Текст книги "За пределами разума: что мы думаем и как мы к этому пришли"

Бог имеет значение. Если вы верите в него, он для вас важнее всего на свете. Если нет, он все равно имеет значение, поскольку через него можно влиять на тех, кто в него верит. Среди множества высказываний мудрецов на эту тему особенно важны три идеи: идея о Создателе, который в ответе за все во Вселенной; идея о едином Боге, уникальном в своей божественности или божественном в своей уникальности; и идея об активном участии Бога в жизни созданного им мира. Давайте рассмотрим их по очереди.

Чтобы попытаться разобраться в вопросе создания всего сущего, необходимо сначала обратиться к понятию пустоты. До момента создания не существовало ничего. Ничто может показаться не заслуживающим внимания, но на самом деле представляет интерес, будоражит воображение гораздо больше, чем любая другая идея в этой книге. Ничто уводит нас за пределы нашего опыта, за границы мысли, ускользает и не дает себя поймать. Невозможно даже задать какой-то вопрос, ведь что можно спросить о том, чего нет? Но как только вы начинаете задумываться об этой пустоте, ничто превращается во что-то. Тот, кто знаком с арифметикой, называет это нулем. Но в математике ноль – это совсем не ничто, это такое же целое число, как другие. В любом случае в арифметике его открыли достаточно поздно, где-то в VII в. н. э. Ноль – это своего рода джокер в математике: он либо незаметен, либо разрушает любую функцию.

Невозможно определить источник происхождения идеи о существовании небытия. В Упанишадах говорится о «Великой Пустоте», а в китайских текстах середины 1-го тысячелетия до н. э. упоминается понятие, которое можно перевести как «бессодержательность». Но это означает гораздо больше, чем просто ничто: эти понятия относятся к тому, что существует за пределами материального мира или где-то в пространстве между небесными телами, где, согласно китайским текстам, смешиваются «ветры» (хотя, возможно, стоит воспринимать это как метафору).

Тем не менее нам известно, что мудрецы в Упанишадах что-то знали о концепции небытия, поскольку их тексты демонстрируют презрение к тому, что якобы следует из этого. «Как может бытие родиться из небытия?» – говорилось в одном из трактатов. Или вспомним, как король Лир сказал своей дочери: «Из ничего не выйдет ничего: так объяснись!» Предположительно, те, кто выдвинул идею «пустоты», пытались объяснить феномен движения: куда движется то, что не встречает сопротивления, если не в никуда? Большинство респондентов отказались соглашаться с этим утверждением по двум причинам: во-первых, открытие того факта, что пространство между объектами заполнено воздухом, поставило под сомнение существование пустоты; во-вторых, согласно неоспоримой логике, сформулированной в V в. до н. э. греческим философом Левкиппом: «Пустота есть небытие; ничто, являющееся частью бытия, уже не есть небытие, ведь принадлежать – это, строго говоря, и означает быть». Обратив свое внимание на концепцию небытия, понимаешь, что все возможно. Можно избавиться от неугодной реальности, определив ее как небытие, как делал это Платон и другие идеалисты. Так же, как некоторые современные мыслители-экзистенциалисты, можно отнестись к небытию как к началу и концу существования. Ничто есть то, с чего начинается и чем заканчивается жизнь, и оно же придает ей смысл. Эта идея позволяет представить процесс создания чего-то из ничего (или, говоря точнее, создания материи из антиматерии) – ключевой момент многих религиозных направлений.

Теории, о которых мы говорили в предыдущей главе, позволяли людям обрести понимание того, как и почему материальный мир стал таким, какой он есть. Насколько нам известно, вплоть до 1-го тысячелетия до н. э. большинство думающих людей предполагали, что Вселенная существовала всегда. Древнеегипетские мифы, которые мы разбирали ранее, повествовали о боге, который упорядочил хаос; но хаос есть то, что было даже раньше бога. Брахман не создал мир из ничего. Он извлек его из себя, как паук плетет паутину. Хотя в древнегреческой поэзии и описывается происхождение всего из ничего, классическая философия эту идею не поддержала. Бог-создатель у Платона просто привел в порядок то, что уже существовало. Концепция Большого взрыва чем-то похожа на эти ранние космогонические теории: в ней говорится о существовании сжатого и плотного сгустка материи, из которого в дальнейшем родилась Вселенная, которую мы знаем. С другой, научной (и более радикальной) точки зрения считается, что Вселенная возникла из некой протоплазмы, либо в результате электрического разряда, либо вследствие высвобождения энергии, либо из-за хаотичного колебания в вакууме, либо в соответствии с «законами возникновения». Рождение всего из ничего выглядит довольно противоречиво, но так же сложна для понимания и вечная материя, которая бесконечна и не подвержена изменениям: чтобы привести ее в движение, требуется равное ей по характеристикам вещество. Очень редко антропологам доводилось встречать мифы, в которых говорилось о существовании некой истинно духовной, эмоциональной либо интеллектуальной сущности как первоосновы материального мира, то есть о возникновении материи из антиматерии. Например, согласно верованиям народа виннебаго в Северной Америке, Создатель Земли понял, что его чувства овеществляются: из его слез, пролитых от ощущения одиночества, образовались первые водоемы. Это напоминает миф о том, как Брахман извлек космос из своего тела. Но эти слезы для племени виннебаго были олицетворением источника креативного начала, давшего возможность сотворить материальный мир. Для некоторых древнегреческих мыслителей таким же потенциалом обладала мысль. В самом деле, чувства и мысли объясняют существование друг друга: чувство есть неосознанная мысль, а мысль – это высказанное чувство. В Евангелии от Иоанна так сформулирована идея, позаимствованная у древнегреческих философов: «В начале было Слово», – что буквально означает «мысль».

Автор Евангелия мог смешать древнегреческий и древнееврейский подходы. Ветхий Завет (в трактовке толкователей второй половины 1-го тысячелетия до н. э.) представляет одну из самых ранних и спорных для своего времени версий сотворения мира: мир есть продукт мысли (не больше и не меньше), существовавшей вне материи, за пределами бытия и небытия. Данная точка зрения постепенно обрела популярность.

Далее, важными являются еще две новые идеи – об уникальности и творческом потенциале Бога. Мы не знаем, когда эти идеи появились, но ни одна из них не была замечена в найденных документах ранее второй половины 1-го тысячелетия. Возможно, люди сначала задумались об уникальности Бога, а творческая составляющая оформилась сама по себе. А может быть, наоборот: первые мысли были о Боге как о творце, что уже подразумевало уникальность. В любом случае эти идеи были взаимосвязаны, поскольку Бог был одинок, пока не сотворил все. Это обеспечило ему власть над всем – то, что он сотворил, могло быть им изменено и переделано. Этот уникальный создатель, тот, кто сотворил все из ничего и возвысился над природой, сегодня знаком всем нам, а были времена, когда это было не так. В атеизме идея о существовании Бога подвергается критике и считается признаком незрелости, но чтобы прийти к этому выводу, потребовался существенный переворот в мышлении. У тех, для кого реально лишь то, что можно увидеть и к чему можно прикоснуться, это суждение вызовет удивление. Люди, которые умели представлять в своем воображении невидимый мир, наоборот, видели его населенным богами. У греков существовала иерархия богов. Персы верили лишь в двух, олицетворяющих добро и зло. В Индии существовал пантеон многочисленных богов. Индуисты относились к монотеизму с обоснованным недоверием: если существует один бог, почему бы не появиться и другим? Многие известные нам цельные структуры на самом деле делимы. Можно разбить камень, а луч света распадается на цвета спектра. Возможно, и уникальность Бога того же свойства. Или, может, она носит всеобъемлющий характер, как и сама природа, – включает в себя все, в том числе и других богов. Или, может быть, верховный бог создал всех прочих богов.

Самое убедительное объяснение божественной уникальности можно найти в священных древнееврейских текстах. В самом начале первой половины тысячелетия Яхве, языческое божество, признавался единственным богом. «Не будет иных богов, кроме меня», – возвестил он. Разочарование в нем, как это ни странно, стало началом «перевоплощения» Яхве в некую уникальную и всемогущую сущность. После поражения в войне и изгнания из родных земель в 580-х гг. до н. э. евреи стали воспринимать страдания как испытание своих убеждений на прочность, посланное свыше. Они стали называть Яхве «ревнивым» (не желающим делиться ни с кем своим божественным статусом). В обмен на единоличное послушание и почитание Яхве «обещал» свое покровительство. Он хотел быть единственным богом не только для своего народа, но и на всей земле.

Результатом возникновения рассмотренных выше идей можно назвать оформление следующих трех понятий: линейность времени, любящий бог, а также иерархический порядок на земле и вопрос власти и ответственности человека по отношению к миру.

Обычно при оценке времени люди ориентируются на повторяющиеся природные явления. Во многих культурах, однако, вместо соотнесения линейных перемен с циклическими (например, линейности века с цикличностью движения солнца) хранители времени сравнивают два или более варианта линейных изменений. Племя нуэров в Судане сопоставляет все события с темпом роста скота или взросления детей: время наступления голода, войны, потопа или эпидемии определяется как «когда мой теленок был такого роста» или «когда такое-то поколение прошло обряд инициации». Аналитики часто оперируют обоими методами: в Древнем Египте и Древнем Китае время измеряли относительно периодов правления и смены династий. Каждый читатель Ветхого Завета обратит внимание на то, что авторы предпочитают избегать упоминания астрономических циклов при определении дат, опираясь на этапы развития человечества в качестве основы для периодизации.

Различные техники измерения способствуют развитию разных концепций времени: оно циклично или бесконечно? Или скорее похоже на линию с неизменной и неповторяющейся траекторией? Из всех сохранившихся текстов самое первое упоминание о концепции линейности встречается в древнееврейской Библии, в которой отсчет времени начинается с момента сотворения мира. В Книге Бытия непрерывность линейного повествования не воспринималась как неизбежность: время могло быть похоже на выпущенную стрелу или разблокированный часовой механизм либо на то и другое вместе. Еврейский народ и все, кто последовал за ним, опираясь на Священное Писание, выбрали все же линейную модель, где есть начало и конец: некоторые события могут повторяться или воспроизводиться, но история сама по себе уникальна. Такого прошлого и такого будущего больше никогда ни у кого не будет.

Древнееврейский вклад в христианство и ислам дал идее линейности времени шанс распространиться и в современном мире. Для христиан циклическая модель невозможна, поскольку воскресение Христа случилось лишь однажды, а его жертва оказывает свое воздействие на людей по сей день. Второе пришествие Христа будет означать «конец мира». Линейность времени как идея воодушевляет людей и одновременно пугает. Именно она вызвала милленари-стские настроения, заставляя их верить в близость конца света. Эта идея сформировала новый взгляд: история движется вперед, и каждый ее поворот имеет значение. Лидеров разных эпох воодушевляло ощущение причастности к сотворению истории посредством организации различных движений – революции в Америке и Франции, марксизм, нацизм…

Еврейский народ в общем не стремился навязывать свои идеи другим: напротив, на протяжении всей своей истории евреи воспринимали свою религию как сокровище слишком ценное, чтобы им делиться. Однако еврейский Бог стал широко известен в мире по трем причинам. Во-первых, «священная» история страданий еврейского народа стала для читателей Ветхого Завета образцом настойчивости и твердости веры. Во-вторых, Иисус Христос возглавил группу иудеев, которая принимала в свои ряды неиудеев и основала мощную и отчасти агрессивную традицию прозелитизма. Благодаря идее Спасения, о котором говорится в Евангелии, эта религия стала одной из самых популярных в мире. И наконец, в начале VII в. н. э. пророк Мухаммед, учение которого вобрало в себя некоторые традиции иудаизма и христианства, разделял взгляды иудеев относительно значимости фигуры Бога. Пророк положил их в основу созданной им религии, у которой к концу 2-го тысячелетия н. э. было почти столько же приверженцев, что и у христианства. Хотя в дальнейшем ислам развивался не так, как иудаизм и христианство, эти три религии продолжает объединять идея единого Бога. Культ требовал повсеместного распространения и утверждения, и это повлекло за собой череду межкультурных конфликтов и кровавых столкновений. Более того, Бог обязывал людей следовать жестким требованиям морали, которые часто шли вразрез с удобством повседневной жизни. Таким образом, идея, возникшая в древнееврейском обществе, постепенно стала главенствующей в жизни людей. Она начала диктовать нормы морали и нравственности и послужила причиной межнациональных разногласий. Если разобраться еще подробнее, эта идея породила некоторые внутриличностные конфликты, что, в свою очередь, отразилось в искусстве и народном творчестве.

Мысль о том, что Бог существует, определенно имеет смысл. То, что Вселенная есть божественное творение, хоть и спорно с точки зрения разума, но тем не менее не выглядит совсем уж неправдоподобно. Однако он, похоже, сотворил мир по ошибке или следуя своим причудам, в результате чего получилось нечто такое же загадочное, как и он сам, и пытаться постичь это – лишь пустая трата времени. Вывод о том, что Бог должен испытывать интерес к своему творению, поспешен и опрометчив. Многие древнегреческие мыслители подвергали ее сомнению или даже полностью отрицали. Аристотель, например, описывал Бога как нечто идеальное, не нуждающееся ни в чем, с неопределенными стремлениями, не знающее страданий.

Некоторое беспокойство вызывает и утверждение о том, что внимание Бога направлено в основном на человечество. Мысль о том, что весь космос вращается вокруг нас, маленьких и слабых, цепляющихся за эту крошечную планету, очень эгоцентрична. Странно думать, что Богом движет любовь к нам. Любовь – самая важная из человеческих эмоций. Она делает нас слабыми, причиняет страдания и заставляет идти на жертвы – все это не согласуется с понятием всемогущества. «Бог есть любовь, позвольте сказать, – шутил Сэмюэль Батлер, – но какая же своенравная дьяволица эта любовь!» Однако образ Бога как воплощения любви импонирует и интеллектуалам, и эмоциональным людям.

Откуда взялась эта идея? Кому первому она пришла в голову? «Владычица Запада будет милосердна, если воззвать к ней», – говорится в одной древнеегипетской пословице периода Среднего Царства, но в ней идет речь скорее о божественной справедливости, чем о божественной любви. В древнекитайских текстах середины 1-го тысячелетия до н. э. часто упоминается о «милости Небес», но эта фраза, похоже, означает не любовь, а нечто другое. Мо-цзы стал одним из предшественников христианства, он призывал людей любить друг друга еще за четыреста лет до рождения Христа: даже его враги знали, что он «принесет себя в жертву ради спасения человечества». Но образ человечества, воспевающего любовь и нуждающегося в ней, не имел под собой теологической основы: это больше романтическая иллюзия, возникшая в рамках концепции «Великого Единения». Все это не похоже на то, что имел в виду Христос, говоря своим ученикам «любить друг друга со всей искренностью сердца». Мо-цзы давал практические советы по этике, которые можно было применить к своей жизни, а не пытался подражать Богу. Его советы были чем-то вроде Золотого Правила: если любишь, то и другие отплатят тебе любовью. Учение Будды в чем-то схоже с позицией Мо-Цзы, но есть отличия. Мо-цзы провозглашал любовь во благо общества, а Будда – во благо конкретного человека. Последователи Махаяны, одного из направлений буддизма во II в. до н. э., продвинулись еще дальше. Настаивая на том, что любовь достойна уважения лишь в том случае, если она бескорыстна и не требует награды, они в своих взглядах приблизились к позиции Иисуса Христа, выступающего за чистую и великодушную любовь. Многие философы считают, что на Христа оказал влияние буддизм, – если это так, то влияние было довольно своеобразным, ведь бескорыстная любовь была в итоге возведена в статус божественной благодати.

Чтобы понять происхождение этой доктрины, нужно отвлечься от древних мыслителей. Мировоззрение Иисуса, предположительно, базируется на древнееврейском учении о сотворении мира. Если Бог создал мир, зачем ему это было нужно? Ветхий Завет не дает на это ответа, но подчеркивает, что у Бога было особое отношение к «избранным» – иногда его описывали как «истинную и вечную любовь», похожую на чувства матери к своему ребенку. Однако чаще всего в Писании говорится о сделке или «соглашении», а не о бескорыстной любви. Как показывают тексты, найденные в 1950-х гг. в пещере недалеко от Мертвого моря, в конце 1-го тысячелетия до н. э. некоторые древнееврейские сообщества попробовали переосмыслить слова Бога. В их версии любовь заменила соглашение. Они придали образу Господа больше человечности. Идею о том, что Бог есть любовь, обнаружившуюся в свитках Мертвого моря, позднее подхватил Иисус Христос и его последователи. Провозглашая любовь Бога как бескрайнюю и всеобъемлющую (а не направленную лишь на какой-то один объект), они приобрели еще больше сторонников. Теперь акт сотворения мира преподносился как выражение божественной любви.

Учение о любящем Боге помогало решить множество проблем, но при этом создавало новые. Например, как быть с вопросом, почему Всевышний допускает зло и страдания. У христиан на этот счет есть своя точка зрения: страдания возвышают и облагораживают. Зло есть обратная сторона добра, и одно без другого не имеет смысла. Свобода, в том числе свобода причинять зло, по известным одному Богу причинам есть высшая добродетель. Страдания необходимы для того, чтобы избавляться от пороков и стремиться к совершенству, ведь добро истинно, лишь если оно бескорыстно.

Идея о любви Бога к людям имела весьма важные, но довольно забавные последствия: люди стали считать себя выше всех остальных существ на земле. Желание человека возвысить себя над природой отражает его сущность, но древние люди, похоже, все-таки ощущали себя ее частью. Они поклонялись животным и обожествляли их, выбирали себе среди них покровителей и воздавали им почести. Эти первобытные сообщества не имели четкого представления о том, что такое человеческий род: любой, кто не был частью племени, воспринимался ими как враждебное существо. В Книге Бытия, напротив, человек объявляется венцом творения, обладающим превосходством и властью по отношению к другим живым существам. «Наполняйте землю и обладайте ею. Владычествуйте над рыбами морскими и над птицами небесными, и над всяким животным, пресмыкающимся по земле», – таков первый наказ Бога. Похожие идеи встречаются в текстах по всей Евразии, датированных второй половиной 1-го тысячелетия до н. э. Аристотель создал иерархию уровней всех живых существ, в которой человеку отводилось самое почетное место, поскольку он обладал разумом и чувствующей душой. Буддисты возвышали человека в силу способности его души к перерождению. Китайский мыслитель Сюнь-цзы создал следующую формулу: «У человека есть душа, плоть и восприятие, а еще ему присуще чувство справедливости, – именно поэтому он есть благороднейшее из всех земных существ». Даже самые сильные животные должны подчиняться человеку. Эта мысль передавалась из поколения в поколение. Махавира считал, что душа в ответе за все, а значит, человек обязан заботиться обо всех и вся; к животным следует относиться с особым уважением, поскольку они тоже обладают «душой», и это приближает их к человеку. Пифагор думал, что «у всех вещей есть душа, и поэтому к ним нужно относиться с должным почтением». Так что же означает превосходство человека: бо́льшие преимущества или бо́льшую ответственность? Неограниченную власть или управление «по доверенности»? Это противоречие положило начало долгим спорам, которые ведутся до сих пор, – о том, может ли человек эксплуатировать окружающий мир и до какой степени.