Текст книги "Новые Фантастические путешествия Даши и её друзей. Книга вторая. В гостях у Леонардо"

Глава 8. Шарады

– Маэстро, но ведь вы прославились в Милане не только своими картинами и изобретениями. О ваших загадках и притчах ходят легенды. Конечно, мы не высший свет, как у герцога, но, может, вы и нам расскажете что-нибудь? – попросили из толпы.

– Не стоит скромничать, мой друг, поверьте мне, мои загадки и притчи лучше отгадывали и легче доходили в среде простых людей, а не вельмож. Ну раз уж вы так настаиваете, расскажу вам одну. Про художника. Жил-был один священник. Как-то в страстную субботу он обходил свой приход и разносил святую воду по домам как водится. Проходит он мимо дома художника и думает: «Давненько этот художник мне ничего не давал на богоугодные дела. Это нехорошо». А художник в это время писал картину. Заходит к нему священник, оглядывает комнату и давай поливать все углы святой водой. В том числе и на полотно изрядно попало. Художник в сердцах: «Ты зачем же мою картину водой испортил?» На это священник отвечает: «То святая вода. А значит, это дело святое. В писании сказано: сторицей возместится тому, кто святое дело делает. Понял, сын мой?» Художник ему лишь кивнул в ответ.

Священник ушёл, радостно потирая ладони – теперь-то художник должен будет дать ему на церковь. Проходит он под окнами того художника, как вдруг оно распахнулось, и оттуда ведро холодной воды вылилось прямо на голову бедного священника. «Что ты делаешь!» – завопил тот, а художник спокойно отвечает: «Ты же сам говорил, что стократно вернётся человеку за благое дело. Вот и возвращаю!»

Дружный хохот был положительным ответом на притчу.

– Не богохульствуй, Леонардо! – прервал смех чей-то скрипучий голос.

Все обернулись – тяжело опираясь на костыль, перед ними стоял Сандро Боттичелли.

– Помилуй, Сандро, я же просто пошутил, – развёл руками да Винчи.

– Я тоже раньше шутил, видишь, до чего это меня довело! – сказал сердито Боттичелли и, круто развернувшись на костыле, отправился вон со двора.

– Ну, вот, нечаянно обидел старого друга… – огорчился художник.

За столом воцарилось тягостное молчание. Чтобы развеять тишину Липпи решил сменить тему:

– Леонардо, а что насчёт твоих загадок? Бьюсь об заклад, что я разгадаю!

– Да, да, маэстро, загадку! – стали просить все.

– Ну, хорошо. Вот вам загадка.

Загадочное, странное явленье —

Запасы, что копили со стараньем,

И нужные для жизни поддержанья

Разбрасывают вдруг без сожаленья.

За столом на пару минут воцарилось напряжённое молчание, все сосредоточенно пытались разгадать головоломку. Потом Липпи тряхнул своими кудрями и с досадой произнёс:

– Ладно, твоя взяла. Не знаю.

– А можно, я попробую? – тихо спросила Оля и подняла, как в школе, руку.

Все взоры устремились к ней. Порозовев от внезапного всеобщего внимания, она тихо прошептала:

– Думаю, речь идёт о посеве. Ведь именно тогда люди бросают в землю то, что копили для пропитания.

– Молодец! Недаром говорят: устами младенца глаголет истина! – воскликнул Леонардо и радостно хлопнул в ладони. – Кто ты, дитя моё?

Оля не успела и рта открыть, как вмешался хозяин:

– Маэстро! Куда делись мои манеры? Позвольте представить вам моих гостей. Это – синьорина Умма, дочь торговца, сегодня прибывшего из дальних стран к нам во Флоренцию, и её слуги, которым, как оказалось, палец в рот не клади.

– Леонардо. Из Винчи, – представился художник.

– Умма. А это мои друзья – Оля, Даша, Женя, Равиль и Кеша.

– Очень рад, очень рад, – промолвил добродушно маэстро и пожал руки детям. На мгновение он задержал ладонь Жени в своих руках и задумчиво пробормотал: – Какое интересное лицо… Простите, простите. У художника всегда одно на уме – его картины. Так откуда же вы прибыли, дети мои? Сразу видно, что с обучением у вас обстоят дела лучше, чем здесь.

– Мы прибыли из далёкой северной страны. Из-под Москвы.

– Так вы московиты? Любопытно! Однако для иностранцев вы прекрасно владеете итальянским.

– Мой отец нанял мне учителей из самой Италии, а чтобы мне не было скучно одной, со мной учатся и мои друзья, – ответила Умка.

Ответ, видимо, пришёлся по душе Леонардо, он дружески похлопал по плечу Олю и сказал:

– Вы, видимо, большая умница. Ну что ж, проверим вашу сообразительность ещё разок. Кстати, это относится ко всем. Что вы скажете на такую загадку:

Ах, как прекрасен в разноцветье этот свет,

Но предсказание, знаю, будет вещим:

Что очень скоро все цвета сольются в один цвет,

Не отличимы друг от друга станут вещи.

– Леонардо, так не честно, такие загадки надо решать на трезвую голову, – расстроенно буркнул Филлипино, потирая мочку уха.

Все окружающие стали согласно кивать головами, но тут вступил в разговор Кеша:

– Мне кажется, речь идёт о ночи.

– Правильно! Ну, вы, ребята, и умники! Вдумайтесь, ведь это действительно так: ночью все цвета сливаются в один – чёрный, а вещи становятся не различимы без света факела. Надо будет мне побольше узнать о вашей стране, видать, головастые там люди живут. Не то что здесь.

– Не скажите, маэстро, у нас тоже множество мудрецов имеется, – возразил кто-то из толпы.

Люди раздвинулись, и стал виден говорящий. Это был молодой монах в белой рясе, скорее всего, из ордена доминиканцев.

– Без них, мудрых людей, не было бы нашей горячо любимой Флоренции – Брунеллески, Альберти, Пачоли, не говоря уж о великом Данте.

– Согласен, полностью согласен с вами. Я не хотел никоим образом снизить достоинства отдельных представителей нашего города. Просто хотел заметить, что если бы мы меньше обращали внимание на наши одежды, а больше на научные изыскания, то мудрость наших граждан выросла бы непомерно.

– Всё вам наука! Везде науку суёте в первую очередь. А наука – самое что ни на есть исчадие дьявола.

– Позвольте с вами не согласиться, отец мой. Не для того ли Бог дал нам зрение, чтобы уметь увидеть, слух, чтобы уметь услышать, а разум, чтобы суметь понять. Не пользоваться тем, что даровано нам самим Господом Богом, кощунственно, не так ли?

– Это всё ваше словоблудие! Всё извернёте, всё вывернете наизнанку, навыворот! – сердито буркнул монах и ушёл в вечернюю тень.

– Не обращай внимания, Леонардо. Эти бедные доминиканцы никак в себя не могут прийти после их разгрома во главе с Савонаролой. Дай им волю – мы бы опять сжигали книги да постились целыми днями. Но, раз уж пошёл такой разговор, давай-ка третью загадку, ведь Бог любит троицу, – закончил шуткой маэстро Липпи.

– Тебе, дорогой мой Филлипино, не могу ни в чём отказать. Вот вам ещё одна:

Деянье это всем нам издревле знакомо,

Будь то Париж, или Мадрид, иль дома.

Чтоб голод утолить, бессовестно готовы

Тащить мы пищу изо рта чужого.

А тот чужой, хоть весь в пылу от гнева,

Не в силах защитить своё он чрево.

Со всех концов стола посыпались догадки, но Винчи лишь посмеивался и отрицательно качал головой, пока Умка не дотронулась до руки маэстро и тихо не прошептала:

– Мне кажется, я догадалась.

– Давайте послушаем, что хочет сказать это дитя! – призвал Леонардо к тишине спорящих.

Умка продолжала:

– Мне думается, речь идет о хлебе, который мы печём в печи. Хотя, может быть, и не хлеб, а любая другая пища, которую мы готовим там…

– Умница! Совершенно верно! – восторженно захлопал в ладоши художник. – Вы, молодые люди, заслужили награду за вашу сообразительность. Филлипино, налей им вина самого лучшего!

– Спасибо, маэстро. Нам достаточно вашей похвалы. По законам нашей страны детям пить вино не разрешено, – вставила быстро Оля.

– Замечательный порядок. Нам тоже бы надо ввести подобные законы. Многих бед могли бы избежать, кабы молодёжь не увлекалась употреблением напитков. Вот вам, друзья, и причина острого ума этих отпрысков – трезвость ума да знания. Но, я вижу, уже стемнело, пора бы и честь знать.

– Одну минуту, маэстро!

Люди, окружившие художника, разошлись в стороны, и стало видно молодого человека, сидевшего за соседним столом, обратившегося с вопросом:

– Я всё ждал момента узнать, можете ли вы объяснить один момент из «Комедии» Данте. В одной из песен Данте вопрошает о некоем индусе, ведущем праведную жизнь, но не знающем Христа – достоин ли он попадания в рай более, чем грешный христианин? Мне кажется, тут есть некое противоречие.

– По правде сказать, я не силён в теологических спорах. По мне праведность стоит выше принадлежности к религии. Жаль, что уже ушёл Сандро Боттичелли – он гораздо лучше меня разбирается в подобных вопросах. Хотя постойте, ведь рядом с вами Микеланджело! Он знает «Комедию» лучше многих и может вам всё разъяснить. Не так ли? – обратился Леонардо к скульптору, сидевшему до сих пор вполоборота.

Тот вдруг вскочил как ужаленный и, рывком двинувшись от стола, крикнул:

– Что бы тебе самому не ответить? Ты же всезнайка. Вот и отвечай сам, хотя ты только на словах умелец. Сам даже «Коня» не сумел перевести в бронзу! – и ушёл со двора.

– Что это с ним? Какая муха его укусила? – удивился Липпи.

Леонардо, покрасневший то ли от смущения, то ли от гнева, тем не менее не дал волю своим чувствам, а тихо сказал:

– Да, видно, сегодня явно не мой день… Прошу простить, но мне пора на покой.

Леонардо встал из-за стола. Только теперь ребятам стало видно, какой он высокий.

– Маэстро, можно, мы вас проводим? – спросила тихо Даша.

– Спасибо, дорогие мои. Я и сам хотел просить вас об этом. Здесь слишком темно, а меня очень заинтересовало ваше лицо, молодой человек. Вы не возражаете, если я сделаю набросок? – спросил художник у Жени.

– Вовсе нет, пожалуйста, – смутился Женя.

– Спасибо, Филлипино, это был чудесный вечер. Салаи, ты идёшь? – обратился Леонардо к кому-то в толпе.

– Маэстро, может, я задержусь немного? – донеслось в ответ.

– А тебе не хватит?

– Вас же всё равно провожают. Да и Зороастр дома.

– Ладно. Гуляй, пока гуляется. Только не напивайся слишком, – сказал напоследок Леонардо и в сопровождении ребят вышел из боттеги.

Шествие при свете факелов по ночной Флоренции было тревожным. В наступившей тишине их шаги гулко отдавались от каменных стен окружающих зданий, света пламени едва хватало на то, чтобы разглядеть дорогу под ногами, но Леонардо это нимало не заботило. Дорогу он знал прекрасно, и очень скоро они оказались у стен монастыря, расположенного почти в самом центре города.

Скрипнула, распахиваясь, дверь, и да Винчи широким жестом пригласил ребят внутрь. Художник уверенно шёл по длинным петляющим коридорам, пока, наконец, они не очутились в просторной комнате, освещённой по четырем углам большими светильниками.

Из соседней комнаты высунулась лохматая голова:

– А, это ты, Леонардо? Я как раз собирался спать. Салаи не с тобой?

– Нет, он задержится.

– Как всегда. Тогда не буду запирать дверей. А кто это с тобой?

– Мои гости издалека. Ложись спать, Зороастр.

Дверь в соседнюю комнату захлопнулась.

– Добро пожаловать в мои апартаменты! – промолвил Леонардо. – Здесь у нас гостиная, там спальня Зороастра, Баттисты и Салаи, за ней комната кухарки, а моя спальня и мастерская на втором этаже. Проходите, смелее, смелее.

– Уже поздний час, нам пора домой, а то отец станет беспокоиться, – сказала Умка.

– Понимаю, задержу только на пару минут. Могу я вас попросить сесть поближе к огню, – обратился Леонардо к Жене. – Вот здесь. Спасибо. Поверните, пожалуйста, голову чуть вбок. Стоп! Достаточно. Вот, вот так. Одну минуту, – заторопился художник и, схватив первый попавшийся лист бумаги, стал наносить штрихи углём. На глазах у детей на белом листе вдруг возникли знакомые очертания, и уже вскоре на них оттуда смотрел вполоборота Женя.

– Ну вот, для первого эскиза достаточно.

– Нам пора домой, – робко намекнула Оля.

– Да-да, конечно, извините. Когда работаю, забываю про время. Сейчас распоряжусь, и Зороастр проводит вас.

– Не стоит его беспокоить, мы найдём дорогу, – успокоил художника Равиль.

– Обещайте, что завтра навестите меня при свете дня.

– С удовольствием, – ответила за всех Умка, и ребята откланялись.

Глава 9. В мастерской

Солнечный луч разбудил Кешу одним из первых. Тот недовольно потянулся и оторвался от уютного кресла. Остальные, кроме Бурульки, спали.

Пришелец тотчас же заметил проснувшегося мальчика:

– С добрым утром, Кеша.

– С добрым, с добрым. Ссс… – вдруг сквозь зубы процедил Кеша. – Мне надо на улицу выйти. По-маленькому.

– Пока вы спали, я модифицировал запасной аннигилятор для ваших нужд. Теперь совсем не обязательно для этого выходить наружу. Давай опробуем. Садись сюда, на это кресло, вот так. С помощью этой кнопки создаём вокруг защитный экран. Теперь тебя не видно и не слышно.

– А это не опасно? – спросил Кеша, – В смысле, он меня заодно не аннигилирует?

– О нет, мой дорогой друг. Закончив выбрасывать свои излишки, ты нажмёшь на эту клавишу, створки захлопнутся, и лишь после этого аннигилятор включится.

– Ну что ж, попробуем, – сказал Кеша и закрылся экраном.

– Ну как? – спросил Буруль, когда Кеша появился вновь перед глазами.

– Класс! И что, совсем никаких следов не останется?

– Совсем. А теперь, как я понял, тебе нужно умыться и позавтракать?

– Что, и это возможно?

– Я же не сплю, всё равно надо было чем-то заняться. Вот и постарался улучшить наш быт.

– Молодец, Бурулька. Ты классный пацан, хоть и инопланетянин. Может, ты с нами навсегда останешься?

– Кто знает, может, и останусь. Если не найдём, чего мы ищем.

– Да-да, ты прав. Мы должны отправиться на встречу с да Винчи. Думаю, пора будить наших друзей.

– Мы уже встали, – ответила за всех Даша.

После исполнения утреннего моциона ребята позавтракали и отправились в город. День обещал был хорошим – с неба светило ласковое солнце, дул лёгкий ветерок, и воздух был полон ароматом свежескошенной травы. На сей раз Буруль быстро шёл впереди всех, пользуясь своим ручным прибором-поисковиком, в котором автоматически записывались их маршруты.

– Минувшей ночью, пока вы спали, я попытался найти кое-какие сведения о художнике и его помощниках. О самом Леонардо очень много литературы, однако она во многом противоречива, так как в основном написана много позже. О его спутниках известно ещё меньше. Зороастр, например, это не настоящее имя, это прозвище, неизвестно кем данное Томазо Мазини. Этот Мазини, оказывается, был искусный механик, алхимик, фокусник и представитель чёрной магии. Кстати, что это такое?

– Люди издревле верили в существование на свете волшебников, магов, которые могут производить чудеса. Тех магов, что делали добрые волшебства, называли белыми магами, а тех, кто накликивал беды, называли чёрными, – попыталась объяснить Оля.

– Мне думается, граница между белой и чёрной магией никогда не была чёткой, ведь всё зависело от интерпретации того или иного чуда, – сказал Кеша.

– О каких, собственно, чудесах идёт речь, к примеру?

– Например, исцеление от болезней путём заклинаний и всяких волшебных средств – это белая магия. Хотя часто целителей принимали за чёрных магов, потому что не понимали методов лечения. Маги, говорят, могли внезапно появляться или исчезать на глазах у простых смертных.

– То есть и нас с вами вполне можно отнести к магам? Ведь благодаря нашим накидкам мы тоже такое можем делать? – поинтересовался для себя Буруль.

– Точно! Прошу любить и жаловать – маг первой категории Великий Рав! – продекламировал Равиль и исчез в воздухе.

– Ладно, ладно тебе. Давай появляйся, хватит кривляться, – с усмешкой сказала Умка.

– Эх, покудесничать не дают! – промолвил Равиль, вновь появившись перед ребятами.

Так за шутками ребята быстро добрались до стен монастыря Аннунциаты. Перед самыми дверьми ребята застыли в нерешительности. На двери не было звонка или молотка, на их робкий стук никто не отозвался. Но тут им повезло, как раз в это время к монастырским дверям неуверенной походкой подошёл Салаи. Он был всё ещё навеселе и не сразу заметил наших путешественников. Только упёршись плечом в дверной косяк, он вдруг обратил внимание на детей.

– Послушайте, я, кажется, вас где-то видел… Не помню где, синьорина, но мой глаз намётанный. Как-никак художник, с вашего позволения. Мы с вами знакомы?

– Мы виделись вчера на площади, когда за вами гнался Пьеро Арджиенто.

– А, да, вспоминаю. Этот бедняга… О да, вы не одна… Прекрасно. Ребята, помогите мне, проклятая дверь вечно заедает. Если бы я был таким же сильным, как маэстро, я, может быть, и не замечал этого, но… увы… давайте-ка вместе толканём. Э-эх! – крикнул он и с разбегу врезался плечом в дверь.

Она легко распахнулась, и Салаи провалился в проём, растянувшись во весь рост на каменном полу. Это его нимало не смутило, он, опёршись на стену, встал, потом призывно махнул рукой.

– Идёмте, чего же вы там стоите. Вы ведь к маэстро пришли, не так ли? Я вас провожу, – промолвил он и прислонился к стене плечом.

Ребята зашли один за другим и застыли на пару мгновений, привыкая к темноте внутри помещения.

– Это туда по коридору. За мной. Позвольте мне держаться за вас, молодой человек, у нас здесь полы такие кривые, всегда можно споткнуться, – пробормотал он и вцепился в локоть Жени.

Так действительно стало лучше, Салаи пошёл значительно ровнее, и уже через минуту они вошли в просторную гостиную. Теперь, при свете дня, её можно было разглядеть повнимательней. Большой деревянный стол стоял посередине. Вдоль него располагались скамьи и несколько стульев. За столом сидел лохматый черноволосый человек, внимательно рассматривавший какой-то чертёж. Одной рукой он вносил какие-то поправки, другой в то же время запихивал в рот что-то вроде зелёного салата. Он недовольно оторвался от своих занятий на шум, который произвёл рухнувший рядом на скамейку Салаи.

– Привет, Зороастр. Я пришёл. Вот, привёл гостей к маэстро. Сейчас их отведу к нему, только отдохну чуть-чуть.

– Слушай, Салаи, может, тебе лучше вздремнуть. Если Леонардо тебя таким увидит, рассердится. А за гостей не беспокойся, я сам их отведу. Баттиста! Помоги Салаи уложить.

Из соседней комнаты вышел мужчина крепкого телосложения, молча подхватил Салаи и легко взвалил юношу на плечо. По всему видно, что для обоих это было привычным делом.

– Не обращайте внимания, с ним такое случается. А я вас помню. Вы вчера вечером приходили с маэстро. Он у себя, в мастерской.

Поднявшись на второй этаж, они наконец-то оказались в святая святых – в мастерской. Она была просторна и светла. Сбоку у окна стоял деревянный станок с картиной, завешенной полотном, на столе валялись какие-то чертежи и рисунки, в дальнем углу комнаты у печи стоял другой столик, сплошь заставленный стеклянными колбочками и банками. К одной из стен прислонились книжные полки, непонятно как выдерживавшие свою ношу, – огромные стопки книг в толстых кожаных обложках. Сам художник стоял у окна и внимательно вглядывался в небо.

– А, это вы? Очень рад, очень рад. Вот, вчера после вашего ухода завершил эскиз. Как, похож? – Он протянул чёрно-белый портрет Жени.

– Здорово! – восхитилась Дашка. – А что, вы даже ночью работаете?

– Конечно. Вы знаете, ещё в детстве задумался: ведь мы проводим во сне практически треть своей жизни. Это такое расточительство! Сколько бы мы могли узнать и сделать, если бы не тратили это время впустую. Но ведь и не спать вредно, я пытался, ничего хорошего из этого не получилось: голова тяжёлая, не соображает, руки трясутся – нет, совсем без сна не годится. Что же делать?

– И вы нашли решение?

– Да. Экспериментальным путем нашёл, что для меня достаточно спать около пяти часов. Смею заметить, что у каждого человека своё ощущение времени, а потому и необходимое время сна тоже разнится. Так вот, я разработал для себя специальную схему сна – сплю пятнадцать минут каждые четыре часа. Так я выиграл огромное количество времени! И потом, в тишине ночи, когда остаёшься наедине с собой, ты принадлежишь себе полностью и ты можешь сделать во много раз больше.

– Извините, маэстро, но не получается, – сказал вдруг Женя.

– Что не получается?

– При такой схеме вы не спите необходимых пять часов.

– Вы, я смотрю, любитель численности. Похвально, молодой человек. Что ж, вы правы, под утро всё равно ложусь ненадолго – ровно на четыре часа. Я, знаете ли, с детства не любил просыпаться по утрам. Зато вечерами не могу заснуть подолгу.

– Так вы сова! – обрадовалась Оля. – Я тоже.

– Что вы имеете в виду?

– Ну, у нас считают, что люди делятся на две категории – совы и жаворонки. Совы – те, кто могут работать по ночам, а жаворонки – люди, встающие бодро с рассветом, зато по вечерам они совершенно неспособны к работе.

– Прекрасное наблюдение! Надо будет мне его записать. – Он вытащил из кармана небольшой блокнотик и стал писать в нём левой рукой.

– Я тоже могу писать левой рукой, – вдруг вставил Кеша.

– Ой, простите! Очень рад, что вас это не смущает. Иногда я забываюсь и начинаю при людях писать так, а это нехорошо.

– Почему? – удивилась Умка.

– У нас считается, что левой рукой пишут лишь те, в кого вселился дьявол. А у вас не так?

– Нет. Пиши как хочешь, никого не касается. Хотя мои родители пытались меня переучить в детстве.

– И меня тоже. Может, это и неплохо. Зато теперь я владею одинаково как левой, так и правой рукой. Вот, например, наброски к картинам или личные записи я делаю левой рукой, а вот расписываю картины красками – правой. Или когда пишу официальные письма, так тоже использую правую. Кстати, о картинах. Я ведь здесь в монастыре поселился благодаря моему другу Липпи. Это он мне свой заказ передал для местных монахов. Хотите взглянуть?

– С удовольствием, – ответила за всех Даша.

– Прошу! – произнёс маэстро и широким жестом сорвал покрывало, скрывавшее картон.

Перед ребятами предстало удивительное полотно. В центре картины сидели две женщины, одна на коленях у другой. Обе были молоды, хотя та, что на коленях, казалась моложе. Она тянулась к вырывающемуся из рук ребёнку, который, в свою очередь, стремился погладить ягнёнка у его ног. Картина вызывала двойственные чувства: с одной стороны, ощущалось состояние безмятежности и торжественного покоя, с другой – какой-то неясной тревоги. Дашка вдруг отчётливо поняла, что в этой картине пейзаж, краски, фигуры говорят о том, что всё в этом мире преходяще и это благостное спокойствие ненадолго, где-то в будущем грядут перемены, а может быть, даже муки и страдания, и это понимание вызвало у неё странный восторг в душе.

– Ну как? Что скажете? – прервал наступившую паузу художник.

– Удивительно… – прошептала Даша.

– Очень интересно. Немного странно, но в этом, мне кажется, и заключена вся прелесть, – промолвила тихо Оля.

– Что ж, на это я и надеялся. Ведь картина прежде всего должна вызвать интерес, привлечь внимание, заставить человека задуматься. Жаль, не все это понимают. Эти монахи никак не могут решиться: то ли дать мне делать эту картину в данном виде, то ли нет. Но главное, что меня приводит в уныние, – это косность. Я, видите ли, не исполнил их требования – не поместил на картине Иоанна Крестителя! Ну сколько можно его совать везде, где попало. Понятно – его особо почитают здесь, во Флоренции, но это же не может означать, что во всех картинах он должен присутствовать. И то, что его введение сломает здесь всю композицию, это их не волнует. Куда, куда я его здесь помещу? – Леонардо в волнении большими шагами ходил по комнате взад и вперёд.

– А может, плюнуть на них и оставить всё как есть? – предложил Женя.

– Об этом можно только мечтать. Кто даёт деньги, тот и заказывает музыку – так говорили при дворе герцога в Милане. И это правило, увы, работает везде…

В это время в комнату вошёл Зороастр. Он весь сиял от нетерпения и радости:

– Леонардо! Мне кажется, я нашёл решение! Вот! Посмотри! Что будет, если мы крылья поставим вот так, под таким углом?

Да Винчи склонился над чертежом, который положил на стол его помощник:

– Хммм. Может, ты и прав… Надо всё просчитать… Дай мне денёк-другой, я проверю расчёты. Похоже, это может сработать.

– Слушай, зачем тянуть! И так уже орнитоптер полгода висит без движения. Прекрасный день, ветер что надо, я за час-другой внесу изменения, и вперёд!

– Нет-нет, мой дорогой. Так не пойдёт. Я должен всё перепроверить. Зороастр, потерпи ещё чуточку. Обещаю тебе, сегодня же вечером рассчитаю. Но не сейчас. Ты же знаешь, от меня ждут расчётов по поводу Арно. Я и так уже пропустил все сроки. Не могу больше оттягивать – в Синьории ждут моего отчёта сегодня. И с картоном надо что-то решать…

Зороастр только махнул рукой с досады и вышел из комнаты.

– Извините, маэстро, но я не совсем поняла, кто есть кто на этой картине? – спросила робко Умка.

– Это святая Анна, мать Марии, бабушка Иисуса. Дочь, Мария, у неё на коленях. А малыш, тянущийся к барашку, сами понимаете кто. Ведь даже если ты стал взрослым, тебе так хочется побыть ребёнком… Особенно остро этот понимаешь, когда осознаёшь, что это уже невозможно… У меня шесть лет назад умерла мать… но не будем о грустном. Сегодня прекрасный день, и мы должны выйти на природу, сделать кое-какие обмеры. Надеюсь, составите мне компанию?

– Мы вполне свободны до обеда, – ответила Умка.

– Я рад, что картина вам понравилась.

– А что, если вам предложить заказчикам вынести картину на общее обсуждение? Если знатоки искусств примут её как есть, то им ничего не останется, как дать согласие, – высказал идею Кеша.

– Это мысль! Очень хорошо. А если дать этому время, скажем, месяца три, а то и полгода, вообще будет замечательно. У меня появится возможность продолжить мои опыты и наблюдения… Идея хороша, но как её осуществить?.. Не могу же я сам это предложить… Никколо! Я попрошу Макиавелли сделать это! Он ведь такой умница, да и в большом почёте при нынешней власти. Тссс! Слышу чьи-то шаги на лестнице. Гость, видимо.

– Надо же! Вот и он, лёгок на помине. Никколо! Как я рад тебя видеть!

В комнату вошёл твёрдой поступью молодой человек. На вид ему было около тридцати пяти, стройный, среднего роста с тёмными, почти чёрными волосами. Короткая причёска лишь подчёркивала худобу лица и высокий лоб. Острым взглядом сразу же оценил обстановку в мастерской. Увидев посторонних детей, Никколо застыл в ожидании.

– Заходи-заходи, не стесняйся. Это мои новые друзья, из Московии. Не смотри, что дети, они дадут фору многим нашим взрослым. Да вспомни-ка себя, ты был ненамного старше, когда мы познакомились у Верроккьо. Не так ли?

– Леонардо! – чуть расслабившись, ответил Макиавелли. – Рад тебя видеть. Ты всё такой же неисправимый оптимист. Твои друзья – мои друзья. Рад знакомству, – и Никколо галантно раскланялся с детьми.

Те, в свою очередь, ответили поклонами.

Затем Макиавелли обратился к художнику.

– Я бы с удовольствием продолжил нашу беседу, но дела, дела. Я ведь к тебе с тем и зашёл, – сказал Никколо и протянул художнику свёрнутую бумагу.

– Что это?

– Это письмо от Кристофоро Коломбо. Я позволил себе снять копию для тебя. Знаю, тебе будет интересно. Почитай на досуге, а потом выскажешь мне своё мнение.

– С удовольствием, Никколо. Кстати, мне нужна твоя помощь. Взгляни на эту картину. Что ты думаешь?

– Маэстро, ты, как всегда, великолепен. Это чудо!

– Ты бы не мог повторить это в присутствии моих заказчиков?

– Без проблем! Хотя не думаю, что моё мнение для них будет значимо.

– А не мог бы ты, в таком случае, предложить им выставить этот картон на всеобщее обозрение? Может, одобрение общественности окажет на них должное воздействие.

– Непременно. Сегодня же я исполню твою просьбу. Будь спокоен. А что насчёт расчётов по Арно?

– Никколо, обещаю тебе, сегодня же ты их получишь.

– Отлично! А то уже Содерини беспокоится. Ну, пока, мне нужно бежать. Гонфалоньер так нерешителен, я всегда должен быть под рукой.

– Пока, мой дорогой. Увидимся. – Леонардо простился с гостем и закрыл за ним дверь.

Увидев, что Оля застыла в благоговении, Умка спросила у неё шёпотом:

– Кто это?

– Ты что, не узнала? Это же знаменитый Макиавелли! – восторженно прошептала Оля. – Великий дипломат, он же автор «Государя» и «Истории Флоренции»!

– Ну и что такого, подумаешь. Мой папа тоже книжку написал. Диссертацией называется, – прошептала, пожимая плечами, Умка.

– Как жаль, что мне никто никогда не поверит, что виделась с такими людьми…

– Когда вернёмся, мы обязательно всё расскажем дедушке. Он поверит, – успокоила подругу Даша.