Артёма сзади, прижавшись щекой к его голой и чуть влажной спине. И подумала: конечно, я должна отпустить – но, может, не сегодня?

– Привет, куколка! – Он повернулся и поцеловал Нику. – Как ты? А почему глаза грустные?

– Все хорошо. Тебе показалось. – Ника уселась за стол, подумав, что теперь придется следить за собой, и Артём положил ей на тарелку целую горку оладушек.

Глава 3
Сонечка

Только по дороге на дачу Ника вспомнила, откуда взялась эта фраза про затыкание щелей – Булгаков, «Мастер и Маргарита», сцена бала у Воланда! Маргарита попросила Воланда, чтобы безумной Фриде перестали подавать платок, которым она удушила собственного младенца, и Воланд велел заткнуть все щели, чтобы милосердие перестало просачиваться внутрь. Милосердие, не любовь…

Первым Нику увидел Курзик и тут же помчался к калитке – Ника вылезла из машины, распахнула объятия, поцеловала его, уже успевшего загореть, и вручила слегка подтаявшее мороженое, которое везла в специальном пакете-холодильнике.

– А где весь народ?

– Мама на террасе. Она читает. Только, по-моему, вовсе спит. Бабушка ужин готовит, а деда качели чинит. А ты на выходные приехала, да?

– На целую неделю, – улыбаясь, ответила Ника и потрепала его по голове: такой родной мальчик, такой близкий и понятный. И горько вздохнула, вспомнив дочь, совсем не близкую и не понятную.

– Ура! – закричал Курзик. – Ура, на неделю! А ты сходишь со мной на пруд? И в рощу? А то им некогда. А в роще, знаешь, там такие огромные муравейники – с меня ростом!

– Да что ты? И что ж за муравьи живут в таких огромных муравейниках?

– Ой, здоровущие такие! Прямо… Прямо как осы! Только не летают. Но бегают очень быстро. Когда пойдем, ты сапоги надень резиновые, а то покусают.

– А сапог они не прокусят? – серьезно спросила Ника.

– Не, сапог не прокусят, точно. Ой, а ты знаешь? Соседи собаку завели! Большая, черная. Здоровая. Когда гуляет, гантелю в зубах носит.

– Да ладно!

– Правда-правда. Такая собачища, вообще!

– А что за порода?

– Дартвейдер.

– Кузя! – засмеялась Ника. – Ротвейлер.

– Не-а, дартвейдер. Ну вылитый же!

Неделя пролетела незаметно – и в рощу сходили, и на пруд, и на велосипеде покатались, и в бадминтон поиграли. Анечка была благодарна, что Ника занимается с Курзиком – она чувствовала себя неважно, хотя бодрилась перед родителями, которые делали вид, что ничего не замечают, а у нее за спиной обменивались тревожными взглядами. Дед наконец починил качели, и Ника решила их опробовать. Она раскачалась довольно сильно, вспомнив детство, а отец только посмеивался. Потом Ника присела к нему на скамейку:

– Как ты, папочка?

– Да я-то что, я ничего. Ты вот скажи мне лучше: что такое с Аней? Я знаю, вы мастерицы наводить тень на плетень, но мне надо знать правду: у нее что, рак?

– Да, – вздохнула Ника. – Прости, мы не хотели расстраивать вас с мамой.

– Ну да, ну да. И что, все так плохо?

– Мало хорошего. Ей вырезали опухоль, но, похоже, есть метастазы. Будет химиотерапия, но чудес не обещают.

– Ах ты, горе какое! Ну ладно, что делать. Маме я сам расскажу.

– Пап, ты уж подготовь ее, чтобы не рыдала над Аней, ладно? Пусть все будет по-прежнему. А я Анечке скажу, что вы в курсе. Пап, мы еще не сдаемся, слышишь? Поборемся.

Отец только махнул рукой, и Ника, обняв, поцеловала его в небритую щеку. Он улыбнулся и погладил ее по голове:

– Ты моя девочка! Как живешь-то? Никогда ничего не рассказываешь.

– Да все нормально.

– Я рад, что ты так легко справилась с разводом. Боялся, что закиснешь совсем. А ты, вон, расцвела! Такая красивая… Прямо как Лиза…

– Пап, а ты очень сильно ее любил, да?

– Очень. Только давно это было. Но до сих пор болит. Мы ж поженились рано, Лизе двадцать было, мне двадцать два… Ее мать терпеть меня не могла. Ну, ты знаешь.

– Да, бабушка Лена тебя не жаловала. Пап, скажи… А как мама умерла? При родах, да?

– Откуда ты это взяла? – удивился отец. – Разве мы тебе не рассказывали?

– Не рассказывали.

– Ника, да что ты! Лиза умерла, когда тебе почти два годика было! Ты что, никогда не обращала внимания на дату смерти? На памятнике?

– Нет… Не знаю… Я была почему-то уверена, что при родах. И я… Я думала… Что она из-за меня умерла.

– Господи, девочка, ты что, винила себя в смерти матери? Все эти годы?

– Да, – прошептала Ника и вдруг заплакала навзрыд, уткнувшись в отцовское плечо.

Отец обнял ее и забормотал, сам чуть не плача:

– Да как же так?.. Если б я только знал… Бедная моя! Ты ни в чем не виновата. Нет, надо же такое придумать…

– Папа, – всхлипывая, сказала Ника, – расскажи мне, как это было. Пожалуйста!

И отец рассказал.

Это было трагическое совпадение нелепой случайности и преступной халатности. Второго мая молодая семья, приехавшая в гости к родителям Валеры, которые жили под Дмитровом, отправилась погулять. Папа Валера, мама Лиза и маленькая Вероника расположились у прудика: весна ранняя, солнце припекает, травка зеленеет – Лиза разулась и бегала босиком вокруг хохочущей Вероники, а Валера щелкал их фотоаппаратом. Это оказались последние снимки Лизы – она упала, запнувшись о торчащий из земли металлический штырь, и сломала ногу. Перелом был открытый, а в дмитровской больнице, куда ее привезла «Скорая», второй день праздновали Первомай, так что гипс наложили кое-как, толком не промыв рану. Начался сепсис, и Лиза умерла – когда медсестра наконец вызвала хирурга, он не смог ничего сделать.

Хоронили Лизу после Дня Победы, десятого мая. Мама Лизы упала в обморок у могилы, отец как-то держался. Подруги рыдали, а Валера был словно в тумане. Он плохо понимал, что происходит: с того самого момента, как вышедший к нему человек в белом халате, отводя глаза, произнес страшные слова о смерти Лизы, Валера чувствовал одну только боль, от которой не спасало ничего. Водка его не брала – на поминках он пил стопку за стопкой, не чувствуя вкуса, и бессмысленно смотрел в пространство, пока его не вывел из ступора крик тещи. Состоялась безобразная сцена: Елена Андреевна билась в истерике, обвиняя зятя в смерти Лизы: не уберег!

Не уберег, согласился Валера. Не уберег.

И его накрыло новым приступом боли, в сто крат сильней, чем прежняя.

Теща рвалась выцарапать ему глаза, ее оттаскивали, успокаивали, а тесть взял Валеру за плечо и вывел из-за стола:

– Иди домой, Валера. Иди. Прости Лену – она вне себя от горя. Ты ни в чем не виноват.

Они обнялись, и Валера уехал домой. Дома он заметался, как зверь в тесной клетке – квартирка была крошечная. Валера с десяти лет жил у рано овдовевшей бездетной тетки, прописавшей его в свою однокомнатную клетушку бывшего доходного дома Ливерса на Плющихе. Он метался и бился головой о стену, не понимая, как жить дальше – одному, без Лизы! Про дочь он не то чтобы не помнил – нет, он знал, что с Вероникой все в порядке, хотя, если бы кто-то спросил, где же она, Валера не сразу смог бы ответить. А Вероника находилась у Сони. Соня жила напротив – дома стояли так тесно, что вся жизнь соседей была как на ладони. Переехав к Валере, Лиза подружилась с Соней, а когда родилась Вероника, Соня и вовсе превратилась в добровольную няньку. Валере не очень нравилась эта дружба – то ли казалось, что Соня плохо влияет на Лизу, то ли просто ревновал жену к подруге. Но неприязнь была сильная, как Лиза ни убеждала мужа, что Соня очень хорошая:

– Хорошая, – ворчал Валера. – Конечно, никто ее замуж не берет, вот и втирается в чужую семью.

И вот теперь, когда их с Лизой семья рухнула, Соня оказалась очень кстати – она тут же пригрела Веронику, присматривать за которой было совершенно некому: Валера выпал из реальности, тестя через неделю после похорон разбил инсульт, и теща, сама еле живая, все силы и время отдавала ему. В один из бесконечных мучительных дней Валера решил, что жить ему больше незачем. Он уже давно не выходил из дома, давно ничего не ел, да и нечего было. Водка тоже кончилась. Он скорчился на кровати, подвывая от боли, терпеть которую больше не было сил, и думал, как бы умереть. Резать вены он не хотел – не смог бы пилить себе руку тупым ножом. Таблеток никаких не было, чтобы отравиться. Да и потом – умереть хотелось мгновенно. Можно прыгнуть с моста в Москву-реку, но до моста еще дойти надо. Броситься под машину? Но пострадают другие люди, которые ни в чем не виноваты.

И тут взгляд Валеры упал на стоящую в углу стремянку – потолки в квартире были высокие, четыре с половиной метра, так что без лестницы никак не обойтись. Он посмотрел на люстру, висевшую на большом крепком крюке: вот оно! Точно, он так и сделает. Валера встал, нашел веревку, сделал скользящую петлю, придвинул стремянку, влез и привязал веревку к крюку. Потом слез и полюбовался: то, что надо. Он только забыл задернуть шторы, поэтому все его приготовления были прекрасно видны Соне, стоявшей у окна в доме напротив. Она ахнула, подхватилась и побежала к Валере – как была, в старом халате и шлепанцах, которые потеряла по дороге. Она только что вымыла голову и успела лишь наскоро вытереть волосы полотенцем и замотать косынкой.

Соня так билась о дверь, так кричала, что Валере пришлось открыть – она первым делом оттащила в коридор стремянку. Валера растерянно смотрел на Соню – из-под уже промокшей косынки с длинных волос, кое-как скрученных в узел, на шею и плечи стекали капли воды, халат все время норовил распахнуться, и Соня туже затянула пояс. Из ее глаз ручьем текли слезы, рот кривился, и выглядела она ужасно.

– Почему ты мокрая? – спросил Валера. – И босиком?

– Почему? – закричала Соня. – Да потому, что спасать тебя понеслась! Ты что выдумал, а? Вешаться? Сбежать решил? Сволочь, предатель! Ты забыл, что у тебя дочь?

И Соня, размахнувшись, с силой ударила Валеру по щеке.

Он пошатнулся и схватился за щеку:

– Ты что, сдурела? – тем не менее в голове у него неожиданно прояснилось.

– Это я сдурела? А ты? Что с собой делаешь? Хочешь дочь сиротой оставить? Как тебе не стыдно! Что бы Лиза сказала?

– Лиза? Лиза… А-а, Лиза! – И Валера страшно зарычал, вцепившись себе в волосы. – Лиза-а…

Соня шагнула вперед, обняла его и заплакала вместе с ним, бормоча слова утешения, которых он не слышал. Они довольно долго простояли обнявшись, потом Валера опомнился и осознал, что крепко прижимается к теплому и чуть влажному женскому телу: под халатом у Сони не было ничего, и Валера ощущал ее всю целиком, от неожиданно пышной груди до коленок. Он сглотнул и резко отстранился, чуть ли не оттолкнув Соню – по тому, как она оскорбленно выпрямилась и покраснела, Валера понял: догадалась, что пришло ему в голову.

– Надо снять веревку, чтобы не болталась тут, – глядя в сторону, сказала Соня.

Валера опять притащил стремянку и под бдительным Сониным взглядом разрезал ножницами туго затянутый на крюке узел. Потом умылся, побрился и переоделся – Соня ждала его, сидя на табуретке. Вид у нее был довольно мрачный. Он подал ей полотенце и собственные тапочки – нога у Сони крупная. Соня церемонно поблагодарила и замотала голову полотенцем, сняв мокрую косынку.

– Иди вперед, мама тебе откроет. А я потом. – Соня старалась не смотреть на Валеру. – Вряд ли ты захочешь пройти через двор рядом с такой чучундрой.

– Перестань. Пойдем. – И Валера, внутренне чертыхнувшись, взял ее за руку, но Соня отняла.

Вероника, увидев отца, завопила:

– Папа! Папа пишой!

Валера схватил дочку в охапку, прижал к себе, вдохнул – и его накрыло такой волной любви, горя и ужаса, что даже затрясло: а если бы Соня не успела? Что стало бы с Вероникой?

Его усадили за стол, Валера долго и жадно ел все подряд, оголодав за последнее время, а Сонина мама сидела напротив, держа на коленях Веронику, и вздыхала. Потом Валера, у которого просто закрывались глаза, уселся в большой комнате на диване. Вероника никак не хотела расставаться с папой и все что-то ему лепетала, а он пытался честно вникать, но заснул, как ни крепился. Пришла Соня и забрала Веронику – он слышал сквозь сон, как девочка громким шепотом говорила:

– Затем папа пит? Хотю папу!

– Папа заснул, он устал, – уговаривала ее Соня. – Пойдем-ка погуляем, да? Пойдем с тобой к уточкам… Придем, и папа проснется…

– Соня! – вдруг вскинулся Валера. – Соня…

Он никак не мог сообразить, что надо сказать, поэтому схватил Сонину руку и поцеловал, сразу же опять рухнув на подушку. Соня зажмурилась и чуть не заплакала, но сдержалась и улыбнулась девочке, подкинув ее на руках: ах ты мое солнышко!

Они поженились через год. Вероника к тому времени уже звала Соню мамой, и Валера понимал, что лучшей матери для дочери ему не найти. Но он не любил Соню. И честно ей сказал об этом: женюсь только ради дочери, тебя не люблю, и спать с тобой не стану. Буду жить как хочу, сам по себе. И Соня согласилась – ради ребенка, как думал Валера: девушке уже двадцать семь, некрасивая, замуж никто не берет, родить сама не надеется. И был недалек от истины: Соня невысоко оценивала собственную внешность, да и кавалеров у нее никаких не предвиделось. Но самое-то главное – Соня любила Валеру. Давно и безнадежно. Они оба знали это, хотя ни разу ни о чем таком не говорили. Просто знали. И Веронику она полюбила, как родную, и весь этот год страшно переживала: вдруг Валера найдет себе женщину, вдруг женится и заберет девочку. «В няньки к ним пойду», – горестно думала она бессонными ночами, опасаясь, что Валера и в няньки не захочет ее взять. И когда он предложил пожениться, просто не помнила себя от радости: пусть так, не по-настоящему, пусть домработницей ее берет, а не женой – все-таки она будет рядом с Валерой и Вероникой.

Это был странный брак. Им пришлось поставить вторую кровать для Сони, которую она поначалу отгораживала ширмой, оставшейся от тетушки, а потом перестала, потому что Валера обращал на свою жену не больше внимания, чем на ту же ширму. Он действительно жил сам по себе, исправно отдавая Соне зарплату: и выпивал нередко, и загуливал с какими-нибудь доступными красотками. Соня оказалась очень хорошей хозяйкой: в доме всегда было чисто убрано и вкусно пахло пирогами, она не маячила у мужа перед глазами, не скандалила и всегда улыбалась. Иногда Валера ее ненавидел: зачем, зачем она тут? Зачем заняла место Лизы? Улыбается еще! И не сдержавшись – особенно спьяну – высказывал ей свои несправедливые обвинения:

– Втерлась в семью! Думаешь, не знаю, что ты давно по мне сохнешь? Дождалась своего счастья, да?

Один раз он даже вошел в такой раж, что схватил ее за плечи и прижал к стене:

– Думаешь, ты мне жена? Да ты никто! Разве ты сравнишься с Лизой? Посмотри на себя в зеркало, уродина!

Соня попыталась оттолкнуть его, но не вышло: Валера прижал ее крепче и, дыша перегаром в лицо, прохрипел:

– А хочешь, я тебя прямо сейчас, а? Имею полное право! Ты ж только этого и ждешь! – И полез ей под юбку. Тогда Соня толкнула его так сильно, что Валера сел на пол, больно ударившись копчиком.

После подобных сцен он долго мучился от стыда и раскаяния и в попытке примирения приносил Соне цветы – неловко совал букет и отворачивался. Она только вздыхала. Валера прекрасно знал, чем обязан Соне; знал, как больно ее обижает – и от этого еще больше ожесточался. Но при Веронике они никогда не ругались – на это у Валеры хватало соображения. Самое ужасное, что Соня все понимала и жалела Валеру, надеясь, что он наконец переболеет своим горем и начнет жить заново. Правда, понимала она далеко не все. Если бы у Сони был хоть какой-то женский опыт, она давно нашла бы путь к сердцу мужа. Она же думала, что категорически не нравится Валере, и молча страдала. Но наивной Соне только казалось, что муж не обращает на нее никакого внимания: на самом деле Валера давно разглядел и оценил и ее пышную грудь, и стройные длинные ноги, и ту весьма соблазнительную часть тела, которую его тетушка стыдливо величала афедроном.

Так что Соня, как бы она ни вздыхала по поводу собственной внешности, была очень даже привлекательна, а для молодого здорового мужчины постоянное созерцание столь близких – и столь недоступных! – женских прелестей оказалось делом тяжким, тем более что эту недоступность он сам и создал, сразу отказавшись от своих супружеских прав. И как теперь к ним вернуться, Валера не представлял, оттого и бесился. Он так устал нести груз горя и отчаяния, ему так хотелось приткнуться к теплому женскому плечу и наконец утешиться. Так хотелось любви и нежности…

Продолжалось это мучительное сосуществование почти два года. Но внезапно жизнь наладилась в полном соответствии с народной мудростью: не было бы счастья, так несчастье помогло! Однажды ночью Соня разбудила Валеру: проснись, мне плохо, я уже вызвала «Скорую». Сначала он разозлился, что разбудила, потом – когда понял, в чем дело, что не разбудила раньше. Соню увезли в больницу с подозрением на острый приступ аппендицита, и Валера полночи успокаивал перепуганную Веронику. Сидя с дочерью на руках, он подумал: а что будет, если Соня вдруг умрет? И его охватил такой приступ паники и раскаяния, что он с силой впился зубами в мякоть ладони, прокусив до крови.

Он не спал до утра – перед глазами, как в калейдоскопе, мелькали картинки их с Соней «семейной» жизни. Она так любит Веронику, думал Валера. А Вероника Соню просто обожает! У него в ушах звучал Сонин голос, ласково напевающий: «Вероничка, маленькая птичка, птичка-невеличка!», и счастливый смех дочери. И ведь совсем о себе не думает: все для них с дочкой, лишней кофточки себе не купит, так и ходит в одной и той же черной юбке да серенькой блузке в цветочек. Всегда идеально причесана, никаких стоптанных тапок и заношенных халатов – милое домашнее платьице, которое сама и сшила. И когда только успевает? Только он утром встанет – уже завтрак готов, а вечером, во сколько бы ни пришел, ужин на столе. Никогда не пожалуется, не упрекнет – ее родители знать не знают, как живется их доченьке с мужем: все хорошо! Ну да, все просто прекрасно. Боже, какой стыд! Бедная, бедная Соня! Она ведь ни в чем не виновата!