Текст книги "Чингисхан. Человек, завоевавший мир"

«Внешне татары выглядят совершенно иначе, чем другие люди, ибо их лица шире, чем у других людей, и между глазами, и между скулами. Щеки у них тоже выступают над подбородками; у них плоские и маленькие носы, глаза тоже маленькие, а веки срастаются с бровями. По большей части, за малыми исключениями, они имеют тонкие талии и почти все среднего роста… На голове у них тонзура, как у духовных лиц, и, как правило, выбрита полоса от уха до уха шириной в три пальца, соединяющаяся с вышеупомянутой тонзурой. Надо лбом они также выбривают волосы шириной в два пальца, но волосы между этой полосой и тонзурой они отращивают до самых бровей и, отрезая с каждой стороны больше, чем посередине, оставляют посередине длинные пряди; остальные волосы у них отрастают, как у женщин, и они заплетают их в две косы, прикрепляемые за каждым ухом{104}104
  Dawson, Mongol Mission pp. 6–7.


[Закрыть]».

Эти описания францисканцев кажутся сдержанными и беспристрастными, возможно, в силу того, что жизненный опыт не озлобил их против монголов. Описания внешнего облика монголов, сделанные западными азиатами, искажены превратными представлениями о них, как о каре Божьей. Неизбежно они и изображаются в персидских и арабских источниках отвратительными и страшными персонажами. Главным образом выделяются такие детали, как отсутствие волос на лицах, бегающие глаза, резкие, пронзительные голоса, закаленность и выносливость. Достаточно привести два свидетельства. Одно из них принадлежит армянскому христианину XIII века:

«На них страшно смотреть и их невозможно описать. У них огромные головы, как у буйволов, маленькие глазки, как у только что оперившихся птенцов, тупые носы, как у котов, выпирающие морды, как у собак, узкие чресла, как у муравья, короткие ноги, как у свиньи, и от природы совершенно нет бороды. Обладая силой льва, они говорят пронзительными птичьими голосами»{105}105
  Blake & Frye, Grigor of Akanc p. 295.


[Закрыть].

А это свидетельство персидского поэта:

«У них такие узкие и острые глаза, что они могут просверлить дыры в медном сосуде, от них исходило зловоние, страшнее цвета их кожи. Головы крепились к телу так, будто у них отсутствовала шея, а щеки напоминали покрытия кожаных бутылей, испещренные морщинами и узлами. Носы у них ширились от скулы до другой скулы. Ноздри походили на прогнившие могилы, из которых свисали волосы до самых губ. Усы у них были невероятной длины, а бороды на подбородках едва заметны. Грудь, наполовину белая и наполовину черная, усеяна вшами, похожими на кунжут, выросший на плохой почве. Все тело у них было усеяно этими насекомыми, а кожа напоминала шагрень, более пригодную для башмаков»{106}106
  Lane, Daily Life.


[Закрыть].

Иностранцев особенно интересовали монгольские женщины. Их описания варьировались от высказывания чувств омерзения – жирные, уродливые, неотличимые от мужчин – до восхищения: безропотно переносят неимоверные трудности, могут управлять лошадьми и повозками не хуже мужчин, превосходные стрелки из лука и так далее. Наибольшую неприязнь вызывали кричащие цвета одеяний, а наибольший восторг – то, как монгольские женщины, стоя, рожали детей и продолжали работать, словно ничего не случилось. Отмечалось также и уважительное отношение монгольских мужчин к женщинам, ассоциирование образа женщины с луной, которая занимала особое место в монгольских религиозных верованиях{107}107
  Dawson, Mongol Mission p. 18; Jackson & Morgan, Rubruck p. 89.


[Закрыть]. Несмотря на расхожие обвинения монгольских женщин в бесполости, двуполости, гермафродитизме, европейские хронисты противоречили самим себе, когда обращали внимание на различия в одеяниях монгольских мужчин и женщин. Задолго до Чингисхана и имперской роскоши монголы уже шили одеяния из мехов, кож, шерсти, войлока и фетра. Стандартное одеяние состояло из длинного, до лодыжек платья и свободных штанов под платьем. Против стихий они надевали войлочные накидки, меховые капюшоны, кожаные сапоги и войлочные котурны; меховые одеяния были двухслойные – мех был и внутри и снаружи{108}108
  Schuyler Cammann, ‘Mongol Costume, Historical and Recent,’ in Sinor, Aspects pp. 157–166.


[Закрыть]. Самыми популярными были меха лисы, рыси и волка. Хотя в степи и не существовало резкого контраста богатства и бедности, неравенство возникало вследствие разной численности домашнего скота, и самым наглядным знаком состоятельности был особый головной убор богатой женщины, называвшийся boghtaq («богтак»)[14]14
  Другие варианты – «богта», «бугтак», «бугта», «бокка», «бока». – Прим. пер.


[Закрыть]. Нареченный одним автором «мужским сапогом, надетым на голову женщины», богтак представлял собой каркас из железной проволоки высотой два-три фута, обитый корой и украшенный алой и синей парчой или жемчугом; иногда каркасы оплетались красным шелком и золотой парчой{109}109
  Dawson, Mongol Mission pp. 7–8; Jackson & Morgan, Rubruck p. 89; Bretschneider, Mediaeval Researches i pp. 52–53; Yule, Cathay and the Way Thither (1866 ed.) ii p. 222; Arthur Waley, Travels of an Alchemist p. 67.


[Закрыть].

Этот элемент мишуры в мрачном и стоическом образе жизни монгольской женщины в какой-то мере «компенсировал» нехватку реального «домашнего очага». До эры Чингисхана монгольские шатры собирались и разбирались всегда внезапно и быстро. Куполообразные шатры, или гэры, собирались из решетчатых ивовых конструкций, сплетенных вместе ремнями из сыромятной кожи и покрытых одним или двумя слоями промасленного войлока. Гэр, таким образом, представлял собой конструкцию, состоявшую из обручей, сплетенных из ветвей, и сходящихся наверху вокруг самого малого и последнего обруча, из которого выдвигалось нечто вроде вытяжной трубы или дымохода. Снаружи гэр покрывался белым войлоком или слоем белой костной муки, и его диаметр мог составлять четырнадцать футов. Пол выстилался коврами из войлока, к решетчатому куполу крепились крючья, на которые развешивались продукты, оружие и другие необходимые предметы. Глава семейства всегда сидел напротив входа, вход всегда был обращен к югу, мужчины всегда сидели на западной стороне, а женщины – на востоке{110}110
  Jackson & Morgan, Rubruck pp. 72–73; Waley, Travels op. cit. p. 66; Schuyler Cammann, ‘Mongol dwellings, with special reference to Inner Mongolia,’ in Sinor, Aspects pp. 17–22; Jagchid & Hyer, Mongolia’s Culture pp. 62–67; cf also Torvald Faegne, Tents.


[Закрыть].

Еда и питье до появления Чингисхана определялись характером пастбищной экономики, то есть наличием молока и мяса. Летом, когда в изобилии имелось кобыльего молока, монголы предпочитали мясу молочную продукцию, но зимой молоко становилось предметом роскоши и доступным только в богатых семьях. Только в чрезвычайных обстоятельствах монголы могли есть сырое мясо, обычно его употребляли в вареном или жареном виде. Зимой основным блюдом для простых людей была жидкая кашица из многократно сваренного проса. В зимнее время с едой иногда было настолько тяжело, что кочевники могли бросить собакам кость лишь после того, как из нее высасывался мозг{111}111
  Dawson, Mongol Mission p. 17.


[Закрыть]. Все ели пальцами из общего горшка, и еда строго распределялась между членами семьи. Историки придерживаются единого мнения в отношении того, что в степи приходилось быть оппортунистом в еде, всеядным и готовым съесть все, что угодно. Монголы действительно могли есть любую плоть, в том числе сурков (как мы уже знаем), мышей и других мелких животных. Некоторые историки утверждают, что монголы могли проглотить и усвоить любой протеин, исключая табу на мулиц, кошек, собак, крыс, даже вшей и послед кобыл. Английский монах Матвей Парижский, помешанный на монголах, считал, что они ели лягушек и змей. Они не могли преодолеть лишь один запрет: съесть животное, которое поразила молния{112}112
  Jackson & Morgan, Rubruck pp. 79, 84; JB i p. 21; J. A. Boyle, ‘Kirakos of Ganjak on the Mongols,’ Central Asiatic Journal 8 (1963); Matthew Paris, Chronica Majora iv. pp. 76–77, 388; vi p. 77; d’Ohsson, Histoire.


[Закрыть]. Утверждалось также, будто монголы могли есть человечину. Хотя зафиксирован лишь один случай каннибализма (во время кампании Толуя в Китае в 1231 году), в Западной Европе продолжал распространяться миф о людоедстве как общепринятой практике в Монголии того времени. Согласно данной версии, монголы предавались людоедству ради удовольствия или для того, чтобы застращать врага. Одной из самых чудовищных выдумок была легенда о том, что кочевники использовали сожженные трупы состарившихся и ненужных отцов в качестве приправы к еде{113}113
  Gregory G. Guzman, ‘Reports of Mongol Cannibalism in the 13th Century in Latin Sources: Oriental Fact or Western Fiction?’ in Westrem, Discovering New Worlds pp. 31–68; L. Hambis, ‘L’histoire des Mongols avant Genghis-khan d’apres les sources chinoises et mongoles, et la documentation conservee par Rasid-al-Din,’ Central Asiatic Journal 14 (1970) pp. 125–133 (atp. 129).


[Закрыть].

Полное единодушие мнений сложилось в отношении приверженности монголов к алкогольным напиткам. Кумыс – стержень кочевой жизни. Он постоянно взбалтывался в кожаном мешке, висевшим у входа в гэр на протяжении трех-пяти летних месяцев, когда бывает вдоволь кобыльего молока; его можно было приготовить из овечьего и козьего молока, но напиток получался менее вкусный. Зимой монголы также приготовляли вина из риса, пшеницы, проса и меда. Мутный кумыс оставлял жгучее ощущение на языке, как прокисшее вино, но очень приятное послевкусие, подобно миндалю{114}114
  Jackson & Morgan, Rubruck pp. 76, 80–83,175; Dawson, Mongol Mission pp. 16–17; Pelliot, Notes sur Marco Polo i p. 240; Yule & Cordier, Ser Marco Polo i pp. 259–260; Hildinger, Story of the Mongols (1966) p. 17.


[Закрыть]. Но монголы знали и другой кумыс, «черный», готовившийся из чистейшего кобыльего молока и предназначавшийся для элиты – ханов, вождей племен, высших чиновников. Поскольку алкоголя в кумысе было в лучшем случае 3,25 процента, то пили его очень много. В эру господства кумыса алкоголизма не наблюдалось, как и драк. Алкоголизм появился позднее, когда монголы приобщились к винам, втрое или вчетверо более крепким, и даже Чингисхан не мог остановить процесс превращения пьянства в неотъемлемый компонент монгольской культуры{115}115
  Boyle, ‘Kirakos of Ganjak,’ p. 21; Hildinger, Story p. 17; d’Ohsson, Histoire ii pp. 59, 86,107, 204.


[Закрыть]. Зловредной привычкой стали гордиться, видеть в ней признак мужественности. Выпивохи после первого раунда обязательно очищали переполненные желудки, прежде чем продолжить кутеж. У иностранцев отвращение вызывала не столько публичная демонстрация рвоты, сколько общая атмосфера грязи и антисанитарии, которая отчасти была и следствием суеверного отношения к воде. Вильгельм Рубрук сообщал, что монгол во время разговора мог вдруг замолчать и помочиться, а если возникала потребность в испражнении, он отходил, садился на корточки, облегчался и вступал снова в беседу{116}116
  Jackson & Morgan, Rubruck p. 108.


[Закрыть].

Суровая среда обитания и трудности кочевой жизни и лежат в основе потенциальных сил монгольского общества, которые привел в действие Чингисхан. Жесткие особенности скотоводства и преодоления стихий вырабатывали целый ряд качеств и социальных обстоятельств: приспособляемость, изобретательность и инициативу; мобильность и собранность; военную организованность и виртуозность; невысокий уровень имущественного неравенства; почти полное отсутствие разделения труда и политическая нестабильность. Постоянная миграция формировала в человеке повышенную ответственность и готовность к битве, а наличие многочисленных стад и табунов по определению служило поводом для нападений, ограблений и краж. Скотоводство всегда было сопряжено с более серьезными физическими усилиями, рисками и опасностями, чем земледелие, и оно формировало более сильную породу людей, чем крестьянство. В условиях миграции у воинов появлялось больше возможностей для повышения боевого мастерства, поскольку они могли передавать часть своих обязанностей по выпасу и перегону скота женщинам и детям{117}117
  Joseph F. Fletcher, ‘The Mongols: Ecological and Social Perspectives,’ p. 14.


[Закрыть]. Когда же начинались сражения, они были менее разрушительные, чем в оседлых обществах с сельскохозяйственными фермами, городами, храмами и другими перманентными структурами.

Можно привести и другие примеры военного применения некоторых скотоводческих навыков. Перемещение огромных стад и табунов вырабатывает организационные способности и умение ориентироваться в незнакомой местности и координировать свои действия с фланговыми соседями{118}118
  Walter Goldschmidt, ‘A General Model for Pastoral Social Systems,’ in Equipe Ecologie, Pastoral Production and Society pp. 15–27.


[Закрыть]. Очень важны уроки, которые преподает охота. Монголы с детства учились охоте на волков и мелких животных, мех которых они обменивали на различные одеяния. Но скоро им пришлось столкнуться и с крупными хищниками, и эти гигантские облавы (о них мы будем говорить позже) уже напоминали реальные военные учения.

Некоторые историки утверждают, что жизнь в пустыне способствует формированию градуализма[15]15
  Градуализм – область экономики, изучающая пути и закономерности постепенного перехода экономической системы из одного состояния в другие. – Прим. ред.


[Закрыть] в подходах к решению проблем, а степь развивает способности решать их быстро и без раздумий. Кочевое скотоводство создает условия для самоизоляции и взаимного непонимания, и набеги становятся неизбежной деталью образа жизни. Поскольку набеги являются явным отклонением от норм, скотоводам свойственно совершать их столь жестоко, что оседлые земледельцы, испытав их однажды, не оказывают в дальнейшем никакого сопротивления. В упрощенном виде можно сказать, что скотоводческий образ жизни порождает «правовые отношения с позиции силы»{119}119
  Joseph F. Fletcher, ‘The Mongols: Ecological and Social Perspectives,’ pp. 39–42.


[Закрыть].

В степи неравенство в богатстве и титулах не так заметно, как в оседлых обществах. В мире монголов не существовало ни землевладения, ни крестьянства, привязанного к земле, ни лендлордов, ни замков, фортов и бастионов, ни складов продовольствия или дорогого имущества (кроме скота). Обладание богатством или территорией было очень зыбкое, и фактически не имелось условий для того, чтобы в сознании людей развились сильные чувства собственности на землю (да и владения деньгами). Отсутствовали специализация и разделение труда в нашем современном понимании. Не было никакого различия между скотоводом и воином, ибо каждый монгол одновременно был и тем и другим{120}120
  Christian, History of Russia i pp. 81–85.


[Закрыть]. Даже разделение труда между полами было минимальное, поскольку и мужчины и женщины пасли отары овец и управляли обозами. Конечно, обычно мужчины имели дело с лошадьми и верблюдами, а женщины приглядывали за коровами, овцами и козами. Однако попытки Карпини обнаружить разделение труда в том, что мужчины предаются лени, когда нет войны, а женщины содержат весь лагерь, опровергаются более достоверными свидетельствами, в том числе и другим гостем монгольского двора – францисканцем Вильгельмом Рубруком{121}121
  For Carpini’s allegations see Dawson, Mongol Mission pp. 17–18.


[Закрыть]. По свидетельству Рубрука, в равной мере трудились представители обоего пола, в соответствии с рациональными предпочтениями. Мужчины изготовляли луки и стрелы, стремена, удила, седла, строили жилища и собирали повозки, ухаживали за лошадьми, доили кобыл и взбивали молоко, управляли и нагружали верблюдов. Женщины шили одежду, управляли повозками, собирали и грузили на них шатры и гэры, доили коров, делали масло и сыры, обрабатывали кожи, шили башмаки и носки{122}122
  For Carpini’s allegations see Dawson, Mongol Mission p. 103; Jackson & Morgan, Rubruck p. 91.


[Закрыть]. Карпини был введен в заблуждение тем, что монголы действительно чурались обычных, нудных занятий вроде крестьянского повседневного труда. Сибариты, изображенные Карпини, вряд ли могли бы пережить бедствия голода; им вообще не было бы места в системе, где племенные вожди распределяли еду в голодные времена{123}123
  Vladimirtsov, Le regime social p. 35.


[Закрыть].

Последний штрих, характеризующий жизнь степного общества, – политическая нестабильность. Каждый предводитель племени должен был считаться с тем бесспорным фактом, что если он не продемонстрирует убедительных материальных успехов, то его сподвижники растворятся в степных пространствах. Не могли этому помешать ни родственные связи, реальные или фиктивные, ни клановые обязательства верности, ни наследственные узы, ни территориальная близость, ни традиции. В степи никто не мог полагаться на чью-либо верность и иметь для этого веские основания или причины. Отсутствовали междоусобица и вендетта, но и политические альянсы и коалиции кланов, племен и отдельных воинов были текучи и эфемерны. Предводитель племени мог продемонстрировать свою власть только угрозами расправы, порабощения или «удочерения» женщин и детей. Но если вождь уже обладал такой властью, то сомнительно, чтобы от него уходили; в степи легко распознавались блеф и позерство{124}124
  Cribb, Nomads (1991) p. 18.


[Закрыть].

Глава 2. Начало

В степях до наступления XIII века уже существовали могущественные конфедерации и даже империи – скифов, аланов, гуннов, аваров, киргизов и уйгуров, но исторический понтёр, если бы таковой имелся, вряд ли сделал бы ставку на Монголию как место зарождения величайшего государства. Монголы тогда были совершенно безвестным народом, затерявшимся в дальнем углу Центральной Азии. Согласно мифу, они произошли от спаривания серо-голубого волка и рыжей лани на вершине хребта Хэнтэй у истоков рек Онон и Керулен. В результате этой связи на свет появился ребенок по имени Бата-Чиган. Спустя многие поколения Добун, потомок Бата-Чигана, и его супруга Алан-гоа народили двоих сыновей. После смерти Добуна она родила еще троих сыновей, чьим отцом, предположительно, было загадочное существо, «желтое, как солнце», проникшее к ней с лунным светом через дымоход. Уже в шатре оно потерло ее живот, пустив в нее луч света, после чего улетело опять же через дымовую трубу. Пятеро сыновей Добуна – двое его собственных и трое рожденных от божества, основали кланы, когда выросли, и положили начало сложной клановой системе, формировавшей монгольскую нацию{125}125
  RT i pp. 113–120; SHC pp. 1–10.


[Закрыть].

Младший сын Бодончар основал клан борджигинов, из которого потом произошел Чингисхан. Хайду, правнук Бодончара, станет первым правителем единого монгольского племени. Опять же, согласно легенде, истинные монголы первоначально были высокого роста, бородатые, светловолосые и с голубыми глазами, но вследствие межрасовых браков превратились в известных теперь всему миру коротышек с черными волосами и черными глазами{126}126
  Gumilev, Imaginary Kingdom p. 89.


[Закрыть].

Хайду, живший в 1050–1100 годах, поможет нам перейти из стигийского[16]16
  Относящегося к мифологической реке Стикс. – Прим. ред.


[Закрыть] мрака легенд в относительно понятную историческую реальность. Монголы впервые упоминаются в текстах китайской династии Тан IX века и сменившей ее династии Ляо как надежные союзники китайских императоров. Согласно некоторым источникам, они были лесными племенами, пришедшими на юг из тайги. По сведениям китайцев, они произошли от племени мэнъу, входившего в конфедерацию Шивэй во времена господства династии Тан. Они прочно обосновались в междуречье Онона и Керулена{127}127
  SHC p. 11; Louis Hambis, ‘L’Histoire des Mongols avant Genghis-khan’ Central Asiatic Journal 14 (1970) pp. 125–133; Franke & Twitchett, Cambridge History p. 330; Vladimirtsov, Life of Genghis p. n.


[Закрыть]. Два события связаны с правлением хана Хайду. Хан начал плести интриги с чжурчжэнями в Маньчжурии, которые в конце концов свергли династию Ляо в начале XII века и основали династию Цзинь. Он также круто изменил характер экономического развития Монголии, отменил земледелие и оставил лишь одно скотоводческое направление, дополнив его овцами и верблюдами. Некоторые историки считают эту инициативу недальновидной, приведшей к тому, что монголы в своем развитии отстали от уйгуров, которые владели фермами и усадьбами{128}128
  Lattimore, ‘The Geographical Factor,’ The Geographical Journal 91 (1938) pp. 14–15; Lattimore, Studies in Frontier History (1962) pp. 241–258. For the Uighurs see Mackerras, Uighur Empire.


[Закрыть]. Несмотря на необыкновенные способности, Хайду оставил в наследство монголам опасное противостояние двух главных кланов – между борджигинами и тайджиутами (в Монголии было тринадцать кланов, но ни один из них не мог сравниться могуществом с этими двумя родами). Старший сын Байшингор-Догшин возглавил борджигинов по праву первородства, а младший брат Чарахай-Линху положил начало родословной тайджиутов, спровоцировав долговременный конфликт. Межродовая борьба не позволяла ни Хайду, ни его преемникам стать вождями объединенного великого племени{129}129
  RT i pp. 120–123; SHC p. 11; Rachewiltz, Commentary pp. 296, 316; Buell, Dictionary pp. 105, 218, 229.


[Закрыть].

Судьба монголов в беспокойном XII веке в значительной мере определялась отношениями с новой империей Цзинь в Китае. Хаос в исторических источниках отчасти объясняется тем, что война китайцев с кочевниками в степях шла одновременно с военным противоборством между пятью основными племенами Монголии – монголами, меркитами, татарами, кереитами и найманами – и борьбой между двумя кланами, борджигинами и тайджиутами. Проблема заключалась еще в том, что монгольское племя состояло не только из кланов и субэтносов, говоривших на монгольском языке, но и других племен – татар, найманов и кереитов, в составе которых были субэтносы, являвшиеся монголами в этнологическом и лингвистическом отношении. Отличить монголов от других племен можно было только по одному признаку: они были язычниками, в то время как другие племена исповедовали нечто среднее между несторианским христианством и шаманизмом.

Средневековые китайские историки бесцеремонно разделяли «варваров» у своих границ на категории: «цивилизованных», или «белых», татар, живших южнее Гоби и возле Великой китайской стены, преимущественно онгутов; кереитов, или «черных», татар, бедствовавших в степях, но гордившихся своим превосходством над трусливыми «белыми татарами», продавшимися за китайскую похлебку; и так называемых «диких татар» юга Сибири, добывавших пропитание охотой и рыболовством{130}130
  Gumilev, Imaginary Kingdom pp. 94–95. For a lucid overall survey see Fletcher, Studies pp. 12–13.


[Закрыть]. Собственно монголы, по мнению китайских историков, обитали где-то между «белыми» и «черными» татарами, и только с приходом во власть Хайду китайцы поняли, насколько они опасны.

Племена находились на разных уровнях развития и территориального влияния. Самыми могущественными были найманы, народность тюркского происхождения, обитавшая на южных склонах Алтая и в верховьях Иртыша и постепенно расселявшаяся на Тарбагатае и в верховьях рек Селенга и Орхон. Они считали себя наследниками империи уйгуров, исчезнувшей в середине IX века. До начала XIII века найманы сохраняли политическое единообразие, исповедовали несторианское христианство, разбавленное шаманизмом, и в культурном отношении были более развиты, чем племена Северной и Центральной Монголии{131}131
  For the Naiman see RT i pp. 67–70; Hambis, Gengis Khan pp. 7–22; Wittfogel & Feng, Liao p. 50; S. Murayama, ‘Sind die Naiman Turken oder Mongolen?’ Central Asiatic Journal 4 (1959) pp. 188–198; Pelliot & Hambis, Campagnes pp. 215–221, 299–311; Roemer et al, History of the Turkic Peoples; W Barthold, ‘12 Vorlesungen iiber die Geschichte der Turken Mittelasiens,’ in Die Welt des Islams 17 (1935) p. 151.


[Закрыть]. Следующими в иерархии могущества были кереиты, жившие восточнее найманов, с которыми дружили, на землях верховий долин Селенги, Орхона и Толы (Туулы){132}132
  The Kereit have attracted a lot of attention. RT i pp. 61–67; Togan, Flexibility and Limitation, esp. pp. 60–67; D. M. Dunlop, ‘The Kerait of Eastern Asia,’ Bulletin of the School of Oriental and Ajrican Studies 11 (1944) pp. 276–289; Pelliot & Hambis, Campagnes pp. 207–209; Erica D. Hunter, ‘The conversion of the Keraits to Chrstianity in ad 1007,’ Zentralasiatische Studien 22 (1991) pp. 142–163.


[Закрыть]. Они тоже были несторианскими христианами. Татары, состоявшие из шести разных кланов и обитавшие в степях южнее реки Керулен, считались в XII веке тайными союзниками Китая, и их иногда называли «жандармами» династии Цзинь. Все китайские правители старались нейтрализовать угрозу, исходившую от кочевников на севере, проводя политику «разделяй и властвуй», и татары вплоть до конца XII века с готовностью помогали им в этом. Еще в начале X века китайские историки отмечали особую роль цзубу (почти наверняка татар) в Восточной Монголии. Это племя традиционно враждовало с кереитами, и, согласно хроникам, разгромило сорокатысячное кереитское войско в начале XII века{133}133
  RT i pp. 43–55; Wittfogel & Feng, Liao pp. 101–102, 528, 573–598; Togan, Flexibility pp. 66–68; Louis Hambis, ‘Survivances de toponymes de l’epoque mongole en Haute Asie,’ in Melanges de sinologie ojferts a Monsieur Paul Demieville, Bibliotheque de I’lnstitut des Hautes Etudes Chinoises, 20 (1974) pp. 19–41 (at pp. 26–29); S. G. Kljastornys, ‘Das Reich der Tartaren in der Zeit von Cinggis Khan,’ Central Asiatic Journal 36 (1992) pp. 72–83; Pelliot & Hambis, Campagnes pp. 2–9.


[Закрыть]. Татары представляли серьезную угрозу для монголов, соседствуя на юге с коренными монгольскими землями у рек Онон и Керулен. А к северо-западу на нижней Селенге, южнее озера Байкал и по берегам озера Хубсугул[17]17
  Также Косогол, Хувсгел, Хевсгел-нуур. – Прим. пер.


[Закрыть] обитал еще один воинственный народ – меркиты, правда, разделенный на три племени, у каждого из которых имелся собственный правитель.

Первая половина XII века была отмечена знаменательным эпизодом, вошедшим в историю Монголии. Главным его героем был хан Хабул, внук Хайду, человек, прославившийся не только аппетитом Пантагрюэля, но и способностями полководца и государственного деятеля. В 1125 году он отправился в Китай на коронацию императора Си-цзуна, где шокировал весь двор своим обжорством{134}134
  RT i pp. 52–54; JB i p. 63; Pelliot & Hambis Campagnes pp. 227–228, 271–278.


[Закрыть]. Однако во время следующего визита он совершил действие, запомнившееся на века и китайцам и монголам: напился на банкете, дергал императора за бороду и произвел скандал{135}135
  RT i pp. 125–129; SHC p. n; Ratchnevsky, Genghis Khan pp. 9–10. But some sceptics say the insults allegedly offered by Qabul on these occasions should not be taken literally but read allegorically as indicating the generally poor state of Mongol-Jin relations (see Grousset, Empire of the Steppes p. 197).


[Закрыть]. При дворе Цзинь со всей серьезностью отнеслись к шутовству хана, зная его влиятельность в степях. Цзиньцы позволили ему отбыть с позором, но сразу же отправили в погоню вооруженный отряд, чтобы вернуть и заставить подписать вассальные обязательства. Узнав о погоне, Хабул устроил засаду и перебил преследователей. Вызов был брошен, и на протяжении многих лет – с 1135 и по 1147 год – между цзиньцами и монголами шла ожесточенная война. Цзиньцы снова попытались использовать татар, но Хабул разгромил их и нанес унизительное поражение экспедиционным силам, вторгшимся в Монголию в 1137 году{136}136
  Barfield, Perilous Frontier p. 183.


[Закрыть]. Ему удалось сформировать временную коалицию основных монгольских племен, но он так и не стал верховным правителем – ханом всех ханов. Хабул показал себя превосходным полководцем, но не смог подмять под себя других вождей. Коалиция просуществовала недолго и не продемонстрировала потенциал к превращению в племенную сверхдержаву{137}137
  Asimov & Bosworth, History of Civilizations iv part 1 p. 246. But see the contrary case argued in N. Iszamc, ‘L’etat feodal mongol et les conditions de sa formation,’ Etudes Mongoles 5 (1974) pp. 127–130.


[Закрыть].

Хабул проявил незаурядные полководческие и политические способности, но оставил после себя рубашку кентавра Несса, избрав преемником тайджиутского аристократа, проигнорировав семерых сыновей. Тайджиуты восприняли это как знак того, что теперь они, а не борджигины, являются старшим монгольским кланом. Соперничество между двумя кланами обострилось. Некоторые историки предполагают, что именно это решение Хабула, а не раздел ханства между двумя сыновьями, произведенный ранее Хайду, ослабило монголов и могло погубить их навсегда как более или менее значительную государственно-политическую силу{138}138
  Louis Hambis, ‘Un episode mal connu de l’histoire de Gengis khan,’ Journal des Savants (January-March 1975) pp. 3–46.


[Закрыть].

Этим представителем рода тайджиутов был Амбагай. В 1143 году он чувствовал в себе достаточно сил для того, чтобы пойти войной на цзиньцев и захватить двадцать фортов у Великой стены. Репутация цзиньцев была подорвана, и в 1146 году они отправили на север большую экспедицию. Когда она потерпела неудачу – китайцы никогда не могли нанести поражение монголам в открытом сражении, – цзиньцам пришлось согласиться на унизительный договор о мире, в котором кочевники впервые выдвигали условия китайскому императору. По условиям мира цзиньцы обязывались выплатить огромные репарации отарами овец, стадами крупного рогатого скота и зерном, уйти из некоторых приграничных фортов, которые монголы считали для себя опасными, и предоставить субсидии{139}139
  Tamura Jitsuzo, ‘The Legend of the Origin of the Mongols and Problems Concerning their Migration,’ Acta Asiatica 24 (1973) pp. 9–13; Barthold, Turkestan (1928) p. 381; Paul Pelliot, ‘Notes sur le “Turkestan” de W Barthold,’ T’oung Pao 27 (1930) pp. 12–56 (at p. 24).


[Закрыть]. Но цзиньцы приготовили возмездие. И снова самая постыдная роль отводилась татарам. Они даже готовы были нарушить священные обычаи степного гостеприимства. Амбагай, считавший себя равным Хайду, отправился в лагерь татар где-то в начале пятидесятых годов XII века с предложением выдать замуж свою дочь, чтобы скрепить альянс с татарами. Однако татары, приняв его, тут же передали цзиньцам, а те распяли пленника на деревянном осле. Умирая, Амбагай призвал всех монголов отомстить за него{140}140
  RT i p. 130; Pelliot & Hambis, Campagnes pp. 132–133; Grousset, Empire p. 198. Ambaghai was taking his daughter to marry into the Ayiru’ut Buiru’ut sept, one of the subtribes of the Tartars. It is interesting that the practice of exogamy was so deeply ingrained with the Mongols that the Tayichiud would consider a match with the Tartars, their greatest enemies (Vladimirtsov, Le regime social pp. 58–59). Another version of the ambush is that it was not the intended bridegroom and family who betrayed him, but Tartar mercenaries (juyin) employed as gendarmes by the Jin who set the ambuscade (Rachewiltz, Commentary pp. 300–301).


[Закрыть]. Об этой зверской расправе монголы всегда помнили и через семьдесят лет жестоко отплатили цзиньцам.

Учитывая, что все даты ранней истории Монголии предположительные, мы можем датировать смерть Амбагая 1156 годом. Ему наследовал Хутула, борджигин, и это восстановило клан в роли главного правящего рода. Все же остается множество неясных моментов в избрании Хутулы. Некоторые историки утверждают, что тайджиуты вышли из монгольской конфедерации, отделились от борджигинов и обосновались северо-восточнее озера Байкал{141}141
  Grousset, Empire pp. 194, 200.


[Закрыть]. По мнению других авторов, Хутула предлагал провести новые выборы, на которых голосовать будут только тайджиуты. В любом случае, Хутула был сыном Хабул-хана, лишенным прав наследования, когда Хабул выдвинул кандидатуру Амбагая.

Какими бы ни были обстоятельства наследования ханского титула, результатом стало дальнейшее возрастание напряженности в отношениях между борджигинами и тайджиутами. В монгольской культурной традиции утвердилось разделение между монголами-нирунами («собственно монголами»), «детьми света», и менее родовитыми соплеменниками монголами-дарлекинами («монголами вообще»), возможно, сходное с различием между стражами и воинами в «Республике» («Государстве») Платона{142}142
  Erdmann, Temudschin (1862) pp. 194–230.


[Закрыть]. Проблема заключалась в том, что оба клана считали себя «нирунами», а соперников – менее полноценными монголами. Эта кастовая дифференциация заняла особое место в «библии» монгольской империи – «Тайной истории»[18]18
  Другое название – «Сокровенное сказание». См. примечание к заметке «От автора». В переводе сохраняется название автора «Тайная история», поскольку в английском и русском вариантах имеются расхождения.


[Закрыть], в которой лишь борджигины представлены истинными монголами, а тайджиуты изображены младшими «кузенами» или «бедными родственниками», подобными другим жалким придаткам вроде бесутов, оронаров и арулатов{143}143
  Vladimirtsov, Le regime social pp. 89–92.


[Закрыть]. Все это можно было бы посчитать чисто монгольской эзотерикой, если бы вражда не привела к плачевному результату: в пятидесятые годы XII века монголы существенно ослабли и лишились той силы, которой обладали во времена Хабул-хана. Цзиньцы воспользовались их слабостью, разграбили и натравили татар. Хутула выдержал тринадцать сражений за это десятилетие, но так и не одолел противника, возможно, из-за дезертирства тайджиутов.

Видимо, Хутула оказался невезучим ханом, хотя, согласно всем источникам, он обладал превосходными качествами. Писали, будто он унаследовал от отца не только чревоугодие Гаргантюа и невосприимчивость к боли, но и огромную физическую силу, медвежьи руки и громоподобный голос Воанергеса[19]19
  Воанергес – «сыновья грома» – прозвище, данное Иисусом сыновьям Зеведея – Иоанну и Иакову за их силу, страстность, горячность. – Прим. ред.


[Закрыть], сопоставимый с речевыми способностями величайших в истории ораторов, таких как Дантон и Питт Старший. Согласно одному описанию, его голос «раздавался подобно грому в горах…»: «Он мог разорвать человека пополам, как мы ломаем стрелу. Зимними ночами он спал у костра, разожженного из деревьев, и не чувствовал ни искр, ни горящих головешек, падавших на его тело. Проснувшись, он принимал ожоги за укусы насекомых»{144}144
  d’Ohsson, Histoire i p. 33.


[Закрыть]. Хутула мог съесть барана и выпить огромный кувшин кумыса за один присест. Однажды, убегая от татар, он спрятался в камыше и погрузился в воду, дыша через тростинку. Татары видели только его коня, тонувшего в песке, и решили, что болото уже поглотило и их врага. Когда они ушли, Хутула выдернул коня из трясины, схватив его за гриву{145}145
  RT i pp. 130–131.


[Закрыть]. Несмотря на все свои недюжинные способности, хан не мог набрать достаточно воинов, чтобы нанести решающее поражение татарам. После тринадцати схваток цзиньцы убедились в слабости Хутулы, снарядили большую экспедицию и разгромили монголов у озера Буир-нор в 1161 году. Неизвестно, погиб ли Хутула в этой битве, но вскоре он пропал, и клан борджигинов почти прекратил свое существование{146}146
  Ratchnevsky, Genghis Khan p. 12; Barfield, Perilous Frontier p. 184.


[Закрыть].

Следующим правителем из рода борджигинов стал Есугей. Происхождение этого человека не совсем ясно. По официальной версии, изложенной в «Тайной истории», он был третьим сыном Бартана, второго сына Хабул-хана, и принадлежал к правящей элите{147}147
  RT i p. 132; SHC pp. 11–13.


[Закрыть]. Но Есугей никогда не правил монголами так, как это делали Хабул, Амбагай и Хутула. Его лагерь располагался у реки Онон поблизости от современного озера Гурван-Нуур, и он командовал воинством, состоявшим из борджигинов, ренегатов-тайджиутов и представителей других племен, но никогда не обладал властью, достаточной для избрания ханом{148}148
  Rachewiltz, Commentary p. 320.


[Закрыть]. Его воинами были в основном искатели приключений, бродяги, варнаки и другие вольные люди степей, не желавшие подчиняться каким-либо правилам, пренебрегшие обязанностями, даже родственными узами, и порвавшие со своими кланами и племенами. Поскольку прожить отшельником в Монголии было не только трудно, но и опасно, эти люди обычно собирались вокруг харизматичного лидера в ожидании легкой поживы{149}149
  Gumilev, Imaginary Kingdom p. 140.


[Закрыть]. Есугей был в сущности вожаком кондотьеров, поэтому возникают подозрения, что «Тайная история» включила его в генеалогию монгольской правящей элиты в пропагандистских целях, чтобы подкрепить славу и статус Чингисхана. Вполне вероятно, что Есугей был вождем субклана, не имел никакого отношения ни к Бартану, ни к Хабулу и был, по монгольским понятиям, богатуром, то есть человеком большой силы и достоинства, и носил титул, который обычно присваивался кочевникам не ханских кровей{150}150
  Vladimirtsov; Life of Genghis p. 12; Ratchnevsky, Genghis Khan pp. 15–16; Olbricht 8i Pinks, Meng-tapei-lup. 3.


[Закрыть].

В пятидесятые годы XII века Есугей поддерживал союзнические отношения с Хутулой, но преследовал свои цели и руководствовался лишь своими интересами и поэтому нередко отказывался повиноваться хану. Есугей исходил из простой логики: для того чтобы добиться более высокого положения в монгольской иерархии, ему следует вступить в альянс с предводителем кереитов Тоорилом («кречетом»), который нуждался в союзниках, потому что испытывал постоянную угрозу со стороны родственников. Жизнь Тоорила была тяжелой. В возрасте семи лет его выкрали меркиты и превратили в раба, заставляя постоянно толочь в ступе просо. Отец во время набега освободил его, но через шесть лет он снова попал в рабство, на этот раз вместе с матерью к татарам. В этом плену ему поручалось ухаживать за верблюдами. Тоорилу удалось бежать, но два последующих инцидента свидетельствуют о том, что у него не складывались родственные отношения{151}151
  SHO pp. 127–128; SHR pp. 74–75; Togan, Flexibility pp. 68–69.


[Закрыть]. Возмужав, он стал признанным лидером кереитов, но ему стали досаждать завистливые братья. Тоорил решил ликвидировать наглецов, но они сбежали и нашли приют у Тохтоа-беки, заносчивого меркитского хана. Надо сказать, что предательство тогда было распространено в степях, и Тохтоа вскоре передал братьев Тоорилу, который сразу же казнил их. Дядя Тоорила, возмущенный жестокостью племянника, публично осудил его как убийцу. Дядя пользовался популярностью среди кереитов (он заботился о нуждах племени, тогда как Тоорил думал только о своих интересах) и призвал соплеменников свергнуть тирана. Тоорил едва успел сбежать на юг в Китай с сотней сторонников{152}152
  SHO pp. 127–128; SHR pp. 74–75; Togan, Flexibility pp. 69–70.


[Закрыть].