Текст книги "Сегодня ты, а завтра…"

– Да. Раньше оно обозначало завивку волос у женщины. Так и называлось – «перманент». А кризис перманентный, потому что нас тоже всех тут в трубочку свернуло…

– Что-что? Я не могу так быстро понимать.

– Да ладно, это не важно. Кэт, мне нужна твоя помощь.

– Что-то срочное?

– Да. Нужно узнать по телефонным номерам, кто живет там, какой адрес или какая организация.

– Да, это очень просто. Я сейчас запишу…

И действительно, через двадцать минут из моего факса выползло сообщение Кэт Вильсон.

Один из частных телефонов принадлежал некоему Евсею Михайловичу Беляку, бывшему эмигранту из СССР, выехавшему в середине восьмидесятых годов. Кэт приписала, что в компьютере полицейского управления Нью-Йорка есть некоторые неподтвержденные сведения, по которым он связан с так называемой «русской мафией». Однако он ни разу к суду не привлекался и никаких прямых указаний на то, что он ведет какую-то криминальную деятельность, не обнаружено.

Второй телефон принадлежал врачу-кардиохирургу Эдуарду Кипарису. Ничего определенного о нем Кэт узнать не удалось.

Фирма же «Нью-Мос» оказалась пять лет назад созданной выходцами из России страховой компанией. Причем в Москве имелся ее филиал. Добросовестная Кэт даже узнала его адрес.

Рабочий день уже закончился, и я решил отправиться туда завтра с утра.

Эдуард Владимирович Кипарис вышел из таможенной зоны Шереметьево-2 и сразу направился к стойке «Rent-a-car». Можно было, конечно, взять такси, но ему хотелось самому сидеть за рулем. Все-таки это совсем другое дело – чувствовать, как железная машина слушается малейшего поворота руля, давления педали, чем пассивно сидеть на заднем сиденье и поглядывать в окошко.

Скучающая за стеклом регистраторша оживилась при виде приближающегося к окошку Кипариса.

– Добрый день! – Она стала сама любезность.

– Здравствуйте, – кивнул Кипарис, – мне нужна машина.

– Какая? У нас большой выбор.

– Среднего класса. И чтобы ездила, – улыбнулся он.

Регистраторша, оглядев его, пришла, видимо, к выводу, что это человек обеспеченный, что-то прикинула в уме и сказала:

– «Форд-таунус», «опель-сенатор» или, может, «рейндж-ровер»?

– Пожалуй, «ровер», – после недолгого раздумья сказал Кипарис.

В каком состоянии дороги, неизвестно, подумал он, поэтому лучше обезопаситься сразу.

– На какой срок?

– Пока на три дня. А там видно будет. Сколько это стоит?

Услышав сумму, Кипарис негромко крякнул от неожиданности, по потом, вспомнив, что ему рассказывали о сумасшедших ценах в России, успокоился.

В конце концов, не так уж часто он бывает в Москве. Раз в год позволить себе можно. Он достал серую пластиковую карточку «Америкэн экспресс» и протянул в окошко. Карточка немедленно оказалась в изящных пальцах с длинными наманикюренными ногтями. Пока регистраторша производила свои манипуляции, Кипарис разглядывал зал Шереметьевского аэропорта. В прошлый раз, когда он был здесь, разглядеть этот зал как следует ему не удалось. Так что, можно сказать, что видел он Шереметьевский аэропорт словно впервые. Ну а в том далеком восьмидесятом году он выглядел иначе. Чище, аккуратнее, никаких тебе ярких витрин с напитками и табаком. Хочешь купить бутылку виски – пожалте в таможенную зону, в «дьюти-фри», покупай на свои жалкие гроши и пьянствуй на здоровье. Ведь если ты собрался за границу, а тем паче на постоянное местожительство, ты как бы уже и не наш человек. И тебе позволяется лакать этот импортный самогон сколько влезет. Что, конечно, было очень приятно…

– Пожалуйста, – прервал его размышления голос регистраторши, – номер вашей машины указан в карточке, и сейчас ее подгонят прямо к выходу. Счастливого пути!

Провожаемый ее ослепительной улыбкой, Кипарис направился к выходу.

Однако, несмотря ни на что, российский сервис дал о себе знать. Во-первых, машину пришлось ждать минут десять, во-вторых, здоровенный парниша, вышедший из машины, долго изучал документы Кипариса, недоверчиво сравнивая его лицо с фотографией в американском паспорте.

– Это я, – наконец не выдержал Кипарис.

Парниша, будто пытаясь проткнуть его насквозь своим взглядом и тем самым наконец убедиться, кто он на самом деле, вернул паспорт.

– Счастливого пути, – вздохнул он.

Кипарис сел в «ровер» и понесся по дороге, любуясь березками и недоумевая по поводу обилия рекламных щитов с названиями южно-корейских фирм.

…Всегда легче решить что-то, чем сделать. После того как Эдик Кипарис увидел шефа фарцовки Яшу Островского, он решил стать первым или, во всяком случае, одним из первых. Но для того чтобы этого достичь, требовалось много труда. Эдик начал работать и добиваться. Он знал, что игра стоит свеч.

Он жил скромно. В то время как его «коллеги» спускали свои сверхприбыли в ресторанах, он почти все вкладывал в дело. И прибыли стали расти в геометрической прогрессии. Конечно, Эдик не стал самым первым – возможно, потому, что это место было уже занято. Но одним из первых вскоре, через несколько лет, его стали считать остальные. И надо сказать, по праву.

У Эдика была своя группа, получающая зарплату непосредственно у него, свои люди в милиции, среди гостиничных администраторов и ресторанных метрдотелей. Он теперь сам не ходил «утюжить» иностранцев. А только получал чистые денежки.

Так продолжалось почти десять лет. Эдик успел окончить институт. Он даже получил красный диплом и был направлен на работу в один из московских НИИ. Куда он исправно ходил и даже выполнял какую-то работу. Как уже говорилось, Кипарис хорошо соображал в любой области. И нельзя сказать, что годы, проведенные на Пироговке, прошли даром. Он стал вполне заурядным врачом-кардиологом. Заурядным потому, что главное его занятие лежало за стенами медицинского НИИ.

Шел семьдесят шестой год. Все больше народу хотело влиться в один из немногих родов деятельности, приносящих нормальные деньги, исключая, конечно, организацию подпольных цехов, наркотики и контрабанду. Постепенно Эдик начал замечать, что доходы медленно, но верно идут вниз. Потом раз-другой его ребят отметелили конкуренты. Сгорела квартира, где Эдик хранил вещи. Одного из его подручных замели в милицию. За всеми этими происшествиями чувствовалась одна рука.

В конце концов, однажды вечером, когда он выходил из подъезда НИИ, рядом с ним затормозила машина. Новенькая двадцать четвертая «Волга», уже само наличие которой возводило автовладельца в те годы на недосягаемый для простого человека уровень.

Передняя дверца распахнулась, и Эдик увидел смуглого парня в темных очках.

– Эй, иди сюда. Разговор есть, – грубо произнес он, обращаясь к Эдику.

Кипарис ожидал, что рано или поздно этот момент наступит. И был к нему готов. Поэтому он подошел к машине и в тон пассажиру «Волги» спросил:

– Ну? Чего надо?

Смуглый смерил его взглядом из-за темных, почти черных стекол и процедил:

– Тебя приглашает Жора. Поговорить надо.

Эдик не стал спрашивать, кто такой Жора. Он прекрасно знал это имя. Жора Триппель был одним из главных конкурентов не только Кипариса, но и многих других занимающихся фарцой давно и всерьез. Появившись в Москве всего около двух лет с небольшим капиталом, этот казахстанский немец с поразительной быстротой, что называется, «поднялся». Он разорил или взял к себе на службу многих мелких фарцовщиков. Поначалу его никто не принимал всерьез, хотя его странная фамилия то и дело возникала в разговорах. Его постановили считать чем-то средним между триппером и ниппелем и попытались выжить. Но это никому не удалось. Эдик даже слыхал, что Триппеля побаивается сам Яша Островский. О Жоре бродило много самых разноречивых слухов, говорили даже, что у него есть лапа в Моссовете. Короче говоря, Жора стал серьезным человеком, и говорить о сходстве его фамилии с венерической болезнью или деталью велосипедного колеса стало как-то не принято.

Поэтому Эдик и не стал возражать, получив приглашение.

– Где? – спросил он.

– В «Праге», – ответил смуглый, – садись в машину.

Кипарис покачал головой:

– Спасибо. Я на своей.

Меры предосторожности никогда не помешают. Да и к тому же ему не хотелось оставлять свой новенький «жигуленок» без присмотра.

Смуглый пожал плечами:

– Как хочешь. Жора ждет на втором этаже, в зале.

Волга немедленно тронулась с места и умчалась прочь.

Через полчаса Эдик поднимался по лестнице ресторана «Прага». Когда он зашел в зал, то сразу нашел глазами столик, за которым сидел Триппель вместе со своими ребятами, среди которых был и смуглый из «Волги».

Эдик подошел к столику. Увидев его, все замолчали. Триппель поднял бесцветные глаза и исподлобья глянул на Кипариса:

– Привет, Эдик. Рад, что ты пришел. Садись, поговорим.

Он издал губами еле слышный свист, и его молодцов как ветром сдуло. Эдик сел напротив немца.

У Триппеля была кожа цвета несвежего постельного белья, сивые, висящие, как сосульки, бледные волосы и мелкие черты лица. Субтильное телосложение дополнялось полным отсутствием ресниц и бровей, сжатыми в струнку бледными губами и длинными, похожими на две плети кистями рук. В общем, Триппель, мягко говоря, был так же некрасив, как и его фамилия.

– Наконец-то, Эдик, мы с тобой сидим за одним столом, – начал он своим скрипучим, как пенопласт, голосом, – а ведь давно занимаемся одним делом. Коллеги как-никак. Давай выпьем, поговорим о том о сем, может, придем к какому-нибудь общему решению. А?

– Может быть, – индифферентно ответил Эдик.

Триппель плеснул в рюмки драгоценного «Камю» из темной матовой бутылки и поднял тост:

– Давай, Эдик, выпьем, чтобы нам ничто не мешало договариваться по-хорошему.

Чокнувшись, они выпили. Триппель сунул в рот ломтик лимона и кусочек шоколада.

– Зачем звал, Жора?

Триппель хитро улыбнулся:

– Ну неужели коллеги не могут просто так посидеть поговорить. Вместе обсудить свои дела? А?

– Насколько я помню, Жора, у нас с тобой общих дел пока не было, – довольно холодно ответил Эдик.

Триппель пожал плечами:

– Ну так за чем же дело стало? Давай сделаем так, чтоб были эти общие дела. Как ты на это смотришь? Ты мне поможешь, я тебе помогу – всем хорошо будет.

Надо сказать, в Триппеле сплелись немецкая аккуратность и деловитость с восточной хитростью и эгоизмом. В результате это дало просто горючую смесь. Может быть, именно в этом и крылся его успех?

– Жора, давай начистоту, – не выдержал Эдик. – До сих пор мы с тобой были конкурентами. Если ты придумал новый способ взаимовыгодного сотрудничества конкурентов – пожалуйста, поделись.

Триппель поцокал языком.

– Ну зачем ты так? «Конкуренты». Как будто мы враги какие-нибудь. Мы можем сотрудничать, и, по-моему, ничего в этом сложного нет.

– Сотрудничать мы сможем, только если кто-то из нас уступит свое дело другому. Я так думаю. А я своим делом дорожу. Ты по-немецки, кажется, хорошо понимаешь? Так вот, немцы говорят «Кляйне абер майне». Маленькое, но мое. Так что имей в виду, я своим делом ни с кем делиться не собираюсь. И с тобой в том числе.

Глаза Триппеля сузились в две маленькие щелочки. Он отправил в рот еще один кусочек лимона и начал:

– Ну что же, ты был откровенен, я тоже скажу тебе откровенно, зачем я тебя позвал. Я хочу договориться с тобой по-хорошему. Мне кажется, последнее время дела у тебя идут не очень хорошо.

– В жизни бывают спады и подъемы, – осторожно ответил Эдик. Он давно догадывался, что все происшествия – это дело рук Триппеля. И что рано или поздно этот аргумент будет использован в разговоре с ним.

Жора усмехнулся:

– Иногда периоды спада могут затягиваться. Знаешь же, в какой стране живем. Малейшая ошибка, шаг влево, шаг вправо – расстрел…

Триппель был прав. За спекуляцию валютой в особо крупных размерах по советскому Уголовному кодексу полагалась высшая мера наказания. Расстрел.

– …Поэтому не лучше ли сделать так, чтобы избавиться от этой суеты раз и навсегда. Ты, я слышал, занимаешься этим уже больше десяти лет. Не надоело?

Если бы тот же вопрос Эдик задал самому себе, и еще в спокойной обстановке, неизвестно, что бы он ответил. Действительно, суеты и риска было очень много. Кроме того, за эти годы Эдик успел сколотить довольно большую сумму, лежащую в укромном уголке подвала его дачи, в неприметной консервной банке в кухонном шкафу. Однако то, что он не может полноценно воспользоваться этим богатством, терзало Кипариса почти так же, как Александра Корейко из бессмертного «Золотого теленка». Конечно, он успел обзавестись новой квартирой, дачей, машиной, всем необходимым – не дешевым, но и без роскошества, чтобы не привлечь внимания органов. Иногда Эдику казалось, что деньги, которые он прятал, так и сгниют в тайниках. А тогда зачем это все надо было?

Так что, может быть, сам себе на вопрос «не надоело?», Эдик бы и ответил положительно. Но сейчас, на вопрос конкурента, он покачал головой:

– Конечно нет. Иначе я бы этим не занимался.

– Ну хорошо, – сказал Триппель, – начистоту так начистоту. Я наблюдаю за тобой давно. И собрал кое-какие справки. По моим подсчетам, у тебя должны были скопиться неплохие деньги.

– Это не твое дело, – нахмурился Эдик, – и если ты думаешь, что можешь совать свой нос…

– Нет! Нет! Нет! – воскликнул Жора, взмахивая руками. – Это, разумеется, не мое дело. Меня интересуют не твои доходы, а твоя фирма. То есть твои люди, твои связи.

– К этому ты тоже не имеешь никакого отношения.

– Конечно. Но пойми, мне нужна твоя фирма. И я хочу ее у тебя купить.

Эдик улыбнулся:

– Ну сам посуди, как я тебе могу продать то, что меня кормит уже многие годы? Попытайся купить у Форда все его автомобильные заводы? У кувейтского султана всю его нефть? Или у Высоцкого гитару? Какой ответ ты получишь?

Триппель покачал головой:

– Все имеет свою цену. Если бы мне понадобилась гитара Высоцкого, я бы ее у него купил. За деньги или за что-нибудь другое, например за личную безопасность, но купил бы. Факт состоит в том, что мне его гитара на хрен не нужна. А нужна мне твоя фирма. Понимаешь?

Куда уж понятнее! Особенно прозрачный намек по поводу личной безопасности. Эдик почувствовал на спине чьи-то взгляды. Он обернулся и увидел, что у дверей стоят молодцы Триппеля. Выражения их лиц не сулили ничего хорошего.

– Так что, – продолжал Жора, – давай подумаем. У тебя есть то, что нужно мне, а у меня, возможно, то, что нужно тебе.

Эдик с сомнением покачал головой:

– То, что мне нужно, Жора, я добываю сам. И ни в чьей помощи не нуждаюсь.

Последняя фраза прозвучала довольно угрожающе. По лицу Жоры пробежала тень.

– Торопиться не надо. Лучше подумай над моим предложением. Я дам хорошую цену.

– Какую? – поинтересовался Эдик.

– Хорошую, – с ударением повторил Триппель. – Такую, которая устроит и меня и тебя.

Эдик вдруг почувствовал, что, если он не уступит, шансы добраться сегодня живым до дома будут равняться нулю. Ну не будет же он звонить из фойе гостиницы, чтобы позвать своих ребят на подмогу. Этот Триппель все рассчитал…

– Хотелось бы поконкретнее, – наконец сказал Эдик.

– Хорошо, – кивнул Триппель, наливая еще коньяку, – скажу поконкретнее.

Он назвал сумму. Она равнялась заработку Эдика за полгода. Для обычного советского обывателя это были потрясающие деньги. Для Эдика в общем-то тоже немаленькие. И самое главное, без нервотрепки, без беготни. Без постоянного страха, несмотря на щедрую «подмазку» правоохранительных органов…

Итак, Эдик немного поторговался и… согласился. Так закончился период его жизни под названием «фарца». Нужно было начинать новый…

Внешне все осталось как было – Эдик Кипарис ежедневно, кроме выходных, ходил на работу в свой НИИ, где работал старшим научным сотрудником, получал мизерную зарплату, стоял в институтской столовой за «заказами», состоящими из килограмма леща, трех бананов и банки сгущенки. И никто из его сослуживцев не догадывался, что этот скромный человек владеет большими деньгами. Большими настолько, что, пронюхай о них органы, Кипариса моментально бы отдали под суд. Ну ни дать ни взять подпольный миллионер Корейко!

Однако наступил момент, когда Кипарису пришлось частично обнаружить свои богатства.

Эдик давно задумывался о своей дальнейшей судьбе. И пришел к дальновидному выводу, что интеллектуальная собственность в принципе тоже богатство. И немаленькое. Его можно измерить, оценить, продать, в конце концов. Не в Стране Советов, разумеется. Там, за бугром, где всегда с распростертыми объятиями ждали наших талантливых ученых.

Честно говоря, Эдику не хотелось самому заниматься наукой. Медицина была ему скучна. Он почти с завистью смотрел на своих сослуживцев, для которых наука была смыслом жизни. Вот если бы соединить его деньги и их талант…

Случай подвернулся неожиданно. Как-то раз Кипарис вышел покурить на черную лестницу. Там стоял Феликс Знаменский – ровесник Кипариса, но уже доктор медицинских наук. Эдик был знаком со Знаменским шапочно.

Знаменский нервно затягивался дешевым «Пегасом», кашлял, причмокивал и шумно втягивал носом воздух. Кипарис достал пачку «Мальборо» (сигареты были единственным признаком, выдающим в нем состоятельного человека) и щелкнул зажигалкой. Ароматный дым достиг ноздрей Знаменского, и он, очередной раз втянув воздух, с нескрываемой завистью посмотрел на Кипариса. Тот предложил ему сигарету. Знаменский с наслаждением затянулся и долго не выпускал дым из легких. Потом они разговорились. В общем-то говорил в основном Знаменский, и только о своей работе, просто-напросто потому, что ни о чем другом он говорить не мог. Знаменский жаловался на то, что его изобретение рискует пролежать на полке всю жизнь, что их лаборатории, которой руководил профессор Владимир Абрамович Бычков, не отпускают почти никаких средств, а тем не менее их открытие могут перехватить иностранцы и наши ученые опять окажутся в пролете, хотя первенство принадлежит им. Знаменский жаловался долго, подробно и образно.

– А что конкретно вам нужно? – спросил Кипарис, угощая Знаменского четвертой сигаретой.

Знаменский втянул голову в плечи, огляделся по сторонам и вполголоса произнес:

– Деньги.

Эдик удивился. Знаменский не сказал «поддержка дирекции или министерства» или «выделение фондов», например, что было бы гораздо естественнее для ученого в то время. Поэтому Кипарис расспросил его подробнее. Тянуть Знаменского за язык не понадобилось, и он все выложил как на духу.

Знаменский и Бычков действительно изобрели уникальный способ проведения операций на сердце. Такого еще не было нигде в мире. Человек с пороками клапанов, повреждениями сердечной мышцы и даже миокарда практически полностью вылечивался. С помощью аппарата Знаменского и Бычкова сердце начинало само воспроизводить поврежденные клетки и через полтора года полностью обновлялось. Практически человек получал новое сердце взамен старого. Это было похоже на научную фантастику, но, судя по рассказу Знаменского – а не верить ему у Кипариса оснований не было, – являлось истинной правдой.

– Мы уже проводили опыты на морских свинках, – сказал Знаменский, с удовольствием прикуривая шестую сигарету «Мальборо».

– И что? – Рассказ Знаменского заинтересовал Кипариса.

– Результат потрясающий. Свинка бегает как новорожденная. А мы до того, как испробовать аппарат, почти полностью разрушили ее сердце.

– А что, разве никого это изобретение не заинтересовало?

– Представьте себе, нет. В Академии медицинских наук только отмахнулись, в специальных журналах тоже отказались нас слушать. Мы даже в горкоме были!

– Что там сказали?

– Прозрачно намекнули, что с подобным шарлатанством будут бороться всеми известными им методами. И даже пригрозили пожаловаться на Старую площадь. Представляете?! Это же средневековье! Инквизиция!

– И что же вы хотите? – спросил Эдик, у которого в голове уже вертелась одна неясная и не оформившаяся пока мысль.

– Нам нужно сделать настоящий большой аппарат. Поставить опыты на свиньях. Снова попытаться продвинуть изобретение. Ведь если мы поставим опыт на свиньях, они не смогут просто так отмахнуться от его итогов? А?

Эдик с сомнением покачал головой:

– Маловероятно. Для горкома что морские, что домашние – все одно. Они их воспринимают только в виде мяса, плавающего в борще.

Знаменский расстроился:

– Мы рассчитывали сами на свои деньги построить аппарат. Хотя это не очень реально. Но мы будем откладывать, копить, и, может, через несколько лет… Хотя если это снова будет безрезультатной попыткой…

– К тому же, – вставил Кипарис, – за это время подобный метод может появиться за границей. И тогда все труды коту под хвост.

Знаменский попросил еще одну сигарету и застыл с отрешенным лицом.

– А сколько нужно денег, чтобы продолжить исследования? – Эдик поймал свою мысль и оформил ее в виде конкретного вопроса.

Феликс Знаменский тяжело вздохнул и произнес:

– Мы все подсчитали с Владимиром Абрамовичем. В аппарате должны присутствовать особо точные электронные устройства, много дорогих материалов. Кроме того, чтобы изготовить его, нужны особые станки, которые есть на военных производствах. Это очень сложно. И очень дорого.

– И все-таки? – не отставал Кипарис.

Знаменский со скорбным видом назвал сумму. Она рассмешила Эдика. За эти деньги можно было купить всего лишь три «жигуля». Или однокомнатный кооператив в Москве. В общем, для Эдика это была совершенно незначительная сумма.

– Знаете что, Феликс, – сказал он наконец, выбрасывая пустую пачку из-под «Мальборо» в урну, – я вам помогу.

Знаменский решил, что ему послышалось, и потряс головой…

Спустя два дня Кипарис, Знаменский и Бычков собрались вечером в лаборатории. Кипарис предложил следующее: они вводят его в число соавторов изобретения, а он, в свою очередь, берет на себя финансирование дальнейших исследований. Оба ученых подумали, что Эдик хочет вложить все свои сбережения в науку, и на глазах у них появились слезы. Конечно, они были согласны. О том, чтобы кто-то еще знал об этой секретной договоренности, не могло быть и речи – это было невыгодно никому.

Следующий год прошел в непрерывных хлопотах. Кипарис договаривался с руководителем НИИ, чтобы тот не препятствовал исследованию темы, с нужными людьми в Академии наук и в министерстве, пользуясь старыми связями, наладил знакомство с директором одного военного завода… Оказалось, что за достаточно большие деньги даже в Советском Союзе можно сделать немало. Эдик через один провинциальный заводик «отмыл» деньги, потом их перевели на счет НИИ, и совершенно законным образом необходимые средства поступили в распоряжение Бычкова. Ученые только диву давались. Скоро аппарат был изготовлен. Знаменский и Бычков приступили к опытам, Кипарис, который втянулся в это дело, помогал им как мог. Опыты на свиньях прошли блестяще. Метод помогал в девяноста трех случаях из ста! Так как известно, что из всех животных организм свиньи наиболее близок к человеческому, Знаменский утверждал, что этот процент сохранится и при использовании аппарата на людях.

Наконец они получили авторское свидетельство на аппарат. Об изобретении Бычкова, Знаменского и теперь уже Кипариса написали в узкоспециальном медицинском журнале. И… очень скоро забыли. Кипарис ездил по всей стране, пытался внедрить изобретение, но даже ему ничего не удалось. Косность советской системы проявилась во всей красе. Знаменский и Бычков приуныли, Феликс даже начал попивать. Но не таков был Кипарис, чтобы оставить идею, на которую он потратил столько времени и денег. Он придумал гениальный ход: если родная страна не хочет использовать (Эдик уже считал себя равноправным автором изобретения), то наверняка на Западе найдутся люди, которые проявят интерес. Было решено отправить Кипариса (кого же еще?!) за границу. «Куда?» – вопроса не возникало. В те годы можно было получить право выезда только в одну страну. В Израиль.

Кипарис без труда получил вызов. И через полгода, в восьмидесятом году, с одним-единственным чемоданом он оказался в новеньком, недавно построенном аэропорту Шереметьево-2. Жены у него не было, мать давно лежала на Введенском кладбище, поэтому в дальний путь Кипариса провожали все те же Знаменский и Бычков. Их можно было понять: теперь с Эдуардом у них ассоциировались все надежды на то, что их изобретение будет наконец служить на благо человечества. Договор был такой: очутившись за кордоном, Кипарис сразу регистрирует изобретение на три имени, получает патент, начинает пробивать новый метод и в случае успеха продает лицензию. А потом, при возможности, уедут и Знаменский с Бычковым. В успехе никто не сомневался, и прежде всего Кипарис. Он уже успел получить отзыв одного американского профессора, которому в большой тайне показал аппарат. Тот был просто поражен и несколько минут не мог ничего говорить. А когда обрел наконец дар речи, объяснил Кипарису популярно, что владелец патента на Западе станет миллионером. Надо сказать, об этой встрече Кипарис ничего не сказал Знаменскому и Бычкову.

– Черную икру нельзя!

– Одну баночку!

– Я сказала: нельзя! А интересно, откуда у вас черная икра? В продмаге такую не продают! А? Откуда?!

Худенькая женщина в сереньком клетчатом пальто стояла перед длинным, обитым истертым линолеумом столом, на котором горой возвышались ее вещи, извлеченные из лежащего тут же, неприлично распахнувшего крышку чемодана.

– Эт-то… родственникам… – промямлила женщина, на глазах которой появилась влага.

Возвышающаяся над ней бабища в голубой форме таможенника грозно повела плечами и, держа перед собой выглядящую в ее огромных руках микроскопической баночку с черной икрой, прогрохотала:

– Ничего, обойдутся без икры в своем Израиле! Не похудеют! – Ненавистное слово «Израиль» было произнесено с ударением на последнем слоге. Видимо, по мнению таможенницы так должно звучать обиднее. И, поставив баночку на свой стол, продолжала рыться в вещах женщины своими толстыми, похожими на весьма дефицитные в том далеком восьмидесятом году сардельки…

Кипарис стоял в скорбной очереди перед стойкой таможенного досмотра в Шереметьеве-2 и наблюдал эту сцену. Пожалуй, он был один, кто не примерял со страхом и отвращением эту ситуацию на себя – каждый знал, что любой его вещичке предстоит испытать на себе грубое и даже какое-то кощунственное прикосновение толстых пальцев-сарделек. Багаж же Кипариса, как уже говорилось, состоял всего лишь из одного, по виду очень легкого чемодана.

Люди приближались к таможеннице как к плахе. Все знали, что сейчас будет болезненная и унизительная процедура, но зато потом… Потом счастливая неизвестность. И каждый верил, что в будущем, в благополучной и богатой загранице его ждет удача. И что такое эта короткая процедура перед заманчивым и радужным будущим?!

И все же на глаза женщин наворачивались слезы, когда их нижнее белье ворошили пальцы таможенницы. А у мужчин сами собой сжимались кулаки.

Наконец подошла очередь Эдика Кипариса. Он вежливо поздоровался с таможенницей, протянул ей аккуратно заполненную таможенную декларацию и поставил на потертый линолеум свой чемодан.

– Откройте, – рявкнула она, кивая на него.

Эдик щелкнул старенькими замками, и удивленным взорам присутствующих открылись внутренности Кипарисова багажа. Собственно говоря, никаких особенных внутренностей и не было. Так, несколько бумажных свертков, потертые джинсы и бутылка «Столичной» водки.

– Что тут? – прогремела таможенница.

– Где именно? – поинтересовался Кипарис.

– Тут! – ткнула она своим пальцем в свертки.

– А-а, тут. Здесь мои личные вещи, – был ответ.

– Понимаю, что не мои, – разозлилась таможенница, – какие именно, я спрашиваю!

– Ну-у разные. Можете посмотреть сами, – разрешил Эдик.

Таможенница хмыкнула и, бормоча «буду я еще у вас, жидов, разрешение спрашивать», схватила свертки. Развернув старые газеты, она вытащила три мятые и по виду очень несвежие мужские сорочки, несколько грязных трусов и неприятно пахнущий клубок нестираных носков. Разложив перед собой все эти интимные предметы, она с изумлением воззрилась на Кипариса:

– И это все?

– А что вы хотели там обнаружить? – поднял брови Кипарис.

Таможенница сделала несколько недоуменных движений руками, еще раз внимательно осмотрела чемодан. Он был старым, сделанным в незапамятные времена из жесткой фибры, давно потрескавшейся и ободранной. Никакого второго дна там быть не могло. Ей не оставалось ничего, как только проверить паспорт Кипариса, его выездную и въездную визы, пересчитать жалкие девяносто долларов, которые каждый эмигрант имел право вывезти из СССР, и отдать документы Эдику. Тот взял, аккуратно упаковал свои вещи обратно в чемодан и отправился на посадку. Впереди его ждала новая и пока неизвестная жизнь…

…Минут через двадцать езды по Ленинградке Кипарис миновал Белорусский вокзал и покатил на своем «рейндж-ровере» по улице Горького, это он так, по привычке, называл Тверскую. Кипарис миновал ее, свернул на проспект Маркса (пардон, Моховую), с удивлением покосился на восстановленные Иверские ворота и Манежную площадь, превратившуюся в некое подобие детского городка. Затем он затормозил у гостиницы «Националь», вышел из машины и внимательно прочитал заметную табличку у входа. На табличке значилось: «Гостей Международного симпозиума кардиохирургов просят обращаться в окно номер 2».

Кипарис так и поступил.

Офис фирмы «Мос-Ком» размещался почти в самом центре – в небольшом особнячке недалеко от Смоленской площади. Он находился во дворе одного из огромных сталинских домов. Особнячок был очень красивый, двухэтажный, с балкончиком и пилястрами.

Но самое главное было не это. Еще подъезжая к Смоленке, я мучился каким-то необъяснимым предчувствием. Как будто внутренний голос говорил, что я встречу там что-то знакомое. И точно…

Особняк фирмы «Мос-Ком», а вернее было бы сказать, то место, где она помещалась, окружало не меньше десятка красных пожарных машин. Окна с обгоревшими остатками рам зияли черными дырами. Крыша почти совсем провалилась. В воздухе воняло гарью, по двору летали какие-то черные ошметки. Короче говоря, совсем недавно здесь полыхал сильный пожар. Еще один…

Пожарные уже закончили свое дело и сматывали толстые брезентовые рукава. Я подошел к их командиру и, показав красную корочку Генпрокуратуры, поинтересовался, что произошло.

– Пожар, епсть, – кратко ответил тот.

– Вижу, что не открытие нового фонтана. Когда, как он произошел?

Пожарный пожал плечами:

– Вызвали в шесть утра, епсть. Приехали сюда – дом горит, епсть. Вовсю. Ну вызвали еще несколько бригад. И все равно, вишь, до сих пор проваландались, епсть.

Сейчас десять утра. Значит, тушили целых четыре часа.

– Что, сильно горело? – допытывался я.

– Чего, сам не видишь? Высшая категория сложности, епсть. Внутри одни переборки остались.