Текст книги "Игра Нептуна"

– Потому что уже два дня как была мертва.

– Знай Лалиберте о наших отношениях, он не стал бы этого скрывать. Значит, Ноэлла ничего не сказала друзьям, во всяком случае, не назвала моего имени. Суперинтендант не уверен. Он бьет наугад.

– Значит, у него есть другая улика. Ночь на двадцать шестое октября.

Адамберг пристально взглянул на Ретанкур. Ночь на двадцать шестое. Он об этом не подумал, чувствуя облегчение от того, что убийство произошло не в пятницу вечером.

– Вы в курсе насчет той ночи?

– Мне известно только про гематому, но Лалиберте не случайно приберег эту карту напоследок.

Скоро за ними должны были приехать из ККЖ. Адамберг коротко рассказал лейтенанту о воскресной пьянке и двухчасовой амнезии.

– Дерьмо, – повторила Ретанкур. – Не знаю, что позволяет ему связать неизвестную девушку и в стельку пьяного мужика на тропе. У него есть другие козыри, но это не значит, что он их сразу выложит. Лалиберте работает как охотник, ему нравится выслеживать и загонять дичь. Он станет тянуть время.

– Вы торопитесь, Ретанкур. Не забывайте – он ничего не знает о моей амнезии. В курсе только Данглар.

– Но Лалиберте наверняка навел справки. Вы ушли из «Шлюза» в четверть одиннадцатого и вернулись в здание без десяти два. Слишком долго для трезвого человека.

– Не беспокойтесь об этом. Не забывайте, я знаю убийцу.

– Верно, – признала Ретанкур. – Это решит проблему.

– Есть одно «но». Маленькое – но из-за него могут возникнуть проблемы.

– Вы не уверены в себе?

– Уверен. Вот только убийца умер шестнадцать лет назад.

На сей раз суперинтенданта сопровождали Фернан Санкартье и Жинетта Сен-Пре. Адамберг подумал, что они добровольно вызвались поработать в воскресенье, чтобы поддержать его, но оба вели себя скованно и смущенно. Только бельчонок на входе, не расстающийся со своей подружкой, поприветствовал его, мило наморщив мордочку. Хороший паренек, верный друг.

– Твоя очередь, Адамберг. – Лалиберте был сама любезность. – Изложи факты, сведения, подозрения. Так, да?

Любезность, открытость. Древние приемчики. Политика кнута и пряника. Лишить подозреваемого равновесия, успокоить, снова напрячь, выбить из колеи. Адамберг собрался с мыслями. Суперинтендант не собьет его с панталыку, не запугает – его подпирает Ретанкур.

– День доброты? – Адамберг улыбнулся.

– День слушаний. Выкладывай.

– Предупреждаю, Орель, история длинная.

– О'кей, но постарайся не быть слишком многословным.

Адамберг подробно описал кровавый путь судьи Фюльжанса, начиная с первого убийства в 1949 году и до пробуждения в Шильтигеме: личность человека, его методы, козлы отпущения, перекладина вил, смена зубьев. Он не утаил от Лалиберте, что оказался бессилен, потому что у преступника были связи, власть, подручные и большие деньги. Суперинтендант записывал, проявляя признаки нетерпения.

– Не считай меня занудой, но я вижу в твоей истории три неясных момента, – сказал он, отогнув три пальца.

«Педантичность, педантичность и еще раз педантичность», – подумал Адамберг.

– Хочешь, чтобы я поверил в убийцу с пятидесятилетним стажем?

– Тебя удивляет, что его не взяли? Я говорил тебе, насколько он влиятелен. И хитер. И о том, что он менял зубья. Никому и в голову не приходило усомниться в репутации судьи или связать восемь убийств с его именем. Девять, если считать шильтигемское. Десять с Ноэллой Кордель.

– Значит, твой парень далеко не первой молодости.

– Предположим, что он начал убивать в двадцать лет. Значит, сейчас ему всего семьдесят.

– Второе, – продолжал Лалиберте, ставя крестик в своих записях. – Ты часами говорил об этих вилах, и перекладине, и смене зубьев, но доказательства у тебя нет.

– Есть. Строго определенные расстояния и глубина.

– Именно. Но ведь в нашем случае твой проклятый маньяк изменил себе? Длина линии не шестнадцать и девять десятых сантиметра, а семнадцать и две. В семьдесят лет люди не меняются. Как ты это объяснишь?

– Я нашел одно-единственное объяснение – контроль при посадке в самолет. Его никогда не пустили бы в салон с железякой. Он купил вилы на месте.

– Не купил, Адамберг, а позаимствовал. Вспомни, в ранах осталась земля. Инструмент не был новым.

– Верно.

– И тут у нас возникает много отклонений – и не маленьких – в педантичном поведении твоего убийцы. Кроме того, рядом с жертвой не нашлось смертельно пьяного бродяги с орудием убийства в кармане. Нет козла отпущения. Мне кажется, различий слишком много.

– Простое стечение обстоятельств. Как все гении, судья очень изворотлив: ему пришлось принимать во внимание заморозки, жертва больше трех дней пролежала во льду. Кроме того, ему пришлось действовать на иностранной территории.

– Вот именно! – Лалиберте поставил еще один крестик на своем листке. – Твоему судье что, стало тесно на старой доброй родине? Ведь раньше он убивал только во Франции, так?

– Не знаю. Я рассказал тебе только о французских убийствах, потому что копался только в наших архивах. Даже если он убивал в Швеции или в Японии, мне об этом ничего не известно.

– Ну ты и упертый. Ищешь ответы на все вопросы?

– А разве ты не хочешь, чтобы я назвал тебе убийцу? Много ты знаешь людей, убивающих вилами? Ведь насчет орудия я не ошибаюсь?

– Ну да, насадили на этакую «куриную лапку». Но вот кто ее держал – это вопрос.

– Судья Оноре Гийом Фюльжанс. Настоящий убийца, которого я схвачу за шиворот, обещаю тебе.

– Я бы взглянул на твои бумаги, – сказал Лалиберте, раскачиваясь на стуле. – С удовольствием прочту все девять папок.

– Пришлю тебе копии, когда вернусь.

– Будет лучше, если ты попросишь кого-нибудь из твоих ребят прислать их электронной почтой.

«Выбора у меня нет», – подумал Адамберг, следуя за Лалиберте и его сотрудниками в зал переговоров. Он думал о смерти Фюльжанса. Рано или поздно Лалиберте узнает, как узнал Трабельман. Самой опасной была папка с делом его брата. Там имелся набросок шила, утопленного в Торке, и записи о лжесвидетельстве на суде. Сугубо конфиденциальные сведения. Его мог спасти только Данглар, сообрази он рассортировать папки перед отправкой. Но как его об этом попросить под зорким взглядом суперинтенданта? Он с радостью поразмышлял бы над этим часок, но действовать следовало быстро.

– Схожу за гостинцем, он у меня в куртке. Сейчас вернусь, – сказал он, выходя из комнаты.

Ретанкур придремала в пустом кабинете суперинтенданта. Адамберг не торопясь вынул из набитых карманов несколько пакетов и вернулся к канадцам.

– Держи, – сказал он, протянув пакеты Санкартье и едва заметно подмигнув ему. – Здесь шесть флаконов. Поделись с Жинеттой, если ей нравится запах. Когда закончатся, позвони.

– Что там у тебя? – буркнул Лалиберте. – Французское винишко?

– Мыло с миндальным молочком. Это не взятка чиновнику, а мягчительное для мозга.

– Кончай острить, Адамберг. У нас есть работа.

– В Париже уже больше десяти вечера, и только Данглар знает, где я держу свой архив. Лучше всего будет послать ему домой факс. Тогда он прочтет его утром и мы выиграем время.

– Ладно, парень. Давай. Пиши своему рыхляку. Адамберг получил возможность написать Данглару от руки – единственное, что пришло ему в голову во время короткой операции «мыло». Мыслишка была детская, но могла сработать. Он изменит свой почерк – Данглар знает его наизусть, – укрупнив буквы «Д» и «Р» с намеком на Дело Рафаэля. Коротенькая записка, в которой встречались слова: ДанглаР, уДРужить, аДРес, АДамбеРг, спокойно позволяла ему это сделать. Оставалось надеяться, что Данглар углядит тайный знак и, прежде чем отсылать документы, вынет из дела компрометирующие документы.

Суперинтендант прочел факс, и он понесся по проводам через Атлантику, унося с собой надежду комиссара. Теперь оставалось уповать на тонкий ум Данглара. У него мелькнула мысль об Ангеле с мечом, и он воззвал к нему, прося с самого утра вооружить заместителя его главным оружием – логикой.

– Он получит факс завтра. Больше я ничего сделать не могу, – заключил Адамберг, поднимаясь.

– А у меня есть вопрос. Четвертый, остающийся неясным пункт. – Суперинтендант отогнул четвертый палец.

«Педантичность, педантичность и еще раз педантичность».

Адамберг сел перед факсом. Лалиберте остался стоять. Еще один полицейский приемчик. Адамберг попытался поймать взгляд Санкартье, который так и стоял, прижимая к себе пакет с мылом. В его глазах, где всегда плескалась доброта, комиссар прочел предупреждение. Ловушка. Будь осторожен.

– Ты разве не говорил, что начал охоту на него в восемнадцать лет? – спросил Лалиберте.

– Именно так.

– Тридцать лет – не многовато?

– Не больше, чем пятьдесят лет убийств. Каждому свое – он настаивает, и я настаиваю.

– Вы во Франции не знаете, что такое закрытые дела?

– Знаем.

– У тебя что, никогда не оставалось нераскрытых дел?

– Немного.

– Но оставались?

– Да.

– А почему ты не бросил это?

– Я тебе уже сказал – из-за моего брата.

Лалиберте улыбнулся, как будто выиграл очко. Адамберг повернулся к Санкартье. Тот же сигнал.

– Ты так любил своего брата?

– Да.

– Ты хотел за него отомстить?

– Я хотел доказать его невиновность, Орель, а не отомстить.

– Не придирайся к словам, это одно и то же. Знаешь, на что, по моему мнению, похоже твое расследование? Которое ты мусолишь уже тридцать лет?

Адамберг молчал. Санкартье взглянул на своего суперинтенданта, из его глаз исчезла вся доброта. Жинетта продолжала смотреть в пол.

– На навязчивую идею, – объявил Лалиберте.

– По твоему понятию, Орель, по твоему.

Лалиберте сменил позицию и угол атаки.

– Теперь поговорим как полицейские. Тебе не кажется странным, что твой убийца-путешественник убивает у нас в тот момент, когда здесь находится его преследователь? То есть ты, одержимый навязчивой идеей полицейский, гоняющийся за ним тридцать лет? Такое совпадение не кажется тебе странным?

– Конечно, кажется. Если это совпадение. Я же сказал, что после убийства в Шильтигеме Фюльжанс знает, что я дышу ему в затылок.

– Бред! Неужели ты полагаешь, что он приехал сюда, чтобы подразнить тебя? Да будь у него хоть капля мозгов, он дождался бы, пока ты уедешь. Парень, убивающий раз в четыре или шесть лет, мог бы потерпеть две недели.

– Я – не он.

– Вот в этом-то я и не уверен.

– Объяснись, Орель.

– Лично я считаю, что ты бредишь. Он повсюду тебе мерещится, этот Трезубец.

– Плевать я хотел на то, что ты думаешь, Орель. Я рассказываю тебе то, что знаю, и то, во что верю. Не хочешь – не слушай. Веди свое расследование, а я буду вести свое.

– Ладно, завтра, в девять. – На лицо суперинтенданта вернулась улыбка, он протянул Адамбергу руку. – У нас впереди чертова прорва работы. Мы просмотрим твои папки вместе.

– Нет. – Адамберг встал. – Тебе понадобится на эту работу целый день, а я знаю их содержимое наизусть, так что завтра я поеду к брату. Встретимся во вторник утром.

Лалиберте нахмурился.

– Я свободен? Да или нет? – спросил Адамберг.

– Не лезь в бутылку.

– Значит, я еду к брату.

– Где он, твой брат?

– В Детройте. Сможешь дать мне машину?

– Конечно.

Адамберг направился к Ретанкур, которая так и сидела в кабинете суперинтенданта.

– Я знаю, у тебя приказ, – со смехом сказал Лалиберте. – Не принимай на свой счет, но я не понимаю, на черта тебе такой лейтенант. Колеса она не изобретет. Я бы ее в свою команду не взял.

Оказавшись в номере, Адамберг не решился позвонить Данглару, чтобы попросить его изъять некоторые документы. Возможно, телефон прослушивается. Когда Лалиберте узнает, что Фюльжанс мертв, дело примет иной оборот. Ну и что? Суперинтендант ничего не знал о его отношениях с Ноэллой, и, не будь анонимного письма, вообще бы им не заинтересовался. Во вторник они расстанутся, не придя к согласию, как и с Трабельманом, и – привет горячий! – каждый поведет свое расследование.

Комиссар быстро собрал сумку. Он рассчитывал ехать всю ночь, поспав два часа в дороге, и приехать в Детройт утром, чтобы не упустить брата. Он так давно не видел Рафаэля, что даже не волновался – таким нереальным казалось ему все это предприятие. Он надевал футболку, когда в номер вошла Ретанкур.

– Черт, Ретанкур, могли бы постучать.

– Простите, боялась вас упустить. Когда мы отправляемся?

– Я еду один. Это частное дело.

– У меня приказ, – уперлась лейтенант. – Я вас сопровождаю. Повсюду.

– Вы мне симпатичны, Ретанкур, и я знаю, что вы готовы помочь, но это мой брат, мы не виделись тридцать лет. Так что оставьте меня в покое.

– Сожалею, но я еду. Не волнуйтесь, я вам не помешаю.

– Отпустите меня, лейтенант.

– Как хотите, но ключи от машины у меня. Пешком вы далеко не уйдете.

Адамберг шагнул к ней.

– Вы сильный человек, комиссар, но ключей у меня не отберете. Давайте бросим эти детские штучки. Мы едем вместе и будем вести машину по очереди.

Адамберг остыл. Сражаясь с Ретанкур, он потеряет не меньше часа.

– Ладно, – смирился он. – Раз уж вы прицепились, как репей, идите собирать вещи. У вас три минуты.

– Я уже собралась. Встречаемся у машины.

Адамберг оделся и присоединился к своему лейтенанту на парковке. Белокурая телохранительница направила всю свою энергию на его охрану, причем исключительно навязчивую охрану.

– Я сяду за руль, – объявила Ретанкур. – Вы полдня боролись с суперинтендантом, а я дремала на стуле и прекрасно отдохнула.

Ретанкур отодвинула сиденье, чтобы устроиться поудобнее, и включила зажигание. Когда стрелка спидометра подобралась к отметке 90 километров в час, Адамберг призвал лейтенанта к порядку, и она сбавила скорость. В конечном итоге, Адамберг был рад возможности расслабиться. Он вытянул ноги и сложил руки на животе.

– Вы не сказали им, что он умер, – бросила Ретанкур, когда они отъехали на несколько километров.

– Они узнают завтра утром. Вы зря волновались – у Лалиберте на меня ничего нет. Кроме анонимки. Мы закончим во вторник и улетим в среду.

– Если закончите во вторник, в среду мы не улетим.

– Почему?

– Потому что они предъявят вам обвинение.

– Вам нравится драматизировать, Ретанкур?

– Я наблюдаю. Перед гостиницей стояла машина. Они едут за нами от самого Гатино. Они следят за вами. Филибер Лафранс и Реаль Ладусер.

– Слежка – еще не обвинение. Вы сильно преувеличиваете.

– На листке анонимного письма, которое Лалиберте не хотел вам показывать, были две тонкие черные полоски, в пяти сантиметрах от верхнего края и в одном сантиметре от нижнего.

– Фотокопия?

– Именно. С закрытым сверху и снизу текстом. Наспех сляпанный фотомонтаж. Бумага, шрифт и расположение на листе напоминают формуляры для стажировки. Помните, я занималась этим в Париже? А фраза «Задействован лично» звучит по-квебекски. Это письмо изготовили в ККЖ.

– С какой целью?

– Создать мотив, способный убедить ваше руководство отправить вас сюда. Если бы Лалиберте выдал свои истинные намерения, Брезийон никогда не согласился бы на вашу экстрадицию.

– Экстрадицию? О чем вы, лейтенант? Лалиберте спрашивал, что я делал в ночь на двадцать шестое октября, я это понимаю. Я тоже себя об этом спрашивал. Он спрашивает себя, что я мог делать с Ноэллой, это я тоже понимаю. Я тоже задаю себе вопросы. Но, Ретанкур, я не подозреваемый.

– Сегодня после обеда вы все ушли, оставив слониху Ретанкур дремать на стуле. Помните?

– Получилось неловко, но вы ведь могли пойти с нами.

– Вовсе нет. Я уже превратилась в невидимку, и никто из них не сообразил, что они оставляют меня одну. Одну, в непосредственной близости от зеленой папки. Я могла рискнуть – и рискнула.

– Я не…

– Я сняла фотокопии. Главное в моей сумке.

В полумраке кабины Адамберг посмотрел на своего лейтенанта. Машина опять неслась слишком быстро.

– В отделе вы тоже так пиратствуете по зову интуиции?

– В отделе я работаю телохранителем.

– Сбавьте скорость. Совершенно ни к чему, чтобы нас остановили с той бомбой, которую вы везете в сумке.

– Что да, то да, – признала Ретанкур, отпуская педаль. – Эта чертова автоматическая коробка передач меня просто завораживает.

– Вы вообще увлекающаяся натура. Представляете, какой шум мог подняться, застань вас кто-нибудь у ксерокса?

– А вы представляете, что было бы, не загляни я в досье? В воскресенье в ККЖ никого не было. Я слышала звук ваших голосов и успела бы все положить на место. Я знала, что делала.

– Сомневаюсь.

– Они провели большое расследование. И знают, что вы спали с девушкой.

– От хозяйки квартиры?

– Нет. Но у Ноэллы в сумке был тест на беременность, пипетка с мочой.

– Она была беременна?

– Нет. Тестов, которые дают ответ за три дня, нет в природе, но мужики этого не знают.

– Так зачем же она носила его с собой? Собиралась шантажировать бывшего дружка?

– Она хотела обмануть вас. Возьмите отчет в моей сумке. Синяя папка, кажется, страница десять.

Адамберг открыл сумочку Ретанкур, которая больше походила на вещмешок с инвентарем для выживания: щипцы, веревка, крючки, косметика, тандеры, нож, фонарик, пластиковые пакеты и много чего другого. Он зажег свет и открыл страницу 10: анализ мочи Ноэллы Кордель, вещественное доказательство РРТ 3067. «Наличествуют следы спермы, – прочитал он. – Проведено сравнение с образцом СТЖ 6712, взятым с белья в комнате Жана-Батиста Адамберга. Сравнительный анализ ДНК положительный. Половой партнер установлен».

Под текстом находились две схемы – абсолютно идентичные. Адамберг закрыл папку и погасил свет. Его бы не смутил разговор о сперме, но он был благодарен Ретанкур за то, что позволила ему прочесть это самому.

– Почему Лалиберте ничего не сказал? – тихо спросил он.

– Он забавляется, комиссар. Смотрит, как вы увязаете, и наслаждается. Вы лжете – и множите лжесвидетельства.

– И все-таки, – Адамберг вздохнул, – даже если он знает, что я спал с Ноэллой, установить связь с убийством не может. Это совпадение.

– Вы не любите совпадений.

– Нет.

– И он тоже. Девушку нашли на перевалочной тропе.

Адамберг замер.

– Это невозможно, Ретанкур, – выдохнул он.

– В маленьком прудике, – мягко добавила она. – Может, поедим?

– У меня нет аппетита, – буркнул Адамберг.

– А я проголодалась. Надо подкрепиться – вам, кстати, тоже, иначе сломаетесь.

Ретанкур остановила машину и достала из сумки сэндвичи и яблоки. Адамберг медленно жевал, рассеянно глядя в никуда.

– Даже если, – бормотал он. – И что это доказывает? Ноэлла постоянно торчала на тропе. С утра до вечера. Она сама говорила, что это опасно. Не я один там гулял.

– Вечером – один. И еще голубые, которым Ноэлла Кордель сто лет была не нужна. Полицейские много чего выяснили, в том числе то, что вы бродили по тропе три часа, с половины одиннадцатого до половины второго ночи.

– Я ничего не видел, Ретанкур. Я же говорил вам, что был пьян. Должно быть, шатался туда-сюда. Потом упал и потерял фонарик. Ваш.

Ретанкур вынула из сумки бутылку вина.

– За качество не ручаюсь, – сказала она. – Выпейте.

– Не могу.

– Несколько глотков. Прошу вас.

Растерянный Адамберг подчинился. Ретанкур забрала бутылку и тщательно закупорила ее.

– Они допросили бармена из «Шлюза», – продолжала она, – того самого, которому вы сказали: «Если копы подойдут, я тебя проткну»,

– Я говорил о моей бабушке. Она была очень храбрая женщина.

– Может, и так, но им ваша фраза не понравилась.

– У вас все, Ретанкур?

– Нет. Еще они знают, что вы ничего не помните о той ночи.

В машине установилась долгая тишина. Адамберг откинулся на спинку, поднял глаза к потолку и застыл, как человек в состоянии шока.

– Я говорил об этом только Данглару, – глухо произнес он.

– Но им это известно.

– Я все время гулял по этой тропе, – продолжал он бесцветным голосом. – У них нет ни мотива, ни доказательства.

– У них есть мотив – тест на беременность, шантаж.

– Немыслимо, Ретанкур. Это какая-то дьявольская махинация.

– Судья?

– Почему бы и нет?

– Он умер, комиссар.

– Мне плевать. У них нет доказательств.

– Есть. На девушке был кожаный ремень, который она купила в тот самый день.

– Он мне это сказал. И что?

– Он валялся в куче листьев, рядом с прудом.

– И что?

– Мне очень жаль, комиссар. На нем ваши отпечатки пальцев. Они сравнили их с отпечатками, снятыми в вашей комнате.

Адамберг не шевелился, оцепеневший, оглушенный ужасными новостями, захлестывавшими его, как волны прибоя.

– Я никогда не видел этого ремня. Никогда его не расстегивал. А девушку не видел с вечера пятницы.

– Знаю, – эхом отозвалась Ретанкур. – Но у вас нет для Лалиберте другого виновного, кроме мертвого судьи. Да и алиби у вас то еще – потеря памяти. Они скажут, что судья был вашей навязчивой идеей, что ваш брат убийца, что вы вышли из себя и, оказавшись в такой же ситуации – пьяный, в лесу, с забеременевшей от вас девушкой, – повторили поступок Рафаэля.

– Капкан захлопнулся, – подвел итог Адамберг и закрыл глаза.

– Простите, что вышло так резко, но вы должны были узнать все. Во вторник вам предъявят обвинение. Ордер на ваш арест выписан.

Ретанкур выбросила в окно огрызок и повернула ключ в зажигании. Она не предложила Адамбергу сесть за руль, а он и не настаивал.

– Я этого не делал, Ретанкур.

– Незачем повторять это Лалиберте. Он плевать хотел на ваши уверения.

Адамберг выпрямился.

– Но, лейтенант, Ноэллу убили вилами. Где я мог взять такой инструмент на тропе? Из воздуха?

Он замолчал на полуслове.

– Говорите, комиссар.

– Делянка…

– Где?

– Примерно посередине пути, там был пикап с инструментами. Они выкорчевывают погибшие деревья и сажают клены. Я знал о ней. Мог проходить мимо, увидеть Ноэллу, оружие и воспользоваться им. Да, они могут выстроить такую цепочку. В ранах была земля. А размер вил отличается от размера тех, которыми пользовался судья.

– Вы правы, – кивнула Ретанкур. – То, что вы рассказали им о судье, ничего не поправит, скорее наоборот. Безумная, невероятная, маниакальная история. Они воспользуются ею, чтобы обвинить вас. У них был непосредственный мотив, вы назвали им глубинный.

– Человек со спутанным сознанием, мертвецки пьяный, с провалом в памяти, разозленный этой девицей. Я в теле брата. Я в теле судьи. Я выбит из колеи, я рехнулся. Все пропало, Ретанкур. Фюльжанс до меня добрался. Он внутри.

Около четверти часа Ретанкур вела машину молча. Ей казалось, что Адамбергу требуется передышка. Хорошо бы ему помолчать несколько дней, до самой Гренландии. Увы, этого времени у них нет.

– О чем вы думаете? – спросила она.

– О маме.

– Понимаю. Но это вряд ли своевременно.

– Когда все выходит из-под контроля, думаешь о матери. Делать нечего. Сейчас как раз тот самый момент.

– Как это нечего? Нужно бежать.

– Если побегу – сгорю. Это равносильно признанию вины.

– Вы сгорите, если во вторник появитесь в ККЖ. Вам придется гнить здесь до суда, а у нас не будет никакой возможности освободить вас, проведя собственное расследование. Вы останетесь в канадской тюрьме, когда-нибудь вас переведут во Френ. Получите минимум двадцать лет. Нет, нужно бежать.

– Вы отдаете себе отчет в том, что говорите? Понимаете, что становитесь сообщницей?

– Да.

Адамберг повернулся к своему лейтенанту:

– А если это я, Ретанкур?

– Бежать, – ответила она, уклоняясь от ответа.

– Вдруг убил я, Ретанкур? – настаивал Адамберг, повысив голос.

– Если вы сомневаетесь, мы пропали – оба. Адамберг наклонился, чтобы лучше видеть ее в

темноте.

– Вы не сомневаетесь? – спросил он.

– Нет.

– Почему? Я вам не нравлюсь, все меня обвиняют. А вы не верите.

– Нет. Вы бы не убили.

– Почему?

Ретанкур поморщилась: она как будто размышляла над формулировкой.

– Скажем так – у вас нет в этом глубокой заинтересованности.

– Вы уверены?

– Настолько, насколько вообще можно быть в чем-то уверенной. Придется положиться на меня, или и правда сгорите. Вы не защищаетесь, а сами себя топите.

«В иле мертвого озера», – подумал Адамберг.

– Я ничего не помню про ту ночь, – повторил он, как робот. – У меня лицо и руки были в крови.

– Знаю. У них есть показания охранника.

– Может, это была не моя кровь.

– Сами видите – вы тонете. Соглашайтесь. Яд просачивается в ваше сознание, вы поддаетесь.

– Возможно, эта мысль уже жила во мне – с той минуты, как я возродил Трезубца, – и взорвалась, стоило мне увидеть вилы.

– Вы закапываете себя в его могилу, – настаивала Ретанкур. – Добровольно кладете голову на гильотину.

– Понимаю.

– Комиссар, соображайте пошустрее. На кого вы делаете ставку? На себя? Или на меня?

– На вас. – Адамберг ответил не задумываясь.

– Значит, бежим.

– Ничего не выйдет. Они не дураки.

– Мы тоже.

– Они у нас на хвосте.

– Не может быть и речи о том, чтобы бежать из Детройта. Сведения об ордере уже передали в штат Мичиган. Во вторник утром мы, как и собирались, вернемся в гостиницу «Бребеф».

– И уйдем через подвал? Как только они поймут, что я не появился в назначенное время, устроят шмон. Перевернут мой номер и все здание. Обнаружат отсутствие машины, заблокируют аэропорты. Я не успею не то что улететь, но даже покинуть гостиницу. Меня сожрут, как этого Бребефа.

– Не они будут нас преследовать, комиссар, мы сами поведем их, куда захотим, как бычка на веревочке.

– Куда?

– В мой номер.

– Он ведь не больше моего. Где вы собираетесь меня спрятать? Под крышей? Они и туда поднимутся.

– Разумеется.

– Под кроватью? В стенном шкафу? На шкафу? Адамберг с отчаянием пожал плечами.

– На себе.

Комиссар поднял глаза на лейтенанта.

– Сожалею, но другого выхода нет, – сказала она. – Это займет не больше двух-трех минут. Другого выхода нет.

– Ретанкур, я ведь не шпилька. Во что вы собираетесь меня превратить?

– Превращаться буду я. В столб.

Ретанкур остановилась на два часа, чтобы поспать, и они приехали в Детройт в семь утра. Город выглядел мрачно и был похож на старую разорившуюся герцогиню в обносках. Грязь и нищета пришли на смену былой роскоши.

– Вот этот дом, – сказал Адамберг, сверяясь с планом.

Он взглянул на высокое здание, темное, но в приличном состоянии, с пристроенным к нему кафе, как смотрят на исторические памятники. Таковым оно, по сути дела, и являлось, поскольку за его стенами двигался, спал и жил Рафаэль.

– Полицейские припарковались в двадцати метрах позади нас, – заметила Ретанкур. – Умники. Что они себе воображают? Думают, мы не знаем, что они едут за нами от Гатино?

Адамберг сидел, наклонившись вперед, скрестив руки на животе.

– Идите один, комиссар. Я пока перехвачу что-нибудь в кафе.

– Я не могу, – тихо произнес Адамберг. – Да и зачем? Я ведь теперь тоже в бегах.

– Вот именно. Он больше не будет один, и вы тоже. Давайте, комиссар.

– Вы не понимаете, Ретанкур. Я не могу. У меня ноги похолодели и задеревенели, меня как будто приковали к земле двумя чугунными гирями.

– Можно? – спросила лейтенант и прикоснулась четырьмя пальцами к спине между лопатками.

Адамберг кивнул. Через десять минут ему показалось, что по ногам потекло теплое масло, возвращая им способность двигаться.

– Вы это самое проделали с Дангларом в самолете?

– Нет, не совсем. Данглар просто боялся умереть.

– А я?

– А вы боитесь жить.

Адамберг покачал головой и вышел из машины. Ретанкур была уже в дверях кафе, когда он остановил ее.

– Он там. За тем столом. Я уверен. Лейтенант бросила взгляд на сидевшего к ним спиной человека. Адамберг сильно сжал ей руку.

– Идите один, – сказала она. – Я вернусь в машину. Позовите, когда решите, что я могу к вам присоединиться. Я хочу его увидеть.

– Рафаэля?

– Да, Рафаэля.

Адамберг толкнул стеклянную дверь. Он подошел к брату и положил руки ему на плечи. Тот не испугался, не вздрогнул, глядя на эти загорелые ладони.

– Ты нашел меня? – спросил он, не двигаясь.

– Да.

– Ты правильно поступил.

Сидя в машине на другой стороне узкой улочки, Ретанкур увидела, как Рафаэль встал и братья обнялись. Она вынула из сумки маленький бинокль и сфокусировала его на лице Рафаэля Адамберга, прижавшегося лбом ко лбу брата. Та же фигура, то же лицо. Оба были хороши, но красота Адамберга выныривала из неправильных черт лица, как чудо, а красота его брата была чеканной, как на медали. Они напоминали близнецов, только один был зачат в хаосе, а другой – в гармонии. Ретанкур перевела взгляд на Адамберга и тут же резко опустила бинокль, почувствовав, что осмелилась зайти слишком далеко, ей вдруг показалось, что она ворует чужие чувства.

Они сели, не в силах разомкнуть рук, Ретанкур вздрогнула, убрала бинокль и закрыла глаза.

Через три часа Адамберг постучал в стекло машины. Рафаэль накормил их и устроил на диване с кофе. Ретанкур заметила, что братья стараются не отходить друг от друга дальше, чем на полметра.

– Жана-Батиста осудят? Вы уверены? – спросил Рафаэль.

– Уверена, – подтвердила Ретанкур. – Он должен бежать.

– Бежать, имея на хвосте десяток полицейских, – добавил Адамберг.

– И тем не менее это возможно, – сказала Ретанкур.

– Что вы предлагаете, Виолетта? – спросил Рафаэль.

Рафаэль заявил, что он не полицейский и не военный и не станет обращаться к Ретанкур по фамилии.

– Сегодня вечером мы возвращаемся в Гатино, – объяснила она. – Часов в семь утра войдем в гостиницу «Бребеф», спокойно, у них на глазах. Вы, Рафаэль, выедете через три с половиной часа после нас. Это возможно?

Рафаэль кивнул.

– Приедете в гостиницу где-то в десять тридцать. Кого увидят полицейские? Клиента, до которого им нет дела, они ищут не его. В это время много постояльцев приезжает и уезжает. Двое копов, которые следят за нами сегодня, завтра сменятся. Никто из тех, кто заступит завтра, вас не опознает. Вы снимете номер под своей фамилией.

– Договорились.

– У вас есть костюмы? Деловые костюмы, которые носят с рубашкой и галстуком?

– У меня их три. Два серых и синий.

– Прекрасно. Приезжайте в одном, другой берите с собой. Два пальто и два галстука.

– Ретанкур, вы не впутаете моего брата в неприятности? – прервал ее Адамберг.

– Его – нет. Полицейских из Гатино – да. Вы, комиссар, как только мы приедем, устроите бардак в номере, как будто сбежали второпях. От ваших вещей мы избавимся. Очень удачно, что у вас их мало.

– Разрежем все на лоскутки и съедим?

– Выбросим в металлический бак с крышкой, он стоит на этаже.

– Выбрасываем все? Тряпки, книги, бритву?

– Все, в том числе табельное оружие. Расстаемся с вещами и спасаем вашу шкуру. Сохраните себе только бумажник и ключи.

– Сумка в бак не влезет.

– Оставим ее в стенном шкафу в моем номере, пустую, пусть думают, что она моя. У женщин всегда много барахла.

– Я могу сохранить часы?

– Да.

Братья не сводили с нее глаз, один смотрел рассеянно, глаза другого блестели. Рафаэль Адамберг был наделен той же мягкой грацией, что и брат, но двигался энергичнее и реагировал быстрее.

– Полицейские ждут нас в ККЖ к девяти, – продолжила Ретанкур, переводя взгляд с одного брата на другого. – Думаю, Лалиберте выдержит минут двадцать, не больше, а потом начнет звонить комиссару в гостиницу. Ему не ответят, и он поднимет тревогу. Парни бросятся в номер – он пуст, подозреваемый исчез. Нужно создать впечатление, что он уже уехал, проскользнул у них между пальцами. В девять двадцать пять они кинутся ко мне – вдруг я вас спрятала.