Текст книги "Десять меченосцев"

В ЛОВУШКЕ СМЕРТИ

Забрезжило утро, но луна стояла высоко. По белеющей во мгле горной дороге двигались тени. Путники беспокойно переговаривались тихими голосами.

– Я думал, что людей будет побольше.

– И я тоже. Многие не явились. Я полагал, что человек сто пятьдесят наберется.

– И половины нет!

– С людьми Гэндзаэмона и семидесяти не насчитаешь.

– Плохи дела. Развалилась школа Ёсиоки!

– Нечего жалеть о тех, кто не явился, – раздался голос из группы людей, шедших сзади. – Додзё закрыт, и многие разбрелись, чтобы прокормиться. Пришли самые гордые и преданные, а это важнее количества.

– Правильно! Представь, какую кутерьму устроили бы двести или даже сто человек!

– Ха-ха-ха! Отважные речи! Вспомните Рэнгэоин! Двадцать человек открыв рот смотрели вслед Мусаси.

Гора Хиэй и соседние вершины спали в пелене облаков. Путники приближались к развилке, откуда одна дорога взбиралась в гору, другая – вела к деревне Итидзёдзи. Дорога была каменистой, с глубокими выбоинами. У развилки, раскинув ветви гигантским зонтом, росла сосна, под которой расположились несколько старших учеников школы Ёсиоки. Шел военный совет.

– Сюда ведут три тропы. Неизвестно, по какой придет Мусаси. Разумно разделить людей на три группы и поставить на каждой. Гэндзиро с отцом останутся здесь с десятком самых сильных наших учеников во главе с Миикэ и Уэдой.

– Местность здесь пересеченная, поэтому собирать всех людей бессмысленно. Надо расставить их вдоль трех троп и подождать, пока Мусаси не приблизится достаточно близко к месту боя, а затем окружить его.

Тени метались по дороге, некоторые самураи стояли неподвижно, опершись на копья. Они подбадривали друг друга, хотя среди них не было трусов.

– Идет! – раздался крик дозорного.

Тени замерли. По спинам воинов пробежал холодок.

– Ложная тревога! Это Гэндзиро.

– Смотрите, его несут в паланкине.

– Да он ведь еще ребенок!

Тусклый фонарь, раскачиваясь в такт шагов носильщиков, медленно приближался. Вскоре Гэндзаэмон уже выбирался из паланкина со словами: «Ну вот, кажется, все в сборе». Гэндзиро, мальчик лет тринадцати, вылез из другого паланкина. На головах отца и сына были белые повязки, хакама подогнуты. Гэндзаэмон велел сыну стоять под сосной. Отец потрепал мальчика по волосам:

– Бой от твоего имени, но сражаться будут ученики школы. Ты еще мал, твое дело – наблюдать со стороны.

Гэндзаэмон застыл под деревом, как кукла самурая на празднике мальчиков.

– Еще рано, – проговорил Гэндзаэмон. – До восхода солнца далеко.

Порывшись за пазухой, он достал трубку и попросил дать ему огня. Все видели, что он спокоен и держит себя в руках.

– Может, решим, как распределить людей? – предложил кто-то.

– Пожалуй. Каждый должен знать свою позицию. Что предлагаете?

– Боевое ядро остается под деревом. Остальные воины будут стоять через двадцать шагов друг от друга вдоль трех дорог.

– Кто на позиции под сосной?

– Вы и еще десяток учеников. Мы сможем оградить Гэндзиро и прийти на помощь бойцам на дорогах.

– Надо подумать, – произнес Гэндзаэмон. – По твоему плану на Мусаси смогут напасть не более двадцати человек.

– Правильно, этого достаточно для его окружения.

– А если он приведет подмогу? Запомните, он мастер выходить из самых трудных положений. В этом он, пожалуй, даже сильнее, чем в бою. Вспомните Рэнгэоин. Он может ударить по слабому звену в наших порядках, ранить троих-четверых и скрыться, а потом бахвалиться, что один справился с семью десятками учеников школы Ёсиоки.

– Мы не допустим клеветы!

– У вас не будет доказательств. В городе уже сплетничают, что Мусаси один бросил вызов всей школе Ёсиоки. Народ, как обычно, на стороне одинокого храбреца.

– Если он и на этот раз вывернется, нам конец, – произнес Миикэ Дзюродзаэмон. – Никакие объяснения не помогут. Единственное наше спасение – смерть Мусаси, сейчас не до выбора средств. Мертвые молчат.

Дзюродзаэмон подозвал четверых самураев, стоявших в стороне.

Трое были с луками, один с мушкетом.

– Мы обеспечили дополнительные меры обороны, – сказал он.

– А, дальнобойное оружие!

– Поставим их на возвышении или устроим на деревьях.

– Не обвинят ли нас в нечестных приемах?

– Плевать на молву. Наша задача – убить Мусаси.

– Если тебя не страшат сплетни, согласен, – быстро проговорил старик. – Если Мусаси захватит с собой человек шесть, им не уйти от стрел и пули. Пора по местам. Мусаси может напасть внезапно. Расставляй людей, командование поручаю тебе.

Темные тени рассыпались, как дикие гуси по болоту. Одни нырнули в заросли бамбука, другие спрятались за деревьями или слились с камнями на межах между рисовыми полями. Трое лучников заняли позицию на возвышенности, а один забрался на сосну. Пока он карабкался на дерево, дождь иголок сыпался на стоявшего внизу Гэндзиро. Отец заметил, что мальчик заерзал на месте.

– Уже волнуешься? Нельзя так трусить!

– Я не трус. Иголки за ворот попали.

– Терпи молча. Хорошая закалка для тебя. Попытайся запомнить все подробности боя.

– Перестань драться, болван! – раздался вопль с восточного конца дороги.

В зарослях бамбука стоял такой шум, что лишь глухой мог не догадаться, какая там куча людей.

– Страшно! – закричал Гэндзиро, прижимаясь к отцу. Дзюродзаэмон бросился на крик, понимая, что это ложная тревога. Сасаки Кодзиро дубасил одного из людей Ёсиоки.

– Слепой, что ли? Как можно принять меня за Мусаси? Я пришел, чтобы быть свидетелем, а ты набросился с копьем. Сумасшедший!

Люди Ёсиоки переполошились. Они подозревали в Кодзиро лазутчика.

Увидев Дзюродзаэмона, Кодзиро обратился к нему:

– Я пришел как свидетель, а меня встречают как врага. Если это твой приказ, придется мне с тобой сразиться. Мне нет дела до Мусаси, но за свою честь я постою. К тому же Сушильный Шест давно не пробовал крови, что-то я разленился.

Кодзиро походил на тигра, изрыгающего огонь. Его ярость поразила людей Ёсиоки, обманувшихся было фатоватой внешностью Кодзиро. Дзюродзаэмон решил не уступать строптивому юнцу.

– Ты правда рассердился. Ха-ха-ха! А кто звал тебя в свидетели? Не припоминаю. Мусаси попросил?

– Почему переполох? Когда мы ставили столб с объявлением в Янаги-мати, я сообщил враждующим сторонам, что буду свидетелем.

– Ну и что? Это ты сам придумал. Мусаси не просил, а мы тем более. Удивляюсь, сколько на свете выскочек, сующих нос не в свои дела.

– Это оскорбление! – бросил Кодзиро.

– Убирайся! – заорал, не выдержав, Дзюродзаэмон. – Здесь не балаган для представлений!

Посинев от злости, Кодзиро, мягко отпрыгнув назад, приготовился к атаке.

– Защищайтесь, негодяи!

– Подождите, молодой человек! – раздался голос подошедшего Гэндзаэмона.

– Сам жди! – прошипел Кодзиро. – Не лезь! Я вам покажу, что случается с людьми, которые меня оскорбляют.

Старик подбежал к Кодзиро.

– Прошу вас не принимать это недоразумение всерьез. Наши люди перевозбуждены. Я – дядя Сэйдзюро, он рассказывал, какой вы выдающийся фехтовальщик! Не обижайтесь! Приношу вам личное извинение за поведение наших людей.

– Спасибо на добром слове. Я был в хороших отношениях с Сэйдзюро и желаю успехов дому Ёсиоки, хотя и не могу выступить на вашей стороне. Я тем не менее не допущу, чтобы ваши люди оскорбляли меня.

Гэндзаэмон склонился в глубоком поклоне.

– Вы совершенно правы. Прошу вас, забудьте о происшедшем ради Сэйдзюро и Дэнситиро.

Старик решил любой ценой уладить неприятность, поскольку Кодзиро мог ославить их на весь Киото, рассказав о подготовленной засаде на Мусаси.

– Хорошо! Мне стыдно, что почтенный старец гнет передо мной спину в поклоне, – милостиво произнес Кодзиро.

Без тени смущения хозяин Сушильного Шеста начал хвалить и подбадривать людей Ёсиоки и поносить Мусаси.

– Я дружил с Сэйдзюро и знать не знаю Мусаси. Конечно, я на вашей стороне. Я видел много поединков, но трагедия вашего дома ни с чем не сравнима. Какой-то деревенский бродяга вывалял в грязи семейство, служившее военными наставниками сегунам Асикаги!

От слов Кодзиро у всех загорелись уши. Дзюродзаэмон ругал себя за то, что грубо обошелся с искренним другом дома Ёсиоки.

Кодзиро, мгновенно уловив перемену в отношении к себе, заговорил еще вдохновеннее:

– Я мечтаю о собственной школе, поэтому не пропускаю ни одного поединка, чтобы видеть различные приемы. Таким образом я учусь. Два ваших боя с Мусаси меня безмерно разочаровали. Вас было много в Рэнгэоине, да и в Рэндайдзи тоже, но вы позволили Мусаси уйти безнаказанным. Теперь он болтается по улицам Киото и кичится своими победами. Не могу понять, в чем дело.

Кодзиро продолжал, облизнув пересохшие губы:

– Спору нет. Мусаси на редкость упорный боец, впрочем, как и все бродячие фехтовальщики. Раза два я наблюдал его в деле. Боюсь показаться навязчивым, но хочу кое-что рассказать вам о Мусаси. Впервые я услышал о нем от женщины, которая знала Мусаси с семнадцати лет.

Кодзиро предусмотрительно опустил имя Акэми.

– Ее рассказ и другие сведения дали мне представление об этом человеке. Он – сын деревенского самурая из провинции Мимасака. Вернувшись в деревню после битвы при Сэкигахаре, он натворил столько безобразий, что односельчане изгнали его. С тех пор он странствует. Человек он никчемный, но кое-какие способности имеет. Обладает могучей силой. Сражается с полным пренебрежением к собственной жизни, что сводит на нет традиционные правила фехтования в поединках с ним. Это все равно что с помощью здравого смысла пытаться уговорить сумасшедшего. Надо поймать его в ловушку, как дикого зверя, иначе вам с ним не справиться. У вас есть представление о противнике, так что действуйте!

Гэндзаэмон церемонно поблагодарил Кодзиро и посвятил его в план сражения. Кодзиро одобрительно кивал.

– Если выполните задуманное, Мусаси живым не уйдет. Можно, однако, придумать кое-что и получше.

– Получше? – переспросил Гэндзаэмон, пристально взглянув на самоуверенного гостя. – Спасибо, но, по-моему, мы все предусмотрели.

– Нет, мой друг, далеко не все. Если Мусаси честно явится сюда по дороге, то ему, может, и не уйти. А если он разгадает вашу тактику и вовсе не появится? Все ваши приготовления пойдут насмарку.

– Расставим по всему Киото объявления о его трусости и сделаем его посмешищем.

– Конечно, таким образом вы отчасти поправите свою репутацию, но не забывайте, Мусаси будет всем рассказывать о вашем коварстве. Вам не будет веры. Необходимо уничтожить Мусаси сегодня. Значит, надо подстроить так, чтобы он явился сюда и угодил в вашу западню.

– Как это сделать?

– Сейчас скажу. Есть несколько вариантов. – Кодзиро что-то прошептал на ухо Гэндзаэмону. – Ну как? – спросил Кодзиро. Надменное лицо выражало дружелюбие, не свойственное ему.

– Понимаю, к чему вы клоните, – закивал в знак согласия старик. Обернувшись к Дзюродзаэмону, он зашептал ему на ухо.

ВСТРЕЧА ПРИ ЛУНЕ

Уже пробило за полночь, когда Мусаси добрался до маленькой гостиницы севернее Китано, где когда-то он встретил Дзётаро. Неожиданное появление Мусаси обрадовало старика хозяина, который быстро приготовил ему постель.

Мусаси ушел рано утром и вернулся поздним вечером. Он сбросил с плеч мешок батата из Курамы и отдал старику штуку беленого полотна из Нары, купленную в ближайшей лавке, и попросил сшить исподнее – набрюшник и набедренную повязку. Старик сразу же снес полотно белошвейке, а на обратном пути забежал в винную лавку за сакэ. Они проговорили до глубокой ночи, сидя с горшком тушеных бататов и кувшинчиком сакэ, пока белошвейка не принесла новое белье. Мусаси аккуратно сложил его у изголовья.

Задолго до рассвета старика разбудил плеск воды. Мусаси умывался студеной колодезной водой. Он надел новое белье и старое кимоно. Лунный свет заливал землю.

Мусаси сказал старику, что, устав от Киото, направляется в Эдо и пообещал зайти года через три, когда вернется в эти края. Старик завязал пояс на его спине. Мусаси ушел.

Узкая тропа вела через поля к дороге на Китано. Мусаси ступал осторожно, чтобы не угодить в лепешки навоза. Старик долго смотрел в ту сторону, где лунная дымка поглотила гостя.

Голова Мусаси была ясной, как небо над ним. Тело налито силой, настроение становилось бодрее с каждым шагом.

«Зачем я так тороплюсь? – громко спросил он себя и замедлил шаг. – Это, пожалуй, моя последняя ночь в мире живых».

Мусаси не скорбел, не сокрушался, он трезво оценивал свое положение. Он пока не ощущал дыхания смерти.

Весь вчерашний день он молча просидел под сосной во внутреннем храме Курама в надежде обрести отрешенность, когда теряется ощущение души и тела. Он не смог отделаться от мысли о смерти и теперь сожалел о напрасно потерянном времени.

Ночной воздух бодрил. Немного сакэ, короткий, но глубокий сон, ледяная вода из колодца, новое белье – нет, он не чувствовал себя человеком, обреченным на смерть. Мусаси вспомнил зимнюю ночь, когда он одолевал вершину Орлиной горы. Тогда тоже ярко сверкали звезды, на деревьях блестели сосульки. Сейчас сосульки сменились бутонами цветов. Мусаси чувствовал легкое головокружение, ему не хотелось думать о серьезном. Впрочем, какой толк ломать голову над тем, что не постигли мудрецы на протяжении веков – смерть, предсмертная агония, то, что ждет после смерти.

Мусаси шел по кварталу, где жила придворная знать. Жалобно пела флейта. Он живо представил людей в трауре вокруг гроба, ждущих рассвета. Ему почудились звуки заупокойной молитвы. Мусаси неожиданно для себя вспомнил танцующих жриц в храме Исэ, надменную вершину Орлиной горы.

Мусаси остановился, чтобы прийти в себя. Он уже миновал храм Сёкокудзи и был неподалеку от серебряной ленты реки Камо. Он увидел на глинобитной стене тень человека, двигавшегося ему навстречу. Немолодой человек с собакой на поводке робко приблизился к Мусаси.

– Можно вас побеспокоить?

– Меня? – удивился Мусаси.

– Извините за странный вопрос: не видели ли вы по пути освещенный дом?

– Я не смотрел по сторонам, но, по-моему, не попадался.

– Снова не на ту улицу попал!

– А что вы ищете?

– Дом, в котором скончался один человек.

– Дома я не видел, но, кажется, слышал флейту. Это рядом.

– Должно быть, тот самый дом. Жрец из синтоистского храма, похоже, опередив меня, начал заупокойную службу.

– Вы священнослужитель?

– Не совсем. Я – гробовщик с холма Торибэ. Мне сказали, чтобы я шел к дому господина Мацуо, вот я и направился к горе Ёсида, но они там больше не живут.

– Вы говорите о Мацуо с горы Ёсида?

– Да. Я не знал, что они переехали, и сделал большой крюк. Спасибо! До свидания!

– Подождите! – остановил его Мусаси. – Вы говорите о Канамэ Мацуо, который служил у господина Коноэ?

– Вот именно. Он умер, не проболев и десяти дней.

Мусаси молча зашагал дальше, гробовщик – в противоположную сторону.

«Умер дядя», – подумал Мусаси. Человек прожил нелегкую жизнь, пытаясь нажить состояние, но так и остался бедным. Мусаси вспомнил простую еду, которую дала ему тетка, – рисовые колобки, съеденные им в новогоднюю ночь на берегу реки. Теперь и она осталась одна-одинешенька.

Мусаси остановился на берегу Камо, вглядываясь в тридцать шесть вершин Хигасиямы, Они излучали холодную враждебность. Мусаси, тряхнув головой, сбежал вниз к мосту. Отсюда дорога из северной части города вела к горе Хиэй и дальше в провинцию Оми.

На середине моста Мусаси услышал крик человека. Он остановился. Клокотала вода, шумел ветер. Крик повторился. Мусаси, не поняв, откуда он доносится, поспешил вперед. Поднявшись на берег, Мусаси увидел бегущего навстречу человека. В нем Мусаси узнал вездесущего интригана Сасаки Кодзиро.

Кодзиро неестественно горячо поприветствовал Мусаси. Оглядев безлюдный мост, он спросил:

– Ты один?

– Конечно.

– Надеюсь, ты простишь меня за прошлую ночь. Спасибо, что ты не отверг моего вмешательства.

– Я должен благодарить тебя, – вежливо ответил Мусаси.

– Идешь на поединок?

– Да.

– Неужели один? – домогался Кодзиро.

– Один.

– Мусаси, ты, видимо, неправильно истолковал объявление в Янаги-мати.

– Думаю, что не ошибся.

– Уверен, что знаешь условия? Это не будет бой один на один, как с Сэйдзюро или Дэнситиро.

– Знаю.

– Бой будет происходить от имени Гэндзиро, но на сражение выйдут ученики школы Ёсиоки. Понимаешь, что их может оказаться и десять, и сто, и даже тысяча?

– Понимаю. Почему ты меня расспрашиваешь?

– Слабые покинули школу, остались сильные и смелые. Сейчас все они под большой сосной у развилки дороги. Они тебя ждут.

– Ты успел побывать там?

– Хм-м… подумал, что стоит предупредить тебя. Я знал, что ты пойдешь по этому мосту, поэтому ждал тебя здесь. Это мой долг. Я ведь писал объявление.

– Ты очень предупредителен.

– Я изложил тебе положение дел. Ты действительно намерен драться в одиночку или за тобой следуют другим путем сторонники?

– У меня один сторонник.

– Правда? Где же он?

– Да вот, рядом, – засмеялся Мусаси, показывая на собственную тень.

Кодзиро обиделся.

– Я пришел не за шутками.

– Я не шучу.

– Ты, кажется, решил посмеяться над моим советом?

– Думаешь, что великий мудрец Синран шутил, утверждая, что истинный верующий обладает двойной силой, потому что его всегда сопровождает Амида Будда? – глубокомысленно произнес Мусаси.

Кодзиро промолчал.

– Ясно, что у людей Ёсиоки подавляющее превосходство. Их много, я один, – продолжал Мусаси. – Ты, конечно, решил, что я уже побежден. Прошу не тревожиться за меня. Положим, узнав, что их десять человек, я возьму с собой тоже десять. Что из этого? Они приведут двадцать. Приди со мной два десятка воинов, их будет тридцать, сорок. Начнется побоище, погибнет много народу. Государственный порядок будет нарушен без пользы для искусства фехтования. От моих сторонников было бы больше вреда.

– Положим, ты прав, но решение вступать в заведомо проигранный бой противоречит «Искусству Войны».

– Случается, что выбора нет.

– В «Искусстве Войны» об этом не упоминается. Оно не признает импульсивных действий сгоряча.

– Я знаю, как мне следует поступать, независимо от уложений «Искусства Войны».

– Ты нарушаешь его законы.

Мусаси рассмеялся.

– Если ты идешь против правил, – настаивал Кодзиро, – почему бы не избрать тактику, гарантирующую жизнь?

– Я следую по пути, который ведет к совершенству жизни.

– Боюсь, он заведет тебя в ад.

– Река перед нами может оказаться тройной рекой ада, тропа – дорогой к вечным мукам, холм, на который я скоро поднимусь, – горой иголок, но для меня нет иного пути к истинной жизни.

– Ты говоришь так, словно смерть уже за твоей спиной.

– Как тебе угодно. Есть люди, заживо умершие, и такие, кто через смерть обретает вечную жизнь.

– Несчастный! – с усмешкой произнес Кодзиро.

– Скажи лучше, куда ведет эта дорога?

– К деревне Хананоки, а оттуда к раскидистой сосне в Итидзёдзи, где ты собрался умереть.

– Далеко?

– Километра два. У тебя много времени.

– Спасибо. Увидимся позже, – весело произнес Мусаси и свернул на боковую тропу.

– Не туда! – крикнул ему вслед Кодзиро. Мусаси кивнул.

– Говорю же, не туда!

– Знаю.

Мусаси спускался по склону. За придорожными деревьями виднелись рисовые поля, за ними – соломенные крыши крестьянских домов. Кодзиро видел, как Мусаси, застыв на месте, смотрел на луну. Кодзиро расхохотался, представив, что Мусаси справлял малую нужду.

Взглянув на луну, Кодзиро подумал, что много людей покинет этот мир до ее захода.

Мусаси не возвращался. Кодзиро уселся на оголенные корни дерева. Его возбужденное воображение рисовало картины боя.

«Судя по спокойствию Мусаси, он смирился со смертью, но все равно будет бешено сопротивляться. Чем больше жертв, тем увлекательнее зрелище. У людей Ёсиоки припасены луки и мушкет. Если стрелки не промахнутся, спектакль окажется коротким. Они все испортят. Надо бы предупредить Мусаси», – решил Кодзиро.

Над полями поднимался туман, холод пробирал до костей.

– Мусаси, ты что там так долго? – крикнул Кодзиро, поднявшись на ноги.

Почуяв что-то неладное, он быстро спустился вниз по дороге и еще раз окликнул Мусаси. Тишину нарушал лишь скрип водяного колеса.

– Безмозглый негодяй!

Кодзиро взбежал на главную дорогу, оглядываясь по сторонам. Крыши храма на берегу Сиракавы, храмовая роща на склонах Хигасиямы, луна в небе – все, что он увидел. Кодзиро решил, что Мусаси сбежал. Упрекая себя в легковерности, он быстро зашагал к Итидзёдзи.

Из-за дерева, где только что сидел Кодзиро, вышел Мусаси. Он улыбался, радуясь, что отделался от интригана. Мусаси презирал тех, кто получает удовольствие от гибели других. Кодзиро лгал, говоря, что ходит смотреть на поединки ради учения. Он был коварным человеком, который заигрывал с обеими сторонами, ловко изображая честного посредника, готового всем услужить.

Кодзиро, видимо, ожидал, что Мусаси на коленях станет умолять его о помощи, узнав, сколь велика сила дома Ёсиоки. Он должен был принять помощь, ведь речь шла о его жизни. Кодзиро не подозревал, что Мусаси заранее разведал о планах дома Ёсиоки выставить на бой до ста человек.

Мусаси помнил слова Такуана о том, что истинно смелый человек любит жизнь и бережет ее, как заветное сокровище. Мусаси понимал разницу между полноценной жизнью и существованием. Он размышлял о том, как сделать жизнь осмысленной, как превратить ее в луч света, освещающий дорогу в будущее, пусть даже ценой собственной жизни. Если ему удастся осуществить свой замысел, то безразлично, проживет он двадцать или семьдесят лет. Жизнь – мгновение в потоке времени.

Мусаси считал, что в отличие от остальных людей воину уготована своя дорога. Он должен жить как самурай и умереть как самурай. Свернуть с этого пути невозможно. Пусть его изрубят в куски, но враг никогда не посмеет отрицать, что Мусаси бесстрашно и честно принял вызов.

Мусаси раздумывал, каким путем добираться до места боя. Самый близкий – дорога к горе Хиэй, по которой только что ушел Кодзиро. Второй, подлиннее, вел вдоль Таканогавы, притока реки Камо, к большой дороге на Охару и затем мимо императорского дворца Сюгакуин. Третий путь сначала шел на восток, затем поворачивал на север к подножию горы Урю и потом к деревне. Все три дороги сходились у раскидистой сосны, существенной разницы между ними не было. С точки зрения боевого искусства, когда предстоит атаковать превосходящие силы противника, выбор подхода имеет серьезное тактическое значение. От его правильности подчас зависел исход боя.

Мусаси решительно побежал в направлении, почти противоположном Итидзёдзи. Миновав подножие холма Кагура позади гробницы императора Го-Итидзё, нырнул в густую бамбуковую рощу и вышел к горному ручью, протекавшему мимо деревни с северо-восточной стороны. В лунном свете над ним возвышалась гора Даймондзи. Мусаси начал карабкаться вверх по ее северному склону.

Сквозь деревья справа виднелась стена, ограждавшая сад, принадлежавший, вероятно, храму Гинкакудзи. Матово поблескивала зеркальная поверхность пруда в саду. Пруд скрылся за деревьями, и взору предстала серебристая лента реки Камо. Мусаси казалось, что весь город лежит у него на ладони.

Мусаси остановился, чтобы определиться на местности. Он мог подойти к развесистой сосне с противоположной стороны и с высоты птичьего полета осмотреть вражеские позиции. Подобно Оде Нобунаге в битве при Окэхадзаме, он ради сложного обхода пренебрег коротким и легким путем.

– Эй, кто там?

Мусаси застыл. Послышались осторожные шаги. Появился самурай в одежде служивого человека при придворном аристократе. Мусаси понял, что он не имеет отношения к людям Ёсиоки. Лицо самурая закоптилось от факела, кимоно мокрое и заляпанное грязью. Увидев Мусаси, он вскрикнул от удивления. Мусаси настороженно уставился на незнакомца.

– Вы случайно не Миямото Мусаси? – испуганно спросил самурай. Глаза Мусаси сверкнули в свете факела.

– Вы – Миямото Мусаси? – повторил дрожащим голосом самурай. Никогда в жизни он не видел таких страшных глаз.

– Кто вы? – произнес Мусаси.

– Я…э…

– Хватит мычать! Кто вы?

– Я служу у господина Карасумару Мицухиро.

– Миямото Мусаси – я. Но что служивый человек его светлости делает в горах в глухую ночь?

– Значит, вы Мусаси? – с облегчением вздохнул самурай и вдруг побежал вниз по склону, размахивая факелом.

Мусаси с невозмутимым видом продолжал свой путь. Самурай, добежав до Гинкакудзи, закричал:

– Кура, где ты?

– Мы здесь! – откликнулся голос. Это был не Кура из служивых Карасумару, а Дзётаро.

– Дзётаро? Ты здесь?

– Да.

– Скорее ко мне!

– Не могу. Оцу не может идти дальше.

Самурай тихо выругался, затем крикнул что было мочи:

– Поди сюда! Я нашел Мусаси. Не поторопишься, так мы его упустим.

Дзётаро и Оцу были на тропе метрах в двухстах ниже. Прошло, казалось, бесконечно много времени, прежде чем появились их длинные тени, медленно двигавшиеся в лунном свете. Самурай размахивал факелом, подгоняя их. Скоро послышалось тяжелое дыхание Оцу. Лицо девушки было бледнее луны. Дорожная одежда болталась на исхудавшей фигурке.

– Правда? – задыхаясь, спросила Оцу.

– Только что видел его. Мы сможем догнать его, если вы поспешите, иначе…

– Где он? – спросил Дзётаро, став между больной женщиной и нетерпеливым самураем.

Оцу стало не по себе, когда Дзётаро рассказал ей о предстоящем сражении. Ничто не могло удержать ее в постели. Она поднялась, не слушая ничьих уговоров, оделась и, пошатываясь, вышла за ворота усадьбы. Карасумару, поняв, что Оцу не остановить, предпринял все для помощи девушке. Он разослал людей, чтобы держать под наблюдением все подступы к деревне Итидзёдзи. Пока Оцу плелась по направлению к Гинкакудзи, люди Карасумару обшарили окрестности и в отчаянии готовы были прекратить поиски.

Самурай указывал факелом на вершину горы, и Оцу решительно двинулась вверх по склону. Дзётаро подбадривал ее, боясь, что она в любой миг потеряет сознание.

Оцу молчала. Она не слышала Дзётаро. Холодный пот катился с ее лба, сухие губы потрескались, но желание увидеть Мусаси вело ее вперед, пересиливая болезненную усталость.

– Мы правильно идем, – говорил Дзётаро. – Это дорога к горе Хиэй. Скоро выйдем на пологую часть. Сразу станет легче. Не хочешь отдохнуть?

Оцу молча покачала головой. Она крепко держалась за посох, борясь за глоток воздуха, за каждый шаг, словно родилась на свет с единственным предназначением проделать этот путь.

Они прошли около километра и остановились.

– Мусаси! Учитель! – крикнул Дзётаро.

Зычный голос мальчика ободрил Оцу, но вскоре силы покинули ее.

– Дзётаро, – тихо прошептала она, уронив посох и медленно опускаясь на землю. Она зашлась в кашле и, закрыв рот руками, ничком упала в траву.

– Оцу, у тебя из горла идет кровь! – закричал Дзётаро и подхватил ее под руки, пытаясь поднять. От растерянности мальчик осторожно постучал Оцу по спине.

– Оцу, что-нибудь хочешь?

Оцу молчала.

– Знаю! Нужно воды выпить.

Оцу едва кивнула в ответ.

– Подожди!

Дзётаро вскочил, на миг вслушался в темноту и побежал к распадку, откуда доносилось журчание ручья. Мальчик без труда нашел ключ, бивший из-под скалы. Он увидел маленький прозрачный водоем, на дне которого замерли крошечные черные крабы. В воде отражалось лунное небо с редкими облаками. Отражение было прекраснее самого неба. Дзётаро опустился на колени, чтобы напиться, и вдруг замер от ужаса. Неужели привидение? Среди деревьев, отражавшихся в воде, он увидел Мусаси. Дзётаро решил, что это наваждение, которое мгновенно исчезнет, но Мусаси не пропал. Дзётаро медленно поднял глаза.

– Это ты? Действительно здесь? – воскликнул он.

Дзётаро бросился по воде к учителю, поднимая фонтан брызг, от которых сразу же промок до нитки.

– Это ты? – повторил он, обняв ноги Мусаси.

– Тише! – негромко произнес Мусаси. – Здесь опасно. Я приду сюда позже.

– Нет, раз я тебя нашел, то ни за что не отпущу!

– Тихо! Я услышал твой голос и ждал тебя. А сейчас отнеси Оцу воды.

– Я замутил воду.

– Рядом другой ключ. Возьми! – Мусаси протянул мальчику бамбуковую флягу.

– Отнеси воду сам, – ответил Дзётаро, не двигаясь с места. Мгновение они молча смотрели друг на друга, затем Мусаси кивнул и пошел к ручью.

Наполнив флягу, он пошел к Оцу. Мусаси осторожно приподнял девушку, обняв ее за плечи, и поднес флягу к ее губам.

– Оцу, это Мусаси. Слышишь? Мусаси пришел, – прошептал Дзётаро.

Оцу отпила воды, дыхание стало немного ровнее, но она по-прежнему безвольно висела на руках Мусаси, глядя перед собой остановившимся взглядом.

– Оцу, очнись! Это Мусаси! Тебя держит Мусаси! – В голосе Дзётаро звучало отчаяние.

Глаза Оцу наполнились слезами. Она слабо кивнула. Дзётаро чуть не подпрыгнул от радости.

– Ты рада? Ведь ты этого хотела, правда? – продолжал Дзётаро, обращаясь к Мусаси. – Она всегда говорила, что во что бы то ни стало увидит тебя. Никого не слушала. Обязательно скажи ей, что она умрет, если не будет беречь себя. Меня она не слушает, может, ты повлияешь на нее.

– Во всем виноват я, – ответил Мусаси. – Попрошу у нее прощения и накажу ей беречь себя… Дзётаро!

– Да.

– Оставь нас одних на некоторое время.

– Зачем? Почему ты меня гонишь?

– Не упрямься, Дзётаро, – вдруг произнесла Оцу. – Всего на несколько минут. Пожалуйста!

– Ну ладно, – согласился Дзётаро, он не мог отказать Оцу, хотя ничего не понимал. – Я поднимусь повыше на гору, потом позовете.

Природная застенчивость Оцу, усугубленная ее болезнью, лишила ее дара речи. Робость сковала и Мусаси. Он сидел, глядя на небо. Он чувствовал, что не найдет нужных слов. В голове у него промелькнула вся его жизнь с той грозовой ночи, когда Оцу освободила его от пут, которыми он был привязан к дереву. Мусаси воочию увидел искреннюю любовь, которую Оцу пронесла через пять лет скитаний.

Кто из них больше выстрадал? Оцу, которая жила любовью к Мусаси и боролась с превратностями судьбы? Мусаси, прятавший любовь за бесстрастной внешностью и засыпавший огонь страсти холодным пеплом? Мусаси всегда думал, что его путь самый тяжкий. Постоянство Оцу требовало больше душевных сил и мужества. Не каждый мужчина вынес бы ее ношу.

«Еще немного», – подумал Мусаси.

Луна стояла низко, близился рассвет. Еще немного, и он, подобно луне, исчезнет, сойдет в иной мир. В оставшееся время он должен все сказать Оцу. Он был в неоплатном долгу за ее постоянство и преданность, но не находил слов. Душа его была переполнена чувствами, а язык не подчинялся ему. Он пристально смотрел в небо, словно ожидая вдохновения свыше.

Оцу плакала, поникнув головой. Сердце ее пылало от безграничной любви. Всепоглощающая страсть вытеснила все – почитание богов, гордость, чувство самосохранения. В глубине души она надеялась, что ее любовь одолеет неприступность Мусаси, что море выплаканных ею слез иссякнет, когда они заживут вместе вдали от мирской суеты. Сейчас, когда Мусаси был рядом, Оцу как будто одеревенела. Она не могла выразить в словах горечь одиночества, бесприютность странствий среди чужих людей, боль от безразличия Мусаси. Если бы у нее была мать, которой можно выплакать горе!