Текст книги "Третий возраст. Принять и наслаждаться"

Поль Сезанн. Игроки в карты (1890–1892).

В условиях несформированных эстетических потребностей у пожилого человека, имеющего избыток свободного времени, среди немногочисленных имеющихся возможностей его заполнения наиболее часто реализуются две: просмотр многочисленных телевизионных программ и игра в домино или в карты[63]63
  Карты — игра, принципиально построенная на случайности, – по сути, вызов пониманию, согласно которому победа не должна одерживаться благодаря случайности [111]. По наблюдению А. Шопенгауэра, «где особенно проявилась эта потребность возбуждения воли, так это в изобретении и распространении карточной игры, которая поистине служит выражением плачевной стороны человечества» [453, с. 299–300]. «Редко осуждается игра потому, что удовольствие, доставляемое ею, всегда покупается страданием другого, для того, чтобы доставить себе удовольствие или приобрести денежные средства. <…> В игре <…> получаемая выгода не покупается трудом, – констатировал Герберт Спенсер, – и счастье того, кто выигрывает, связано с несчастьем проигравшего. Следовательно, игра антисоциальна по своей сущности, она извращает симпатии, развивает эгоизм и отражается вредным образом на характере и поступках людей» [352, с. 389].


[Закрыть].

Многие обращаются к телевизору с его отупляющими программами, постепенно устраняясь из практической реальной жизни и отдавая предпочтение этому ее заменителю, посреднику. Г. Померанц свидетельствует: «Карл Поппер в последней своей статье, написанной незадолго до смерти в 1994 г., рисует угрозу разрушения западной цивилизации безответственным телевидением» [301, с. 91][64]64
  Сэр Карл Раймунд Поппер (1902–1994) – австрийский и британский философ и социолог. Один из самых влиятельных философов науки XX столетия. К. Поппер наиболее известен своими трудами по философии науки, а также социальной и политической философии, в которых он критиковал классическое понятие научного метода, а также энергично отстаивал принципы демократии и социального критицизма, которых он предлагал придерживаться, чтобы сделать возможным процветание открытого общества.


[Закрыть]. По наблюдению С.М. Зубарева, «кино остается достаточно отстраненным от зрителя, “кастовым” явлением. В дома оно проникло только благодаря тому же телевидению. Только ТВ удваивает, бесконечно умножает образы в реальном времени, и люди с готовностью пустили свои души в зеркальный коридор. <…> Сердцевина, душа телевидения – нарциссична. Нарциссы, собирающиеся в студии, глядятся в зеркала мониторов, как в поверхность воды. Но оттуда, из-под поверхности, из глубины глазеет на них население, лишенное голоса. <…> Социум замирает у зеркал нарцисса и разглядывает в них правильную жизнь. Грандиозность сотни-другой телеэкспонатов обеспечивается жизненной энергией миллионов, которые, нырнув под поверхность, перестают жить. То есть обесценивают свою жизнь до предела. <…> Дальнейший шаг закономерен: жизнью вообще объявляется только то, что подлежит трансляции. Парадокс в том, что наиболее транслируемым материалом, а значит, самой наиреальнейшей реальностью следует признать не попсу, не ментов, не проституток, не бандитов, не вампиров, не президентов даже, а рекламные ролики. Реклама же строится частично по законам сновидений. То есть как фантазии об исполнении желаний. “Мы этого достойны!” Но есть у рекламы еще одна задача: привить чужие желания так, чтобы зритель принял их за свои. Чтобы, возвращаясь из суперреальности очередной рекламной паузы в обыденность, зритель ощущал, что живет неправильно, что его бытие ненастоящее. <…> Вся Земля окутана сферой ядовитой зеркальной пыли. Это и есть телеэфир. <…> Поэтому телевизионный мир, при всех своих претензиях, еще дурнее реальной жизни» [156].

Информация, поступающая с экрана телевизора, схематична, упрощенно формализована. Она апеллирует преимущественно к формальной логике, а значит, функционально связана прежде всего с левым полушарием. Как следствие, минимизируются сопряженные с правым полушарием эмоциональность, духовность человека [97][65]65
  «Голубой экран подсказывает: купи сникерс, голосуй за стабильность, поезжай на Азорские острова. <…> И сникерсы, и стабильность, и острова – все европейцу доступно, но рая нет. В первый миг кажется: вот он, рай! Но через час краски блекнут. Рай – не обстановка, а состояние. С милым рай в шалаше. Рай – от чувства любви, а не от шалаша, не от Азорских островов, Женевского озера, Карадага. <…> Никакие острова, озера и горы не способны творить чудеса в сердце, страдающем куриной слепотой» [301, с. 88].


[Закрыть]. Он становится восприимчивым к упрощенным тоталитарным лозунгам и рекламному жаргону, облегчается формирование патологических связей по типу сверхценных идей. Культура и образ жизни, навязанные извне, не соответствующие архетипу, не могут поддерживать психофизиологические паттерны, обеспечивающие соматическое и душевное здоровье [394].

Главное занятие американцев на досуге – это приобретение впечатлений, которые, как мы знаем, не являются реальными. Когда у нас появляется возможность делать то, что хочется, мы обращаемся к воображению – к мирам, созданным другими, будь то книги, фильмы, видеоигры или телевидение (для среднего американца – более четырех часов в день), или к мирам, которые мы сами создаем, когда грезим и фантазируем. Хотя жители иных стран могут меньше смотреть ТВ, исследования в Англии и других государствах Европы обнаруживают сходную одержимость нереальным [44, с. 181].

Оценивая роль СМИ, эксплуатирующих тему смерти, Ж. Бодрийяр подчеркивает: «Они всего лишь обыгрывают тот факт, что непосредственной, прямой и безрасчетной значимостью для нас обладают только те события, в которых так или иначе замешана смерть. В этом смысле самые недостойные массмедиа – одновременно самые объективные. Здесь опять-таки легковесна и лишена интереса интерпретация в понятиях вытесненных индивидуальных влечений, бессознательного садизма и т. д. – ведь страсть-то это коллективная. Насильственно-катастрофическая смерть не удовлетворяет собой чье-то мелкое индивидуальное бессознательное, бессовестно манипулируемое средствами массовой информации (таково вторичное и, стало быть, морально искаженное представление), – она оттого так сильно и глубоко потрясает, что вовлекает в игру группу как таковую, с ее страстным интересом к самой себе, давая ей чувство какого-то преображения или искупления. <…> Насильственная смерть, смерть от несчастного случая, которая была нонсенсом для прежнего сообщества, имеет так много смысла для нас: только о ней все и говорят, только она завораживает и трогает наше воображение» [48, с. 291–292].

«Очень немногие, – замечает Честерфилд в своих знаменитых «Письмах к сыну», – умеют распорядиться с толком своим состоянием; еще меньше тех, кто умеет распределить свое время, а из этих двух вещей последнее – самое важное» [404, с. 141]. И далее: «Человек обычно узнает, как ему лучше всего использовать свое время, только тогда, когда это время на исходе. Но если бы в самом начале жизни люди только подумали о том, насколько оно ценно, и каждую минуту свою отдали в рост, невозможно даже представить себе, какие сокровища знаний и наслаждений скопила бы им эта бережливость. С сожалением оглядываюсь я на крупную сумму времени, которую я промотал в мои молодые годы, ничего не узнав и ничем не насладившись» [433, с. 217].

Люди, планирующие свою жизнь на пенсии, нередко воспринимают отставку как освобождение от социальных ограничений, предписаний и стереотипов рабочего периода. Под влиянием переживания свободы, перехода в слабоструктурированную область своего жизненного мира у личности выявляются новые способности, реализующиеся в увлекательных занятиях[66]66
  У многих выход на пенсию связан со стремлением передавать профессиональный опыт своим ученикам. Они испытывают тягу к воспитанию нового поколения, наставничеству. Занятие интересным делом, установление новых дружеских связей, сохранение способности контролировать свое окружение порождают удовлетворенность жизнью и увеличивают ее продолжительность [233, с. 356–357].


[Закрыть]. Подобные случаи в своей психотерапевтической практике описывает А. Маслоу. Так, у одной из его пожилых пациенток, вынужденной вырабатывать новый жизненный уклад, внезапно проявились прекрасные художественные способности, о существовании которых никогда не подозревали ни окружающие, ни она сама [12, с. 568].

Вопрос, что же в действительности представляет собой выход на пенсию, испытывает ли человек при этом чувство освобождения или, наоборот, ущемления, не может быть решен однозначно. Для каждого пожилого он решается по-своему[67]67
  В некоторых профессиях требуется тяжелый физический труд, имеются вредные условия. Немало профессий связаны и со значительными эмоциональными перегрузками. Понятно, что эта категория работающих с нетерпением ждут наступления пенсионного возраста, выход на пенсию воспринимают с облегчением и расценивают как освобождение.


[Закрыть]. В том случае, когда жизнь в старости заполнена делами и интересами, значимыми для данного человека, т. е. «жизнь заполнена жизнью», утрата прошлого привычного стереотипа не представляется тягостной. Тот факт, что пожилой оказывается не в состоянии приспособить свою деятельность к масштабам и скоростям, характерным для лиц более молодых, не значит еще, что он получает от нее меньшее удовлетворение. Человек, принимающий и полностью осознающий свое старение, получающий удовлетворение от новой жизни, занятый полезным и интересным делом, вызывает положительные чувства у окружающих [443, с. 272].

Удачные варианты жизненного устройства после выхода на пенсию определяются не только положительными внешними условиями, в которых оказывается пожилой человек, но в большей степени его личными установками, умением «устроить свою жизнь». Уход на пенсию воспринимается негативно людьми, работающими в узкой специальности, и наоборот, лица с многогранными запросами бывают рады заняться новым и интересным для них делом. Пожилой человек, имеющий конкретные планы приятно использовать свободное время, легче принимает решение отказаться от прежней работы, чем лица, таких планов не имеющие [443, с. 271].

В своей нашумевшей и во многом революционной книге «Ното Deus. Краткая история будущего» Юваль Ной Харари среди возможных вариантов переустройства человеческого общества в будущем рассматривает и проблему занятости и трудовой деятельности людей. Приведем некоторые высказывания автора. «В прошлом многое умели делать только люди. Теперь же роботы и компьютеры догоняют нас, а могут скоро и опередить в большинстве занятий. <…> Мы стоим буквально на пороге грандиозной революции, в результате которой люди рискуют лишиться своей экономической ценности. Давайте вспомним, как промышленная революция обошлась с лошадьми. Обычная лошадь способна чувствовать, любить, узнавать лица, прыгать через заборы и делать много чего другого, на что не способны не только “форд” модели Т, но и “ламборгини”. И все же машины вытеснили лошадей, так как лучше выполняли несколько функций, реально необходимых системе. Таксистов почти наверняка ждет участь лошадей. Некоторые экономисты предсказывают, что рано или поздно обычные, немодернизированные люди станут абсолютно бесполезными. Роботы и 3D-принтеры уже заменяют рабочих в ранее ручных производствах типа пошива мужских сорочек, а “многоумные” алгоритмы так же поступят с “белыми воротничками”. В зону риска попали банковские клерки и турагенты, которые еще совсем недавно казались застрахованными от автоматизации. Сколько понадобится турагентов, если мы будем с помощью смартфона покупать билеты и заказывать отели у алгоритма?» [415, с. 364]. «Самым важным для экономики XXI века может стать вопрос о том, что же делать со всеми этими бесполезными людьми. Чем будут заниматься человеческие существа с высокоразвитым сознанием, когда не обладающие сознанием сверхумные алгоритмы почти все станут делать лучше? Испокон веков рынок труда делился на три основных сегмента: сельское хозяйство, промышленность и сфера услуг. Примерно до 1800 года народ был по преимуществу занят в сельском хозяйстве, и лишь небольшая его часть работала в индустрии и сфере услуг. Во время промышленной революции крестьяне в развитых странах бросили стада и пашни и устремились в большинстве своем на фабрики и частично в сферу услуг. В последние десятилетия развитые страны пережили еще одну революцию – исчезновение рабочих профессий в промышленности сопровождалось стремительным расширением сегмента услуг. В 2010 году всего два процента американцев были заняты в сельском хозяйстве и двадцать процентов – в промышленности, тогда как семьдесят восемь процентов работали учителями, врачами, дизайнерами вебсайтов и т. п. Чем же мы займемся, когда алгоритмы будут учить, лечить и создавать сайты лучше, чем мы?» [415, с. 372]. «В 2004 году профессора Фрэнк Леви из Массачусетского технологического института и Ричард Мернен из Гарварда опубликовали всестороннее исследование рынка труда, в котором выделили виды деятельности, имеющие наибольшие шансы подвергнуться автоматизации. Вождение грузовика они привели в качестве примера работы, которую едва ли в обозримом будущем доверят автомату. Трудно представить себе, писали они, чтобы управляемый алгоритмом грузовик смог безопасно лавировать в потоке машин. И что же? Меньше чем полтора десятка лет спустя Google и Tesla не только представили себе, но уже претворяют это в жизнь» [415, с. 137]. В XXI веке мы можем стать свидетелями появления многомиллионного неработающего класса: людей, лишенных какой бы то ни было экономической, политической и даже культурной ценности, никак не содействующих процветанию, силе и славе общества. Этот «бесполезный класс» будет не просто неработающим – он будет неработоспособным.

В сентябре 2013 г. оксфордские ученые Карл Бенедикт Фрей и Майкл А. Осборн опубликовали статью «Будущее занятости», в которой исследовали вероятность замещения разных видов деятельности компьютерными алгоритмами в ближайшие 20 лет. Разработанный авторами алгоритм для расчета степеней этой вероятности вычислил, что в США в зоне высокого риска находится 47 % профессий. Например, существует 99 % вероятность, что к 2033 г. свои места алгоритмам уступят специалисты по телефонному маркетингу и страховые агенты, с 98 % вероятностью та же участь постигнет спортивных рефери, с 97 % – кассиров, с 96 % – шеф-поваров. Вероятность, с которой потеряют работу официанты, составляет 94 %, секретари юридических контор – 94; экскурсоводы – 91, пекари – 89, водители автобусов – 89, строительные рабочие – 88, ветеринарные фельдшеры – 86, охранники – 84, моряки – 83, бармены – 77, архивариусы – 76, плотники – 72, спасатели на воде – 67 %. И так далее, и так далее, и так далее [415, с. 137].

«Если хотя бы однажды, – заключает Н. Рерих, – человек осознает всю ответственность свою для разумного использования времени, то это качество уже обоснуется в нем. Оно сделается той сердечною радостью, которая осветит и осенит все закоулки его жизни. Время есть делание. Время есть мысль. Во всем своем условно-земном значении время является синонимом множества полезнейших и необходимейших для усовершенствования понятий. Если обсуждаются истинные ценности человечества, то прежде всего для обращения с ними нужно будет время прекрасно наполненное. Итак, пишу вам о времени, об использовании его, и неминуемо должен окончить словом “прекрасное”» [318].

Глава 6
Об особенностях субъективного восприятия времени

С точки зрения молодости жизнь есть бесконечно долгое будущее; с точки зрения старости – очень короткое прошлое. Как предметы на берегу, от которого отходит наш корабль, становятся меньше, туманнее и труднее различимыми, точно так же происходит с событиями и действиями минувших лет.

Apmyp Шопенгауэр [454, с. 365]

Как мало промежутка между временем, когда человек слишком молод и когда он уже слишком стар!

Шарль Монтескье [336]

Восприятие времени у пожилого человека иное, нежели у юноши, потому что текущее время ему видится в ретроспективе прожитых лет и представляется скоротечным. Кроме того, в его жизни меньше событий, за месяцы и годы не происходит ничего запоминающегося, поэтому они становятся менее примечательными и оттого более краткими. Десятилетие для пожилого человека протекает, как год для молодого, а год – как месяц. В этом кроется секрет терпимости стариков и их безропотности, что еще более отдаляет их от молодых людей. Вместе с тем пожилому человеку приходится считаться с тем, что дни его сочтены, а потому он порой вынужден поспешить, чтобы совсем не опоздать [349, с. 622].

Даже на протяжении одной человеческой жизни время неоднородно: в юности и в старости оно различается. «Как мчится время», – с горечью замечает взрослый, тогда как ребенок мучительно высчитывает дни, оставшиеся до начала летних каникул или до долгожданного дня рождения. Когда же время начинает мчаться? Линия жизни наполнена насыщенными сгустками событий, перемежающимися провалами, т. е. периодами, когда будто ничего запоминающегося не происходило [264, с. 142].

«Как быстро жизнь летит от января к декабрю! – удивляется Бернард, один из героев книги Вирджинии Вульф «Волны». – Нас всех подхватил и несет поток несусветной чуши, такой привычной, что уже она не бросает тени; не до сравнений; про я и ты дай бог вспомнить впопыхах; и в таком полусне нас несет по течению, и мы разгребаем руками обставшие затон камыши. Мы бьемся, мы скачем, как рыба, взлетающая над водой, чтобы поспеть на Ватерлоо к поезду. Но, как ни взлетай, все равно опять плюхнешься в воду. Мне уже не уплыть на Южные моря, никогда, никогда» [89, с. 608]. «Какого врага мы видим теперь с тобой, когда стоим, и ты бьешь копытами мостовую? Это смерть. Смерть этот враг. Против смерти скачу я, держа наперевес копье, и текут назад мои волосы, как у юноши, как у Персивала, когда он скакал по Индии. Я даю шпоры коню. Непобежденный, непокоренный, на тебя я кинусь, о Смерть! Волны разбились о берег», – так заканчивает этот роман Вирджиния Вульф [89, с. 656].

Необходимо учитывать особенности, которые определяются как минимум двумя характерными чертами стиля жизни пожилых людей. Как правило, жизнь старого человека не богата на разнообразные события, однако они заполняют собой все его индивидуальное пространство и время. Так, приход врача – это событие, которое может заполнить весь день. Поход в магазин – тоже событие, которому предшествует тщательная подготовка. Иными словами, происходит гипертрофированность, «растягивание» событий. То, что воспринимается молодыми как незначительный эпизод, для старого человека становится делом целого дня. Помимо «растянутости» событий жизнь может заполняться путем гипертрофированности какой-либо одной сферы жизнедеятельности. Вторая особенность определяется своеобразным ощущением времени. Во-первых, пожилой человек всегда живет в настоящем. Его прошлое также присутствует в настоящем – отсюда запасливость, бережливость, осторожность стариков. Они как бы консервируются в сиюминутности, причем такому сохранению подвергается и духовный мир, его ценности. Во-вторых, движение времени в пожилом возрасте замедляется и становится более плавным [362].

Приведем текст песни Леонида Утесова «Время»:

 
«Проходит год, как день,
То длится день, как год,
И, оглянувшись, можно убедиться,
Что время то ползет,
То медленно идет,
То будто слишком быстро мчится.
С рождения до двадцати
Года ползут, несмелые,
А с двадцати до тридцати
Они идут умелые,
Вот с тридцати до сорока
Бегут, как ночи белые,
А с сорока и далее
Летят, как угорелые.
Когда года твои ползут,
Ты прыгаешь и бегаешь,
Зато, когда они идут,
Шаг в ногу с ними делаешь.
Когда ж они начнут бежать,
Тебе ходьба – забота.
А начинают пролетать,
Тебе сидеть охота.
И как же способ мне найти
С годами в ногу чтоб идти»
 

[307].

Важно отметить, что при нередком в пожилом возрасте депрессивном состоянии один из главных симптомов депрессии с феноменологической точки зрения – субъективное переживание потока времени как чрезвычайно медленного, застывающего или даже остановившегося. Противоположное переживание – ускоренное течение времени – типично для мании. Как утверждает Мартин Гшвинд, то же самое испытывают и пожилые люди – для них годы летят, словно дни. Однако для пожилых людей в депрессивном состоянии время течет так же медленно, как и для молодых депрессивных индивидов (цит. по: [459, с. 222]).

Леонардо да Винчи писал с тоской: «О время, истребитель вещей, и старость завистливая, ты разрушаешь все вещи и все вещи пожираешь твердыми зубами годов мало-помалу, медленной смертью» (цит. по: [202, с. 89]). «Удельный вес времени к старости уменьшается», – констатирует писательница Людмила Улицкая [383, с. 478]. «Чем дольше живем мы, тем годы короче…» – поется в известной песне на слова Булата Окуджавы «Дорожная песня» [269, с. 259].

По мнению И. Ялома, «дни рождения, особенно значительные дни рождения, могут стать открытым окном для экзистенциальных тревог и привести к более внимательному созерцанию жизненного цикла. В зрелом возрасте празднования дней рождения всегда, как мне кажется, представляются сладко-горькими событиями, подразумевающими скрытую жалобу[68]68
  Арсений Тарковский:
«И кровь моя мутится в день рожденья,И тайная меня тревога мучит,Что сделал я с высокою судьбою,О, Боже мой, что сделал я с собою!»[358, с. 35].

[Закрыть]. На некоторых влияют дни рождения, которые знаменуют собой то, что они пережили своих родителей. Даты ухода на пенсию, годовщины свадьбы или развода и многие другие памятные дни говорят индивиду о неумолимом беге времени и быстротечности жизни» [475, с. 261–262][69]69
  Главу, посвященную обсуждению этой проблемы, автор назвал «Ищите проблемы годовщин и жизненных этапов».


[Закрыть].

«Взгляни, – призывает Сенека-младший, – как скоротечно время, подумай, как коротко ристалище, по которому мы бежим так быстро; посмотри на весь человеческий род, единым сонмом, с самыми малыми промежутками – хоть порой они и кажутся большими – поспешающим к одному концу; тот, кого ты считаешь погибшим, только предшествовал тебе. Так есть ли большее безумие, чем оплакивать того, кто раньше прошел дорогу, которую и тебе предстоит измерить? Разве плачут над тем, про что известно заранее, что оно случится? А кто не думал о предстоящей каждому человеку смерти, тот обманывал себя. Разве плачут над тем, о чем сами говорили: оно произойдет непременно? Сетующий на чью-либо смерть сетует на то, что умерший был человеком. Все мы связаны общим уделом: кто родился, тому предстоит умереть. Сроки разные, исход один. Расстояние между первым и последним днем изменчиво и неведомо; если мерить его тяготами пути, оно велико даже у ребенка, если скоростью – коротко даже у старца. Все ненадежно и обманчиво, все изменчиво, как погода. Все несется стремглав, по веленью фортуны, превращается в нечто противоположное, и в таком коловращении человеческих дел нет ничего заранее известного, кроме смерти. И однако все жалуются на то единственное, в чем никто еще не обманулся» [340, с. 212].

«Колыбель качается над бездной. Заглушая шепот вдохновенных суеверий, здравый смысл говорит нам, что жизнь – только щель слабого света между двумя идеально черными вечностями. Разницы в их черноте нет никакой, но в бездну преджизненную нам свойственно вглядываться с меньшим смятением, чем в ту, к которой летим со скоростью четырех тысяч пятисот ударов сердца в час», – так начинает В. В. Набоков свой автобиографический роман «Другие берега» [250, с. 133].

«Время иссякает для того, – замечает Симона де Бовуар, – кто покидает земной мир, и чем больше я старею, тем больше сжимается мое прошлое» [46, с. 95–96]. «Память старика уже не хранила единичных случаев, все его прошлое представлялось ему единым событием, заполнившим отведенное ему жизнью время с удивительной быстротой», – отметил канадский поэт, писатель и певец Леонард Коэн [187, с. 331]. О быстроте протекания жизни пишет Владислав Ходасевич в стихотворении «Из дневника» (1925):

 
«Должно быть, жизнь и хороша,
Да что поймешь ты в ней, спеша
Между купелию и моргом,
Когда мытарится душа
То отвращеньем, то восторгом?..»
 

[417, с. 178].

Понятие биологического времени было разработано биологом Леконтом де Нуи, который обнаружил, что с возрастом раны заживают медленнее, и вывел математическую формулу этого биологического закона. Ученый сделал вывод, что у каждого частного процесса есть «внутреннее психологическое время», собственная единица времени. Если мы измерим соотношение космического времени с этой единицей времени, то обнаружим, что дни и годы с возрастом становятся короче (это лишь приблизительно соответствует эмпирическому опыту) [459, с. 219].

Что же такое время? В Философском энциклопедическом словаре оно определено так: «Время – атрибут, всеобщая форма бытия материи, выражающая длительность бытия и последовательность смены состояний всех материальных систем и процессов в мире. Время не существует само по себе, вне материальных изменений; точно так же невозможно существование материальных систем и процессов, не обладающих длительностью, не изменяющихся от прошлого к будущему» [395, с. 94][70]70
  Детально значение проблемы восприятия времени для личностного функционирования рассмотрено нами ранее [298].


[Закрыть].

Свои представления о времени Августин Аврелий (354–430), христианский теолог и философ, сформулировал в XI книге своей «Исповеди»[71]71
  «Исповедь» (лат. Сonfessiones) – общее название 13 автобиографических сочинений Августина Блаженного, написанных ок. 397–398 гг. и рассказывающих о его жизни и обращении в христианство.


[Закрыть]: «Что же такое время? Кто смог бы объяснить это просто и кратко? Кто смог бы постичь мысленно, чтобы ясно об этом рассказать? О чем, однако, упоминаем мы в разговоре как о совсем привычном и знакомом, как не о времени? И когда мы говорим о нем, мы, конечно, понимаем, что это такое, и когда о нем говорит кто-то другой, мы тоже понимаем его слова. Что же такое время? Если никто меня об этом не спрашивает, я знаю, что такое время; если бы я захотел объяснить спрашивающему – нет, не знаю. Настаиваю, однако, на том, что твердо знаю: если бы ничто не проходило, не было бы прошлого времени; если бы ничто не приходило, не было бы будущего времени; если бы ничего не было, не было бы и настоящего времени. А как могут быть эти два времени, прошлое и будущее, когда прошлого уже нет, а будущего еще нет? И если бы настоящее всегда оставалось настоящим и не уходило в прошлое, то это было бы уже не время, а вечность; настоящее оказывается временем только потому, что оно уходит в прошлое. Как же мы говорим, что оно есть, если причина его возникновения в том, что его не будет! Разве мы ошибемся, сказав, что время существует только потому, что оно стремится исчезнуть?» [3, с. 217].

«Для психолога, – замечает Г. Элленбергер, – проблема времени совершенно иная, потому что мы имеем дело с непосредственным субъективным переживанием времени. <…> Главная проблема состоит в том, что психологическое время не подходит к жестким образцам физического времени, хотя они и связаны друг с другом» [460, с. 211–212]. Свои наблюдения о протекании времени Жан де Лабрюйер выражает следующим образом: «Каждый час – и сам по себе, и в связи с нами – неповторим: стоит ему истечь, как он исчезает навеки, и возвратить нам его не могут даже миллионы веков. Дни, месяцы, годы погружаются в бездну времени, и самого этого времени тоже не станет: оно – лишь точка в необозримых просторах вечности, и ее нетрудно стереть. Время порождает мелкие и быстротекущие явления, неустойчивые и непрочные, зовущиеся модой, величием, милостью, богатством, могуществом, властью, независимостью, наслаждением, радостью, достатком. Что станет с ними, когда исчезнет самое время? Долговечнее времени лишь одна добродетель, столь мало изысканная модой» [199, с. 456].

Симон Вуэ. Время, побежденное Любовью, Надеждой и Красотой (1627)

«Нет, в жизненный поток мы вовлечены не только материальной стороной нашего существа, – утверждает Пьер Тейяр де Шарден. – Но как тончайший флюид пространство-время, заполнив наши тела, проникает в нашу душу. H заполняет ее» [360, с. 176]. «Влияние внешних чувств, – отметил Ральф Эмерсон, – до того взяло господство над духом в человеке, что пределы времени и пространства сделались в глазах его чем-то несокрушимым, существенным и неодолимым; относиться к ним с неуважением считается на свете величайшим признаком безумия. А между тем время и пространство – не что иное, как мерила, совершенно противоположные сущности души. Человек может их уничтожить; дух может играть со временем: “в один час вместить вечность или растянуть на вечность один час”. <…> Всякая деятельность наших умственных способностей тоже освобождает нас, в некоторой степени, из-под власти времени. <…> Посмотрите, до чего величие и божественность мысли стирает в прах века, тысячелетия и живет, помимо их, теперь, в этот самый час» [461, с. 197–198][72]72
  Ральф Уолдо Эмерсон (1803–1882) – американский эссеист, поэт, философ, пастор, лектор, общественный деятель; один из виднейших мыслителей и писателей США.


[Закрыть]. По мнению И. Бродского, «ощущение времени есть глубоко индивидуалистический опыт. В течение жизни каждый человек, рано или поздно, оказывается в положении Робинзона Крузо, делающего зарубки и, насчитав, допустим, семь или десять, их перечеркивающего. <…> И зарубки эти дело глубоко одинокое, обособляющее индивидуума, вынуждающее его к пониманию если не уникальности, то автономности его существования в мире» [57, с. 388].

«Время, заполненное разнообразными и интересными впечатлениями, – заметил Уильям Джеймс, – кажется быстро протекающим, но, протекши, представляется при воспоминании о нем очень продолжительным. Наоборот, время, не заполненное никакими впечатлениями, кажется длинным, протекая, а протекши, представляется коротким» [130, с. 308]. «Неточность выражения времени в языке, – по мнению Стивена Пинкера, – связана с неточностью того, как люди воспринимают и вспоминают время. <…> Согласно теории Эйнштейна время относительно с точки зрения инерционной системы, в которой оно измеряется, но это не означает, что оно субъективно[73]73
  С. Пинкер приводит анекдот «об отце, который попросил сына-физика объяснить ему теорию относительности. Объяснение, предложенное сыном, было таким: “Понимаешь, отец, дело обстоит так. Когда ты сидишь в кресле у зубного врача, минута кажется тебе часом. Когда же у тебя на коленях сидит хорошенькая девушка, час тебе кажется минутой”. Подумав немного над услышанным, отец произнес: “Скажи мне, неужели м-р Эйнштейн зарабатывает на жизнь, говоря подобные вещи?”» [289, с. 238].


[Закрыть]. Субъективным, конечно же, является переживание времени человеком, и время ускоряет или замедляет свой ход в зависимости от того, насколько важным, разнообразным и приятным кажется человеку тот или иной отрезок времени» [289, с. 238][74]74
  Пример влияния эмоциональных переживаний на субъективное восприятие течения времени приводится в Библии: «И служил Иаков за Рахиль семь лет; и они показались ему за несколько дней, потому что он любил её» (Бытие, 29, 20).


[Закрыть].

«Бергсон, – пишет в предисловии к 4-томному собранию сочинений Анри Бергсона известная переводчица, философ, доктор философских наук И.И. Блауберг, – теоретически исследовал и возвел в главный принцип своей философской системы тот известный каждому факт, что время в разные периоды жизни воспринимается нами по-разному: в начале и к концу жизни, в моменты нетерпения, спешки – и в минуты отдыха. <…> Как субъективное переживание времени, “ткань психологии жизни”, длительность определяет, по Бергсону, духовное своеобразие каждого индивида. <…> В центре философских размышлений тем самым оказалась проблема времени как основания человеческого бытия, истории и культуры» [41, с. 16–17][75]75
  Анри Бергсон (1859–1941) – выдающийся французский мыслитель, философ, писатель, лауреат Нобелевской премии по литературе (1927), бывший на протяжении долгих лет властителем дум в духовной жизни Франции. На одной из колонн парижского Пантеона выбита надпись: «Анри Бергсону – философу, жизнь и творчество которого сделали честь Франции и человеческой мысли».


[Закрыть].

В многотомном цикле Марселя Пруста «В поисках утраченного времени» фокус художественного выражения сдвинут от реальности, преображаемой и отражаемой субъективным миром человека, к самим впечатлениям, которые в своем многообразии и составляют жизнь человеческой субъективности. В высшей степени симптоматично и то, что внутренним стержнем прустовского произведения стала не судьба героя или героев, а само переживание времени. Это переживание образует своеобразный внутренний фон всего романа и, так сказать, принцип сцепления его элементов. Прихотливая нить впечатлений, тщательно воссоздаваемая романистом с большим психологическим искусством, «держится» на сквозном ощущении уходящего времени, и не просто в смысле приближения неизбежного конца, но в более глубоком и универсальном значении движения времени как непрерывной утраты чего-то самого заветного и дорогого [172, с. 37]. В хокку «В годовщину смерти Басё» Такараи Кикаку (1661–1707) замечает:

 
«Прошло уж десять лет,
А кажется, вчера его не стало…
Плакучей ивы тень»
 

[173, с. 781].

Интересно отметить, что время можно прибавлять и умножать, а также делить и… терять. Это своеобразная «математическая» величина жизни. Потеря времени – это не только «молодые старики», сидящие за карточными столами, играющие, собственно говоря, не в преферанс, а в необратимые игры, и обиженные судьбой и властью старики-пенсионеры. Это не только сдвиг биографических жизненных стадий в силу несвоевременности их прохождения личностью (не успел вовремя жениться, сделать карьеру, умереть и т. д.) – это прежде всего потеря личностных ценностей – для себя, для общества, науки и культуры, политической деятельности или скрытого, но полезного дела [2, с. 52].

 
«Плыли и мы в берегах, на которых стояли
Сами когда-то, теперь вот и нас провожают,
Смотрят глазами потока, теряя детали.
Лечит ли время все то, что оно разрушает?
 

Что вспоминать о воде, протекающей мимо?» – считает поэт Иван Жданов [145, с. 110].

«Все, что видишь, делаешь и переживаешь, оставляет все меньше следов в душе по мере того, как становишься старее, – с горечью замечает А. Шопенгауэр. – В этом смысле можно бы сказать, что лишь в молодости живешь с полным сознанием, в старости же – с половинным. Итак, сознание слабеет с годами. Вещи и события проносятся мимо, не производя впечатления, как произведение искусства, которое уже тысячу раз видел, – делаешь свое дело и не знаешь потом, сделал ли его. Так как по мере приближения полной бессознательности все менее сознаешь жизнь, то чрез это и полет времени постоянно ускоряется. В детстве новизну всех предметов и событий каждый проводит через сознание, потому и день кажется необозримо долог. То же повторяется и во время путешествия, когда один месяц равняется четырем, проведенным дома. Это, однако же, не значит, чтобы время, кажущееся более длинным в обоих этих случаях, становилось бы действительно длиннее, чем в старости или дома. Просто от долгой привычки к одним и тем же впечатлениям интеллект до того притупляется, что они начинают скользить по нему все бесследнее. Дни от этого становятся все незначительнее, а стало быть, и короче: час ребенка длиннее, чем день старика. <…> Для стариков время постоянно слишком коротко, и дни их несутся с быстротою стрелы. Само собой разумеется, что я говорю здесь о тех, кто достоин названия человека, а не о постаревших скотах. Таким образом, вследствие этого ускорения полета времени в поздние годы скука почти совсем пропадает; а так как, с другой стороны, умолкают и страсти с их муками, то, если только сохранилось здоровье, бремя жизни, взятое в целом, становится действительно меньше, чем в молодости. Потому-то и период жизни, предшествующий слабостям и трудностям старческого возраста, называется “лучшими годами”» [452, с. 169–170].