Текст книги "Дружелюбные"

– Какое нетребовательное у тебя Оно, – с деланой важностью сказал Хью.

– Но он так уверенно об этом говорит! – воскликнула Лавиния. – Если верить Лео, решение уже принято. Думаешь, ложная тревога и все будет как прежде?

– Он ей ничего не сказал.

– Он ее не любит. И никогда не любил. Он намерен сказать, что не любит ее и что она свободна до самой смерти. В противном случае…

– Да не будет никакого противного случая, – произнес Хью. – Думаешь, это М25 продлится вечно? Сколько мы уже по нему едем?

– Так вот же указатель! – Знак гласил: М1, на север. – Хью, поворот!

Какое-то время – уж точно, пока Лавиния спала, – они ехали по правой полосе. И Хью катил дальше – в зеркале заднего вида отражался его взгляд.

– Хью, надо перестроиться в левый ряд, – сказала она. – Хью!

– Знаю.

– Ты пропустишь поворот! – Теперь стало видно развилку. До того места, где требовалось сойти с М25, оставалось всего две полосы, и, запаниковав, точно Хью не услышал ее слов, она потянулась к рулю – нет-нет, она вовсе не собиралась тянуть, но, прежде чем осознала…

– Господи!!!

…машина слегка дернулась и направилась к средней полосе. Позади, совсем близко, заревели сигналы, засверкали фары. Хью твердо потянул руль назад, и автомобиль снова пристроился на правую полосу. Слева мимо них скользнул черный BMW. Водитель – лысый, чисто выбритый мужчина – в приступе гнева потрясал кулаком и разражался потоком сквернословия; на заднем сиденье перепуганные дети подняли руки, чтобы от чего-то закрыться; тут машина исчезла. Хью, белый как полотно, закусил нижнюю губу. За BMW образовался зазор, Хью посигналил, быстренько перестроился в средний ряд, снова посигналил и вклинился между двумя белыми фургонами на крайнюю левую полосу: снова рев и фары. Не успев глазом моргнуть, они очутились на повороте на М1, на север.

– Господи!.. – через десять минут смог выговорить Хью. – Лавиния, ты нас чуть не угробила!

– Прости. Я просто запаниковала.

– И было бы из-за чего. Все абсолютно под контролем. Если бы мы проскочили этот поворот – свернули бы на следующем.

– Прости, Хью, – повторила Лавиния.

– Просто обещай, что больше такого не повторится.

– Обещаю.

– Хорошо, забыли.

Но как получилось, что Хью умеет водить машину? Вообще вести себя как взрослый? Она узнала чувство, побудившее ее протянуть руку и указать ему путь. С тем же чувством она в три года держала его за руку, чтобы он не упал, с тем же чувством слушала, как он в дальнем углу сада заучивает роль в школьной постановке «Сурового испытания» [35]35
  Пьеса Артура Миллера (1915–2005), посвященная процессу над салемскими ведьмами.


[Закрыть], и подсказывала ему с раскрытой книгой наготове. Время от времени ей требовалось протянуть руку и убедиться, что он на верном пути. Этот постулат сформулировала сама Лавиния, а теперь она внимательно обдумывала его. Кому это было нужно на самом деле? Хью или ей самой? Потому что уже не раз брат оказывался взрослее в том, что касалось интересов и способностей. В пятнадцать лет ее ошеломило известие, что у него есть подружка, вполне серьезно к нему привязанная, а еще чуть позже оказалось, что они уже спят вместе. И у Хью, и у Лавинии были дома и жильцы – но именно брат помог ей купить дом, оформить ипотеку и даже найти жиличку: сама бы она в жизни не справилась. Он, однако же, управлялся блестяще: в доме в Баттерси он остался единственным из пяти жильцов, снявших его изначально, и теперь за съем платили уже ему. Всякий раз, когда кто-нибудь съезжал, он взимал с того, кто занимал освободившееся место, на десять фунтов в неделю больше. Брат доверительно сообщил Лавинии, что сейчас набегает приличная сумма: фунтов шестьдесят-семьдесят в неделю. Ей следовало принять как факт то, что у него получается быть взрослым, а у нее – нет. Как и то, что она не утратила привычки время от времени протягивать руку и, не умея водить, импульсивно тянуть руль на себя. Когда-нибудь Лавиния погубит их обоих. Ощутив желание прощупать почву, понять, откуда взялась эта потребность, она весело спросила:

– Я съем батончик, а ты будешь?

И совершенно не удивилась, получив ответ, над которым явно раздумывали час или около того:

– Нет, спасибо. На самом деле я не хочу есть всю эту дрянь.

4

Какое-то время они ехали молча, влившись в спокойный поток движущихся по шоссе автомашин. Лавинии хотелось что-нибудь сказать, чтобы Хью снова обратил на нее внимание, но в голову ничего не приходило. В конце концов, она знала о его жизни все: через неделю в Национальном театре начнутся прослушивания на «Варфоломеевскую ярмарку» Джонсона, прогон «Сенной лихорадки» закончился неделю назад – она была на последнем вечернем спектакле. Ему повезло: не нужно в поте лица искать заработок. Пусть он не стал звездой сцены и его имя не смотрит с афиш, но на жизнь хватает, а работа нравится. Не стала исключением даже та неделя, когда он за два дня озвучил документальный фильм об Англо-бурской войне.

– Остановимся при первой возможности, – вскоре сказал Хью. – Я бы отдохнул.

– Это как раз там, где мы не сумели найти машину. Ходили и ходили по парковке, а в итоге Лео предположил, что мы могли зайти на парковку на другой стороне шоссе.

Хью не позволил себе рассмеяться – совсем недавно Лавиния допустила досадную оплошность. Но слегка усмехнулся.

– Что, для ланча слишком рано? – спросила она.

– Вовсе нет. Полдень. Вот что я тебе скажу – в Дерьмовом Уголке мы точно не остановимся. На следующем перекрестке найдем симпатичный маленький паб в торговом городке. Что думаешь?

– Симпатичный маленький паб в торговом городке, – повторила Лавиния. Но в этом слышался сарказм, который вовсе не подразумевался ею. – С удовольствием. – Однако голос ее прозвучал так, точно ей не принадлежал.

– Ну, нам больше ничего и не остается.

Если уж Хью сердился, с этим ничего нельзя было поделать.

Километров через десять показался перекресток; указатель гласил: Нортхэмптон.

– Симпатичный маленький паб в торговом городке, – повторила Лавиния, на сей раз на самом деле не без сарказма.

Так ее брат представлял себе жизнь: теперь она ясно увидела – он стал жестче; актер в нем искал нечто яркое, то, что легко умещается по ту сторону рампы, то, что можно показать, – а для этого нужно, чтобы и он, и публика знали, о чем речь. Симпатичный маленький паб в торговом городке. При этих словах то, что имел в виду Хью, становилось осязаемо, зримо. Вот и все, что актеру надо: уловить, что знает он и знает его зритель. Но Хью всю жизнь прожил в двух городах, Шеффилде и Лондоне, и его познания о симпатичных маленьких пабах в торговых городках совсем скудны. Лавиния почувствовала: ему, актеру, требуется очень быстро усвоить, какой должна быть жизнь, какова она в других актерских интерпретациях. В это мгновение сестра возненавидела брата за эту его очаровательную ограниченность, но тут же поняла: он просто озвучил банальность, расхожее выражение, скоро станет ясно, что на самом деле ничего подобного не предвидится. В его воображении симпатичный маленький паб в торговом городке был вполне реален – точнее, реальными были его детали: хозяйка определенных статей, меню, неброский пыльный интерьер, цветы, латунные бляхи и завсегдатаи… На сцене эти слова воспринимались по себестоимости, но действительность вмешается, заявит свои права – и подведет его. Брат унаследовал обаяние их отца вместе с ограниченностью этого обаяния.

Теперь перед ними расстилалась английская глубинка – представлявшая собой серое дорожное полотно с указателями, взрезавшее землю. На хребтине холма выстроились в ряд телеграфные столбы и примостилась рощица из четырех деревьев. Водитель контейнеровоза припарковал свою махину к обочине и с озадаченным видом обходил вокруг груза; так они и не узнали, что привело его в такое недоумение.

– Ты бы хотел жить за городом? – спросила Лавиния.

– Очень, – отозвался Хью, – когда состарюсь: симпатичный домик, очень уютный, с низкими потолками, розами у крыльца и тропинкой до парадных ворот. И гусями в пруду.

– И с соломенной крышей?

– Может быть. Не знаю. Разве в этой соломе никто не заводится? Что за хрень.

– А может, в торговом городке?

– Стану ли я жить в торговом городке? Давай подумаем. Мы говорим о пенсии? Хочу белоснежные волосы, трость, фетровую шляпу…

– Так ты же не хромаешь.

– Не хромаю. Просто хочу трость. А дом… дай-ка подумать. Большой квадратный особняк в георгианском стиле, с квадратным садиком, совсем простой, две лужайки и тропинка, маленькие совсем лужайки. Как думаешь, посадить вишневое дерево? Может быть. Ах да, и кот в окне, рыжий и полосатый, а сквозь перила забора просунуто объявление о церковном празднике. Чего это ты?

– Да так… – ответила Лавиния. – Думаю, мне не по силам было покупать эту чертову квартиру. Легко представляю себя живущей в ней и когда мне будет девяносто.

– Можешь переехать ко мне, в особняк. Не переживай, – отозвался Хью. – Все, мы на месте. Как тебе?

Он последовал лишь ему известным проверенным маршрутом и, болтая с сестрой, направил машину прямо в центр маленького торгового городка – Таунчестера, так, кажется. Тут же появилось подобие главной площади. На ней внезапно нарисовались какое-то общественное здание с вычурной башней, выкрашенная белой краской гостиница, а перед ней – пустая парковка. Лавиния сдалась. Мысли Хью двигались по привычной траектории, рисовали знакомые картины, и вдруг… Ты не успевал оглянуться, как все эти клише появлялись у тебя перед носом. Мир вел себя так, как было удобно Хью. Тогда как сама она могла пройти всю Оксфорд-стрит, бормоча: «Где-то тут должен быть туалет».

Становилось жарко. В обширном холле отеля царили полутьма и прохлада, на столике у двери красовалась ваза с белыми цветами, пол был вымощен потертой до блеска и потемневшей от времени каменной плиткой. В полной тишине Хью снял солнцезащитные очки и проследовал налево, в бар – чистое пространство: дерево и начищенная медь.

– Никого нет, – сообщил он.

– А вот меню, – услужливо подсказала Лавиния.

– Да, вроде все в порядке. Эй! Есть тут кто-нибудь?

Из-за стойки показался человек, вытиравший бокалы в буфетной. Он обозрел Хью и Лавинию: наверное, они выглядели симпатичной парочкой из Лондона. Хью в белой сорочке и светлых брюках, Лавиния в летней блузке без рукавов.

– Что вам угодно? – спросил бармен.

– У вас можно заказать обед? – спросил Хью.

– Надо думать… Сегодня тут почти пусто, но для вас что-нибудь соображу.

Они сделали заказ. Меню не баловало разнообразием, но, вероятно, здесь кормили лучше, чем в закусочной на заправке. Бармен утратил профессиональное спокойствие и сделался весьма разговорчив.

– Вы тут по делу или как?

– Да просто заехали, свернули с шоссе. Хотели передохнуть – знаете же, как это бывает.

– В каком смысле?

– Мы едем в Шеффилд. Из Лондона. По… шоссе?

– По М один, – вставила Лавиния.

– А, это, – сказал бармен. – Во времена моих мамы с папой из-за него тут был полный бардак. Никому от него пользы нет. Жизнь ускоряется и ускоряется.

– Я вас понимаю, – заверил Хью.

Лавиния хихикнула бы, но предпочла сидеть с торжественным видом, думая об обеде.

– Оттого-то тут так тихо, – сказал бармен. – Держимся только за счет бизнеса по субботам. И по вторникам, конечно.

– Сегодня воскресенье, – напомнил Хью.

Половина второго – а они единственные посетители.

– Ну, что поделать, бывает, – пожал плечами бармен.

Он прислонился к барной стойке, извлек из баночки из-под оливок зубочистку и принялся ковырять в коренном зубе. Теперь Лавиния недоумевала, почему заведение поначалу показалось им чистым, уютным и отдраенным. Манжеты барменовой рубахи были потрепанными, засаленными и с черными ободами по кромке. Когда он наклонился, чтобы поставить напитки, от его одежды пахнуло несвежестью. Интересно, кем были его родители во времена строительства шоссе. Он казался сыном отельеров, переживающих не лучшую пору.

– Пойду гляну, что там с лазаньями, – сообщил бармен. Но не тронулся с места. – У нас тут новый повар. Иные и пары месяцев не задерживаются. Этот из… как там бишь? Мама нашла. Вроде недорого берет.

– Ну, это же самое главное, так ведь?

– Раджеб его звать, – сказал бармен. – Славный парень. Пойду все же гляну.

На сей раз он ушел.

– Давай просто… – начал Хью, но так и не смог сформулировать.

– Мы не заплатили за напитки, – напомнила Лавиния.

– Ну, оставим пару фунтов и сбежим.

– Все будет хорошо! – смело заявила она. – Уверена, что ничего страшного. Помнишь те гостиницы, которые – ну, когда мы ездили отдыхать и…

– …останавливались перекусить, – подхватил Хью. – Я помню то чудесное место.

– Чудесные места, – поправила Лавиния. – Почему-то всегда попадались чудесные. Наверное, их уже нет или превратились в подобие вот этого.

– Папа выезжает в семь, мама возится с картой, пытаясь понять, что и куда. Нет-нет, они уже давно… нет. Очевидно, что нет.

– Нет, – подтвердила Лавиния.

Вернулся бармен с едой.

– Осторожно, – предупредил он, ставя тарелки на стол. От него снова пахнуло ношеной одеждой и утренним одеколоном. – Тарелки горячие. Раджеб умудрился… Ну, что поделать. У вас все есть? Приятного аппетита.

– Тарелки очень горячие, – сказала Лавиния. – Но вот лазанья…

– Не очень, – констатировал Хью. – Микроволновка. Сначала греется тарелка, а потом – если до этого дойдет – сама еда. Попросить Раджеба подогреть еще?

– Сойдет… К вопросу о том, что ты говорил. Тебе кто-нибудь сказал? Что папа хочет развестись с мамой?

– Я не обращаю внимания. Этого не случится. Думаю, самое важное – как там мама, на что всем остальным, кажется… Боже, поверить не могу. Мама в самом деле умирает. В самом деле! Нам следовало приехать сто лет назад… – Хью подсунул вилку под начатый кирпичик лазаньи, подцепил еще кусочек, приподнял брови, рассматривая его, потом подбросил и перевернул, точно блинчик. Лазанья тяжело плюхнулась на тарелку, слегка разбрызгавшись.

– Я думаю… Хью. Перестань. Я бы сказала – он просто хочет внимания. Сам знаешь, как ведет себя папа при скоплении народу. Он ведь не выносит бездействия. Мама умирает – а для него нет ничего хуже! То есть…

– Никому нет дела до него! – подхватил брат. – Ну конечно! Неожиданное заявление! Которое не оставишь без внимания! Цейтнот! Останется ли Хилари верен своему слову? Фокус внимания: человек принципа! Так и представляю себе.

– Я уже готова развернуться и ехать домой. Не хочу иметь к этому отношения. И ссориться с отцом не хочу. Не хочу – и все тут.

– Единственное светлое пятно в этой драме – то, что он скажет о разводе только нам. Если и ей тоже – это конец.

Лавиния пыталась уловить, к чему он клонит.

– Однако, – продолжал Хью, – если он не скажет и станет ясно, что и не собирался, – драмы не будет. И нам станет неинтересно. Пустая угроза. Он собирается ей сказать – и не собирается говорить. Любопытство. И да, я тоже не хочу с ним ругаться.

– Мне нравится твой театральный подход, – похвалила Лавиния. – У меня и вправду чувство, что впервые за много лет я прислушиваюсь к тому, что намерен сказать папа. Хотелось бы…

– Не только тебе, – перебил Хью. – Всем бы хотелось, чтобы это случилось не с ним, чтобы можно было отложить тетрадку с ролью и выйти прогуляться. Я знаю, что ты хочешь сказать. Поехали-ка. Не собираешься же ты доедать это? Оно ведь несъедобно.

А в дверном проеме за барной стойкой стоял человек в белой куртке повара, со смуглым подвижным лицом и наблюдал за ними. Вероятно, это и был обещанный Раджеб. Каким-то образом он попал сюда, воспользовался возможностью; и наверняка ему не привыкать, что его стряпня не произвела впечатления. Скоро он уедет. Его лицо ничего не выражало. Никаких перспектив в этой дыре. Лавиния наблюдала, как брат прошел к барной стойке и положил на нее две бумажки – пять и десять фунтов, тем самым выражая пренебрежение и безразличие к сумме по счету. Пятнадцати фунтов больше чем достаточно – и они уберутся, наконец, восвояси. Подхватив кардиган, Лавиния поспешила за ним – и тут поймала взгляд повара. Он заметил ее и теперь рассматривал. Пристально, как бы невзначай, но не без интереса. Англичанка, да в плохом отеле, да едва не бежит – уж это зрелище он не забудет; а повидал он за эти годы всякое, хотя и не с кем поделиться. Лавиния ничего о нем не узнает. Даже если ей случится еще раз побывать здесь, она уже не застанет ни его самого, ни следов его пребывания. Время от времени она будет вспоминать его лицо. Она была уверена в этом.

5

Взрослые уехали навестить бабушку. Она была очень больна, лежала в больнице. Джош и Треско остались дома; тетя Блоссом велела им «найти чем заняться, вести себя хорошо и не тратить время впустую». Внизу бродил Треско. У себя наверху Джош слышал его, и воображение разыгрывалось: он представлял, будто в дом забрались воры или рыщет, что-то вынюхивая, опасный зверь. Так его кузен и слонялся из самой дальней комнаты до самой ближней, из столовой – в кухню… Дверца в маленькую комнату, служившую чем-то вроде кладовки, поскрипывала – судя по звукам, он только что открыл ее. Чем будет заниматься Треско? И как намерен «хорошо себя вести»? Очень скоро – Джош это знал – брату надоест поднимать и ставить на место всякие вещи, шумно валиться навзничь на диван в бабушкиной гостиной и исследовать содержимое комода в чужом доме. Устав, он поднимется к Джошу. Так бывало и раньше. На случай, если Треско особенно достанет, у Джоша имелось тайное оружие. Он бережно хранил его у сердца, но решил не использовать до самого конца. Как Недоброе Слово, которым колдунья в «Племяннике чародея» [36]36
  Роман К. С. Льюиса.


[Закрыть] разрушила целую планету.

Неделю назад взрослые водили его в библиотеку. В одном из ящиков того самого комода обнаружился старый бабушкин читательский билет, и тетя Блоссом отвела племянника в большое белое квадратное здание в центре города. По пути она недоумевала: разве Джошу не хватает тех книг, что есть дома? Но ответа не требовалось: это был риторический вопрос, пояснил про себя Джош. Интересно, почему риторический. Впрочем, так даже лучше – отвечать не надо. В доме бабушки и дедушки книги были: лежали то там, то сям, на разрозненных полках, брошенными в стопки под кроватями или на комоде в комнате для гостей. Разумеется, все он не прочел. Джошу хватало пары страниц одной из книг с интригующими названиями – «История мистера Полли» или «Матадор пяти городов», – чтобы убедиться, что это чтиво не для него, а может, вообще не годится для кого бы то ни было. Сегодня он дочитывал последнюю библиотечную книгу – нарочно медлил, не желая расставаться с героями и откладывать ее в сторону. Это был «Дэвид Копперфильд», и Джош надеялся, что у юной Эмили все сложится хорошо. Когда он принес стопку книг, дедушка перевернул ее на кухонном столе и изрек: «Странная древняя писанина. Где-то у нас валялся Диккенс, и даже не одна книга. В жизни не читал». И тут тетя Блоссом всплеснула руками: мол, а что делать? – а Треско сложил пальцы: пиф-паф, Джош убит! Папа промолчал – он редко говорил с Джошем, – но все понял.

Треско поднимался по лестнице: правой, левой, правой – стоп. Обдуманные, угрожающие шаги. Он приближался не бесшумно – совсем наоборот. Джош не поднимал глаз от страницы, которую читал: «…и время от времени делая руками такие движения, словно он плывет, преодолевая неимоверные препятствия» [37]37
  Диккенс Ч., «Дэвид Копперфильд», пер. А. Бекетовой.


[Закрыть]. А Треско стоял в дверях и пялился на него.

– Нашел, значит, занятие, – сказал кузен. – Читаешь, читаешь и читаешь. Тебе ведь нравится читать? Читай-читай. Какой хороший мальчик!

Джош молчал.

– Они приедут сегодня, – продолжал Треско. – Тетушка Хью и дядя Лавиния. Слышал, как я их назвал? Знаешь почему?

Одними губами Джош проговорил: «Нет», не поднимая глаз от страницы. Отчего брат звал так дядю Хью и тетю Лавинию, он знал. Но Треско продолжал объяснять свою шутку, потому что считал: ничего более остроумного он еще не придумывал. Всякий раз, когда Треско начинал говорить, тех, кто его слушал, охватывало презрение, смешанное со страхом.

– Я зову их «тетушка Хью и дядя Лавиния», потому что им это подходит. Он – настоящая суматошная тетка, а ведь еще и актер, то есть грим и все такое, – и притворяется смелым. И дядя Лавиния приедет. Ты же ее видел? У нее усы, она выглядит как мужик, носит короткие волосы, как мужик, она совершенно точно дядя…

– Да нет у нее усов, – возразил Джош.

– Нет, есть, – сказал Треско. – Она похожа на нашу школьную кастеляншу – у нее тоже есть усы. Она мужик, мужик, мужик!

– Иди-ка отсюда, – сказал Джош. – Я почитать хочу.

Треско воззрился на него: Джош не видел, но ощущал это.

– Это с какой стати? У меня столько же прав находиться здесь, сколько и у тебя. Может… – Но тут ему пришло в голову кое-что получше: он подхватил с полки книгу в твердой обложке и с силой запустил ее в Джоша. Тот увернулся; книга пролетела мимо. Порванная, она упала на пол.

– И скажу, что это ты порвал! – пообещал Треско, воздев скрученные руки в виде арбалета. – А еще я знаю кое-что, а ты нет!

– Что Хью – старая тетка, а Лавиния – дядя? Придумай что-нибудь новенькое, – сказал Джош. Когда он говорил с Треско таким тоном, его охватывало неслабое приятное возбуждение.

– Да не это, придурок! Такое ты точно захочешь знать. Ты ведь знаешь бабушку и дедушку, так? Как думаешь, зачем мы приехали?

– До тебя только дошло? Они думают, что бабушка скоро умрет, – ответил Джош. – Отчего, по-твоему, мы здесь?

– Она не умрет! – возразил Треско. – Ну то есть умрет, но не прямо сейчас. Мне тут ужасно скучно, но мама говорит, мы должны остаться. А знаешь почему?

Джош приподнял брови – это означало отрицание.

– Дедушка решил разводиться с бабушкой! – выпалил Треско.

– Что ты несешь? Сам, поди, придумал?

– Это правда! Мне мама сказала. Они считают, что он спятил.

– Это неправда, – возразил Джош.

– А знаешь, о чем ты, держу пари, еще не в курсе, но это тоже правда? – продолжал Треско. – Ты больше не будешь ходить в брайтонскую школу. Пойдешь в мою. С сентября. Я слышал, как мама говорила по телефону.

– И это тоже вранье, – сказал Джош. – Мама не может позволить платить за такую школу, и даже я знаю: чтобы учиться бесплатно, нужно сдать экзамен. А я не сдавал. ЧТД.

– Ну да, но ты не знаешь вот чего: маму – то есть мою маму – достало, что в семье есть кто-то вроде тебя, и она уговорила папу заплатить за твое обучение в нормальной школе. Мы платим. Так что тебе бы быть благодарным. Как мы встречаем новичков… О, вот как. Сперва они выстраиваются перед пятым классом в форме для регби. После чего следует признание: если кто-то из пятых классов знаком с новичком, он вываливает все, что знает о нем. И это буду я. Это делается в толчках– в школе они зовутся «уборные». Но ты, уверен, зовешь их «туалетами». В общем, увидишь. Так смешно пытать первачков – а особенно слушать Признания. Так что сам ты ЧТОД.

– Я тебе не верю, – сказал Джош. – Папа им не позволит.

– Никто твоего папу не спросит, – усмехнулся Треско. – До тебя что – не доходит? Пока бабушка не заболела, все решала она. Теперь решает моя мама. Сначала они спросят мнение деда, а потом на него наплюют. Так что ты пойдешь в мою школу. Вот будет весело!

– Меня никто не отправит в такую школу. И правильно «ЧТД», а не «ЧТОД», придурок.

– Вот увидишь. – От возбуждения голос Треско сделался сиплым и мечтательным. Все это время в процессе зверского издевательского «объяснения» он рыскал по комнате, высматривая, чем бы запустить в Джоша. Подушка, деревянная чаша, три-четыре книги, яблоко, выточенное из камня… Спинка кровати зловеще треснула, когда оно со стуком угодило в нее, но Джош оценит масштабы разрушения только тогда, когда Треско уйдет. – Думаешь, моя мама могла бы терпеть, что в ее доме гостит племянник, который учится в какой-то дыре в Брайтоне?! Странно, что ты вообще умеешь читать и писать. Что за фигню ты опять читаешь? Какие-то Дженет и Джон, Энид, твою мать, Блайтон. Дать детишкам сказочку и умыть руки – вот что делают в твоей школе.

– Не верю! – воскликнул Джош. – Папа бы сказал мне.

– Повторяю: дядя Лео не имеет к этому отношения. Я говорю, что в такую школу ходили мой отец и мой дедушка. Школы, в которые мог ходить твой отец, к делу не относятся. Так что усваивай, впитывай. Раз – дедушка и бабушка разводятся. Два – с сентября ты будешь ходить в мою школу. И ты на два года младше меня, салага.

Кажется, настало время воспользоваться Недобрым Словом, подумал Джош. Посмотрел на Треско. И сказал:

– Вот только тебя там уже не будет.

– Ха-ха! – рассмеялся Треско. – Какая вероятность этого? Нулевая.

– Им пришлось написать тете Блоссом о «прискорбном инциденте», правда? – продолжал Джош. – Который «произошел в понедельник, второго апреля, во время регулярного осмотра комнат учащихся. Тогда нами была обнаружена неудачно спрятанная в шкафчике у кровати Треско бутылка ликера „Саузен Комфорт“ и – что вызывает куда большие опасения – небольшое количество запрещенного вещества». Вот что они написали. Они вынуждены с величайшим сожалением просить твоих мать и отца незамедлительно забрать Треско – тебя то бишь – из школы. Из соображений благополучия прочих учеников они не смогут принять тебя обратно на летний семестр. Внесенная или подлежащая внесению оплата за обучение не возвращается. Так что не думаю, Треско, что тебя возьмут обратно, да и меня вряд ли туда запишут. Ты, – Джош говорил уверенным тоном и в первый раз употребил выражение, которое слышал от Тамары и Треско, – кусок дерьма.

– Сам ты кусок дерьма! Ты… ты что несешь?

– Я же видел письмо! Оно лежало на письменном столе тети Блоссом.

– Вот тихушник! – выругался Треско. – Крадешься, вынюхиваешь. Я…

– Но я прочел его! – спокойно сказал Джош. – Ты не вернешься в эту школу. Я все еще здесь потому, что папа позвонил в мою и сказал, что из-за болезни бабушки я не приду учиться. Попробуй кто сказать такое в твоей школе – им бы сказали: будь мужиком, или «что бы ни случилось, ровно в два ты должен быть в спортзале как штык». Так и было бы. – Треско даже не пытался это отрицать. – Тебя исключили. Держу пари, дядя Стивен в этот самый момент ищет, в какую бы школу тебя сбагрить в сентябре. В Борстал [38]38
  Исправительное учреждение для подростков (от четырнадцати до двадцати одного года) в Великобритании.


[Закрыть], например.

Внизу, на подъездной дорожке к дому бабушки и деда, зашуршал гравий – подъехал серый автомобиль. Он не узнал его. Оттуда вышла дядюшка Лавиния, а потом, с другой стороны, – тетушка Хью в сверкающей белизной рубашке, с ключами от машины в руках. Тетушка Хью что-то сказал дяде Лавинии. Подняв головы, они посмотрели на Джоша, который рассматривал их из окна, и помахали ему рукой. Он с трудом сдержался, чтобы не убежать обратно в комнату.

– Ну и идиотик же ты, – сказал Треско. – Это жизнь. В том году Уилкинсона застукали за наркотой на занятиях – и он не просто курил ее, он продавал! – и выперли, но его предки предложили построить новый бассейн, и его взяли обратно. Всего лишь сумма, равная оплате года-двух учебы, и, по словам Уилкинсона, налогом не облагается. Вот ровно сейчас твой дядя Стивен договаривается насчет нового павильона для крикета. К тому времени, когда я буду оканчивать это заведение, я стану продавать косяки заму директора.

– А кто замдиректора?

– Тип по имени Визел.

6

Остаток пути Лавиния и Хью разумно избегали насущных тем, болтая обо всяких выдумках. В маленьком салоне купленного Хью автомобиля они оживленно трепались. Когда Лавиния станет старше, она обзаведется бунгало в бедной стране – домом из тикового дерева, пропитанного особым составом от термитов, рецепт которого знают только местные, – и умудрится комфортно жить на скромные средства: слуги, опахала, свободные одежды из прохладного шелка, на столе – местная рыба и рис; слуги, преданные слуги… А у Хью будет особнячок эпохи короля Георга в торговом городке: белый, квадратный, с рыжей полосатой кошкой в окне. На этом тема была окончательно закрыта. Ехали они часов десять или около того, включая остановки: Хью недоумевал – как можно говорить, что от Лондона до Шеффилда два-три часа езды? Они основательно приложились к «Монстер Манч», «Карамак», «Роузес», «Спейс райдерс» и «Куолити стрит», а кое-что и вовсе уплели без остатка, не забыли и ядовитого цвета шипучку, продававшуюся лишь у Абдула, – и теперь чувствовали себя омерзительно; им срочно требовалось по яблоку и глотку воды. Славная была поездка.

Но что-то насторожило их уже здесь, на дорожке к родительскому дому, – и потом Лавиния поняла, что именно. Подняв глаза, она увидела в окне своих племянников и радостно им помахала. Ей ведь и в голову не могло взбрести такое. Приехать домой – это как счастливый конец в книге, канун Рождества: раз – и вот ты в объятиях людей, знавших тебя всю жизнь. Папа что-то говорит – а мама сразу же: не слушайте! Хью поспешил внутрь; Лавиния стояла и махала рукой. Треско сказал что-то кузену. Очевидно, смешное – и она порадовалась, что двоюродные братья подружились и умеют позабавить друг друга.

Однажды она выйдет замуж – а если нет, ничего страшного. Теперь она вполне справлялась со знакомствами. Нет, такого мастерства, какое всегда было у Хью, ей не достичь никогда. Однажды – она все же надеялась, что не очень скоро, – мама покинет этот мир, но всегда будут племянники и племянницы и в свой черед появятся внучатые. Может, даже она станет матерью – и родит кого-нибудь, очень похожего на Хью. Сестра всегда даст разумный совет, а папа будет пытаться говорить тем же тоном, каким разговаривает с пациентами. И старший брат станет ласково поддразнивать ее – и никого она не сможет любить так же сильно, как брата Хью. И она это знала. Он всегда будет самым важным в ее жизни, а она – в его. И постареют они в унисон – не вместе, но параллельно и неразделимо. И, пока они живы, будут дни, когда они поедут в автомобиле по голой, утыканной дорожными знаками поверхности земли, похрустывая шоколадными подушечками, как дети, станут пробираться и просачиваться всюду, точно парочка тараканов, что довольствуются крошками, не жалуются на свою участь, не ищут лучшей доли.

– Вот и мы! – радостно воскликнула она.

– Собственно, как и собирались. – Хью решительно двинулся ко входу. Чемодан остался в багажнике. Найдется кому его принести.

Мама и Хью

Это был 1979-й. Или на год позже? Хью плохо запоминал даты. Очень жаркое лето. Или просто жаркое лето? Хью и в этом сомневался. Возможно, он спутал его с еще одним жарким летом. Тогда он зависал с Алексом Димитриу, Альбертом Уитстаффом (на самом деле звали его иначе, просто в то лето он предпочитал именоваться Альбертом) и Мадж Стейс. В то лето они осознали: они крутые ребята. В их параллели кое-кто еще считал себя крутым – к примеру, жуткая девчонка по имени Дебби, которая с тринадцати лет встречалась с мальчишками на пять лет старше, а теперь, в шестнадцать, завела отношения с мистером Карри, рыжебородым учителем физики. А еще были курильщики, а еще – ребята, которые входили в городскую команду по легкой атлетике. Но все-все знали, что Альберт, Мадж, Хью и Алекс – крутые ребята. Мадж даже говорила «хотеть быть крутым – отстой»; и ее радовало, что они – горстка изгоев и чудиков и ничего с этим не поделаешь. Дебби Килтон, миловавшаяся с тридцатилетним учителем из унылого провинциального городишки и позволявшая этому педофилу (как сказала Мадж) трогать ее во всяких местах… Если это считается крутым – может, ну ее, крутизну такую?