Текст книги "Долина Новой жизни"

– Внушенье веселья, – сказал Фишер и тоже начал ни с того ни с сего хохотать.

– Ненавижу механическое веселье, – сказал Мартини, но повел себя крайне странно: подскакивал, гримасничал и выделывал ногами нечто невообразимое. Фрау Фишер смеялась до слез. Чатней, сдержанный, спокойный Чартней, боролся дольше всех и, наконец, не выдержав, разразился громким хохотом. Мадам Гаро одна сохраняла полное спокойствие: предохранитель спасал ее от внушения, проникающего в головы людей. Кю и Чери более всех поддались общему веселью и теперь кривлялись друг перед другом, как бесноватые.

– Пойдем отсюда! – завопил Мартини. – Черт возьми, я ненавижу эту вакханалию. – И в то же время он чувствовал всем своим существом, что ему весело.

Сад наполнился таким шумом, который нельзя описать. Тишина наступила так же внезапно, как и это веселье. Наши знакомые сидели на скамейке, усталые и несколько сконфуженные; они чувствовали какой-то легкий подъем, какой-то прилив энергии. Только лицо мадам Гаро стало еще более мрачным.

– Вы, душечка, напрасно противились, – шептала ей на ухо мадам Фишер. Раньше это меня всегда возмущало, но, сознаюсь, этот короткий сеанс веселья оставляет во мне приятное чувство на несколько часов, даже на целый день.

– Естественное веселье, вполне безвредное и необходимое для каждого живого существа, – наставительно проговорил Кю.

– Я не прожил бы без него и одного дня, – вторил ему Чери.

– Веселье существа, голова которого находится в распоряжении кого-то другого, – хмуро пробурчал Мартини.

– Если мы желаем попасть в первую очередь, – деловито заявил Кю, – мы должны идти сейчас же.

Все двинулись.

По ту сторону сада уходило вдаль учебное военное поле. На нем, у самой решетки, стояли три гигантские гусеницы. Дуговые электрические фонари лили на них сверху белый спокойный свет. Казалось, чудища заснули. Толстые стальные ноги их с широчайшими ступнями были неподвижны.

Любопытные все прибывали. Распорядители, с маленькими флажками в руках, ставили их в длинные очереди – так, чтобы они могли двинуться, не задерживаясь, к трапу, ведущему внутрь машины.

Вдруг ноги колоссов пришли в движение. Они делали шаг вперед и шаг назад, все время оставаясь на одном месте. Топот их напоминал раскаты отдаленного грома. Земля тряслась.

Публика невольно отшатнулась назад. Эти ужасные ноги могли передавить тысячи. Между тем как будто судорога пробежала по всему стальному телу чудовища, оно согнулось и из прямого, вытянутого от головы до хвоста превратилось в извивающуюся спиральную ленту, составные части которой лезли в стороны, словно желая оторваться друг от друга; некоторые секции, стиснутые соседними, поднимались так высоко над землей, что ноги висели в воздухе, продолжая двигаться прежним ритмом. Дамы испуганно взвизгнули.

– Что это с ним делается? – воскликнул Мартини. Чартней стоял, скрестивши на груди руки; взгляд его выражал полное удовлетворение.

– Благодаря гениальному мистеру Чартнею, – наставительно сказал Кю, мы имеем незаменимую машину. Двигаясь со скоростью пятнадцать-двадцать километров в час, она может преодолевать любые препятствия. Она идет по всякой почве, даже по болоту.

– Скорость невелика, – промолвил Фишер.

– Эта машина не рассчитана на быстроту, – продолжал Кю, – для этого мы имеем другие. Этот страшный зверь не имеет себе равного по силе; оставаясь неуязвимым, он может продвигаться вперед, не оставляя вокруг себя ничего живого.

– Ужасно, ужасно! – простонала мадам Гаро.

Тела гигантских гусениц вытянулись, движение разом прекратилось. Дверь под одним прожектором открылась, и оттуда был спущен трап. Распорядители впустили жаждущих побывать внутри чудовища.

Головное отделение представляло центр управления. Здесь, на мостике, под броневыми плитами, находился командир гусеницы. Ниже помещались два огромных орудия. Дула их далеко выдавались вперед. Сквозь все длинное тело машины тянулся узкий коридор.

– Под нами, сбоку, расположены механизмы, обеспечивающие движение. Если мы откроем эти двери, вы увидите их. Вот, смотрите. – Чартней открыл боковую дверь. – Вот они, валы ходовой части. Управление ими осуществляется с центрального поста. Однако каждая отдельная секция имеет известную автономию. Благодаря этой комбинации создается удивительная подвижность всего тела гусеницы, состоящего из отдельных секций. Следующая дверь ведет в помещение команды, – говоря это, Чартней пропустил своих слушателей в небольшую каюту, где, по-корабельному, у стенок были прикреплены койки в два этажа, одна над другой.

– Здесь помещаются двадцать человек команды.

– Не задерживайтесь, господа, сзади на нас напирают другие, – торопил Кю.

– Эти двери ведут в боевую рубку, где установлены орудия и пулеметы. Дальше – люк вниз, вы видите там трубы. В них содержится ядовитый газ. Он выбрасывается через распылители в обе стороны на громадную высоту и потом, оседая, губит все. Этот газ тяжелее воздуха… Теперь, – продолжал Чартней, – я бы показал вам остроумное приспособление, позволяющее сделать безопасным для газа внутреннее помещение самой гусеницы, но Кю торопит нас, нам надо идти. Дальнейшее неинтересно – каждая секция повторяет предыдущую.

Стальной коридор был освещен электричеством; виднелись одинокие фигуры дежурных. Когда коридор был пройден и через задний трап они спустились на землю, Кю в восторге воскликнул:

– Это такое достижение, о котором мы не помышляли год назад! Неужели мне придется увидеть настоящую работу этих колоссов?

Мартини почувствовал, как злоба стала душить его. Болван! Он не понимает, что этот зверь будет душить и топтать наших сестер и братьев.

Тяжелое чувство охватило всех. Фишер взял под руку мадам Гаро и по трепету ее руки почувствовал, как мелкая дрожь пробежала по ее телу.

В этот вечер луна взошла поздно. Тихо плыла она в вышине, золотя своим неверным светом окрестности.

Мартини, в пальто и шляпе, сидел на своей веранде, мысленно переживая все происшествия дня.

«Можем ли мы жить в этом чуждом для нас мире? – думал он. – Чем дальше, тем больше чувствуется разница между ними и нами. Конечно, Фишер живет недурно со своей семьей, но что он скажет, если гусеница, которую мы только что видели, поползет по Германии? Неужели миру суждено погибнуть под стальной пятой Куинслея? – Мартини устремил взгляд вдаль: – Какая чарующая смена тени и света! Ложбины кажутся мрачными пропастями, вершины выступают, осененные светом. Тишина, спокойствие, что-то волшебное, сказочное… Бесшумно пролетел аэроплан, как ковер-самолет… – Возможно ли, чтобы всего этого не стало? Не стало поэзии? Возможно ли, чтобы род людской продолжал жить без женщин, без любви? Эти несчастные последние разряды женщин, которых Куинслей признает лишними – разве это настоящие женщины? Разве они похожи на мадам Гаро, на фрау Фишер? Нет, нет, такие женщины, конечно, ни к чему! Милли, такая красивая, так божественно сложенная – и та лишена женственности и женских чар. И я, старый дурак, все еще брежу о ней, как о заколдованной принцессе: вот-вот она проснется и откроет мне сокровищницу своей души…» Мартини погрузился в свои думы и не заметил, как перед ним появилось молодое существо, о котором он только что грезил: женщина стояла у лестницы, вся облитая лунным светом.

– Милли, это вы? Не привидение? Не галлюцинация? – воскликнул Мартини, вскакивая с кресла. – Боже мой, Милли, это вы, и в такой поздний час! Что привело вас сюда?

– Филиппе, я сама не знаю, как оказалась здесь, на вашей веранде, проговорила девушка едва слышно. – Со мною делается что-то странное. Этот лунный свет, или что другое, я не знаю, но… – она замолчала. Лицо ее было бледно, луна отражалась в зрачках ее широко открытых глаз.

– Что с вами?

– Филиппе, я хочу быть близко к вам.

– Милли, Милли, – задыхаясь, проговорил Мартини, – неужели это правда? Вы хотите быть со мной?

– Дорогой Филиппе, – она вдруг обхватила руками его шею.

Он страстно впился в ее полуоткрытые губы.

– Милли, ненаглядная. Боже мой, свершилось чудо! Заколдованная принцесса проснулась!

Мартини крепко обнял ее и целовал, целовал без конца.

ГЛАВА V

Внешне лаборатория Куинслея напоминала громадную крепостную башню или тюрьму. Внутреннее ее устройство подавляло грандиозностью и мрачностью.

Кабинет, в котором работала мадам Гаро, находился на первом этаже. Видно было, что эта красивая, со вкусом обставленная комната предназначалась для женщины, и что чья-то заботливая рука постаралась смягчить впечатление, производимое тяжелым каменным сводом и решетками в окнах.

Мадам Гаро работала здесь уже несколько месяцев. Она привыкла к этой большой полутемной комнате и даже полюбила ее. В жаркие летние дни в ней было всегда прохладно. Солнце заглядывало сюда только по утрам, и то ненадолго. Ветви деревьев касались оконных решеток, заглядывали в комнату, как бы стараясь увидеть, что там делается. По утрам на карнизах окон ворковали голуби, в полдень, прячась от солнца, в комнату залетали пестрые стрекозы.

Часто, оторвавшись от наваленных на столе рисунков, чертежей и атласов, мадам Гаро устремляла свой взгляд в открытые настежь окна. Так, в полной неподвижности, она просиживала долгие минуты. Вся ее несчастная жизнь проходила перед ней. Она вспоминала свою молодость, пансион, подруг, выход замуж за молодого, но уже блестящего ученого, короткий год совместной жизни и десятилетнюю разлуку.

Воспоминания так часто преследовали мадам Гаро, что, наконец, потеряли свою остроту. Если они возвращались к ней, то не производили уже прежнего впечатления. Когда она отвлекалась от работы, взор ее останавливался то на зелени ветвей, то на воркующих голубях. Она с любопытством следила за этими маленькими друзьями, а в голове у нее пробегали мысли, мало связанные друг с другом.

Недавно на карнизе появился новый голубь. Он важно расхаживал в своих мохнатых длинных шароварах и голубоватом сюртуке, задирал кверху маленькую головку со смешным хохолком. Это был какой-то чужестранец, прилетевший издалека. «Если бы поймать его, привязать к ноге письмо, он, наверное, мог бы снести его куда-нибудь по ту сторону гор, а там, кто знает, может быть, оно дошло бы до Рене… А как он счастлив, как беспечен, этот голубь! Как коротка жизнь этих стрекоз, но что мешает им наслаждаться жизнью? Страдание, вернее всего, есть исключительный удел людей! «

Стук в дверь обыкновенно возвращал ее к действительности.

Входил слуга с новыми рисунками или с объяснительными текстами к ним. Иногда являлся сам Куинслей.

Он был вежлив, сдержан, суховат. Разговор касался только работы. Он даже не садился, а делал необходимые указания, стоя у стола.

Мадам Гаро следила за тонким длинным пальцем, который перебегал с одного чертежа на другой. Когда Куинслей умолкал, она поднимала на него глаза, но он смотрел куда-то в сторону. Он уходил, а Анжелика старалась понять и запомнить все, только что им сказанное. Потом она вспоминала, что клятва ее остается невыполненной, осторожно доставала из ящика стола длинный узкий нож, который она припасла еще во время жизни в Колонии. Рассматривая нож, она держала его так, чтобы его никто не мог видеть, хотя была уверена, что в этой комнате не было ни глаз, ни ушей. Холодное лезвие ножа всегда производило на нее тяжелое впечатление. Она содрогалась: неужели можно решиться и вонзить его в живое человеческое тело? Но у нее не было других возможностей отомстить… более того, она уже не верила, что когда-нибудь решится привести в исполнение свой план…

Несмотря на прохладу в комнате, жара действовала на нее как-то угнетающе. Работа валилась из рук, голова тяжелела.

Однажды Куинслей пришел, когда мадам Гаро собиралась уже уходить. Он принес с собой большую пачку бумаг. Разложив их перед Анжеликой, стал объяснять:

– Это изображение человеческого мозга. Вот отмечены различные центры. Ах, мадам, вы не знаете, что это за сложный аппарат – человеческий мозг! Удерживать в себе восприятия всех чувствительных нервов, заставлять эти восприятия выскакивать из далекого прошлого, когда это нужно, комбинировать их… Одно это должно бы занимать много места, а между тем все это помещается здесь. – При этом Куинслей ткнул пальцем в рисунок. – А способности, талант, гениальность! Если бы нам удалось увеличить этот центр хоть чуть-чуть, мы бы разрешили задачу, мы могли бы получить, по желанию, гениальность в той или другой сфере деятельности. – Куинслей так оживился, что его постоянная сдержанность пропала. Он смотрел прямо в глаза Анжелике. Пылкость его речи подействовала на нее, она с любопытством слушала. – И я близок к достижению этого! – воскликнул он в каком-то экстазе. – О, тогда я не буду нуждаться в этих капризных, вечно недовольных выскочках природы. Я буду творить организм по заказу, как хочу. Вот смотрите. – Он перевернул страницу. – Это мозг необычайного человека, это мозг гения. Вы видите разницу между ним и обыкновенным мозгом? Я сотворю такой мозг. О, я теперь сильнее в тысячу раз, чем прежде, я почти всемогущ. – Анжелика отшатнулась от него. Ей казалось, что перед ней стоит безумец. И действительно, Макс был не похож сам на себя. Лицо его пылало, глаза горели, он высоко поднял руку, как некий пророк, вещающий миру о грядущих событиях. Через минуту он постарался взять себя в руки.

– Простите, – сказал он, – я взволнован, открытие потрясло меня.

В последующие дни Макс долее обыкновенного задерживался в комнате мадам Гаро. Он не возвращался к разговору о своих научных открытиях. Вид его ясно говорил, что он все еще остается в повышенном настроении. Иногда на полуслове он замолкал и начинал ходить большими шагами взад и вперед. Иной раз он забывал только что сказанное и повторял это снова. Анжелика с любопытством наблюдала перемену в характере своего врага. Макс никогда не касался вопросов, которые могли бы сколько-нибудь нарушить ее спокойствие. Однако ее начинало беспокоить, что Куинслей все дольше и дольше задерживается у нее в комнате. Дело этого вовсе не требовало.

Так прошло около двух недель.

Стоял восхитительный летний день. В комнату проникал легкий ветерок, приносящий слабый запах цветущих лип.

Вместо того чтобы сидеть за мало понятными рисунками, Анжелике хотелось бы пойти в поле, в лес и идти, идти, куда глаза глядят.

Воркованье голубей на окнах сегодня звучало как-то странно. Анжелика как будто бы понимала смысл их несложного языка. Ветерок поднимал тонкие перышки и запрокидывал кверху хвостики. Голуби имели очень комичный вид. Чужестранный самец в смешных штанишках появился опять, его не было видно уже несколько дней.

«Где он был? Он прилетел издалека, наверное, он улетал туда, за горы… Попробовать разве? – подумала она. И, как всегда, бросила на подоконник горсть крупы. – Они стали совсем ручные. Но этот мохнатик еще побаивается».

Раздался стук в дверь. Она узнала стук Куинслея.

– Мадам утомлена своими занятиями? – спросил он, входя.

– Я, кажется, этого никогда не говорила.

– Мадам развлекается голубями?

– Да, я очень люблю их.

– Я бы дорого дал, чтобы сделать жизнь мадам более полной.

Анжелика скользнула взглядом по лицу Куинслея; ей что-то не понравилось в его глазах. Она отодвинулась немного, теснее прижавшись к большому столу. Макс молчал. Взгляд его оставался прикованным к ней.

– Мне кажется, вы пришли ко мне по какому-то делу?

– Я работаю по двадцати часов в сутки, – заговорил Куинслей. – Я не жалею своих сил, но организм не может долго выдержать такой работы. Мне нужен отдых, мне нужен человек, который понимал бы меня.

– Не знаю, почему вы говорите это мне, – сухо прервала его мадам Гаро.

– Вы не знаете! – воскликнул Макс. – Ну, так узнайте же! Все, чем я живу, все, что я творю, чем я увлекаюсь – все это имеет цену, пока я сохраняю надежду, что вы когда-нибудь измените ко мне свое отношение. Анжелика, дорогая моя… – голос его приобрел нежность, которой нельзя было от пего ожидать. – Моя дорогая, я ничего от вас не требую, но не убивайте у меня этой надежды.

Куинслей схватил молодую женщину за руку. Он тяжело дышал. Бледность покрыла его лицо.

– Умоляю вас!

Буря гнева охватила Анжелику, в глазах у нее потемнело. Она откинулась назад, насколько могла, чтобы не чувствовать на своем лице дыхания человека, которого ненавидела. Свободная рука ее попала в приоткрытый ящик. Там она нащупала ручку ножа.

– Скажите мне хоть слово, – шептал Макс.

– Вот вам мое слово, – она ударила его ножом. Он выпустил ее руку и отшатнулся назад. Анжелика рухнула в кресло и истерически зарыдала.

– Вот как, – глухо сказал Куинслей. – Вот как! – он повторил эти слова несколько раз, прижимая рукой рану на левом плече. Кровь просачивалась сквозь пальцы и, стекая по руке, пачкала платье, падала на пол крупными каплями. Анжелика, открыв глаза, увидела все это. Значит, жив! Но вместо того, чтобы ударить еще раз, она кинулась позвонить.

– Нет, нет! – резко приказал Куинслей. – Не надо, никто не должен знать… Прошу вас, подайте мне полотенце.

Было объявлено, что Макс Куинслей заболел. Управление переходило к Роберту, Тардье и Шервуду – представителям биологии, психологии и технологии. Этот триумвират заменил правителя страны; семь других членов правительства, из людей, выросших в инкубаториях, остались, конечно, те же.

Никто не знал точно, что произошло с Максом, однако везде говорили о каком-то несчастном случае. Впрочем, состояние его здоровья не внушало никаких опасений. Предполагалось, что он проболеет не более двух недель.

Мадам Гаро вовремя являлась в свою рабочую комнату и вовремя уходила оттуда, но работа ее не двигалась вперед, так как она не получала более никаких указаний. Она мучилась раскаянием. Ее попытка казалась ей бессмысленной. Если бы ей удалось первое покушение на аэроплане, она погибла бы вместе со злодеем. Она искупила бы свое преступление собственной смертью! Теперь воспоминание о пролитой крови приводило ее в содрогание.

Прошло несколько дней. Однажды молодая женщина сидела в кресле, устремив взгляд в окно. Она теперь более, чем когда-либо, была убеждена, что Куинслей самый опасный человек, какого знал мир. Убить его – значит спасти человечество от ужасных потрясений; однако она чувствовала, что не в состоянии это сделать, что сама никогда не решится на новую попытку… Макс не захотел предать ее, он все скрыл. Что делать? Неужели воспользоваться его молчанием и разделить с ним эту тайну? А если сказать, то кому? Что из этого выйдет? Если бы можно с кем-нибудь посоветоваться… Но с кем? Фишер прекрасный человек, но… Мартини, неизвестно почему, настроен против нее. Чартней? Нет, он слишком далек от таких вещей.

Мадам Гаро спросила себя: «Почему внимание Макса сосредоточилось на мне? Чем я могла его привлечь? Он хочет делить со мной свой досуг и свои достижения, но он мне противен, и все, о чем он говорит, чуждо мне. Мы совершенно разные люди. Я ненавижу его высокомерие и его самоуверенность. Какой надменностью дышали его слова о гениях и талантах! Они надоели ему, он не терпит этих «выскочек природы». До чего может дойти наглость! А снимок с гениального мозга? Ведь это мозг живого человека! Чей мозг? Вдруг это мозг Леона! «

Это подозрение появилось у ней давно. И тогда же вспыхнуло желание отомстить. Но она слабая женщина. Появление врага лишает ее воли. Его оскорбления затемняют ее разум. Теперь ей предстоит жалкая участь: Макс возобновит свои домогательства. Может, более тонко, более осторожно. А, может быть, опять прибегнет к насилию. Единственное ее спасение самоубийство. Если она не смогла сдержать своей клятвы, она должна погибнуть.

Она уже думала вслух. Поймав себя на этом, она подняла голову и в ужасе так откинулась в кресле, что оно заскользило по паркету: перед ней стоял Куинслей.

– Что с вами, мадам, я вас испугал? – Голос его привел ее в чувство. Она поняла свою ошибку: это был не Макс: Роберт Куинслей стоял в почтительном отдалении от нее.

– Мадам, я стучал, но никто не ответил, и я подумал, что в комнате никого нет. Простите. Вы сидели задумавшись и не заметили моего прихода. Я хотел уйти, не беспокоя вас. Но что с вами? Вы выглядите больной.

Анжелика встала. Она не знала, что делать. Как отнестись к сыну своего ненавистного врага? Она его видела несколько раз раньше, но никогда не разговаривала с ним. Сходство его с отцом восстанавливало ее против него. Слухи об его несогласии с Максом возбуждали в ней любопытство.

– Может быть, я могу быть чем-нибудь полезен? – спросил Роберт, так как она все еще молчала. Голос его был мягок, приятен, мало похож на резкий голос отца.

«Голос ничего не значит, – думала мадам Гаро, – кровь Куинслеев течет в его жилах. Я не должна с ним знакомиться».

– Благодарю вас, я чувствую себя теперь хорошо.

– В таком случае, еще раз прошу извинить меня, – Роберт повернулся, чтобы уйти.

– Наверно, вы пришли сюда с какой-нибудь целью? – неожиданно для самой себя спросила она. Молодой человек остановился.

– Видите ли, – нерешительно проговорил он, – мне хотелось рассмотреть некоторые рисунки.

– Я вам не мешаю.

– Да?! Это очень мило с вашей стороны, – лицо Роберта приняло доверчивое выражение. – Но я не хотел этого делать при вас.

– Почему?

– Я не хотел, чтобы кто-нибудь знал, что я интересовался ими.

– Зачем же вы мне это говорите? – спросила Анжелика.

– Ну, раз я попался, то мне нечего уж скрывать, – проговорил он веселым тоном.

– Тогда садитесь и рассматривайте.

Роберт подошел к столу и углубился в рисунки. Анжелика стояла у окна в нерешительности.

«Может быть, мне лучше уйти?» – думала она. Молодой человек продолжал свою работу, не обращая на нее никакого внимания. Она слышала, как он произнес вслух: «Мне не совсем понятно», и потом – «вот как, я так и ожидал! «

Мадам Гаро посмотрела на него с любопытством. «Лицо сына все же отличается, оно гораздо симпатичнее, он очень строен и держит себя крайне просто», – думала она.

Роберт встал, крайне серьезный. Он сказал, уходя:

– Мне очень жаль, мадам, что вы попали в Долину Новой Жизни. Обстановка, которая создалась здесь, для вас особенно тяжела.

Это сочувствие, такое неожиданное, тронуло Анжелику до глубины души. Она долго стояла, смотря на закрывшуюся за ушедшим дверь.

«Кто может изведать глубины человеческого сердца? Что только не может ужиться в одном человеке! Может быть, наследие Куинслея уживается в Роберте с горячностью и теплотой самого обыкновенного хорошего человека? А если бы сочетались сила и энергия Макса с добротой и сердечностью Рене?»

На другой день, когда в дверь постучали, мадам Гаро подумала, что это опять Роберт.

Это был Крэг.

Он мотнул головой в знак приветствия и, ни слова не говоря, собрал со стола все ее последние работы. Потом обернулся к ней. Некрасивое его лицо исказилось какой-то гримасой.

– Вы можете отдохнуть. Мистер Куинслей лично укажет вам, чем вы можете быть ему полезной.

Ей показалось, что Крэг вложил в эти слова какой-то тайный смысл. Она не ответила.

С этих пор будущее стало представляться ей еще более мрачным. Она больше не ходила в лабораторию Куинслея. Все свое время она проводила в прогулках. В лесу, в тени деревьев было прохладно. Узенькая тропинка начиналась на холме и, извиваясь среди густой растительности, вела все выше и выше – к зеленой поляне, где было много полевых цветов. Анжелика особенно полюбила эту дорожку.

По вечерам, когда длинные тени стлались по земле и прохлада сменяла жару, Анжелика летала. Она достала в ближайшем складе новый летательный костюм и новый аппарат с крыльями взамен брошенного когда-то перед побегом на Высоком Утесе. Снабжение иностранцев всем необходимым производилось щедро. За лишение свободы Куинслей платил, не скупясь.

Мадам Гаро уносила с собой костюм для летания в поле и там надевала его на себя. Иной раз она птицей снималась со своей веранды. Это было чудное удовольствие, ничто так не отвлекало ее от грустных мыслей. Широкое резиновое платье, ящик с механизмом за плечами и крылья делались тотчас же невесомыми, как только из патрона у пояса вырывался легчайший газ и пространство между верхом и подкладкой одеяния наполнялось им. Она слегка подпрыгивала, ноги ее легко отрывались от земли; взмах крыльев – и она уже реет в высоте.

Какое необъяснимое чувство – эта необычайная легкость. Механизм работает в совершенстве, получая силу через воздух от далекой станции, где распадающиеся атомы радиоактивных веществ освобождают колоссальную энергию. Малейшее движение руки или ноги меняет направление полета, увеличивает скорость или уменьшает ее. Острый убор на голове режет воздух. Ветер освежает лицо, легкие дышат лучше, сердце работает сильнее. Человек-птица… Сбывается сон, который так часто снится каждому в юности.

Анжелика научилась хорошо летать еще тогда, когда они совершала свои прогулки вдвоем с Герье. Теперь она достигла совершенства, потому что она перестала бояться. Да и чего ей бояться, когда она постоянно думала о смерти как о желанном освобождении? Она проделывала самые замысловатые фигуры в воздухе. Она подражала ласточкам. Она кидалась па землю, как коршун на добычу, и вздымалась кверху почти вертикально. Если бы она приняла участие в весеннем празднике спорта, то, наверное, ей бы был присужден первый приз.

Эти ежедневные полеты не проходили незамеченными. Был зритель, который постоянно наблюдал их. Молодые глаза его искрились радостью, когда он наблюдал за ее опасными пируэтами.

То был Роберт Куинслей. Он сам летал очень хорошо и умел ценить мастеров полета. По возвращении в Долину он ни разу еще не надевал крыльев. Неприятности, которые волновали его, и работа не оставляли времени для этого удовольствия.

Высокая Долина поглощала много сил. В Америке он привык к веселому образу жизни. Здесь он не оставлял этой привычки, Блэкнайт и Висконти были ему хорошими партнерами. Они часто просиживали до зари за шампанским, с грустью вспоминая свои прежние кутежи.

Теперь, когда отец заболел, когда бремя управления еще более тяжелым ярмом легло на плечи, Роберту пришлось изменить свои привычки. Эксперимент, который он решил проделать в Высокой Долине, удавался. Это показывало, что он стоит на верном пути.

«Отец неправ, это ему надо доказать. А если он и тогда не согласится? постоянно спрашивал себя молодой человек. – Должен ли я тогда повиноваться отцу? Это значит погубить первоначальную идею деда. Отец вел борьбу с ним, это он решил силой завоевать мир. Но идею нельзя навязать силой. Я должен сделать все для счастья и будущего наших поколений».

Роберт напрягал силы, чтобы как можно скорее закончить свои наблюдения. Для работы вместе с Ямомото и с Христиансеном он построил новую лабораторию за военным плацем и просиживал в ней целые вечера. Отсюда-то он и наблюдал за полетами мадам Гаро.

Макс Куинслей все еще болел. Сообщали о каких-то осложнениях.

Анжелика так много испытала за последнее время, что нервы ее несколько притупились. Лучше всего помогали успокоению их эти постоянные полеты. Воздушные прогулки делались все более продолжительными. Часто она улетала утром и возвращалась только к вечеру. Она никогда не летала вдоль долины, а всегда стремилась улететь куда-нибудь в горы. Здесь был предел распространения энергии со станции: крылья за плечами тяжелели – значит надо возвращаться назад или спускаться на землю.

«Птицы с подрезанными крыльями, – вспоминала она чьи-то слова. – Да, да, несомненно, это полет на веревочке. Далеко не улетишь».

В последние дни она несколько раз встречалась в воздухе с Робертом. Он приветствовал ее пронзительным криком.

Как-то раз Анжелика залетела очень далеко. Под ногами была лесистая местность, пересеченная глубокими впадинами. Механизм терял силу, крылья слабели. Конечно, надо поворачивать обратно. Но Анжелика упрямо продолжала свой путь, желая достичь горного кряжа, откуда, она думала, открывается вид на соседнюю долину. Однако она не могла подвинуться вперед ни на метр и вскоре стала падать.

Она не потерялась и сделала все возможное, чтобы спуститься на удобное место. Однако, спускаясь, она зацепилась крылом за ветви громадной сосны. Костюм затрещал, газ со свистом вышел из оболочки, и она тяжело грохнулась на землю.

Когда она пришла в себя, солнце опустилось совсем низко. Полная тишина господствовала вокруг.

Она с трудом встала.

«Что же мне теперь делать? Пешком я не дойду и до ночи. И вообще смогу ли я выбраться отсюда? Дороги нет. И не знаю, куда идти». – Анжелика задумалась, стараясь найти какой-нибудь выход из положения. Летательный аппарат испорчен. Ничего не остается, как идти.

Через полчаса она убедилась, что не знает, как выбраться на дорогу, только напрасно теряет силы и время.

Что делать? Быть может искать ее начнут – но не ранее как завтра. Ночевать придется в лесу, одной. Сыро, холодно, страшно.

Она инстинктивно устремилась на небольшой открытый холмик, подальше от леса. Тут она опустилась на траву. Она раскаивалась в своей затее.

Когда отчаяние достигло предела, вдали, на темнеющем небе, она увидела черную точку. Точка все увеличивалась, и вскоре стало ясно, что это человек. «Куда же он летит? Наверное, сейчас повернет в сторону, иначе с ним будет то же самое, что и со мной. Я должна что-то сделать, чтобы он меня заметил».

Анжелика встала и начала махать над головой носовым платком. Человек стал опускаться и пропал за верхушками деревьев.

До нее донесся неясный крик. И хотя она не поняла слов, сердце ее забилось радостно. Она тоже крикнула и через несколько мгновений получила ответ. Потом крик раздавался все ближе и ближе. Она отзывалась. Страх прошел; хотелось скорее узнать, кто же идет на помощь.

На темном фоне леса обрисовался контур человеческой фигуры.

– Кто вы? – спросила она.

– Мадам Гаро, я спешу к вам на выручку.

Голос Роберта Куинслея звучал радостно, возбужденно.

– Каким образом вы узнали, что я здесь?

– Не скрою, – отвечал он, подходя почти вплотную, – я следил за вами. Мне ваши полеты казались иногда очень рискованными.

– Я, кажется, не давала вам ни права, ни повода следить за собой.

– Теперь вы можете убедиться, что я не напрасно это делал, – добродушно произнес молодой человек, не обращая внимания на резкое замечание. – Но обсудим наше положение. Вы не можете подняться, ваш аппарат, я полагаю, поломан. Но вы сами, кажется, невредимы?

– Я отделалась ушибами, – отвечала Анжелика.

– Какое счастье! – проговорил Роберт. Анжелика обратила внимание на тон, каким были сказаны эти слова. Она промолчала.

– Наша задача, – продолжал Роберт, – выбраться отсюда как можно скорее, но как это сделать? Если я полечу назад, за аппаратом для вас, то придется оставить вас здесь одну, и навряд ли я ночью смогу найти вас. – Он помолчал. – Я думаю, придется ночевать здесь. – Он опять замолчал, предоставляя ей решить этот вопрос. Анжелика колебалась. Ей не хотелось оставаться наедине с мало знакомым человеком, но еще более тяжелым представлялось ей остаться одной на всю ночь в этом пустынном и мрачном месте.