Текст книги "Новые Фантастические путешествия Даши и её друзей. Книга вторая. В гостях у Леонардо"

Глава 10. На берегах Арно

– А давно, маэстро, вы знакомы с Макиавелли? – спросила Оля, пытаясь угнаться за быстро шагающим впереди и погружённым в мысли Леонардо.

– А? Что? Простите меня. Со мной это случается. Какая-то мысль овладевает, и ты перестаёшь замечать окружающее. Вы спросили, как давно знаю Никколо? Его пятнадцатилетним подростком привели в мастерскую Верроккьо и поручили мне, чтобы приглядывал. Он сразу понравился: острый, насмешливый ум, точность мыслей – всё обещало светлое будущее юноше. И вот глядите – он секретарь Синьории, правая рука Содерини. И это несмотря на то, что впервые Никколо был избран в Совет ещё при Савонароле… Да, этот божий пёс Савонарола сильно изменил Флоренцию.

– Божий пёс?

– Так называют доминиканцев. Домини-кане с латыни будет переводиться – Божьи псы. Недаром им вверили заведовать инквизицией. Слава Богу, к нам не докатилась ещё эта «священная война с еретиками», но, боюсь, Савонарола был лишь слабым предвестником будущей тьмы. В Испании эта чума уже вовсю свирепствует… Кстати, об Испании, у меня же есть письмо оттуда. Осторожно! – вдруг остановил всех да Винчи.

– Что случилось?

– Муравьи. Дорожка муравьёв. Давайте обойдём её стороной. Они ведь так стараются… Мне бы не хотелось быть десницей судьбы, безжалостно уничтожающей их, даже не замечая того.

Ребята вслед за художником старательно обошли стороной цепочку мурашей. С этого момента Дашка стала повнимательней смотреть под ноги, ей тоже не хотелось оказаться случайной убийцей.

– Давайте остановимся вон на том зелёном холме. С него открывается замечательный вид на весь город и реку, – предложил Леонардо. – Вам стоит передохнуть, а я пока прочту письмо.

Вид с холма действительно был прекрасен. Красные черепицы городских крыш контрастировали с густой зеленью деревьев и жёлтыми холмами вокруг города. Мутные воды реки, разбившись на несколько каналов, проходили сквозь город, вновь соединяясь в единый широкий поток, уходящий куда-то за горизонт.

– Она потом впадает в море? – спросила Умка.

– Арно? Да, но не сразу. До этого она проходит сквозь вечно непокорную Пизу. В этом-то и была моя главная задумка! Если соорудить некое подобие шлюзов вон там, между холмами, то можно будет управлять течением реки, её разливами. Но, главное, что весьма интересно Синьории, можно будет командовать и Пизой! Река – их единственный источник воды… У меня есть опыт подобных работ. В Милане мне приходилось делать гораздо более сложные проекты, но у Синьории нет денег. У них вечно нет денег! Боже, как неуютно стало во Флоренции… Удивляюсь, как они наскребли что-то для скульптуры Микеланджело.

– Вы упоминали, что вам нужно сделать какие-то замеры, – напомнила Даша.

– Честно говоря, они у меня давно готовы. Только срок пока не пришёл. С этими господами надо знать, когда выполнять их поручения. Сделаешь слишком быстро – не оценят, будут думать, что переплатили, сделаешь медленно – станут требовать назад свои флорины… Конечно, герцог Моро был тот ещё меценат, но, по крайней мере, при его дворе были блеск и роскошь, не то что здесь…

– Нам так не показалось. На наш взгляд, очень даже неплохо, – стал защищать город Женя.

– Вы не видели Флоренцию в её истинном блеске в прошлом веке при Медичи.

– Кстати, о Медичи, – вступила в разговор Дашка. – Я слышала, что у них в музее была очень любопытная картина. Речь идёт о картине Доменико Гирландайо. Эта такая круглая картина, на ней изображена Мадонна с младенцем и Иоанном Крестителем. Вам такая картина не знакома?

– Гирландайо? Я знаком со многими его работами, ведь мы начинали почти вместе… Вспоминаю эту картину. Не уверен, что это рука самого Доменико, но, во всяком случае, из его боттеги точно. Но что вас привлекло в ней? С художественной точки слишком типично, ничего особенного.

– Скорей всего, вы правы. Но главное, на ней присутствует странный объект справа над плечом Мадонны в небе, и в него вглядывается пастух, стоящий внизу со своей собакой.

– Мы предполагаем, что это инопланетный корабль, – решил высказаться Бурулька.

– Инопланетный корабль? Вы хотите сказать, что подозреваете о наличии жизни вне Земли? Да вы, молодой человек, настоящий еретик! Не бойтесь, не беспокойтесь, я вас не выдам. Но какова идея! Аж дух захватило… Недаром мне сразу показалось, что вы, мои хорошие, не так просты… Корабль с чужих планет… В этом что-то есть. Надо будет на досуге обдумать хорошенько… А что касается картины, вряд ли мы сможем её посмотреть. После изгнания Медичи из Флоренции их дворцы были разграблены, много картин либо сожгли, либо спрятаны по тайникам… Но я помню эту картину. Да, там было нечто над левым плечом Мадонны. А справа – три вифлеемские звезды… Никогда не думал о такой интерпретации… Вы, видимо, не очень знакомы со Священным Писанием. Там говорилось: «…и небеса разверзлись…» Мне кажется, именно это и попытался запечатлеть художник. Небеса расходятся, и становится видно ночное небо… Но что вас навело на такую странную мысль?

– Ну, это так, просто предположение… – попыталась выйти из щекотливой ситуации Оля.

– Делать такие предположения могут только люди с большим запасом знаний и свободой мышления… И все у вас там, в Московии, такие?

– К сожалению, не все.

– Да, и у нас такая же картина – свободомыслящих людей можно пересчитать по пальцам. От этого, честно говоря, и руки опускаются, ведь что бы ты ни делал, чем бы ни занимался – тебя не понимают. А всё, что непонятно, выглядит подозрительно, не вызывает доверия. Сколько проектов было погублено, сколько усилий потрачено без толку. Вот вам пример. Когда я вернулся во Флоренцию, первым делом предложил прекрасный проект – поднять баптистерию Сан-Джованни. Вы наверняка видели её. Такое восьмиугольное здание в центре площади.

– Да! Да, помню! – радостно отозвалась Даша.

– Вы обратили внимание, что на фоне соседних высоких зданий оно немного теряется? А ведь прекрасное сооружение. Жаль! Такая красота пропадает! И всего только надо приподнять здание, подвести к нему несколько ступенек! У меня было всё просчитано, всё выверено. Это вполне можно было сделать. Но что я услышал в ответ – похвально, замечательно, но нереально… И таким людям мы вынуждены подчиняться. За сиюминутными проблемами они не способны увидеть завтра. И это касается не только меня. Вот письмо. Никколо сразу понял его значение, поэтому и передал мне, но разве в Синьории способны увидеть большую картину?

– Что в письме, если не секрет? – полюбопытствовала Умка.

– Его пишет Кристофоро Коломбо. В своё время я обсуждал с Паоло Тосканелли возможность того, что Земля представляет собой шар. В таком случае появляется возможность посещения Индии, не объезжая всю Африку и затем плывя на восток, как это делалось до сих пор, а прямого путешествия строго на запад. Обогнув земной шар по окружности, можно достичь Индии гораздо быстрее. Тогда Тосканелли собирался послать наши предположения и расчёты Кристофору, ведь он как раз собирался в путешествие. И вот, наконец, пришло подтверждение нашей с Паоло правоты! Кристофоро сообщает, что ему удалось достичь Индии! Значит, на самом деле Земля круглая! Тут, правда, немного странно получается. Он достиг её гораздо быстрее, чем я предполагал… Земля должна была быть больше… Но всё может быть. Попутные течения и ветра могли сильно помочь.

– Ничего странного. Колумб вовсе не достиг Индии. Он нашёл Америку, – безапелляционно заявил Равиль.

– Извините, что вы сказали?

– Он имел в виду, что Колумб совершил ошибку, считая, что он достиг Индии. На самом деле это не так, – поспешила загладить оплошность Оля.

– И вам это известно откуда? Вы хотите сказать, что вести в Московию поступают быстрее, чем сюда, в Италию? И при чём тут Америка? Что такое Америка?

– Рав, кто тебя тянул за язык? – сквозь зубы прошептала Оля.

– А чё, это ж правда! – сердито прошептал в ответ Рав и спрятался за спины друзей.

– Может быть, мы и не правы, но, по нашим сведениям, Христофор Колумб открыл новый континент, который он ошибочно принял за Индию. Этот континент назвали Америкой в честь Америго Веспуччи, который тоже открыл его, – попыталась разрядить обстановку Даша.

– Америго Веспуччи? Он-то каким боком там оказался? Он же банкир! Уехал в Испанию вести дела банкирского дома Медичи, но при чём тут открытия? Я прекрасно его знаю ещё по Флоренции, он же почти мой одногодок, мы часто встречались раньше. Да, он увлекался морями, картографией, но, насколько я знаю, никогда и не мечтал выйти в море. Вы ничего не путаете?

– Ну, кто мы такие, чтобы что-то утверждать? Мы просто дети, а что с детей взять, – ушёл от ответа Кеша.

– Дети-то вы дети, но весьма странные… Я таких не встречал. И ходите всегда без взрослых… Кстати, когда я могу познакомиться с вашим отцом? – спросил Леонардо у Умки.

– Сегодня же. Он как раз собирался навестить вас после обеда, – быстро ответила Умка.

– Ну что ж, буду ждать с нетерпением, – произнёс художник, но продолжал подозрительно оглядывать ребят.

– Какая прекрасная птица! – переменила тему Оля. – Как величественно она парит.

– Это коршун. Он находит подходящий поток воздуха и держится на нём, как корабль на волнах. А теперь смотрите, смотрите! Он что-то нашёл там в траве.

Да Винчи тут же переключил своё внимание на птицу. Коршун действительно высмотрел себе добычу, сложил крылья и камнем полетел к земле! Ещё секунда-другая, и он разобьётся! Умка невольно вскрикнула от испуга, но перед самой землёй коршун вдруг резко расправил крылья, поджал под себя и распушил хвост, выставил вперёд когтистые лапы и схватил ими на бреющем полете что-то серое и пушистое. Несколько резких взмахов крыльев, и коршун взлетел ввысь и скрылся за холмом.

– Не могу к этому привыкнуть, – в восхищении прошептал Леонардо, – с детства наблюдаю за ними и не могу насмотреться. Но недалёк тот день, когда и я вот так же взлечу над этими холмами… Мечта о полёте у меня с младенчества. Думаю, неспроста. Ведь моё первое воспоминание о детстве связано с птицей. По-моему, это был как раз коршун. Я лежал в кроватке на балконе, и тут большая чёрная птица пролетела прямо над моим лицом и коснулась крылом моих губ. Я до сих пор помню это ощущение…

– На чём же вы собираетесь в полёт? – спросила с любопытством Умка.

– Тссс! Я… соорудил… птицу! Всё продумал. Если вы, друзья, задержитесь на несколько дней, то, может быть, будете свидетелями моего полёта. Осталось несколько фрагментов. Перепроверить передаточный механизм, прочность креплений. На днях меня навестит мой друг математик Пачоли, он ещё раз проверит мои расчеты, и тогда… тогда я, наконец, окажусь в небе. И все эти мелкие людишки, которые не могут видеть дальше своего носа, вся эта чванливая аристократия, ничего не понимающая в науке, все эти мракобесы, вершащие суд над людьми от имени Бога, все они увидят и изумятся могуществу человека!

– Вы соорудили птицу? – удивился Женя.

– Я много чего придумал за свою долгую жизнь, молодой человек. И несколько вариантов птиц в том числе. Одна из них должна плавно лететь по воздуху, как орёл, но ей нужен разбег или подходящий поток воздуха, а другая сможет подниматься ввысь прямо с места.

– Как вы смогли всё это придумать?

– На самом деле придумывать ничего не надо, достаточно всего лишь понаблюдать за природой. Всё уже создано, и создано удивительно точно. Вот возьмите этот опавший лист дерева и бросьте его в воздух. Видите, видите, как он падает на землю, закручиваясь в воздухе по спирали? Его тянет к земле, но на его поверхность снизу оказывает давление воздух, и это противодействие двух сил и вызывает такое завихрение. Но если найти источник энергии, который мог бы раскрутить этот лист ещё быстрее, то он бы не упал на землю, а, наоборот, поднялся вверх! Вот так по аналогии с природой и я создаю свои аппараты.

– А крыльями ваша машина машет?

– Да. Именно это я и должен перепроверить – хватит ли сил у человека на то, чтобы воспроизвести полёт птицы. Всё дело в правильном соотношении поверхности крыла и общей тяжести аппарата и человека. Надеюсь, здесь мне поможет правило золотого сечения.

– Золотого сечения? – не поняла Умка.

– Его называют по-разному: магическим, волшебным, божественным, но мне нравится золотое. Не могли бы вы одолжить мне вашу ленту, сеньорита? – попросил да Винчи.

– Пожалуйста, – ответила Умка и протянула ему ленту со своей головы.

– Большое спасибо. Вот видите, это целая лента. Её можно разделить на две неравные части. Как вы сами понимаете, вариаций может быть множество, но лишь одна обладает интересной закономерностью. Если мы разделим её в этой точке, то соотношение длинного и короткого участков будет таким же, как соотношение длинного отрезка и целой ленты. Теперь давайте нарисуем с помощью этой ленты пятиконечную звезду. Вот так. Видите, у правильной пятиконечной звезды места пересечения граней происходят как раз в точках золотого сечения.

– Ну и что, подумаешь. Совпадение, – сказал небрежно Равиль.

– Отнюдь. Как оказалось, о нём знали ещё египтяне и древние греки. Евклид описал эту пропорцию в своих «Началах», и её широко использовали в строительстве. Люди всегда чувствовали её интуитивно. Здание, построенное с учётом этих пропорций, кажется нам гораздо более гармоничным. Лука Пачоли в своё время попросил помочь ему с иллюстрациями к его книге об этой божественной пропорции. Оказывается, она присутствует практически везде, не только в размерах Парфенона и египетских пирамид, но главное, и в живой природе – в распределении ответвлений и листьев на дереве, в строении спиральных раковин моллюсков, в расположении лепестков цветов, даже в пропорциях человеческого тела. Я много лет занимался анатомией и знаю, о чём говорю. Я однажды создал модель идеальной фигуры человека, у которого все размеры соответствуют этой пропорции.

– Это вы о человеке, вписанном в квадрат и круг? – уточнил Женя.

– Вам и это известно? – поразился Леонардо.

– Мы видели этот рисунок у вас в мастерской на столе, – поспешила успокоить художника Оля.

– Мне очень приятно, что смог заинтересовать своими набросками таких интересных собеседников, как вы. Вот что, давайте-ка вернёмся в мастерскую… Обычно я держу свои изобретения в секрете, но вам почему-то хочется их показать. Провидение не напрасно свело меня с вами. Я ещё никогда не встречал таких образованных детей

Глава 11. Святая святых

Вернувшись в монастырь Аннунциаты, Леонардо первым делом хотел угостить своих гостей. Однако в комнатах не было ни души.

– Куда они все запропастились? – недовольно пробормотал художник. – Ну, кухарка, понятно, ушла на рынок, самое время для этого, но где Салаи, Баттиста, Зороастр? Когда надо, никого не застанешь. Ну, да ладно, буду потчевать вас чем бог послал, – сказал Леонардо и стал выставлять на стол всё, что смог найти на кухне – хлеб, разнообразную зелень, пару видов сыра, мёд, орехи.

– Прошу к столу! Мы с Зороастром не употребляем мясного, а вот где вчерашняя рыба, ума не приложу. Небось с утра Салаи постарался, – извиняясь за скромный стол, пригласил ребят художник.

– Что вы, не стоило так беспокоиться, мы хорошо позавтракали, – ответила Оля, но ребята тем не менее быстро уселись вокруг стола.

– А я проголодался! И от картошечки бы не отказался! – заявил Равиль.

– Или варёной кукурузы! – подхватила Умка.

– Что вы сказали? Мне не знакомы такие вещи. Это едят? – переспросил с удивлением Леонардо, и ребята сразу же поняли, что опять попали впросак.

– Вы не дома! – резко оборвала их Оля, а Женя попытался объяснить: – Это у нас там, на севере, есть такие культуры. Сюда их ещё не завезли.

– А что, у них даже картошки нет? – шёпотом спросила Умка.

– Ни картошки, ни кукурузы, ни помидоров. Колумб только-только открыл Америку, а ведь все эти растения были завезены оттуда, – прошептала Оля в ответ.

– Оль, признаю, всё-таки хорошо много знать, – тоже шёпотом похвалила подругу Дашка.

– Да уж, по крайней мере, не мешает.

– Попробуйте хлеб с сыром! Класс! – посоветовал Кеша и показал под столом большой палец.

Ребят не надо было долго упрашивать, и на радость гостеприимному Леонардо они с удовольствием набросились на предложенные яства.

– А вы что не кушаете? – обратился художник к Бурульке.

Вместо него быстро ответил Женя:

– А он вообще мало ест. Только раз в день.

– Хммм. Бывает. Ну что, подзаправились? Теперь попрошу минутку внимания. Поклянитесь, что всё, что вы сейчас увидите, сохраните в строжайшей тайне!

– Клянёмся! – хором отозвались дети.

После этого Леонардо подошёл к задней стене комнаты и дёрнул за верёвку, свисавшую с потолка. Тотчас же плавно и неслышно стена поднялась назад и вверх, и перед глазами ребят открылась огромная комната, раза в три-четыре больше той, где они только что были. В комнате стояло несколько столов, заваленных книгами и чертежами, множество деревянных конструкций стояло то тут, то там, с потолка свисали верёвки и крюки, на которых держались самые разные предметы: светильники, огромные листы бумаги, куски тканей, зеркала и что-то вроде крупной лупы. Дальний угол комнаты был закрыт занавеской, разделяя помещение на две неравные части.

– Вот это да! – восхитился Женька.

– Здесь мы и творим на самом деле, – гордо заметил Леонардо. – Там, снаружи, это всего для общей публики и для заказчиков, а сюда я прихожу работать по-настоящему. Здесь, можно сказать, кухня настоящей науки.

– Но почему вы держите всё это в секрете? Разве вашим соотечественникам не будут интересны ваши опыты и открытия? – спросил Кеша.

– Молодой человек, вы наивны, что характерно для молодости. Нашей знати ничего, кроме красочных волшебных феерий и не надо, их не интересует, как я придумываю, как создаю их из ничего, сколько усилий и размышлений требуют эти увеселения. Они думают только о развлечениях, и им не интересны ни наука, ни её результаты, только то, что их ещё может удивить и расшевелить. Церковники же ищут повода обвинить меня в ереси, а что подразумевать под нею? Да всё, что они не могут понять своими куриными мозгами! Простые люди видят во мне чернокнижника, ведь даже такая ерунда, как разноцветное пламя, внезапно возникающее из вылитого вина, вызывает у них страх, ведь это непонятно, а значит, чёрная магия! Хотя этот фокус может сделать любой мальчишка.

– Кстати, маэстро, как вы это делаете, если не секрет? Я бы очень хотел научиться, – поспешил вставить Равиль.

– Увы, мой юный друг. Это дело опасное, поэтому я не могу раскрыть секрет. Да и без практики можно получить серьёзные увечья. Вот, видите следы ожогов на руках? Это мои неудачные эксперименты. Скажу только, что для этого фокуса вам будут нужны котелок, масло, огонь и вино. Сущая безделица, но даже она не посильна для умов моих современников. Что же говорить о серьёзных вещах? Но кто меня бесит больше всех, так это наши философы! Ведь для них реально только то, что было изобретено или сказано тыщу лет тому назад древними греками или римлянами. Они предпочитают логику эксперименту, философствование – практике, умозрение – наблюдениям над природой. Математика и механика им кажутся слишком приземлёнными, слишком практичными, они предпочитают размышлять о сути существования и составлять логические курьёзы. Вот поэтому-то я (да и не только я один) вынужден держать в секрете свои находки до лучших времён.

– Если всё это так печально, то почему же этот период называют эпохой Возрождения? – спросил Кеша.

– Эпоха Возрождения? Первый раз слышу. Возрождения от чего?

– Вот и нам это интересно, – поддержала друга Оля.

– По этому поводу у нас даже возник спор: это возрождение от церковного засилья или от эпидемии чумы? – уточнила Даша.

– Ну, от церковного засилья, сами видите, мы ещё далеко не избавились, да и боюсь, не скоро это произойдёт. А что касается чумы… настоящий разгар был лет сто-сто пятьдесят назад, хотя и после этого были небольшие вспышки… вполне возможно, ведь только к настоящему времени количество людей приходит к прежнему уровню. Мне доводилось видеть церковные списки умерших в то страшное время – сотни, тысячи людей сгорели в кострах… Могу я предложить свою гипотезу?

– Конечно, мы об этом только мечтаем! – с радостью отозвалась Оля.

– Мне кажется, этот термин может быть связан с возрождением интереса к античному времени. Мы с вами сейчас в самом начале нового века, а вот в прошлом веке общее внимание стали привлекать труды Платона, Аристотеля. Стало модно рассуждать, как Сократ или Диоген, появились целые школы, проповедовавшие античные науки и литературу. А тут, и весьма кстати, подоспели раскопки римских и греческих статуй, что повлекло за собой небывалый интерес к древнему искусству…

Многие даже успели нагреть руки на этом. Дело мастера боится. Что стоит хорошему скульптору подделать старину? А потом поди разберись. Сами посудите, как это могло случиться, что в течение десятка лет практически у каждого знатного человека оказались подлинные шедевры древних? Мне из достоверных источников известно, что даже Микеланджело приложил к этому руку… Ну да не мне судить его за это. Каждый выживает как может…

Если бы спросили меня, я бы предпочёл скульптуру, изваянную Буонарроти, этим кастрированным греческим героям. – Видя недоумённые взгляды ребят, художник продолжил: – Вы меня поражаете! В каких-то вещах вы чрезвычайно образованы, а многие очевидные вещи вам незнакомы. Римляне, когда покорили Грецию, изуродовали их статуи, обрубив им их мужские достоинства. Видите ли, у греков идеалом мужской красоты считался крепкий мужчина с хорошо развитыми и выраженными мужскими принадлежностями, а у сторонников платонической любви это вызывало оторопь и смущение. «Не нравится, так исправим!» – решение простое и примитивное. Никто из них и не подумал о том, что это произведения искусства другого народа. Кто победил, тот и устанавливает законы – таков закон истории, ничего не попишешь. Но, возвращаясь к вашему вопросу, могу предложить эту версию – такое название дают из-за возрождения античной культуры.

– Мне бы хотелось, чтобы культура и наука правили миром, – промолвила Даша.

– Согласен с вами и рукой, и сердцем. Мир был бы намного лучше и чище, если бы было так. Однако миром правят страх и жажда наживы, а не кисть и не научный опыт. А мы, учёные, как нищие с протянутой рукой, вынуждены просить милости у власти предержащих.

– Но, я слышал, вы сами создавали много орудий войны? – возразил учёному Женя.

– Странно, не правда ли? Я, боящийся раздавить простого муравья, создаю оружие, способное уничтожить сотни людей! Но это правда, не отрицаю. Меня самого долго мучило такое раздвоение, пока не нашёл решения. Ведь хорошие деньги дают отнюдь не за картины или изваяния, а на войну, потому что война кажется единственным реальным способом победить свой страх перед соседом, страх за свои владения, страх за свою жизнь, в конце концов. Стань могущественным, и тебя самого станут бояться соседи, ты сможешь безбоязненно наращивать своё богатство и жить припеваючи. Но без новых устрашающих видов оружия этого благоденствия не достичь. Поэтому-то и бросают властители на военные цели громадные средства, и мы, учёные, пользуемся их покровительством. При угрозе войны первой жертвой всегда является искусство…

– В каком смысле жертвой? – переспросила Умка.

– В самом прямом. Вчера вечером Микеланджело во всеуслышание обвинил меня в том, что мне не удалось перевести в бронзу громадную конную статую в Милане. Что я мог возразить? Ведь это так. Хоть в этом и нет моей вины. Я проработал и метод отливки (ведь ничего подобного ещё в мире не делалось: такие громадные скульптуры никто даже не пытался вылить в бронзе единовременно, а не по фрагментам), и создал уже гипсовые модели, всё было готово, но для такой гигантской скульптуры необходимо огромное количество бронзы – почти девяносто тонн! Так много даже для богатейшего Милана оказалось непосильным. Мы вынуждены были годами копить и собирать бронзу со всех концов Италии. И вот, когда уже оставалось лишь начать плавку, пришла война, и вся бронза пошла на изготовление пушек… Обиднее всего, что эта жертва бесполезной оказалась – война была проиграна, и в город пришли французы. Мне довелось видеть, что они сотворили с той глиняной копией, стоявшей на площади для общего обозрения – они сделали из неё мишень!

– А вы, маэстро, не пытались восстановить, воссоздать заново? – со слезами на глазах спросила Даша.

– Увы, мои дорогие. Это уже никому не нужно. Сфорца изгнан из Милана, победителям памятник местным героям вовсе не нужен, да и время прошло. Знаете знаменитую поговорку – в одну реку не войдёшь дважды. Вот так и с искусством. Ведь создаёшь что-то новое на вдохновении, вкладывая в произведение свою душу и мысли, и повторить это во второй раз уже невозможно: другое время, другое состояние души, другие мысли заполняют голову. Да и не люблю возвращаться к прежнему. Я могу скопировать свои картины, но это будут всего лишь копии, в них не будет вложено столько души, сколько в первоисточник, и поэтому они всегда будут оставаться копиями. Ведь каждое произведение – это своего рода открытие, а открытия делаются только один раз. Наверное, поэтому я и забросил кисть.

– Вы хотите сказать, что больше не будете рисовать? – удивился Кеша.

– Честно говоря, да. Вот только закончу с последним заказом – переведу с картона на алтарь «Святую Анну», и всё… Как вам это объяснить? Знаю, что говорят про меня злые языки, мол, Леонардо не может закончить ничего до конца… На самом деле мне просто становится неинтересно… возвращаться к одному и тому же снова и снова… Для меня важно выразить идею, чувства, охватывавшие меня в тот момент, а заказчиков волнуют отделка деталей узора одежды… Рисуя, мне всегда хотелось открыть что-то новое, сделать по-другому, не так, как все… А теперь, когда я достиг всего и постиг секреты мастерства, мне стало скучно. Вот взять хотя бы сфумато.

– Что такое сфумато?

– Это один из приёмов рисования… Ведь как рисовали раньше, хотя бы тринадцатом и в начале четырнадцатого века? На картине изображались лица и фигуры, но они были плоски, а от этого однобоки и искусственны. Позже Брунеллески и Альберти разработали методы перспективы, с помощью которой картины стали получаться объёмными, гораздо более похожими на реальность, и потому новое течение живописи почти сразу завоевало общее признание. Я тоже много работал в этом направлении и, на мой взгляд, сумел чего-то достичь. Но со временем, изучая глаз и то, как мы видим окружающий мир, ко мне пришло понимание и других форм передачи изображения. Для примера возьмём эту свечу. Поставим её вот здесь сбоку. Что вы видите?

– Я вижу стол с разными предметами на нём. Стол, согласно перспективе, ближе к нам кажется шире, чем его дальний край, – бодро ответила Дашка.

– Я вижу стопку бумаг, книгу, раскрытую посередине, кувшин, но его край теряется в темноте, света не хватает, – заметил Равиль.

– Точно! Молодец! Именно это я и хотел вам показать. Сама по себе перспектива с её правильными линиями, соединяющимися где-то вдали, хороша, но, как это сказать, слишком прямолинейна, что ли. В реальности мы видим, что края предметов зачастую не можем отличить на фоне других или из-за темноты. Глаз не видит прямых линий вещей, он видит только то, что достаточно освещено. И потому, на самом деле, мы не видим чётких силуэтов, они как бы наслаиваются друг на друга, плавно переходя из одного цвета в другой. Вот этот плавный переход и есть сфумато. Не могу утверждать, что я его изобрёл, но разработал до деталей. Долгое время все терялись в догадках, как это у меня получается, а когда художники, наконец, добрались до истины, то стали повторять сфумато везде, где нужно и не нужно. А мне… мне снова стало скучно. Нет идеи, ради которой хотелось бы вновь взяться за кисть.

– Не хочу показаться провидицей, но мне верится, что вами, маэстро, будут ещё созданы прекрасные полотна, – прошептала робко Даша.

– Всё может быть. Макиавелли, например, пытается заполучить для меня проект создания фрески на стене Совета Пятисот. Не думаю, что у него получится: у правительства всегда нет денег на искусство. И есть ещё одна идея. Скажу вам по секрету… Тут в аббатстве есть часовня семейства Джокондо. Я случайно видел направлявшуюся туда для молитв донну – она удивительна. Вот её портрет бы я не прочь создать. Не скажу, что она прекрасна, но в ней есть что-то такое, что заставляет вновь и вновь вглядываться в её лицо. Я люблю такие лица – в них всегда есть какая-то загадка. Вот бы попробовать передать… Но дурная молва обо мне уже прокатилась по Флоренции – все боятся заказать у меня даже простенький портрет… – и замолчал.

Пламя одинокой свечи едва освещало вмиг постаревшее лицо художника, погрузившегося в размышления, острый взгляд потемневших глаз, казалось, разглядывает что-то доступное только ему одному, пышные волосы красным ореолом окружали его голову, мягкой полутенью сфумато переходя в темноту неосвещённого пространства.