Текст книги "Одержимость"

24

– Чертова погода…

– А? – Рыжий прекратил монотонно поднимать и опускать лом. – Извините, Глеб Николаевич, не расслышал.

– Чего не расслышал?! Тебе б все отлынивать.

Глеб Николаевич тоже остановился перевести дух, поглубже нахлобучил старую армейскую ушанку, некогда серебристо-голубую, а ныне пепельно-серую, с еле заметной вмятиной от кокарды, достал из кармана пачку «Ватры», но, передумав, спрятал.

Рыжий, дурачась, стал наскакивать на сугроб, держа лом наперевес, как копье. Опасно махнув пару раз перед носом напарника, он сплеча вогнал свое орудие в плотный, лежалый снег на две трети.

– Змий повержен! – торжественно объявил Рыжий. – За проявленную доблесть победителю вручается орден Георгия Победоносца и денежный приз в размере десяти копеек. – Он подбросил монету, но, поскользнувшись, упустил, и она нырнула в сугроб следом за ломом.

– Обалдуй, – сказал Глеб Николаевич устало.

Рыжий раздосадованно сплюнул:

– Тьфу! Как раз на пачку сигарет захватил! Теперь десяти копеек как раз и не хватит.

– Еще чего! На уже. – Глеб Николаевич с сожалением протянул ему свою «Ватру»: – обещался не давать тебе больше… О-хо-хо! Ну, ничего. Заберут тебя весной в армию, там тебе дадут прикурить! Жаль, ты ко мне не попадешь!

– Не заберут, я откошу.

– Посмотрим.

– Посмотрим!

Рыжий попробовал выпускать дым колечками, но ветер рвал и сминал их, едва они отрывались от губ.

– Вроде уже таять начало, так таяло бы, что ли, – проворчал Глеб Николаевич, снова принимаясь за работу. – А то опять вздумалось ему приморозить.

– Нет справедливости на свете, – констатировал неожиданно погрустневший Рыжий. – Эскалибур! Ко мне! – Он дернул лом сперва одной, потом двумя руками, но ожидаемого эффекта не последовало, тот поддавался понемногу и вышел только раза с пятого. – Вот Лехе Колпакову долбить не приходится, когда его очередь на первом этаже – всегда оттепель.

– Нашел кому завидовать!

– А я не завидую. Хотя бог убогих любит.

– Скажи еще, что их в армию не берут.

– Далась вам эта армия! Тоже мне цитадель порядка и величия духа! В Афгане обделались, в Чечне в первый заход обделались, во второй, считай, тоже обделались…

– Такие ж сопливые, как ты, и обделались!

– Давайте не будем перекладывать с больной головы, да? Про Афган вообще молчу, меня тогда еще и в проекте не существовало, а когда Паша Мерседес брал Грозный на Новый год, я как примерный третьеклассник хороводил на утреннике в Кремле.

Рыжий в несколько энергичных ударов сокрушил ледяной панцирь над водосливной решеткой и принялся столь же энергично разминать шею.

– Ну что ж ты за человек такой, а? – рассердился Глеб Николаевич. – Тоже придумал себе – остеохондроз. Ты хоть представление имеешь, что это за дрянь?

Рыжий прекратил ворочать шеей и уставился на курсантов школы милиции, стоявших в оцеплении неподалеку.

– А вы видели, Глеб Николаич?

– Кого?

– Ну этого… Акробата. Аэронавта.

– Да ну тебя!

– Покойников боитесь?

– Ты работать собираешься? Или думаешь, пенсионер Вооруженных Сил будет за тебя ломом махать?!

– Так сидели бы на пенсии!

Глеб Николаевич отвернулся и замер.

– Простите! – тут же добавил Рыжий. – сорвалось.

Он посмотрел вверх. Небо было невероятно низким, темным, почти черным, со светлой каймой на далеком, недостижимом горизонте, отчего казалось вогнутым, провисшим.

– Скоро упадет, – сказал Рыжий. – И раздавит. У меня сейчас случится приступ клаустрофобии прямо на открытом воздухе.

Против ожидания Глеб Николаевич ничего не сказал про армию. Он поднял на него глаза, но сразу поспешно опустил.

– Мы с вами как шахтеры, Глеб Николаевич. Только после смены не поднимемся на поверхность… Ответите честно?

– Чего тебе еще?

– Побожитесь.

– Отстань!

– Нет, побожитесь! Вы же считаете себя наставником молодежи? В частности меня – яркого представителя племени молодого-незнакомого, остро нуждающегося в духовном наставничестве.

– Знаешь, в чем ты нуждаешься?

– Знаю. В армейской дисциплине. Но подозреваю, ее давно не существует. Поэтому не увиливайте.

– Ладно, говори уже! Все равно стоишь, ни черта не делаешь, баклуши бьешь.

– Вы не побожились, – напомнил Рыжий.

– Я – атеист.

– Крещеный?

– А как же.

– Ну вот!

– Что вот? Я же не говорил, что родители были безбожники.

– Ответьте мне как мужик со стажем. Понимаете?

Глеб Николаевич ухмыльнулся.

– Вот вчера посмотрел на небо и не смог. Такая тоска… Там где-то звезды живут миллиарды лет, а мне, дай бог, еще полтинник протянуть. Да что полтинник, хотя бы еще раз их увидеть! А что я успею за это время? Ни черта не успею же как пить дать. Кто обо мне вспомнит век спустя? Кто-то ведь и сто лет назад здесь лед долбил. Тоже ему казалось: работенка не архиважная, но достойная. И копеечка какая-никакая, у других и того нет. А ничего ведь от человечка не осталось, ноль. Имя его неизвестно, подвиг его смертен. Даже если он был, что сомнительно. У потомков голова – не компьютер, всех не упомнишь. От древнеегипетских работяг хоть пирамиды остались, а от сколотого льда что останется? Ну женюсь, рожу таких же оболтусов, которым страшно будет смотреть на звезды… Да! Так вот, подумал я вчера об этом, и… машинка сломалась. Неудобняк жуткий. Может, сточил?

– Значит, хочешь, чтоб я тебе как мужик со стажем ответил?! – переспросил Глеб Николаевич, прищурившись.

– Вы побожились! – напомнил Рыжий, почувствовав подвох.

– Врешь, ничего я тебе не обещал.

– Вот так всегда! Советы, Глеб Николаич, хороши вовремя, когда их спрашивают. А не когда у вас язык чешется.

– А ты не пыхти, как дырявый самовар, я отвечу. – Глеб Николаевич выдержал паузу. – Про звезды ничего не скажу. А насчет машинки… В солдатиков тебе надо играть, а не по бабам шастать, раз такие вопросы задаешь!

Несколько минут Рыжий остервенело долбил лед, и Глеб Николаевич, опасаясь осколков, отступил от него на приличное расстояние.

Из кольца оцепления выехала милицейская «Газель».

– Закурить не будет? – спросил Рыжий у шофера, почти своего ровесника.

– Держи, – обрадовался водитель. Ему тоже было скучно. – Эксплуатируют? – кивнул он в сторону Глеба Николаевича.

– Меня?

– Не меня же. У дедугана лом втрое тоньше. Смотри, руки до локтя сотрешь.

– Положено. По сроку службы.

Водитель зевнул:

– У вас тут не гостиница, а стартовая площадка. Два дежурства подряд, прикидываешь?

– А кто на этот раз?

– Кто-кто?! Очередной шизик. Это уже хроника. Самому можно дежа-вю подцепить.

– Два раза – еще не хроника, – возразил Рыжий. – Знаешь, как Глеб Николаевич говорит? – он посмотрел на напарника. – один раз – случайность, два раза – закономерность, три – система.

– Все прапоры так говорят. У них десять присказок на все случаи жизни. – Водитель взглянул на небо: – Хоть сегодня солнце вылезет, может, дорогу подсушит.

– Как же! – мстительно сказал Рыжий, представляя, как вечером опять пойдет мокрый снег, к утру схватится ледяной коркой и завтрашняя смена первого этажа, любимчик богов Леха Колпаков и кто-то второй, уже не суть важно кто, будут долбить ее ломами. – У Атлантов тоже перекур, – сказал он, запрокинув голову, и щелчком отправил окурок в водослив.

Часть вторая

1

– Вижу, все в сборе? – Воскобойников созвал совещание на 16.00 и сам прибыл минута в минуту. – Мельник погиб. Все уже в курсе?

– Слышали, – кивнул Заставнюк. – Сложно было не услышать, сегодня только об этом и разговоры.

Шеф, как всегда, не раздеваясь уселся на стол:

– Что творится в федерации, сами понимаете. В газетах уже говорят об эпидемии загадочных самоубийств. Это очень плохо. Очень. Но хуже всего для нас, что наше маленькое расследование придется максимально ускорить.

Все дружно кивнули.

– Константин Мельник – 26 лет, 7-й в рейтинге ФИДЕ. Вот как он играл: 6 января черными – проигрыш, 8-го белыми – ничья, 10-го черными – ничья, потом перерыв, смерть Болотникова, переговоры, возобновление турнира, 16-го белыми – проигрыш. 18 января, то есть вчера, Мельник также покончил с собой. Он, как и Болотников, выбросился с шестого этажа, из окна номера 612. Номер на том же этаже, что и номер Болотникова, в противоположном крыле. Это случилось также утром, но не в семь, а около восьми. Как и в первом случае, предсмертная записка отсутствует. Причина смерти – черепно-мозговая травма, вызванная падением.

Следствие по Мельнику, естественно, еще не закончилось, но фактами, опровергающими версию самоубийства, насколько мне известно, следствие не располагает.

Итак, два самоубийства подряд, погибли два международных гроссмейстера. Это плохо… Простите, я повторяюсь, но, честно говоря, просто голова идет кругом.

– Свидетелей опять нет? – спросил Гордеев.

– На этот раз есть. Как Мельник выбрасывался из окна, видел уборщик гостиницы, некто Алексей Колпаков. Но он, по заверениям следствия, испытал от увиденного сильнейший психический шок, так что на его показания вряд ли можно безоговорочно полагаться. И тем не менее завтра-послезавтра, когда он немного оправится, я думаю, можно будет с ним поговорить. Нет – значит, я достану протокол его допроса, и ограничимся этим. – Воскобойников сосредоточенно потер виски. – Так… По окружению Болотникова вы уже в курсе, просто я попрошу активизироваться. Теперь Мельник. Его тренер Мовсесян Вардан Георгиевич с ним больше десяти лет, завтра после одиннадцати он будет вас ждать в «Хилтоне», я уже договорился. Список родственников вот тут, в папке. – он похлопал ладонью по тонкому скоросшивателю. – Что еще?.. С Гончаровой вы еще не встречались?

Гордеев отрицательно мотнул головой.

– Тогда, думаю, целесообразно вам, Юрий Петрович и Евгения Леонидовна, начать с Гончаровой и Мовсесяном совместно. Если вопросов больше нет, я должен бежать.

Вопросов не было. Воскобойников испарился. Заставнюк, кряхтя, потянулся в своем кресле:

– По чайку или по домам?

– По чайку. – Брусникина по диагонали пробежала глазами список родственников Мельника и, передав его Гордееву, занялась чаем. – И зачем только Мельник взялся доигрывать? Отказался бы, был бы жив, наверное…

– Деньги, Женечка, – вздохнул Савелий Ильич, – исключительно ради призовых он согласился. Сколько в газетах его ругали! Пеняли, что, мол, теперь-то, конечно, он выиграет, что надо ему нового соперника искать, хотя причем тут соперник, я вообще не понимаю, матч же против компьютера и, собственно, ради проверки возможностей компьютера… Сразу же было ясно, что он пыжится из-за ICS.

– ICS? – переспросила Брусникина.

– International Chess School его имени. Интернет-школа международная, детская, которую он где-то год назад организовал на такие же призовые от турнира в Эмиратах. Он там размахнулся, какие-то стипендии начал раздавать, но все очень быстро закончилось и заглохло, видимо, те призовые кончились, а новых не получал. Кстати, – Заставнюк задумчиво поскреб затылок, – а когда Мельник выпрыгнул, грузовик тоже был?

– Какой грузовик? – возмутилась Брусникина. – Они же не из соседних номеров прыгали.

– И что? Оба вывалились во внутренний двор. Гостиница, насколько я помню, стоит буквой П, промежуток между ножками П достаточно узкий. если под окнами Мельника тоже есть служебный вход, значит, мог быть и грузовик.

Брусникина только развела руками:

– Ну, не знаю. Это вообще было бы что-то параноидальное. Впору было бы обвинить грузовик или его водителя.

– А что, сразу решились бы все наши проблемы, – усмехнулся старик в усы. – Грузовик – под суд, и дело с концом. Что скажете, Юрий Петрович?

– Ничего не скажу. – Гордеев пожал плечами. – В этом деле и без грузовика параноидального хватает. Они же не влюбленные? Не члены какой-нибудь секты? Мистика какая-то!..

– А вы в мистику не верите? – заинтересовалась Брусникина.

– Не верю. Но готов уже предположить, что оба гроссмейстера были подвергнуты какому-то гипнозу. И если так, то никакие это не самоубийства.

– А вам не приходило в голову, что и гипноза никакого не было? Что, если их обоих убили?

2

За противостоянием Бойкова в Манчестере, а после Болотникова и Мельника в Москве наблюдал известный противник таких соревнований выдающийся индийский шахматист Сатьянджит Бэй.

– Как бы ни проходила борьба в подобных поединках, результат остается неизменным. Видимо, это устраивает обе стороны – человек не теряет престиж, а компьютерные фирмы – объем продаж выпускаемой ими продукции. Конкретный матч откровенно разочаровал. Все – и любители, и профессионалы – ожидали куда более интересной борьбы. С другой стороны, слишком большое было напряжение, но на то и мировой резонанс, и совсем неплохие призовые деньги, верно? Может, будем считать подобные матчи не спортивным мероприятием, от результата которого зависит «судьба человечества», а, допустим, научным экспериментом? Который просто должен подтвердить: ни одна из сторон на сегодняшний день не имеет преимущества? Ха! Или тогда вообще не стоит играть последнюю партию при равном счете? В любом случае любители шахмат, с нетерпением ожидавшие настоящего спектакля, оказались обмануты в своих ожиданиях. Если это шоу, как объявляли организаторы перед началом, то большего провала трудно и представить. Можно быть уверенными, что в будущем внимания публики к новому разрекламированному матчу сильнейшего белкового шахматиста против искусственного интеллекта уже не будет. Нельзя раз за разом с предвкушением раскусывать «пустой орех». И в Манчестере – полный пшик. И русские надули нас со своим «Владимиром»…

– Господин Бэй, вы неоднократно выражали сожаление по поводу того, что «политика выше шахмат». Пожалуйста, расскажите поподробнее, что вы думаете о ситуации, сложившейся в шахматном мире.

– Насколько я помню, политика стала неотъемлемой частью шахмат с начала 90-х годов. Ныне ситуация напоминает типичный бардак, так больше продолжаться не может. Начать нужно с того, что любой гроссмейстер должен иметь возможность принять участие в розыгрыше звания чемпиона мира. Сейчас это прерогатива четырех – шести шахматистов, все остальные выведены за рамки цикла. За последнее время мы слышали очень много предложений, но видели мало конкретных дел. Теперь вообще соревнования с компьютером привлекают больше внимания, чем игра живых людей. Я привык к исчерпывающему анализу различных материалов и не могу сейчас с равнодушием смотреть на безумие, которое творится в шахматном мире. Речь идет о пресловутом компьютерном методе обучения шахматной игре. Уже много веков люди изучают истины шахмат. Но если раньше какой-нибудь мальчик, найдя на чердаке сборник шахматных партий с многолетним слоем пыли, мог впоследствии стать приличным мастером, так и не взяв в руки другой шахматной литературы до своего карьерного взлета (и это случалось, позвольте сказать, нередко), то в данный момент даже библиотека в тысячу книг при наличии десятка новейших компьютерных программ нечасто может служить признаком мастерства. В связи с этим в ожидании глобального переворота как результата действия прогресса возникает простой и в то же время сложный вопрос: а что, собственно, произошло?! Раньше, не имея таких обширных знаний в области теории, простые любители, посвящавшие игре какое-то время, желая во всем дойти до самой сути, исчерпывающим анализом даже немногих позиций становились в известной степени классными игроками и в дальнейшем расширяли свое тактическое и стратегическое понимание шахмат на практике, то есть играя с живыми людьми, такими же, как они, стремящимися докопаться до сути! А сейчас знание теории исчисляется немыслимым количеством находок и анализов. Но шахматисты не желают заново проникать в глубины и попросту заучивают уже полученные результаты: дебютные варианты, партии мастеров, типовые окончания и так далее. И здесь компьютер – самый короткий путь. Вы что, думаете достаточно пустым зазубриванием шаблонов свести величайшие шедевры к алгебраическим и геометрическим вычислениям, заключенным в 64 клетки шахматной доски?!

– Но ведь в последние годы шахматы получили мощный толчок для дальнейшей эволюции благодаря развитию Интернета, то есть и компьютеров…

– Благодаря популярности нашей игры в Индии и Китае – вот благодаря чему!

– Поговорим о предстоящих соревнованиях в Германии, в Дортмунде, и матче в Майнце. Каковы ваши планы?

– Надеюсь сыграть этим летом как можно лучше!

– Чувствуете ли вы себя после победы на супертурнире в Вейк-ан-Зее почти как чемпион мира?

– Нет, хотя я и встречался с многими чемпионами лично и не только за доской. Я действительно хочу выиграть мировое первенство. Когда я выиграю настоящее первенство мира, я скажу, что я победил того или другого игрока. Но если это не официальное состязание, тогда не о чем говорить, и даже такая мысль не приходила мне в голову.

– Хорошо. По крайней мере, вы не утверждаете, что вы – чемпион мира. Вы – один из самых немногих.

– Не волнуйтесь. Я буду утверждать это позже, когда я почувствую, что имею право так говорить.

15.01.2004.

Роман Исаев специально для журнала «Белый слон»

3

Окна, из которых Болотников и Мельник отправились в свой последний путь, располагались почти напротив друг друга. Как и две кучки замерзших гвоздик, только одна (для Болотникова) лежала на выступе фундамента, а другая (для Мельника) – прямо на асфальте. Кроме цветов, о случившемся ничего не напоминало, свежевыпавший снег, уже утрамбованный колесами подъезжавших к служебному входу автомобилей, прикрыл контуры тел на асфальте, навес, порванный Болотниковым, заменили на новый, люди не задумываясь ступали там, где несколько дней назад кто-то умер.

– Пойдемте отсюда, – сказала Брусникина.

– Да-да, иду. – Гордеев не двинулся с места. Она дала ему с полминуты, он смотрел на гвоздики и окна, она – в небо, покрытое плотными высокими облаками, под ними бежали мелкие облачка – разрозненные и рваные. – Девять теней под сенью великой тени, – продекламировал он угрюмо.

– Все, пойдемте! Здесь не мемориал. Сделайте хорошее спартаковское лицо, нам с людьми разговаривать. – Брусникина бросила его и быстро-быстро пошла к главному входу, пришлось нагонять ее бегом.

В самой гостинице тоже все шло своим чередом. У входа – вереница такси, швейцар с раскрасневшимся от мороза лицом – у автоматически открывающихся дверей, суета в холле. Ничто не напоминало о недавней драме.

Не вступая в переговоры с портье, они прошли к лифту. Двери с легким шумом разъехались, солидные постояльцы солидно покинули кабину, только белобрысый мальчишка лет десяти-одиннадцати в толстом свитере и несколько великоватых джинсах остался стоять у панели с кнопками. На местного «боя» мальчик не походил и отсутствием униформы, и молодостью лет, тем не менее, как заправский лифтер, с легким поклоном поинтересовался:

– Куда прикажете?

– Шестой, – усмехнувшись, ответила Брусникина.

Мальчик с видимым удовольствием вдавил указательным пальцем нужную кнопку и, убедившись, что половинки двери соединились, спросил:

– А зачем?

Гордеев с Брусникиной невольно переглянулись, а мальчик, не дожидаясь ответа на предыдущий, задал новый вопрос:

– Вы из шахматной федерации?

– А ты откуда знаешь? – удивился Гордеев.

– Вы без фотоаппаратов, значит, не журналисты, а милиционеры – они всегда какие-то кислые: как будто усталые или хотят спать. Ну и Вардан Георгиевич сегодня утром говорил, что из шахматной федерации притащатся какие-то новые проверяющие. Все, шестой этаж, приехали. – он посторонился, пропуская Брусникину, Гордеева пропускать не стал, тоже вышел: – Хотите, я вам тут все покажу? Или вы торопитесь?

– А ты тоже шахматист? – спросила Брусникина.

– Ага, я занимаюсь с Варданом Георгиевичем. Раньше у него была большая школа, когда еще Константин Львович у него учился, а теперь он уже одной ногой пенсионер, и нас осталось только несколько человек. Он говорит, у меня большое будущее, и сказал, что мне надо приехать сюда пораньше, чтобы посмотреть, как Константин Львович будет играть с «Владимиром I». А через неделю начнется детский чемпионат, и я там должен хорошо выступить. Жалко, тренируемся мы только утром, а потом делать нечего, мама простудилась, а одному мне гулять нельзя, потому что я в Москве только третий раз и могу заблудиться. Зато мама разрешает мне кататься на лифте.

Дошагали почти до конца коридора, мальчик постучал в дверь с номером 618 и тут же заглянул внутрь.

– Я занят, Даниил! – раздалось из-за двери. – Зайди минут через пятнадцать.

– Совещаются, – пожал плечами мальчик. – Хотите, скажу, что вы пришли?

– Пусть совещаются, – ответил Гордеев. – А тебя, значит, зовут Даниил?

– Данила. Мне так больше нравится.

– Очень приятно, Данила. Я – Юрий Петрович, – он протянул мальчику руку, и тот солидно ее пожал, – моя коллега – Евгения Леонидовна.

– Мою маму тоже зовут Евгения, – обрадовался Данила, – только она Ивановна. Хотите, я познакомлю вас с мамой, или покатаемся еще на лифте, или пойдем в конференц-зал и там подождем, пока Вардан Георгиевич освободится?

– В зал, – решил Гордеев, и мальчик вприпрыжку помчался впереди, гордый отведенной ему ролью гида.

– Нельзя допрашивать ребенка в отсутствие родителей, – насмешливо заметила Брусникина, – вам полагалось бы это знать.

– А мы и не собираемся его допрашивать, мы просто ждем, пока освободится Мовсесян, – парировал Гордеев. – Он и так не слишком расположен с нами общаться, а выдерни мы его с совещания?.. «Притащатся» – это ведь не мальчик придумал. В разговоре с нами наставник Мельника наверняка будет гораздо более тщательно выбирать слова…

– А устами младенца глаголет истина?

– Вот именно, и мы ее просто выслушаем, обещаю даже не задавать никаких вопросов, непосредственно касающихся самоубийств.

– Ну, вы идете? – крикнул с другого конца коридора Данила.

– Хотя, если желаете, можете пока познакомиться с его мамой, вашей тезкой, – предложил Гордеев, ускоряя шаг.

Брусникина, красноречиво фыркнув, пошла следом. Конференц-зал был на втором этаже, но Данила почему-то лифту предпочел лестницу – видимо, захотелось покататься еще и на перилах.

Конференц-зал был знаком Гордееву по видеозаписям пресс-конференций и телевизионному репортажу о последней партии Мельника. Только тогда зал был заполнен людьми, гулом голосов, а сейчас здесь тихо и пусто. Возвышение-сцену освободили: ни стола президиума, ни компьютера, ни большого экрана, на котором дублировались ходы во время партий, и транспарант с символикой скоропостижно закончившегося матча, конечно, тоже сняли. Двое рабочих в униформе отеля возились у стены с какими-то проводами, на посторонних они внимания не обратили.

Данила прошел в первый ряд и уселся в третье с левого края кресло:

– Я вот тут сидел, когда играл Константин Львович. Он хорошо играл, и Вардан Георгиевич говорит, что хорошо, и по телевизору сказали, что хорошо, но Болотников все равно лучше. Если бы у Болотникова была школа, я бы хотел учиться у него, он смелый. Он всегда атакует, даже черными, даже когда по теории нельзя. Я все его партии, которые смог найти, выучил. Он всегда сделает быстрый ход, сначала кажется глупый, но это только сначала. начинаешь думать и думать: и такое продолжение, и такое… бац – и цейтнот. Знаете, сколько раз он так побеждал? А Вардан Георгиевич говорит, что это глупое ребячество, и главное в шахматах – не бессмысленные психические атаки, а продуманная стратегия. А мне кажется, осторожничать и ждать, пока противник ошибется, скучно.

– А компьютер как играл? – вклинился Гордеев. – Тоже осторожничал?

– Компьютер играл супер! Константин Львович с Варданом Георгиевичем и с Олегом Игнатьевичем придумали такой дебют в третьей партии! Вардан Георгиевич сказал, что этому шедевру точно место в шахматном учебнике, а компьютер как будто прочитал у Константина Львовича мысли. И после третьего хода, когда Константин Львович только начал готовить позиции, он сначала все перекрыл, а потом выстроил такую контратаку, что у Вардана Георгиевича чуть не случился сердечный приступ. А когда он белыми играет, с ним вообще бесполезно. Вардан Георгиевич говорит, что дело тут не только в феноменальной вычислительной мощности, а еще в очень удачном алгоритме, но если поиграть с ним подольше, то и в самом лучшем алгоритме все равно найдутся щели, и тогда мы его обязательно победим. Вардан Георгиевич собирался после пятой партии засесть за детальный анализ…

– А у Болотникова тоже ничего не получалось? – перебила Брусникина, метнув на Гордеева укоризненный взгляд.

Гордеев виновато пожал плечами, разговор действительно слишком близко подошел к теме смерти Мельника. И пусть Данила не выглядел убитым горем, все равно ребенок есть ребенок.

– Вардан Георгиевич сказал, что Болотников просто обречен на проигрыш. Потому что он неуживчивый и самодур. Что для турнира такого уровня нужна команда, а Болотников всегда все решает сам и плюет на советы, если они ему не нравятся. Константин Львович всегда со всеми советовался. Во время турниров Вардан Георгиевич сам решал, когда ему спать, что кушать, сколько гулять, можно ли бегать или только плавать. И Константин Львович всегда его слушался. Вардан Георгиевич сказал тете Константина Львовича, что это не инфантильность, а дисциплина. А когда Константин Львович с Болотниковым играл прошлый турнир, они с Варданом Георгиевичем даже жили вместе. И на этом матче Константин Львович тоже со всеми советовался, даже со мной. Правда, перед самой первой партией он, не спросясь Вардана Георгиевича, пригласил в команду Олега Игнатьевича, и Вардан Георгиевич очень рассердился. А Олег Игнатьевич тоже хороший тренер, и все равно Вардан Георгиевич был главным, поэтому они сработались. А когда Константин Львович белыми чуть не проиграл, ничья удалась только потому, что он не начал устраивать самодеятельность, а доиграл, как было спланировано. Хотите, я сбегаю за доской и покажу вам эту партию? Или нет, лучше потом, за три минуты я не успею все показать.

Гордеев посмотрел на часы и с удивлением обнаружил, что из пятнадцати минут, заказанных Мовсесяном, истекли как раз двенадцать. А ведь у Данилы часов не было. Мальчик объяснил:

– Это меня Вардан Георгиевич научил. Он говорит: хорошему шахматисту необходимо обострять чувство времени. Я очень много тренировался и теперь могу интервалы чувствовать с точностью в десять секунд. Но только когда не сплю. А Болотников мог даже спать, например, заранее запланировав, шесть часов тридцать семь минут. Поэтому у него за последние три года ни одна партия не дошла до цейтнота. Кроме предпоследней с компьютером. Компьютер его вообще расконцентрировал. Он играл против Болотникова так, как играет сам Болотников: один раз за две минуты сделал шесть ходов. Мы с Варданом Георгиевичем смотрели, и Вардан Георгиевич сказал, что компьютер сломался, ходы детские, беззубые, что Болотникову несказанно повезло и надо ставить мат в три хода. А Болотников растерялся, начал просчитывать позицию и проиграл. А Вардан Георгиевич потом с Константином Львовичем анализировали эту партию и все-таки поняли, зачем компьютер так сделал. если бы Болотников начал атаковать, то проиграл бы еще быстрее. А Болотников после партии сказал, что компьютер пытался влезть ему в мозг и он во время игры был словно парализован, не мог сосредоточиться и мобилизоваться.

– Он прямо так и сказал: «компьютер пытался влезть мне в мозг»? – ухватился Гордеев.

– Нет. «Эта чертова груда железа пыталась влезть мне в мозг» – так он сказал. У меня хорошая память, я ее тоже тренирую с Варданом Георгиевичем, шахматисту нужна хорошая память. А Вардан Георгиевич, наверное, уже освободился. Теперь вы должны дать мне свою визитку и сказать, если я что-нибудь еще вспомню, то могу вам позвонить, так всегда в кино делают полицейские и остальные тоже.

Гордеев протянул мальчику визитку:

– Любишь полицейские истории?

– Не люблю. Раньше любил, когда был маленький. – Данила внимательно прочитал карточку и спрятал в карман джинсов. – А вы на самом деле хотите узнать, почему Константин Львович сделал с собой то же самое, что и Болотников? Или почему Болотников умер? Вообще-то, Вардан Георгиевич запретил мне об этом разговаривать и думать тоже запретил, чтобы не волноваться перед турниром, но сам он все время об этом думает, даже на тренировках стал рассеянный, и все время что-то обсуждает с тетей Константина Львовича. А мне кажется, что Константин Львович захотел побыть таким же смелым, как Болотников, и потому умер, а почему Болотников умер, я очень хотел бы знать, но пока не знаю. Пойдемте, иначе Вардан Георгиевич уйдет обедать и вам придется ждать его еще целый час.

Мовсесян стоял у лифта с пожилой импозантной дамой. Дама была в голубоватой норковой шубе, едва не подметавшей полами ковровую дорожку, и маленькой норковой же шляпке, Мовсесян – в костюме без пальто. Очевидно, он провожал свою гостью, и в ожидании лифта они мило беседовали.

– Вардан Георгиевич, – бросился к нему Данила, – тут к вам пришли из шахматной федерации.

Мовсесян определенно растерялся, как будто его застали за чем-то неприличным, потом вдруг помрачнел и, не глядя на визитеров, напустился на мальчика:

– Разве тебе не пора обедать, Даниил?! Снова нарушаешь режим?

Данила обиделся, но оправдываться не стал, развернулся и пошел в свой номер.

– Гордеев, Брусникина, правильно? – буркнул Мовсесян. – Воскобойников мне звонил, я готов с вами поговорить, хотя, убейте меня, не понимаю, о чем еще можно разговаривать. Да, извините, знакомьтесь: Ангелина Марковна – тетя Константина Мельника.

Дама одарила Гордеева и Брусникину снисходительной улыбкой. Рядом с невысоким, основательно сутулым Мовсесяном она выглядела поистине величественно: королевская осанка, гордо вскинутый подбородок. Было ей порядком за пятьдесят, но она прекрасно сохранилась, и гладкость надменного лица портила лишь одна морщина от левого уголка рта к подбородку – признак властности. Или желчности.

Подошел лифт, но она передумала спускаться.

– Все, что мог рассказать, я рассказал следователю, – так же недовольно продолжал Мовсесян. – Добавить мне совершенно нечего. Произошедшее просто не укладывается в голове, и дать пристойного объяснения случившемуся я не в состоянии. Впрочем, вам это, наверное, уже известно.

Брусникина и Гордеев практически синхронно кивнули в знак согласия.

– Тогда зачем же вы пришли?

– Болотников утверждал, что во время матча компьютер оказывал на него морально-психологическое давление… – начал Гордеев.

– Ах, вот в чем дело! – вмешалась тетушка Мельника. – Я предрекала вам, Вардан Георгиевич, что так и будет. Они костьми лягут, чтобы только замолчать, не придать огласке, похоронить и забыть!

– Любезная Ангелина Марковна, вас ждет такси. – тренер порывисто нажал кнопку вызова лифта. – Я думаю, сам смогу разобраться с господами…