Текст книги "Матерь Тьмы"

25

ОПОМНИВШИСЬ, Франц обнаружил, что стоит в коридоре и смотрит снаружи на свою закрытую дверь. Его била мелкая дрожь – все тело, от макушки до пяток.

Затем он сообразил, почему здесь оказался. Для того, чтобы проверить номер на двери – маленькую темную продолговатую табличку с тремя бледно-серыми впрессованными цифрами, складывавшимися в число 607. Он хотел увидеть этот номер своими глазами и увидеть свою комнату снаружи (а заодно отделить себя от проклятия, уйти с линии огня, от мишени, на фоне которой он оказался).

Вдруг возникло ощущение, что, если он сейчас постучит (как, должно быть, много раз стучал в эту самую дверь Кларк Эштон Смит), ему откроет Тибо де Кастри, с лицом с впалыми щеками, покрытыми сетью неглубоких серых морщин, как будто припудренными мелким пеплом.

Если он войдет без стука, все будет точно так же, как он оставил, только что выскочив за дверь. А вот если постучит – старый паук проснется…

У него вдруг закружилась голова; почудилось, что здание, в котором он находился, начало наклоняться и вращаться – очень медленно и плавно, по крайней мере поначалу. Это чувство походило на панику при землетрясении.

«Нужно немедленно сориентироваться, – сказал себе Франц, – чтобы не рухнуть вместе со всем домом 811». Он прошел по темному коридору (лампочка в шаре-плафоне над дверью лифта все еще не горела) мимо черного шкафа для метел, мимо закрашенного черным окна вентиляционной шахты, мимо самого лифта и, хватаясь за перила, чтобы не потерять равновесия, бесшумно зашагал вверх по лестнице под остроконечным застекленным фонарем верхнего света на потолке; миновал зловещую черную комнату под тем самым фонарем, где размещались двигатель и реле лифта (Зеленый карлик и Паук), и оказался на залитой битумом и посыпанной гравием крыше.

Звезды находились там, где им и положено быть, хотя, естественно, в сиянии луны, висевшей в верхней части неба немного южнее, светились совсем не ярко. На востоке поднималось созвездие Ориона, а чуть выше и правее – Альдебаран. Полярная звезда красовалась на своем неизменном месте. А кругом простирался угловатый горизонт, иззубренный многоэтажными домами и небоскребами, на которых лишь изредка имелись не только предупреждающие красные фонари, но и желтые огни окон, как будто город каким-то образом осознавал необходимость экономии энергии. С запада дул умеренный ветер.

По крайней мере, головокружение прошло. Франц двинулся к задней части крыши, мимо устьев больших вентиляционных шахт, похожих на квадратные колодцы, внимательно глядя под ноги, чтобы не споткнуться о (словно специально предназначенные для того, чтобы подворачиваться под ноги) низкие тонкие вентиляционные трубы, закрытые сеткой из толстой проволоки; он остановился на западном краю крыши, точно над окном своей комнаты и расположенной ниже комнатой Кэл. Одной рукой он опирался на низкую балюстраду. Недалеко за спиной торчал оголовок вентиляционной шахты, спускавшейся прямо к черному окну, мимо которого он прошел в холле, и соответствующим окнам на других этажах, выше и ниже. Франц вспомнил, что в ту же шахту выходили отдушины ванных комнат в другой группе квартир, а также вертикальный ряд совсем маленьких окошечек, которые могли принадлежать только заброшенным кладовкам для метел и были предназначены, скорее всего, для того, чтобы туда попадало хоть немного света через еще не зачерненные тогда окна стояка. Он посмотрел на запад, на мерцающие красные огни телебашни и на неровную темную тушу Хайтс. Ветер немного усилился.

Наконец он сосредоточился и сказал себе: «Это отель “Родос”. Да, не “Родс”, а именно “Родос”. Я живу по адресу “Родос”, 607 – по тому самому адресу, который повсюду искал. Оказывается, в этом нет никакой тайны. Позади меня торчит пирамида Трансамерики (5). (Он оглянулся через плечо на высоченный зуб, на верхушке которого ярко горел единственный красный огонек, а освещенные окна были мелкими и узкими, как прорези в перфокарте счетного табулятора.) Передо мной (он повернулся обратно) – телебашня (4) и увенчанный короной черный горб (1), где, по недавно полученным данным, захоронен прах старого короля-паука. И я нахожусь в точке опоры (0) проклятия».

Пока Франц произносил этот безмолвный фаталистический монолог, звезды, казалось, стали еще тусклее и обрели болезненную бледность, а сам он ощутил тошноту и тяжесть и внутри себя, и вокруг, как будто освежающий ветер принес на эту темную крышу что-то злокачественное с запада, как будто какая-то вселенская болезнь или космическое загрязнение поднимались с Корона-Хайтс и, раскручиваясь по спирали, заражали весь городской пейзаж, доставая даже до звезд, отравляя Орион и Щит, словно бы он с помощью звезд расставлял все по местам, а теперь что-то не желало оставаться на предназначенном ему месте, отказывалось упокоиться и забыться, как рак, погубивший Дейзи, и стремилось вмешаться в числовую структуру и упорядоченность Вселенной.

Вдруг за спиной что-то зашаркало и затопотало, и Франц резко обернулся. Там ничего не оказалось, ничего такого, что он мог бы увидеть, и все же…

Он подошел к ближайшей вентиляционной шахте и посмотрел вниз. Лунный свет проникал туда вплоть до его этажа (можно было разглядеть открытое окошечко чулана для метел). Еще ниже просматривался тусклый отсвет, просачивавшийся из гостиных двух квартир через отдушины ванных комнат. И слышался звук, похожий на сопение животного (или это было его собственное тяжелое дыхание, усиленное гулким жестяным эхом?). Францу померещилось, будто он видит (впрочем, очень смутно), как нечто невероятно многоногое быстро движется там вниз и вверх.

Он отдернул голову и запрокинул лицо вверх, как будто просил помощи у звезд, но они казались такими же одинокими и безразличными, как очень далекие окна, какие глубокой ночью видит одинокий человек, которого вот-вот убьют на пустоши или утопят в Большой Гримпенской трясине. Франца охватила паника, и он бросился назад тем же путем, которым пришел. Когда он проходил через черную комнату лифтового механизма, большие медные переключатели громко щелкнули, и рычаги реле со скрежетом перепрыгнули на контакты, заставив его опрометью рвануть вперед, как будто чудовищный Паук, подчиняясь приказу, который простонал Зеленый карлик, пытался ухватить его за пятки.

Он немного овладел собой, пока спускался по лестнице, но на своем этаже, проходя мимо закрашенного черным окна (рядом с темным шаром плафона, висящим под потолком), вдруг почувствовал, что с другой стороны от него притаилось нечто чрезвычайно проворное, цепляющееся за жестяные стенки вентиляционной шахты, нечто среднее между черной пантерой и паукообразной обезьяной, но, возможно, многоногое, как паук, и, возможно, с морщинистым пепельно-серым лицом Тибо де Кастри, и это нечто готово проломить армированное проволокой стекло. Проходя мимо черной двери каморки для метел, он вспомнил, что хоть окошко, выходящее оттуда в шахту, и маленькое, подобное существо вполне сможет протиснуться через него, а сама эта каморка находится как раз за той стеной, возле которой стоит его кровать. «Многие ли из нас, жителей большого города, – спросил он себя, – знают хоть что-нибудь о том, что находится внутри или просто по другую сторону наружных стен наших квартир? А ведь мы сплошь и рядом спим вплотную к этим стенам! Которые так же неведомы и недоступны для нас, как наши внутренние органы. Нельзя доверять даже стенам, которые нас охраняют».

Когда Франц поравнялся с пресловутой каморкой для метел, ему показалось, что дверь внезапно выгнулась наружу. В голове мелькнула напугавшая его до одури мысль, что он захлопнул дверь и оставил ключи в комнате, но тут же он нашарил их в кармане, отыскал на кольце нужный, открыл дверь своей квартиры, вошел и запер замок на два оборота, отгораживаясь от того, что могло последовать за ним с крыши.

Но мог ли он доверять своей комнате, если окно в ней было открыто? Несмотря даже на то, что, теоретически, до него невозможно было добраться. Пришлось снова осмотреть помещение, только на сей раз казалось, что нельзя упускать из виду ни одного закоулка. Даже выдвигая ящики с бумагами и заглядывая за папки, он не испытывал неловкости. Последним обыску подвергся платяной шкаф – Франц осмотрел его так тщательно, что обнаружил на полу у стены за ботинками неоткупоренную бутылку киршвассера, которую, должно быть, спрятал там больше года назад, когда еще пил.

Он взглянул на окно, под которым валялись клочки старой бумаги, и поймал себя на том, что мысленно рисует образ де Кастри того времени, когда тот здесь жил. Старый паук, несомненно, долгие часы сидел у окна, рассматривая свою будущую могилу на Корона-Хайтс и лесистую вершину горы Сатро за ней. Предвидел ли он, что там вырастет башня? Старинные спиритуалисты и оккультисты верили, что в комнатах, где жил человек, остаются его астральные останки, остается одическая пыль.

О чем еще мог грезить старый паук, неторопливо покачиваясь в кресле? О днях славы во Фриско, еще не разрушенном землетрясением? О людях обоего пола, которых он доводил до самоубийства или запихивал под разнообразные опоры, чтобы их раздавили? Об отце (то ли авантюристе, исследователе Африки, то ли полуграмотном печатнике), о своей черной пантере (если у него когда-нибудь была хоть одна, не говоря уже о нескольких), о молодой любовнице-полячке (или стройной девушке, воплощавшей его аниму), его Леди Под Вуалью?

Ах, было б только, с кем поговорить и освободиться от этих болезненных мыслей! Ах, если бы Кэл и остальные вернулись с концерта… Но наручные часы показывали всего лишь начало десятого. Трудно поверить, что на посещение крыши и обыск комнаты ушло так мало времени, но секундная стрелка наручных часов двигалась неуклонно, почти незаметными крошечными рывками.

Мысль о том, что ему предстоит еще несколько часов провести в одиночестве, приводила Франца в отчаяние, и бутылка, которую он держал в руке, соблазняла обещанием забвения, но страх перед тем, что может случиться, когда он погрузится в непреодолимое забытье, был еще сильнее.

Он поставил бутылку рядом с призмами, грифельной доской и вчерашней почтой, которая так и лежала нераспечатанной. Вроде бы на доске ничего не должно было быть, но сейчас ему показалось, что он видит на ней слабые отметины. Взял доску с лежащими на нем мелом и призмами и поднес к лампе в изголовье своего дивана. Можно было бы включить двухсотваттный потолочный светильник, но ему почему-то не захотелось, чтобы его окно выделялось таким ярким светом и наблюдатель, если он вдруг окажется на Корона-Хайтс, смог вычленить его из общей темноты.

На грифельной доске обнаружились паутинные меловые метки – полдюжины едва видных треугольников, которые сужались к нижнему углу, как будто кто-то, или какая-то сила, без нажима очерчивал (возможно, мел двигался сам, как планшетка на доске для спиритических сеансов) носатую морду его параментала. И теперь мел и одна из призм прыгали, как те самые планшетки, – так дрожали его руки, держащие грифельную доску.

Его разум был почти парализован (внезапный приступ страха стер почти все мысли), однако в одном сохранившемся уголке все же крутилось воспоминание о том, что у колдунов вроде бы считается, будто белая пятиконечная звезда, направленная одной вершиной вверх (наружу), защищает комнату от проникновения злых духов, потому что вторгающаяся сущность наткнется на это острие, направленное вверх (наружу), и сама себя пронзит, и поэтому он почти не удивился, когда обнаружил, что положил грифельную доску на край загроможденного столика и уже рисует мелом такие звезды на подоконниках как открытого окна, так и запертого (в ванной), и над своей дверью. Он чувствовал себя немного нелепо, но даже не подумал о том, чтобы бросить это дело, не закончив его. Откровенно говоря, воображение Франца уже обнаруживало в доме все новые и новые секретные проходы и тайники, помимо вентиляционных шахт и чуланов для имущества уборщиков (в отеле «Родос» должны были иметься кухонный лифт и желоб для белья, и кто знает, какие еще вспомогательные помещения с дверями), и его беспокоило, что он не может внимательно осмотреть задние стенки платяного и хозяйственного шкафов. В конце концов он закрыл дверцы обоих поплотнее и нарисовал мелом звезду над каждым из них и маленькую над фрамугой.

Он собрался нарисовать еще одну и над своей кроватью, на той стене, за которой находится каморка для метел, но тут в дверь резко постучали. Франц накинул цепочку и лишь после этого приоткрыл дверь на два дюйма, которые позволяла ее длина.

26

ЧЕРЕЗ ЩЕЛЬ он увидел большой карий глаз и ухмылявшийся белозубый рот.

– Э-шахматы? – произнес знакомый голос.

Франц поспешно сбросил цепочку и открыл дверь. Он испытывал огромное облегчение, оттого что рядом оказался знакомый, хоть и досадовал, что именно с этим человеком почти невозможно общаться (пусть обсуждать не то, что занимало его мысли, но хоть что-нибудь). И все же он немного утешался мыслью, что они говорили по крайней мере на одном общем языке – языке шахмат. Можно было надеяться, что игра поможет немного скоротать время.

Фернандо вошел, широко улыбаясь, но вопросительно нахмурился на мгновение, взглянув на цепочку, а затем снова на Франца, когда тот быстро закрыл дверь и запер замок на два оборота.

Вместо ответа Франц предложил ему выпить. Черные брови Фернандо поползли вверх при виде красивой бутылки из узорчатого стекла, он улыбнулся шире и кивнул, но когда Франц открыл бутылку и наполнил один маленький стаканчик, заколебался и всеми подвижными чертами лица и выразительными жестами изобразил вопрос: почему Франц не пьет с ним?

Выбрав самый простой путь решения проблемы, Франц налил себе немного в другой стаканчик, обхватив его пальцами, чтобы не было видно, что он лишь капнул на дно, поднес его ко рту и наклонял до тех пор, пока ароматная жидкость не смочила сжатые губы. Потом он сразу же предложил Фернандо налить еще, но тот указал на шахматные фигуры, ткнул пальцем себя в лоб и с улыбкой покачал головой.

Франц поставил шахматную доску (не очень надежно) поверх стопки папок на кофейном столике и сел на кровать. Фернандо с некоторым сомнением посмотрел на получившийся натюрморт, пожал плечами, улыбнулся, придвинул стул и сел напротив. Они разыграли первый ход; Фернандо достались белые. Они расставили фигуры, и гость уверенно двинул пешку.

Франц первые ходы тоже делал быстро. Он поймал себя на том, что почти автоматически перешел в режим бдительности, в котором находился, пока слушал рассказ Байерса у него в гостях на Бивер-стрит. Его взгляд перемещался от внутреннего угла стены, спиной к которой он сидел, к платяному шкафу, далее – к входной двери, затем мимо небольшого книжного шкафа к двери стенного шкафа, через стол, заваленный нераспечатанной почтой и всяким хламом, мимо двери в ванную к большому книжному шкафу и столу, задерживался на окне, затем переходил вдоль картотечного шкафа к радиатору центрального отопления, завершал обход у наружного угла той же стены и двигался далее по кругу. Облизав губы, он почувствовал горьковатый привкус киршвассера.

Фернандо выиграл ходов за двадцать. Пару мгновений он задумчиво смотрел на Франца, словно собираясь высказать какое-то замечание по поводу его явного невнимания к игре, но промолчал, улыбнулся, повернул доску и начал расставлять перед собой черные фигуры.

Франц с вызывающей дерзостью начал разыгрывать королевский гамбит. Фернандо отразил атаку через центр ферзевой пешкой. В партии сразу же сложилось обоюдоострое положение, но Франц обнаружил, что не может сосредоточиться на игре. Он продолжал перебирать в уме другие меры предосторожности, которые следовало бы предпринять, помимо визуального контроля помещения. Он напряг слух, прислушиваясь к звукам за дверью и за перегородками. Как же он жалел, что Фернандо практически не владеет английским языком, да к тому же глух как тетерев. По отдельности и то и это можно было терпеть, но вместе – это уже чересчур!

А время никак не желало двигаться. Большая стрелка наручных часов застыла на месте. Примерно так бывало на многолюдных пьянках: ты сам почти вырубаешься, а они, кажется, тянутся бесконечно. Похоже, концерт закончится через вечность, не раньше.

И тут ему пришло в голову, что Кэл и остальные вовсе не обязательно сразу вернутся домой. После концертов артисты и слушатели обычно идут в бары или рестораны, чтобы отметить успех или просто поговорить и отдохнуть.

Он почти не обращал внимания, что Фернандо между ходами пристально его разглядывает.

Конечно, можно бы вернуться на концерт, когда Фернандо уйдет, но это ничего не решит. Франц ушел с концерта, твердо настроившись разобраться с проблемой проклятия де Кастри и всеми странностями, которые с ним связаны. По крайней мере, кое в чем он преуспел, ответил на конкретный вопрос о «Родс», 607 (это 607-й номер отеля «Родос»), но, конечно, шепча тогда на ухо Солу, он имел в виду гораздо больше.

Но как же найти ответ на все поставленные вопросы? Серьезные экстрасенсорные или оккультные исследования требуют тщательной подготовки, проводятся с помощью тонких, тщательно откалиброванных инструментов, и занимаются ими обладающие повышенной чувствительностью, специально обученные люди, для подготовки которых используется многолетний накопленный опыт, – медиумы, экстрасенсы, телепаты, ясновидящие и тому подобные; те, кого выявляли с помощью карт Зенера и всякой другой всячины. Да разве можно было даже надеяться провернуть такую работу в одиночку всего за вечер? О чем он думал, когда ушел с концерта Кэл, попросив передать ей не очень внятную фразу?

И все же почему-то у него было ощущение, что никакие эксперты по психическим исследованиям с их огромным опытом сейчас нисколько бы не помогли. Равно как и эксперты по естественным наукам с их невероятно совершенными электронными и радиоэлектронными детекторами, фотографией и тому подобным. Что происходящее с ним нисколько не укладывается в сферу не только классического оккультизма, но и всех родственных областей, процветающих в наши дни (колдовства, астрологии, биоэлектронной обратной связи, биолокации, психокинеза, аурологии, иглоукалывания, исследовательских озарений, достигнутых с помощью ЛСД, петли в потоке времени, астрологии), ведь многие из этих дисциплин, безусловно, чистая лженаука, и лишь некоторые, возможно, настоящая наука.

Он представил, как возвращается на концерт, и эта картина ему не понравилась. До него будто наяву доносилась очень тихая, но отчетливо слышная, быстрая, сверкающая музыка клавесина, продолжавшая манить и властно подталкивать.

Фернандо откашлялся, прочищая горло. Франц понял, что зевнул мат в три хода и проиграл вторую партию так же быстро и бездарно, как и первую. Он автоматически повернул доску и начал вновь расставлять фигуры.

Партнер остановил его, протянув руку ладонью вниз, с растопыренными пальцами. Франц поднял голову.

Фернандо, пристально смотревший на него, нахмурился и погрозил Францу пальцем, показывая, что беспокоится о нем. Затем перуанец указал на шахматную доску и прикоснулся к собственному виску, после чего решительно покачал головой, нахмурился и снова указал на Франца.

Франц понял смысл этой пантомимы: «Вы думаете о чем угодно, только не о шахматах».

Потом Фернандо встал, отодвинув стул в сторону, и разыграл целый сценический этюд, изобразив человека, который ужасно боится чего-то непонятного. Скорчив испуганную рожу и выпучив глаза, он, слегка пригнувшись, оглядывался по сторонам почти так же, как это делал Франц, но гротескно – то и дело оборачивался, внезапно оглядывался назад и крутил головой из стороны в сторону.

Франц кивнул: понял.

Фернандо прошелся по комнате, бросая быстрые взгляды то на входную дверь, то на окно. Потом, глядя в другую сторону, громко постучал по радиатору сжатым кулаком, содрогнулся всем телом и отступил.

Это должно было изобразить человека, который очень сильно чего-то боится и вздрагивает от внезапного шума. Франц еще раз кивнул.

То же самое Фернандо проделал у двери ванной и подошел к следующей стене. Постучав по ней, он уставился на Франца и произнес: «Hay hechiceria. Hechiceria ocultado en murallas».

«Эти слова, – вспомнил Франц, – я слышал совсем недавно. Как же их перевела Кэл? “Колдовство прячется в стенах”». Франц вспомнил свои собственные размышления о потайных дверях, желобах и проходах. Однако неясно, говорит Фернандо о колдовстве в буквальном или фигуральном смысле. Франц кивнул, но поджал губы и вскинул брови, пытаясь изобразить вопросительный взгляд.

А Фернандо между тем, кажется, впервые заметил нарисованные мелом звезды. Белые на белесых деревянных панелях, они отнюдь не бросались в глаза. Его брови поползли вверх, он понимающе улыбнулся Францу и одобрительно кивнул. Потом указал на звезды и вытянул руки ладонями вверх и в стороны от себя, к окну и дверям, как будто не подпуская что-то к себе, удерживая на расстоянии, и, продолжая при этом одобрительно кивать, сказал:

– Bueno.

Франц кивнул, удивляясь при этом собственному страху, заставившему его ухватиться за такую иррациональную защитную меру, которую пропитанный суевериями (а так ли это?) Фернандо мгновенно понял, ведь звезды предназначены для защиты от ведьм. (А ведь среди граффити на Корона-Хайтс имелись пятиконечные звезды, для того чтобы мертвые кости пребывали в покое и прах вел себя мирно, как и положено праху. Там их нарисовал Байерс.)

Франц встал, подошел к столу и, откупорив бутылку, предложил Фернандо выпить еще, но тот несколько раз коротко махнул рукой ладонью вниз из стороны в сторону, подошел к тому месту, где только что сидел Франц, постучал по стене над диваном и, повернувшись к собеседнику, повторил: «Hechiceria ocultado en muralla!»

Франц вопросительно посмотрел на него, но перуанец лишь склонил голову и приложил три пальца ко лбу, символизируя мысль (и, возможно, сам задумался о происходящем).

Почти сразу же Фернандо поднял глаза с таким видом, будто его осенило; взял мел с грифельной доски, лежавшей рядом с шахматной, и нарисовал на стене пятиконечную звезду – гораздо четче, больше, заметнее и вообще лучше, чем те, что начертил Франц.

– Bueno, – снова сказал Фернандо и еще раз кивнул. Затем он указал на плинтус, уходящий под кровать, повторил свое «Hay hechiceria en muralla», быстро подошел к двери в коридор, изобразил пальцами, как уходит и возвращается, а затем заботливо посмотрел на Франца, подняв брови, как бы спрашивая «С тобой за это время не случится чего-нибудь дурного?».

Несколько ошеломленный пантомимой Франц внезапно почувствовал сильную усталость, кивнул с улыбкой и, подумав о нарисованной Фернандо звезде и о том ощущении товарищества, которое дал ему этот поступок, сказал:

– Gracias.

Фернандо тоже кивнул, улыбаясь в ответ, повернул торчавший в замке ключ и вышел, закрыв за собой дверь. Чуть позже Франц услышал, как на этаже остановился лифт. Двери лифта открылись и закрылись, и он, жужжа, пополз вниз – как будто направлялся в подвал вселенной.