Текст книги "Любовь в эпоху ненависти. Хроника одного чувства, 1929-1939"

* * *

Вальтер Беньямин старается ускорить развод с женой Дорой, чтобы жениться на своей подруге Асе Лацис. Никогда ранее, пишет он своему другу Гершому Шолему, он так не ощущал преображающую силу любви, как с ней, «поэтому многое в себе я открываю впервые». Двадцать седьмого марта 1930 года, после изнурительной гражданской войны, его брак с Дорой наконец-то официально расторгнут, но Беньямину приходится столкнуться с тем, что Ася Лацис уже вернулась в Москву. Похоже, она не имела в виду ничего серьезного. И рассталась с мужчиной, у которого теперь совсем ничего нет, потому что всё, что принесла в семью его жена, ей же и отошло. И Вальтеру Беньямину приходится открыть в себе еще одну ипостась: брошенного мужчины.

* * *

Весной 1930 года Зельда Фицджеральд совсем теряет рассудок. После того как Ф. Скотт Фицджеральд привез ее утром 23 апреля в психиатрическую клинику с печальным названием «Malmaison», после того как он передал в руки врачей кричащий, дерущийся комок нервов, утверждавший, что не может ложиться в больницу, потому что пропустит уроки балета, Фицджеральд едет на машине домой, испытывая растерянность и облегчение. Вернувшись в квартиру на рю Перголь, 10, он читает второй том «Заката Европы» Освальда Шпенглера. Пишет Хемингуэю: «Нет ничего прекраснее этой книги, даже близко». Потом отправляется на кухню и достает бутылку джина. Его лицо меняется с каждым глотком, кожа натягивается, и после второй рюмки его лицо напоминает посмертную маску. После второй бутылки – мумию.

* * *

Лиза Маттиас снова едет с Куртом Тухольским в Швецию. Но на этот раз улетучилось всё волшебство, что год назад влекло их на север. Она разочарована его многочисленными романами, она устала от его брака с парижской Мари, который всё никак не заканчивается. Но она пообещала обставить ему дом. Ей удалось снять дом в Хиндосе, красивый голубой дом, вокруг которого очень уютно стоят девять сосен, как будто защищая от невзгод. В Гётеборге они покупают мебель, она кое-как обставляет комнаты, но даже не старается создать домашний уют, как она умеет. Атмосфера в их отношениях холодна, как шведский март. Лишь изредка случаются оттепели. Тогда Курт Тухольский кладет на новый стол из Гётеборга новое стихотворение Эриха Кестнера, оно называется «Семейные стансы», совсем свежее:

 
Люди – те, что любят, ненавидя,
Ненавидят до корней волос.
И, как в сейфе, спрятано в обиде
Всё, что высказать не удалось.
…
Смотрят пристально, как на дуэли,
Друг на друга, начиная бой.
Через миг, уже почти не целя,
Бьют врага недрогнувшей рукой.
…
Но внезапно, как это ни странно,
Ненависть, устав, уходит вспять.
И они, залечивая раны,
Силятся хоть что-нибудь понять.
Чтоб затем, очнувшись от дурмана,
Снова мужем и женою стать.
Ведь любовь, вернувшись к ним обратно,
Им опять покажется приятной[32]32
  Пер. К. Богатырёва.


[Закрыть].
 

Но Лизу Маттиас больше не собьешь с толку, не заставишь очнуться от дурмана и увидеть в любви что-то приятное. Она уезжает – на юг, в любимый Лугано, и пишет своей подруге Кете: «С Тухо дела не ахти. Я не выдерживаю. Не готова быть женой моряка». После ее отъезда Тухольский вскоре начинает учить шведский язык с Гертрудой Майер, дочерью шведки из ближайшей деревни. И уже в мае он едет в отпуск в Англию с ней, а не с Лизой Маттиас.

* * *

Любовь – единственное, что кажется Людвигу Витгенштейну очень сложным. Всё остальное он понимает. Но Маргерит Респингер, юная и жизнерадостная студентка Венской академии художеств, подруга его сестры Маргарет, сводит его с ума. Он влюблен, хочет поцеловать ее, но панически боится внутренне испачкаться из-за своего возбуждения. Он лепит ее бюст и отправляет его своим родителям. Он пишет ей письма почти каждый день. Когда она подарила ему на день рождения носовые платочки, Витгенштейн записывает в своем дневнике, в Кембридже, 26 апреля 1930 года: «Из всех ныне живущих людей ее потеря была бы для меня самой тяжелой, и это не шутка, я люблю ее или, по крайней мере, надеюсь, что люблю».

К сожалению, Витгенштейн одержим стремлением сохранить идеальную чистоту. Он говорит ей, что представляет себе брак без секса и уж точно без детей, потому что она для него – святыня. Маргерит растерянно смотрит на него. Да он и сам недоволен своим высоким идеалом. Например, 2 мая он пишет: «Если бы я был достойнее, то и моя любовь к ней была бы благороднее». А 9 мая – записывает, что определенно влюблен в нее, хотя положение «безнадежно». Он разрывается между желанием ее поцелуев и страхом перед грозящей ему сексуальной чувственностью, которая каждый раз поднимается в нем, а он не может ничего поделать. Он ломает голову над тем, как можно жить в браке, соблюдая целомудрие. Но эту логическую проблему ему так и не удастся решить.

* * *

Любовь, как и всякая мечта, становится тем больше, чем дольше ждешь ее осуществления.

* * *

Нинон Дольбин, урожденная Ауслендер, по прозвищу Иностранка[33]33
  Фамилия Ауслендер (Ausländer) означает «иностранец».


[Закрыть], по-прежнему ждет въездной визы в сердце Германа Гессе. Есть две проблемы. Во-первых, у нее по-прежнему прекрасные отношения со своим бывшим мужем, театральным художником Альфредом Дольбином, с которым она, строго говоря, еще совсем не разведена и с которым она охотно проводит время в Берлине и на юге Франции (отчасти чтобы отдохнуть от капризов и жалоб Гессе). Во-вторых, Герман Гессе не очень-то подпускает ее к себе. Нинон, мечтательная еврейка из Черновцов, из самого дальнего угла империи Габсбургов, является его поклонницей уже больше двадцати лет и пишет ему письма с 1914 года – тогда ей было всего четырнадцать лет, то есть лучший возраст для чтения Гессе. Она боготворит его, Гессе для нее то Зевс, то святой Франциск, но всегда господин и повелитель. После первой ночи любви она торжественно объявляет: «Я не могу называть тебя по имени, как евреи не могут называть имени Иеговы». А после второй: «Когда твоя голова лежала у меня на животе, мне казалось, что я держу распятого». Ни больше ни меньше.

Для Гессе такое обожествление – перебор. Хотя ему и нравится, что она так принимает его в свои объятия со всеми его страданиями. Его любовь к Нинон такая же запутанная, как и текст его книги «Нарцисс и Гольдмунд» – в основном это, пожалуй, чересчур пафосная и простоватая проза, но когда Нарцисс говорит о любви, фразы об эмоциях у Гессе получаются настолько совершенными в своей неоднозначности, что некоторых они поражают в самое сердце. Наверное, именно такая искренняя многозначность стала причиной того, что в конце концов Гессе поселил Нинон в каменном доме в Монтаньоле, кантон Тичино, где он живет сам; правда, Нинон в Casa Camuzzi досталась темная квартира на первом этаже с плесенью на стенах. А он живет наверху, в солнечном правом крыле с прекрасным видом на озеро Лугано и горы, в непрерывном ожидании холодного прилива творческих сил. Совсем недавно вышел его «Степной волк», эта безжалостная и душераздирающая книга авторских откровений. Она так разодрала его душу и тело, что теперь он постоянно болеет и жалуется. Он впервые ощущает свой возраст и совсем не выбирается из Монтаньолы – и нечасто удостаивает вниманием бедную Нинон из темных каморок на первом этаже. Когда ему что-то нужно от нее (а ему нужно довольно много), он кладет на столик между этажами «письмо». В основном там унизительные приказы, требования дистанции и заказы еды. Если она, по его мнению, позволила себе слишком много, то он сообщает ей письменно, что она здесь в положении «гостьи» и не более того. В этом доме общаются как в монастыре траппистов. Да, этот, на первый взгляд, такой миролюбивый, мягкий писатель с загорелым лицом и в соломенной шляпе на самом деле – изрядный невротик, когда чувствует какое-то давление (а он чувствует его постоянно). Изредка, когда у него хорошее настроение (а такого не бывает почти никогда), он рисует на письмах птичек или изображает акварелью дерево в своей милой манере, напоминающей иллюстрации к детским книгам. Еще реже Гессе приглашает красивую и добрую Нинон в свои спальные покои. Он панически боится снова стать отцом. Гессе знает, как Нинон хочет ребенка. Поэтому перед тем, как она переехала к нему, он прошел в Берлине стерилизацию, а ей ничего не сказал об этом. Как и о другой мере предосторожности: он попросил своего лучшего друга, психоаналитика Йозефа Ланга, составить гороскоп Нинон.

* * *

Одиннадцатого мая 1930 года Зельду Фицджеральд отпускают из психиатрической клиники «Malmaison», потому что ей удалось убедить врачей в том, что ее преподавательница балета ужасно по ней скучает, и сама Зельда тоже не может жить без нее. Она действительно едет прямо к ней, но говорит очень сбивчиво, обнимает ее перед другими ученицами, в результате мадам Егорова отправляет ее домой. В полном отчаянии она впервые пытается покончить с собой. Скотт Фицджеральд в панике пытается что-то придумать для спасения обезумевшей жены. Решение он находит во Французской Швейцарии, в роскошной клинике «Les Rives de Prangins» в Ньоне под Женевой, где буки пострижены так же, как в Версале. Когда Зельда заселяется в свою палату, она ставит на прикроватный столик фотографию не мужа и не дочери, а своей учительницы танцев. Ее лечащий врач Оскар Форель быстро ставит диагноз: шизофрения.

Она тут надолго, говорит Фицджеральду доктор Форель, может быть, вам тоже в это время пройти реабилитацию и избавиться от алкогольной зависимости? Не понимаю, о чем вы, возмущается Ф. Скотт Фицджеральд, идет к себе в гостиницу и выпивает двойной виски.

Фицджеральду в первое время разрешают видеться с женой только раз в две недели, поэтому он кочует по шикарным гостиницам – Глион, Веве, Ко, Лозанна, Женева. Она пишет ему из своей палаты: «Наши разночтения, как ты понимаешь, слишком велики. Нет никакого смысла продолжать. Поэтому ты можешь немедленно сделать всё, что требуется для развода». Это еще весна. Потом наступает лето, ласточки летают низко, потом осень, платаны сбрасывают свои желтые листья, потом зима, и с гор дует холодный ветер. Скотт Фицджеральд не подает на развод, вместо этого он раз в два дня посылает жене из гостиницы букет роз. В таком расстроенном состоянии, в равнодушных гостиницах с коврами на полах, заглушающщими шаги и впитывающими слезы, там, в компании очень дорогого плохого джина, с расстроенными финансами из-за трат на номера и на клинику, с расстроенным здоровьем из-за огромных порций алкоголя, которые он начинает принимать с часу дня, именно там, в плену страха, прикованный к берегам Женевского озера, Скотт Фицджеральд пишет летом и осенью 1930 года несколько величайших своих рассказов: «Как ты мне…», «Бурный рейс», «Опять Вавилон». Именно там он находит уникальную интонацию своих тридцатых годов, такую болезненно-сладостную. Зельда получает в клинике все мыслимые лекарства того времени – морфий, белладонну, барбитураты, из-за экземы ее пеленают, она не сопротивляется, улыбаясь, будто с другой звезды. А когда она всё же выходит из себя и бунтует, ее на несколько дней успокаивают уколами.

* * *

А как же Поль Элюар, муж-рогоносец Галы, реагирует на ее увлечение Сальвадором Дали? Весьма нестандартно. Он позволяет супруге и ее другу жить в квартире на Монмартре, которую вообще-то купил и обставил для себя и Галы. Но иногда Гала спит и с Элюаром, чтобы не засохнуть рядом с Дали и его причудливой сексуальностью. Элюар пишет ей в Кадакес, в ее маленький каменный домик у моря: «Люби меня, когда тебе хочется, пользуйся свободой». А когда он всё более отчетливо осознает, что потерял свою возлюбленную, что она останется с Дали, то пишет ей о том, что по ночам, когда ему одиноко, он предается рассматриванию ее обнаженных фотоснимков. Что поделать, говорит он, теперь приходится вести «жизнь побежденного».

* * *

Семнадцатого апреля Памела Ведекинд выходит замуж за Карла Штернхайма. Он в прекрасном расположении духа, его усы снова отросли и сияют темно-каштановым блеском, его взгляд немного затуманен, но в нужный момент он успешно произносит «да». Памела хотела, чтобы бракосочетание прошло обязательно в ЗАГСе района Моабит, именно тут в 1906 году поженились ее любимый отец Франк и ее мать. После церемонии они идут в ресторан гостиницы «Эден» – именно туда, где Билли Вильдер когда-то подрабатывал танцором, Марлен Дитрих играет в гольф на террасе на крыше, а Жозефина Бейкер частенько ест у барной стойки картофельный салат. На странную свадьбу душевнобольного драматурга (какая подходящая профессия!) и его молодой жены собрался узкий круг. Готфрид Бенн уже сложил с себя полномочия лечащего врача Карла, потому что они оба, Карл и Памела, «не совсем адекватны. Остается только предоставить их своей судьбе». Похожего мнения придерживается и Клаус Манн, бывший жених Памелы. Он не пришел на свадьбу – вместо этого он отправил им через издание Literarische Welt свою «Непроизнесенную речь на свадебном обеде одной подруги». Он до сих пор обижается на то, что она пренебрегла им. А его непроизнесенная речь – очень интересная попытка описать ситуацию с любовью в 1930 году: «Эти свадьбы распространяются среди нас как эпидемия. Брак – это наша патетическая попытка преодолеть одиночество, хотя мы знаем, что оно окончательно. Все эти браки не связаны ни с деньгами, ни с сексом. Я должен признать, что это браки по любви. Любовь – это попытка человека преодолеть свое непреодолимое одиночество. Твоя попытка тоже серьезна и прекрасна – у меня нет поздравлений лучше этих. Не имею права пророчить, что эта попытка окажется удачной. На твоей следующей свадьбе я вряд ли найду слова лучше этих – даже если это будет наша свадьба». Клаус Манн и Памела Ведекинд не просто никогда не поженятся, нет, они даже никогда не увидятся после этого поздравления.

Тилли Ведекинд, мать невесты, совсем измучилась из-за матримониальных планов своей дочери и начала названивать Готфриду Бенну, потому что знала, что тот был врачом ее будущего зятя. Впервые услышав его голос, она почувствовала, что ее как будто «гладят и гипнотизируют». Через несколько дней после свадьбы это произошло на самом деле. Ведекинд и Бенн, оба родившиеся теплой весной 1886 года, впервые встречаются наедине. Тилли Ведекинд надевает черное вечернее платье и пальто – ее очень забавляет, что эта модель называется «веселая вдова». Ровно в восемь она слышит звонок в дверь, шелест бумаги, которую Бенн снимает с цветов и аккуратно складывает. И вот он стоит в дверях: с букетом гвоздик. Он перестал лечить зятя. Он собирается заняться телом тещи.

Она открывает дверь и видит: «Мягкая линия губ и печальные глаза. У него странный взгляд, такой далекий, глубокий, печальный». Она впускает его в квартиру, они садятся. Бенн рассказывает о Лилли Бреда, своей подруге, покончившей жизнь самоубийством, – какая изящная увертюра для первого вечера с женщиной, которая увлечена тобою. Но Тилли Ведекинд знала Лилли Бреда, причем детально – на мюнхенской премьере пьесы «Франциска» ее мужа Франка Ведекинда именно она вылезала обнаженной из колодца. Так что круг замыкается. И тут звонит Памела, она спрашивает, нельзя ли ей переночевать сегодня у матери, потому что Карл немного буянит. «Конечно, доченька» – отвечает Тилли, а Готфрид Бенн быстро собирает свои вещи и уходит.

А 24 апреля 1930 года Бенн уже приглашает Тилли Ведекинд в театр, потом к себе домой, в свою квартиру-кабинет на улице Бель-Альянс. Вместо того чтобы раздеваться, он одевается: надеюсь, вы не против, говорит Бенн, если я накину врачебный халат, я так привык к нему, в нем я чувствую себя лучше. Реакция Тилли Ведекинд: «Я подумала, ну вот, сейчас он меня зарежет». Он ведь с таким наслаждением воспел свой патологический опыт в стихах цикла «Морг», она читала их с приятной дрожью – тогда, до большой войны. Но сейчас его интересует живая плоть. Д-р мед. Готфрид Бенн, надежно укутанный в белый халат, приносит тарелку с бутербродами, два бокала шампанского и спрашивает, брила ли она волосы на затылке, – и нежно проводит по ним рукой.

Теперь готов состав для самой странной пьесы Бенна. Режиссер Бенн ставит жесткую версию ménage-à-trois – параллельно с Тилли Ведекинд он имеет интенсивные отношения с Элинор Бюллер, ближайшей подругой своей бывшей любовницы Лилли Бреда. Начинается девятилетняя двойная жизнь, и две женщины так никогда и не узнают о существовании друг друга. Они для него – «небесная» (Элинор) и «земная любовь» (Тилли), две бывшие актрисы, почти ровесницы, всегда аккуратно одетые, а их душа всегда готова вспыхнуть от нежных строк из-под его пера. Когда две женщины желают навестить его в одно время, он всегда может сказать одной из них, что поэту иногда нужно побыть в одиночестве, иначе его творческие силы иссякнут. И она, конечно, относится с пониманием.

* * *

«Сексуальность, – пишет в эти дни уже пожилой Фрейд, – относится к самым опасным функциям индивидуума».

* * *

Тем временем Генри Миллер приехал из Нью-Йорка в Париж, приехал без своей жены Джун, оставшейся в Нью-Йорке. Он совсем обеднел; днем он пытается заработать несколько франков, ночью ему надо как-то устроиться на ночлег, а утром – раздобыть кофе. Он решил, что именно здесь он станет знаменитым писателем, он стучит и стучит на своей пишущей машинке, но у него никак не получается текст, который устраивал бы его. Боль засела слишком глубоко, чтобы книга о писателе, жена которого изменяет ему с женщиной, могла бы стать литературой, а не просто проработкой собственной травмы. Он замечает, что всё вокруг подавляет его – город, жара, его личные ожидания: «Монпарнас, – пишет он, – это унылое место. Сексуально перевозбужденные и пьяные, эти люди на самом деле несчастны». Он бродит по улицам, каждый франк, который ему удается раздобыть, он сразу относит к проституткам, часто бывает в «Кафе дю Дом», в «Ротонде», там он всегда ждет, что кто-то из знакомых американцев заплатит за выпивку. Он согласен на любую женщину, любую бутылку, любую кровать, которые удается заполучить. Генри Миллеру сорок лет, но он совсем плох. В какой-то из дней он всё же заканчивает свой роман, точнее, это происходит 24 августа 1931 года. Когда его жена Джун, приехавшая из Нью-Йорка, читает рукопись, она приходит в ужас: «У тебя на всё очень узкий мужской взгляд, ты всё сводишь к сексу. А дело совсем не в этом, тут речь идет о чем-то более тонком и прекрасном».

Да и сам автор кажется Джун малосимпатичным после стольких месяцев деградации. Исхудавший, почти совсем лысый, без намека на огонь. Она говорит, что хотела бы видеть его «более ярким, молодым, романтичным».

В результате 25 августа 1931 года Генри Миллер начинает писать новую книгу – яркую, молодую, романтичную. Он заправляет в машинку первый лист бумаги, затягивается сигаретой и печатает: «Тропик Рака. Автор Генри Миллер». И что это будет, спрашивает Джун. Генри Миллер отвечает: «Книга о Париже: от первого лица, без цензуры, без формы – к черту это всё!»

* * *

Под ногами мягкий песок, наверху высокие кроны сосен, в носу густой запах черники, в ушах шум волн, набегающих на берег, одна за другой, одна за другой. С запада дует теплый ветер. Потом все члены этой такой большой и такой странной семьи Манн будут говорить, что были счастливы тем летом 1930 года, на северо-восточном краю Германской империи, в Ниддене[34]34
  Nidden (нем.) – ранее рыбацкая деревня, в настоящее время курортный поселок Нида на территории Литвы.


[Закрыть] на Куршской косе, где писатель на средства от только что полученной Нобелевской премии построил дом на светлом песке. Дом красуется на высокой дюне между прусской лазурью узкого залива и пронзительно-зеленым цветом Балтийского моря, а над ним в бескрайнем небе громоздятся облака, свет не знает преград на этой неспокойной полосе между материком и морем, между цивилизацией и природой.

Вечером вся семья поднимается на высшую точку дюны и смотрит на заход солнца. «Тут можно только петь осанну», – говорит Катя Манн, она, как настоящий член семьи Манн, тоже научилась прятать свои чувства за иронией.

«Отпуск» тоже заключается в кавычки. Томас Манн уже давно объяснил жене, что не понимает «бездеятельного отдыха». И она это знает. А под открытым небом он, по его же словам, работать не может, ему нужна крыша над головой, «чтобы не происходило мечтательного испарения мыслей». Да, Томас Манн действительно так говорит. Даже при тридцати градусах в тени. Он говорит о Ниддене: тут будут проводить «летние каникулы наши школьники», в качестве «противовеса нашему южнонемецкому местожительству». Южнонемецкое местожительство! Даже штормовой ветер не может вымести из головы Томаса Манна канцелярские обороты.

Год назад Манны впервые провели тут отпуск, тогда они и нашли этот участок на возвышенности с видом на залив, под высокими северными соснами. Год длилась стройка, и вот дом готов принимать гостей, на чертежах он называется «дача Томаса Манна». Нидден был, конечно, не самым удобным вариантом при южнонемецком местожительстве, до него тысяча километров и два дня пути, бесконечно долгий ночной поезд сначала до Берлина, потом следующей ночью – в Кёнигсберг, далее пересадка на другой поезд, наконец на пароходе в Нидден через залив. Безумное путешествие с толпой детей и кучей чемоданов. И вот 16 июля они прибывают, они отправились на вокзал сразу, как только начались каникулы у двух младших – одиннадцатилетней Элизабет и двенадцатилетнего Михаэля. Вся деревня вышла на пристань встречать новых знаменитых соседей. Томаса Манна в светло-бежевом пальто поверх костюма-тройки такая помпа немного нервирует, а его жене Кате всё нравится. Если не считать зачатия шести детей, в супружеской постели Манн обычно чересчур спокойно, поэтому она рада оказываемому ей вниманию. Пусть даже от машущих руками нидденских жен рыбаков из Ниддена. Но Катя Манн тоже никак не показывает своего волнения, сходя на берег. В семье Манн все соглашались с негласным правилом: лучшее проявление эмоций – минимальное их проявление.

* * *

Когда Эрих Мария Ремарк женился на ослепительно-красивой в то время Ильзе Ютте Цамбоне, ему пришлось вести подсчеты. Результат: в ней четверть немецкой крови, четверть итальянской, четверть эксцентрики и четверть меланхолии. Ради него она развелась с табачным фабрикантом, а сейчас они проживают в квартире на Гогенцоллерндамм в Берлине. Он не упоминает о любви, когда сообщает сестре о том, что женится. Но говорит: «Я хочу попытаться сделать человека счастливым – хотя бы другого человека, потому что сам я на это не способен». Нам, сегодняшним, подкованным в психологии, сразу становится ясно, что из этой затеи ничего не выйдет. Они с женой не хотят заводить детей – только собак. Они покупают Билли, ирландского сеттера. Но Билли не умеет ни сторожить, ни пасти овечек, поэтому Эрих Мария Ремарк и Ютта Цамбона уже вскоре начинают искать в кафе и ночных клубах Берлина новых побед, каждый сам по себе. Он – в шляпе и с элегантной тростью, она – в дамском костюме и туфлях на высоких каблуках, похожая на сфинкса. Ютта заводит роман со сценаристом Францем Шульцем, который как раз работает над сценарием фильма «Трое с бензоколонки»[35]35
  «Трое с бензоколонки», («Die Drei von der Tankstelle») – немецкий фильм в жанре музыкальной комедии. Вышел на экраны в 1930 году. Фильм стал большим успехом для кинокомпании UFA, превзойдя по кассовым сборам даже «Голубого ангела». Песни из фильма сохраняют в Германии известность вплоть до XXI века.


[Закрыть]. Ménage-à-trois в фильме складывается намного успешнее, чем между Юттой Цамбоной, Ремарком и Францем Шульцем. Однажды Ремарк забирается через открытое окно спальни в квартиру Франца, где гостит Ютта, и так жестоко избивает соперника, что тому приходится неделю ездить на студию UFA с фингалом и с вывихнутым плечом – Билли Вильдер снабдил нас подробной информацией об этом.

Но уже скоро Ремарк, униженный амурными похождениями Ютты и избегающий публичности после ошеломительного успеха «На Западном фронте без перемен», начинает роман с Бригиттой Нойнер, своим агентом и менеджером. Она регулирует доступ журналистов к своему подопечному – и свой доступ в его спальню. Ее собственный брак дышит на ладан, и благодаря такой равной позиции временная любовная связь между ними налаживается прекрасно, она бодрит, благоприятствует пищеварению и не бросается в глаза. Четвертого января 1930 года брак между Эрихом Марией Ремарком и Юттой Цамбоной расторгается по обоюдному согласию. Но именно после развода им становится веселей жить вместе. Они немедленно отправляются в Давос кататься на лыжах. Потом Ремарк один продолжает путешествовать по Европе, прячась от славы и от себя. Периодически он продолжает новую рукопись с подходящим названием «Возвращение». Вскоре он пишет с морского курорта Херингсдорф своему агенту Бригитте, что у него готовы восемьдесят страниц новой книги: «Мне тебя не хватает – забавно, да? Даже сильно не хватает». Насколько слабо он различает свои чувства, настолько же недоверчив он и к своим желаниям, он может говорить о них только в контексте «забавности». А Бригитте Нойнер всё это скоро перестанет казаться забавным. Потому что ей находится замена на посту первой куртизанки при дворе Эриха Марии Ремарка. Вернувшись из путешествия, он познакомился в салоне Бетти Штерн с новой дамой сердца – Рут Альбу. Кроме того, свежеразведенная супруга Ютта тоже не отступается от Ремарка. Она надеется на то, что всегда есть пути к возвращению. Да, только после развода с Ремарком Ютта Цамбона начала по-настоящему любить его.

* * *

Приехав в Голливуд, Марлен Дитрих сразу же снимается в своем первом фильме на студии Paramount. Йозеф фон Штернберг, сделавший из нее в Берлине «Голубого ангела», давно уже по уши в нее влюблен. Он пишет специально для нее сценарий фильма «Марокко» и ревностно следит за ее половой жизнью. Они счастливы вместе, но Марлен Дитрих скучает по Берлину и по дочери. Она едет в Европу. Освежает свой роман с Вилли Форстом. Ходит с мужем, няней и Марией в зоопарк. Вечером в мужском костюме и галстуке посещает лесбийские бары. И «Романское кафе» тоже. Такой вот ностальгический туризм. Она окунается в богему, наслаждается берлинскими фрикадельками и берлинским диалектом. Знакомится с Францем Хесселем, который хочет написать о ней статью для крупной газеты, записывает песни, и когда Марлен кажется, что она уже достаточно напиталась Берлином, в ней растет тоска по Голливуду и по Йозефу фон Штернбергу. Она снова садится на поезд, потом на корабль и возвращается в Америку. The show must go on.

* * *

Среди зеленых лугов Бранденбурга[36]36
  Регион, в котором находится Берлин, административно не являющийся его частью.


[Закрыть], еще задолго до появления завода Tesla, было популярно передвижение без выхлопных газов. Герхарт Гауптманн поселил здесь своего «Стрелочника Тиля». Эрнст Ровольт[37]37
  Эрнст Ровольт (1887–1960) – немецкий издатель, основатель издательства Rowohlt Verlag.


[Закрыть] всегда принимался ездить на велосипеде вокруг озера, когда уставал от своих писателей. А великий композитор Курт Вайль познакомился с великой певицей и актрисой Лотте Леньей во время прогулки на вёсельной лодке. Ленья после сумбурной юности в Вене сбежала от алкоголических выходок отца сначала в Цюрих, а потом в Берлин, где нашла пристанище у драматурга Георга Кайзера и его семьи. И вот в один прекрасный день тот просит Лотту встретить на вокзале композитора Курта Вайля. Она плывет к маленькой станции Фангшлёйзе на лодке через озеро Пецзее – во-первых, выдался солнечный день, а во-вторых, она надеется, что назад будет грести композитор. Она сразу узнаёт его – Вайль похож на профессора, железные очки, растрепанные редкие волосы, наметившийся животик, он очень приветлив и немного рассеян. Ловкая Лотте Ленья усаживает его в лодку и сразу понимает, что грести придется ей самой, если они хотят переплыть озеро до наступления темноты. Потому что Курт Вайль без умолку говорит – о своих произведениях, о природных красотах, об очаровании тишины. Лотте Ленья не сводит с него глаз – и когда они причаливают к берегу, с ними уже всё ясно. На самом деле всё было ясно еще на платформе, в то самое мгновение, которое зависло в воздухе на сотую долю секунды дольше положенного и соединило их глаза быстрым, сияющим лучом. Нет ничего сверхъестественного в том, что в нее можно влюбиться – прекрасные зубы с очаровательной щербинкой, чистая чувственность и, самое главное, неслыханный голос на октаву ниже ларингита, от которого композитор Курт Вайль сразу тает. «Когда я скучаю по тебе, – пишет он ей вскоре, – то сразу вспоминаю звучание твоего голоса, которое я люблю как природное явление». Он немедленно начинает сочинять песни для Лотте Леньи, чуть позже они поселяются вместе в Берлине и вместе переживают триумф «Трехгрошовой оперы». После экранизации 1930 года Лотте Ленья становится настоящей звездой – а во время театральной премьеры ее даже забыли упомянуть на афише, к негодованию супруга. Вскоре «Трехгрошовая опера» уже неразрывно связана с ней, с Лотте Леньей, «пираткой Дженни». Вечерами она поет на сцене вызывающие песни, а потом уютно устраивается под боком у своего композитора в их новой квартире на Байерн-Аллее и мурлычет, как кошка, наконец-то нашедшая подходящее место у печки. Но не за горами время, когда ее потянет на волю, в ночь, и Вайль поймет, что нужно отпускать ее, чтобы она могла к нему возвращаться.

* * *

Бенн бредет по улице. Хотя главные катастрофы еще впереди, уже сейчас у него такая походка, будто он несет их на своих плечах, «переполненный печалью, уверенный в гибели», по его собственным словам. Бенн полагает, что Рильке, которого он называет «недосягаемым немецким мастером», написал строки, навсегда оставшиеся в памяти его поколения: «Кто о победе будет говорить? Нам надо выстоять – и это всё…»[38]38
  «Не до побед. Всё дело в одоленьи» (пер. Б. Пастернака).


[Закрыть]

* * *

В начале октября 1930 года Людвиг Витгенштейн и Маргерит Респингер встречаются в Швейцарии. Они говорят о свадьбе и целуются – но она вдруг отстраняется и мрачно глядит в сторону. Потом она плачет и говорит, согласно дневнику Витгенштейна, «что совершенно не понимает своего отношения к нему». Они катаются на лодке по Рейну рядом с Базелем, течением их прибивает к островку в камышах, там они продолжают разговор. Похоже на идиллию. Но после одного-двух долгих поцелуев Витгенштейн пугается. У него выступает пот, когда срабатывают гормоны. Они гребут назад, в Базель, потом он держит ее за руку, а она в оцепенении и избегает смотреть ему в глаза. Людвиг Витгенштейн, один из умнейших людей мира, никак не может понять свой собственный мир.

* * *

Шарлотта Вольф рано окунулась в волны Любви. Речка с таким поэтическим именем у стен маленького городка Ризенбург[39]39
  Riesenburg (нем.) – буквально: огромный город / огромная крепость


[Закрыть] была холодной, купальники были неудобными, но, когда коротким летом здесь, на краю огромной империи, светило солнце, она с подругами всегда лезла в воду. А когда в ее детские годы в начале века мимо проезжал император, направлявшийся на охоту в угодьях графа Финка фон Финкенштайна, то вся семья садилась в ландо и отправлялась в путь через вековые леса, вдыхая мшистый запах туманного утра и укрываясь теплыми пледами, чтобы хоть краем глаза увидеть Вильгельма II во всем его великолепии. Император поднимал руку, благосклонно принимая внимание и крики своих подданных из-за решетки охотничьего замка. Его усы тогда еще были черными. Потом в Данциге, в тринадцать лет, Шарлотта влюбилась в Иду, таинственную шестнадцатилетнюю еврейку из России. Вместе с семьей Иды она поехала в Сопот, и однажды ночью, когда родители спали, они впервые занялись любовью – их ноги еще были все в песке, а из открытых окон доносился шум моря. Они обе ничего не слышали о гомосексуальности, у них не было образцов для подражания, они всё начинали с чистого листа. Родители ничего им не сказали, только улыбались за завтраком, то ли из мудрости, то ли из наивности. Однажды Ида показала ей фотографию своей лучшей подруги из Одессы, Лизы, которая тогда жила в Берлине, и Шарлотта влюбилась в эту фотографию, потому что ей показалось, что Лиза – воплощение Настасьи Филипповны Достоевского. Каждый вечер в своей комнате в Данциге, сделав домашнее задание, она пыталась в мечтах проникнуть в сердце незнакомой ей Лизы из Берлина. И однажды она действительно навестила ее, посреди бушующей Первой мировой, это была ужасно долгая поездка на поезде под предлогом медицинского осмотра. Лиза жила в пансионе в Шарлоттенбурге, и они действительно влюбились друг в друга – мысли стали реальностью. Несколько лет спустя, когда Шарлотта уже давно была студенткой в Берлине, после нескольких лет у Хайдеггера во Фрайбурге, теперь уже таинственная Лиза, давно и несчастливо вышедшая замуж на просторах России, приехала к Шарлотте в Шарлоттенбург. Роли поменялись, а любовь сохранилась. Шарлотта держит Лизу за руку. Немного счастья. Много слез. Достоевский.