Текст книги "Водоворот"

Глава 30

В этот раз Никлас вошел без стука. Он остановился перед дверью на кухню и прислушался. Внутри раздавалось тихое бормотание. Похоже, она направляла на путь истинный какую-то заблудшую душу. Бормотание ценой в пятьдесят крон затихло, он открыл дверь и заглянул внутрь.

– Привет!

Зашуршали какие-то бумаги, через несколько секунд она вышла к нему.

– О, это ты! – Лилли Марие искренне улыбалась, но явно была чем-то встревожена. Похоже, он пришел в самый разгар работы.

– Мне нужно с тобой поговорить.

На лице промелькнуло сомнение, она замешкалась.

– Хорошо. Заходи.

Бесшумно, мягко и грациозно двигаясь, Лилли Марие подошла к телефону и нажала кнопку автоответчика.

– Что за спешка?

Никлас сел в кожаное кресло, именно оттуда он слушал историю об Эдмунде и Андреа. Он внимательно посмотрел на женщину, которая пыталась притвориться спокойной. Она зарабатывала на жизнь, предсказывая будущее. Наверное, она выбрала такое занятие потому, что ее собственную жизнь переполняли тоска и несбывшиеся мечтания.

– Ты дочь Андреа, – сказал он.

Лилли Марие опустила глаза и замерла, потом достала из-под подушки пачку Мальборо. Дрожащими руками зажгла сигарету. Он впервые видел, как она курила.

– Почему ты так решил? – она судорожно глотала дым.

– У тебя есть ее фотография? Фотография Андреа?

Лилли Марие глубоко дышала, постепенно успокаиваясь. Она молча подошла к старинному комоду, выдвинула один ящик и положила на стол перед Никласом фотографию. С выцветшего снимка смотрела женщина лет двадцати пяти. Из-за легкой улыбки и нерешительного взгляда в камеру она казалась смущенной и очень ранимой. Он сразу заметил сходство, не оставалось сомнений, что женщина – мать Лилли Марие.

– Куклы. Она их таскала туда-сюда.

Лилли Марие взглянула Никласу в глаза.

– Она пыталась нас объединить. Но у меня были и мои личные куклы.

Никлас рассматривал сидящую перед ним женщину, ему казалось, она такая же ранимая, как и ее мать.

– Из-за Эдмунда ей пришлось меня оставить. Я была «шлюхиным отродьем», плодом наивной любви моей матери еще до знакомства с ним. Мне было всего два года, когда ее вынудили отправить меня к тетке. Сначала мы жили в соседней деревне, а когда мне исполнилось восемь, переехали сюда.

– Но зачем?

– Зачем? Разве из моего рассказа не ясно, кто такой Эдмунд? Он возненавидел меня с первого же дня. Я, конечно, ничего не помню, но мама всегда уверяла меня, что сделала все, чтобы мне было хорошо. Она видела по его глазам, что он ненавидит и презирает меня. Я была живым свидетельством того, что когда-то она была свободной. Она боялась, что он навредит мне, лишит меня жизни. Мама не выпускала меня из виду, ни на секунду не оставляла меня с ним наедине. Поэтому не решилась возразить, когда Эдмунд сказал, что не позволит Хайди и «шлюхиному отродью» расти вместе. Но совесть мучила ее каждый день, она украдкой прибегала ко мне, и в те моменты, которые дарила нам судьба, была самой лучшей мамой на свете.

– Ты простила ее? – перед внутренним взором Никласа встал череп Линеи. Удар был несильным, но все-таки нельзя исключать, что ударили ее изо всех сил. Любимая всеми младшая сестра. Которая заняла чужое место…

– Я любила мать и знаю, она меня тоже очень любила. Мы редко виделись, но минуты, которые мы провели вместе, священны.

– Почему куклы? Почему жертвы повторяют внешность кукол?

Лилли Марие опустила глаза.

– Я не знаю. Не думаю, что здесь есть что-то общее.

И тем не менее ему не верилось. Бессмысленно, слишком много совпадений.

– Тогда начнем с кукол. Как я понимаю, они служили символом единства вашей семьи и поэтому были так важны для всех вас. Но почему кто-то отправил их в море? Разве что только за тем, чтобы предупредить о нападениях на Эллен Стеен и Сару Халворсен?

– Я не знаю, – она снова схватила сигарету и впилась в нее с такой силой, как астматик цепляется за спасительный ингалятор.

– Не знаешь?

Лилли Марие покачала головой.

– Ну, ты же понимаешь, звучит не слишком убедительно.

Она встала и пошла на кухню. Через мгновение вернулась и поставила перед Никласом картонную коробку.

– В коробке восемь кукол. Все мои. Они никогда их не видели, Конрад, Хайди и Линея. Мы меняли только их игрушки. Они вообще не знали о моем существовании. И ни за что на свете я не стала бы отправлять этих кукол в море. Они – единственное, что мне осталось в память о моей матери. Той зимой она умерла, понимаешь? И именно тогда все стало совсем плохо.

Лилли Марие глубоко вздохнула и продолжила:

– В тот день было очень холодно, наверное, именно поэтому Андреа решила сократить путь и перейти маленькое горное озеро по льду. Она была уверена, что лед толстый. Она связала варежки и носки и собиралась в соседнюю деревню, чтобы их продать. Был выходной день, суббота, и Андреа взяла с собой детей. Хайди ехала в санках. Конрад шагал рядом с матерью, а когда идти становилось слишком тяжело, тоже садился. Но он старался побыстрее встать, боялся, что матери будет тяжело.

Эдмунд совсем перестал рыбачить и все реже приходил с охоты с добычей. Сначала он злился, что ничего не может поймать, но скоро замкнулся в себе и перестал отвечать на вопросы. Андреа намекнула, что может вязать на продажу, варежки хорошо продавались в эту погоду. Он ничего не ответил, и она принялась за работу. Две недели она вязала днем и ночью, и скоро мешок был полон.

Горное озеро было небольшим, и, хотя она была уверена, что лед выдержит, прибавила ходу. Подсознание шептало ей, что надвигается беда. Лед выдержал. Им оставалось пройти всего десять метров. Андреа не знала, что именно в этом месте в озеро впадает крохотная горная речка, поэтому лед здесь тонкий и пористый. Раздался треск, эхо подхватило его, Андреа замерла – эта секундная заминка стоила ей жизни. Она быстро сообразила, что для того, чтобы спастись, нужно двигаться, но было уже слишком поздно. Лед треснул у нее под ногами, она провалилась в воду. Паника охватила каждую клеточку ее тела, но не ледяная вода была тому причиной, а отчаянные крики Хайди и Конрада. Андреа представила себе, как они растут одни, с Эдмундом, и собрала все силы, даже те, которых у нее не было. Мешок тянул ее вниз, она пыталась сбросить его и поднять голову над водой. В конце концов ей удалось освободиться, но она потеряла время – течение подхватило ее. Ее затянуло под лед, над головой осталась лишь белая стена, вокруг все стихло. Она отчаянно билась об лед, двигаясь, как в замедленном кино. Удары были несильными, но течение подточило лед, и скоро она смогла вырваться на поверхность. Конрад и Хайди подбежали ближе, и она закричала им, чтобы они не подходили. Конрад лег на лед и протянул свою тощую детскую ручку. Ей удалось высунуть наверх руки, но они не слушались – сил не было. Течение терзало ноги. Хайди с тревогой смотрела на нее. Крики стихли. Конрад изо всех сил держал ее за руку. Он спрятал лицо в лед, не в силах смотреть на ее мучения. Андреа подумала о том, как они доберутся домой, о том, хватит ли у Конрада сил дотащить Хайди или им придется сидеть здесь и ждать, когда за ними придет отец. Эдмунд знал, куда они пошли. Если она не вернется домой до темноты, он наверняка поймет, что что-то случилось. Хайди стояла как замороженная, а пальцы Конрада вцепились в ее руку, как когти животного в добычу. И она решила, что это еще не конец, что она не может умереть и бросить детей. Раскачиваясь, она попыталась лечь на лед, но силы оставили ее, ей едва удавалось удерживаться на поверхности. В этот момент она поняла, что умрет на глазах у детей. Ей показалось, что она смотрит фильм, последняя сцена которого медленно гаснет. Андреа больше не видела лица Хайди, лишь красную пуховую куртку и светлые локоны, выбивающиеся из-под вязаной шапки. Казалось, Конрад уснул на льду, повернув голову и вытянув вперед руки. По телу разлилось приятное освобождающее тепло, заботы отступили, в этот момент она услышала голос. Она заметила, что Конрад поднял голову и почувствовала, как сильные руки вытащили ее из воды. Дальше воспоминания были отрывистыми: кто-то снимал с нее одежду, кто-то куда-то нес ее. Андреа потеряла сознание, и очнулась от боли – чьи-то руки шлепали ее по бедрам и ногам. Она видела милые, добрые лица, склонившиеся над ней, белые простыни и чувствовала себя спокойно как никогда.

Она умерла вечером в среду. Просто заснула. Ее лицо ничего не выражало, хотя Конрад, который сидел рядом почти все время, утверждал, что она улыбнулась на прощание своей грустной полуулыбкой.

С горя Эдмунд запил еще сильнее, и местная социальная служба получила тревожный сигнал. Вмешалась вся деревня. Сначала им помогали по дому, поддерживали морально, но через несколько недель стало понятно, что Эдмунд не может и не хочет заботиться о детях, и их временно распределили по приемным семьям. Но у Эдмунда остались родительские права, и в пьяном угаре он принял судьбоносное решение.

* * *

Лилли Марие закрыла лицо руками. В слезах она рассказала, как мать послала за ней, когда лежала в больнице, чтобы попрощаться. Никлас еще немного посидел с ней, но понял, что продолжения истории сегодня не будет. Он еще сильнее убедился в том, что история Эдмунда и Андреа поможет разгадать загадку. Но как? На прощание он легонько похлопал Лилли Марие по плечу. Она плакала. Он был уверен, что именно она отправила кукол в море. Только не понимал зачем.

Глава 31

Над дверью висела табличка «Дом рыбака», но хозяйка всячески подчеркивала, что ни одного рыбака у нее больше нет и ее дом способен удовлетворить вкусы самых капризных постояльцев. В любом случае цена в 400 крон за ночь его вполне устроила, так что Рино безо всяких сомнений снял номер. Он прилег на кровать и достал мобильный телефон. Иоаким ответил после второго гудка.

– Отец!

– Вижу!

То ли шутка приелась, то ли сын был не в настроении.

– Как дела?

– Хреново.

– Что так?

– Мать свихнулась.

– То есть она расчленила половину соседей консервным ножом? Или просто рассердилась?

– Она страшно рассердилась. Я под домашним арестом.

– Вот как. И что же ты сделал? Или не сделал?

– Ей звонил директор.

– Я тут, – напомнил Рино через несколько секунд. Казалось, Иоаким забыл, что на другом конце провода кто-то есть.

– По поводу огнетушителя.

– Который ты… взял?

– Мне просто нужно было в туалет.

– И там был пожар?

Иоаким почти перешел на шепот, Рино слышал, что он закричал матери, что разговаривает с отцом.

– Мне нельзя пользоваться мобильным.

Рино почувствовал, что начинает злиться. Наказывать сына, лишая его возможности позвонить отцу, – это уж слишком!

– Я просто хотел попробовать, побрызгать на стену.

– И? – Рино легко мог представить себе последствия.

– Я так и сделал. Пара секунд, не больше. Не понимаю, чего все так вскипели.

– И что случилось?

– Директор ходил по классам и требовал, чтобы виновный признался.

– И ты признался?

Мальчик промолчал.

– Учитель шепнул директору, и меня взяли.

– Понятно. Не мировая трагедия, на мой взгляд, но ты же знал, что поступаешь плохо, Иоаким.

– Две плевые секунды.

– Вовсе не плевые. Целых две секунды, – Рино не нравилось, как в последнее время разговаривал его сын.

– Матери придется платить. Ну, то есть она говорит, что ты будешь платить. Пришлось мыть весь коридор, а ведь я побрызгал только в углу.

Смысл дошел до Рино только через несколько секунд. Он будет платить, потому что косвенно именно он виноват в происшествии, потому что не разрешил накачать своего сына наркотиками.

– Хорошо. Поговорим, когда я вернусь.

– А где ты?

– В Бергланде. Небольшой городок на севере. Вернусь завтра вечером. И сразу зайду к вам. Думаю, нам надо поговорить втроем.

– О-о-о… это будет непросто.

– Нам нужно поговорить, Иоаким, понятно?

– Я прыснул чуть-чуть в угол, и все!

– Я понял. И все-таки. Поговорим завтра. Ладно?

– Ладно.

Он лежал на постели, уставившись в деревянный потолок, белое жесткое белье пахло стиральным порошком. Может быть, он ошибается. Может быть, Иоаким действительно сражается с миллионом дьяволят, которые не дают ему покоя. Может быть, он зря испугался того, что «Риталин» – наркотик? И сейчас оказывает сыну медвежью услугу, стараясь принимать его таким, какой он есть? Может быть, он обращается с сыном так же жестоко, как отец – с Эвеном Харстадом, только загоняет его не в тюрьму, а в собственное тело?

Рино начал понимать, что, возможно, Хелена в чем-то права, и заставил себя не думать на эту тему. Инспектор набрал номер справочной и, получив нужную информацию, позвонил в дом престарелых Бергланда. Он представился и сказал, что хочет поговорить с Халвардом Хеннингсеном. Раздались звуки шлепающих сандалей, открывающихся и закрывающихся дверей, потом усталый голос на другом конце провода сказал:

– Да? Кто это?

– Рино Карлсен. Я заходил к вам по поводу Эвена Харстада.

– Достаточно было сказать, что вы заходили. В последние полгода других гостей у меня не было. И почему в этот раз вы звоните? Не по нраву стариковский запах?

– Вообще-то я получил ответы на все свои вопросы. Но я тут поразмышлял над тем, что вы рассказали.

– Да, над этой историей стоит поразмыслить. И о чем вы думали?

– Вы сказали, что мать Эвена умерла в родах, и…

– Я этого не говорил. Вам надо научиться слушать, молодой человек. Я сказал, что она умерла до его рождения.

– А разве это не одно и то же?

– По-моему, на вашей работе быстро учатся не делать поспешных выводов.

– Да, это так.

– Ну и славно. С матерью Эвена за несколько недель до срока родов произошел несчастный случай.

– Что случилось?

– Она упала с велосипеда, а точнее, она съехала с дороги и ударилась головой о скалу. Прохожий нашел ее и отвез в больницу, в тот же вечер она умерла. Но Эвена удалось спасти.

Грустная история. Как и вся жизнь Эвена Харстада.

– Вы говорите, она ехала на велосипеде. За пару недель до родов. Разве это не странно?

– И не говорите, – старик закашлялся. – Именно так все и подумали. Самые правильные говорили, что она сама напросилась – подумать только, кататься на велосипеде прямо перед родами. Но все именно так. Можно подумать, что несчастья начали преследовать Эвена еще до рождения. Эта поездка стоила ему детства.

– Спасибо. Я больше не буду вас беспокоить.

– Я знаю, о чем вы думаете, молодой человек. Бог ты мой, и я, и все остальные думали о том же. Я даже слышал, что врач, который принимал Эвена, кое-что сказал. Ну, что все обстоятельства трагедии кажутся какими-то странными. Но разбираться никто не стал.

– Этот врач…?

– Я так и знал, – старик натужно засмеялся. – Он давно на пенсии. Его зовут Торкил Брюн. Живет в Бергланде. Вы, кстати, откуда звоните?

– На вывеске написано «Дом рыбака».

– Тогда вы видите его дом из окна. Правда, если ваши окна выходят на юг.

Около десяти часов Рино позвонил в дверь. Никакой реакции не последовало. Едва сдерживаясь, чтобы не нажать кнопку еще раз, он терпеливо ждал, вскоре дверь открылась. Торкил Брюн хорошо выглядел для своего возраста, было заметно, что он ведет активный образ жизни. Загорелое свежее лицо, удачная стрижка. Брюки с четкими стрелками и на широких подтяжках, стильная, хорошо отглаженная белая рубашка.

– Чем могу помочь? – голос не был ни приветливым, ни раздраженным.

Рино представился и извинился за беспокойство, а потом вкратце рассказал, зачем пришел.

– Значит, вы полицейский? – мужчина обвел инспектора строгим взглядом.

Рино постарался улыбнуться как можно приветливее и порылся в карманах.

– Не надо. О такой профессии не врут.

Перед тем как войти в дом, Рино снял обувь. Строго говоря, ему стоило снять куртку, а затем и брюки, потому что дом Торкила Брюна сиял чистотой.

Врач пригласил инспектора в гостиную, которая оказалась на удивление маленькой. В камине уютно потрескивали дрова. Очевидно, в доме была еще одна, более вместительная гостиная, для других случаев.

– И почему я не удивлен? – Брюн сел на диван фирмы «Честерфилд» цвета бычьей крови и жестом предложил гостю огромный стул.

– Вы тревожите старые кости, из этого редко выходит что-то хорошее. Но, если бы, когда я выходил на пенсию, мне сказали, что однажды у меня на пороге появится полицейский, я бы мог поклясться, что дело будет касаться Сульвейг Элвенес.

– Несчастного случая?

Брюн строго взглянул на полицейского.

– Статус пенсионера не освобождает меня от врачебной тайны. Ее хранят пожизненно. Но человек, который не слишком доверяет случайностям, от которых зависит жизнь и смерть, не мог не усомниться. Вот вы же засомневались… через двадцать пять лет.

– Вы о том, что она села на велосипед за пару недель до родов?

– И об этом тоже, но не только. Я не устаю удивляться сильному полу – женщинам. Помню, у одной воды отошли на картофельном поле. Там и родила.

«Видимо, очень любила картошку», – подумал Рино, но промолчал.

– Нет, сама поездка на велосипеде меня не очень смущает, а вот травма и то, каким образом она ее получила… – и я, и мой коллега удивились.

Брюн осторожно отпил из чашки. «Чай», – решил Рино.

– По центру головы у нее была довольно глубокая рана. Вскрытие не проводили, не было смысла. Думаю, у нее было несколько переломов черепа, – врач задумчиво смотрел на огонь. – Значит, она въехала прямо в скалу.

Он взглянул на своего гостя.

– И даже не пыталась увернуться.

По спине инспектора пробежал холодок.

– То есть вы хотите сказать, что, возможно, там случилось что-то совсем другое?

Торкил Брюн глубоко вздохнул.

– Все эти годы я думал об этом, особенно когда пошли разговоры, что приемный отец совсем не подходит на эту роль. Грустная история с грустным началом. Больше я ничего не могу сказать.

– А отец ребенка?

Брюн поднял выщипанную бровь.

– Тайна за семью печатями, насколько я понимаю. Но, по всей видимости, у него другой отец, не тот, что у сестры, то есть у сводной сестры.

– У сестры?

– Она давно отсюда уехала. Сульвейг Элвенес рано стала матерью, понимаете? – Брюн встал и мягко, как кот, подошел к огромному окну во всю стену. – Психиатр наверняка нашел бы связь между травмами детства и теми злодеяниями, в которых сегодня подозревают Эвена, но копаться в этом не стоит. Я уже сказал вам намного больше, чем следовало, но не забывайте, что это лишь мои мысли, не более. Потому что нельзя исключать, что ей стало плохо, и поэтому она въехала прямо в скалу. Херлофсен, мой коллега, который ее принимал и лечил, мог бы рассказать вам еще что-нибудь, но он умер пару лет назад. Я был акушером, моя работа заключалась в том, чтобы принять ребенка, именно это я и сделал. К сожалению, ее тело не выдержало нагрузки, через пару часов она умерла.

– Я спрашиваю вас, потому что вы знаете лучше, но можно ли сказать, что, если бы не беременность, она бы выжила?

– Не нужно мне ничего объяснять. Полицейские копаются и задают вопросы, не имея никаких версий, – легкая тень пробежала по загорелому лицу. – Мы никогда этого не узнаем, но роды – это серьезная работа, при этом неважно, в сознании ли женщина. Единственное, что можно сказать уверенно, это то, что Сульвейг Элвенес умерла, и все-таки из ее смерти получилось и кое-что хорошее.

Продолжения не последовало, и Рино поднял палец:

– Я скоро нащупаю версию, а сейчас задам последний вопрос: каким образом из ее смерти получилось что-то хорошее?

Торкилд Брюн заложил большие пальцы за подтяжки.

– Это, – сказал он строго, – я унесу с собой в могилу.

Глава 32

Карианне приехала домой в прекрасном настроении. Она сидела за столом на кухне, перед ней лежало чучело.

– Смотри! – она гордо улыбнулась – Ни много ни мало он сам мне ее отдал. А если бы он этого не сделал, я бы ее стащила.

Никласу не нравились чучела животных, но он сразу понял, что ему придется привыкнуть к тому, что теперь в гостиной будет таращиться в пустоту рысь.

– То есть он действительно пришел в себя?

– Да, он ходит. Здорово, правда?

– Ну да, – по-настоящему порадоваться у него не получалось.

– Что случилось, Никлас? Ты задумался?

Он сел и накрыл своей ладонью протянутую руку.

– Мне кажется, я что-то нащупал.

– Ты знаешь, кто убийца? – даже сейчас, несмотря на возбуждение, щеки Карианне оставались бледными и безжизненными. Что-то в ней умирало.

Никлас покачал головой.

– Не знаю, милая, не знаю. Но вырисовываются некие совпадения.

– И у тебя есть предчувствие?

Он не всегда соблюдал тайну следствия дома, и порой они обсуждали некоторые особенно интересные дела.

– Да. И оно говорит мне, что скоро мы все узнаем.

– Это ведь не из-за операции? – вдруг сказала она. – Я имею в виду, ты такой задумчивый не из-за будущей операции?

Он встал, выдавил из себя улыбку и провел пальцем по жесткой шерсти зверя. Рейнхард заполучил это чучело еще до рождения Карианне и много раз расписывал Никла-су все его достоинства, хотя Никлсу это было до лампочки.

– Где ты ее поставишь?

– Я думала, тебе не нравятся чучела.

– Для любимой я готов на все, – когти зверя были величиной с человеческий палец, на них были следы земли и грязи, по крайней мере, так ему показалось. – И вот ради этого зверя ты готова была стать воришкой?

– Я всегда хотела ее заполучить.

Никлас остановился, подсознание посылало ему какие-то знаки, и жена это почувствовала.

* * *

Он сидел за кухонным столом, ясно ощущая, что еще немного, и загадка будет разгадана. Карианне прилегла, она быстро уставала. Ей нужна была новая почка. Как можно скорее. От этих мыслей живот опять пронзила острая боль, как будто тело сжалось от предчувствия. Никлас отогнал мысли о том, что скоро его лишат одного из органов, и сосредоточился на преступлениях. Значит так – за исчезновением Линеи последовали взломы. Что же искал преступник? Может быть, это был кто-то из близких девушки? Может быть, убийца? А возможно, убийца и есть близкий Линее человек? Лилли Марие – тайная старшая сестра Линеи, но он не мог себе представить, чтобы она желала девушке зла. Однако Никлас не сомневался, что кукол в море бросила именно она, потому что их отправляли в плавание не для того, чтобы похоронить. Сделанные на славу плотики обеспечивали надежное путешествие, а течение вынесло их на берег. Отправитель все предусмотрел, так что куклы определенно что-то для него значили. Следовательно, это один из них – либо Конрад, либо Лилли Марие. А может, Хайди? Он вспомнил о том, как брат подвел ее к яме на побережье. На ее лице читалось молчаливое согласие. Он больше об этом не думал, просто счел, что такая реакция обусловлена ее умственной неполноценностью. А ведь причина может быть иной. Все вокруг говорили, что Хайди слабоумная, поэтому он и не думал о ней в связи со всеми событиями. А вот в истории Лилли Марие Хайди выглядит совсем иначе. Поэтому исключать ее из круга подозреваемых было бы ошибкой.

* * *

Никласу не хотелось тревожить Конрада, поэтому он позвонил Рейнхарду и спросил, где живет Хайди. Ответ также подлил масла в огонь. Клейван. Когда Никлас сидел на камне у кромки воды и прикидывал, откуда были отправлены в плавание куклы, он насчитал около десятка домов у подножия горы. В одном из них живет Хайди. Конечно, ходит она плохо. Но до моря оттуда недалеко.

Около девяти часов он остановил машину и посмотрел на тропинку, которая вела от парковки. Дул сильный ветер, он приносил с собой морскую воду, солью оседавшую на коже.

«Маленький желтый домик прямо у залива», – сказал Рейнхард. После внезапного выздоровления тесть выглядел замечательно. А вот Никлас все еще чувствовал неприятный комок в животе. «Страх», – подумал он. А кто-то назвал бы это сомнением.

В неярком свете окон и фонарей Никлас едва мог разглядеть тропинку. Он был удивлен, когда услышал, что Хайди живет одна. Значит, для этого она достаточно сообразительная.

Дом действительно оказался маленьким и желтым, но очень опрятным. Кнопки звонка он не увидел, поэтому просто открыл входную дверь. В нос ему ударил странный запах – сладковатый и кисловатый. Дальше вели две двери. На одной из них висело изображение писающего мальчика, поэтому выбор стал очевиден. Никлас замер и прислушался. Изнутри не доносилось никаких звуков. Может быть, она легла спать? Ведь когда человек живет в своем мире, он и время дня может путать. Никлас постучал. Почти сразу послышалось приглушенное «Войдите!» Дверь вела в маленькую кухню, большую часть которой занимали круглый столик и два стула. Запах усилился. Раздвижная дверь из темного ламината разделяла кухню и гостиную, в узкой щели Никлас разглядел кусочек стены. Она была заполнена фарфоровыми куклами.

* * *

Дверь отодвинулась со звуком, по которому было ясно, что петли давно не смазывали. Хайди взглянула на гостя, лицо ее ничего не выражало, казалось, она не обрадовалась и нисколько не удивилась. Никлас смотрел мимо нее – гостиная была усеяна куклами. Он насчитал три полки на одной стене, и на всех стояли куклы в платьях. Хайди проследила за его взглядом и повернулась.

– Нам нужно поговорить, – сказал Никлас.

С тем же равнодушным выражением лица Хайди повернулась и пошла в гостиную. Никлас последовал за ней. Куклы были везде – на полках, на столе, некоторые сидели у стен. Посреди комнаты стоял старый стол, на нем лежали десятки красавиц, сияющие от масла. Рядом лежала тряпка и стояла бутылочка с жидкостью соломенного цвета. Лишь через несколько секунд Никлас сообразил: Хайди смазывала кукол маслом, ухаживала за ними, как за своими детьми. Он стоял, не в силах найти слова.

Хайди осторожно подняла несколько кукол со стула и предложила Никласу присесть. Он сел, все еще не очень понимая, как вести разговор.

Сама Хайди опустилась в потрепанное кресло и, зажав руки между коленями, уставилась в пол. Даже в этом скрюченном положении плечи казались на удивление широкими. Возможно, из-за заболевания некоторые части тела ослабли и усохли, а другие, наоборот, переросли.

– Вы отправили кукол в плавание, – сказал Никлас.

Она сидела, не двигаясь. Тяжело дышала, как будто вдохи и выдохи давались ей с трудом. Потом она выпрямилась, оперлась руками о подлокотники, встала и, немного подволакивая ноги, направилась на кухню; Никлас слышал, как она что-то перебирала в шкафу. Он опять обвел взглядом коллекцию кукол. На вид здесь было сто-двести штук. Вряд ли все они были подарками от матери. Видимо, Хайди продолжила собирать свою коллекцию, когда пособие позволило ей самой распоряжаться деньгами. Никлас обратил внимание на куклу-мужчину, руки которой, казалось, кого-то обнимали. Но рядом никого не было.

Хайди вернулась с маленькими деревянным плотиком в руках. Никлас почувствовал, как у него заныла шея, хотя в ее поведении никакой угрозы не было. Она протянула плотик ему. Никлас попытался заглянуть Хайди в глаза, но она отвела взгляд.

– Зачем? – спросил он.

Хайди спокойно и обстоятельно уселась в кресле. Внезапно он подумал: может быть, она немая? И, может быть, именно поэтому все считают ее умственно отсталой? Он все еще держал в руках плотик. На каждой стороне были натянуты лески; было понятно, что Хайди не закончила работу.

– Вы и этот собирались отправить?

Она кивнула.

Получается, по одной кукле на каждое убийство?

– Почему? – повторил Никлас. – Что случится, когда плот будет готов?

– Ничего, – она говорила в нос.

– Ничего?

Хайди покачала головой.

– Вы не отправите ее в море?

Она еще раз покачала головой.

– Вы собирались ее отправить, а теперь передумали?

– Линею нашли, – Хайди снова зажала коленями ладони, словно опасаясь нежелательной реакции.

– То есть вы хотите сказать, что собиралась их отправить, но, так как Линею нашли, не будешь?

Она кивнула.

– А если бы ее не нашли, вы бы и дальше отправляли кукол в море?

Она еще раз кивнула.

– Я не понимаю. Объясните зачем?

– Я никого не убивала, – она, наконец, взглянула ему в глаза. Бесцветные глаза с явной сосудистой сеточкой были наполнены слезами. – Я только отправляла кукол.

– Зачем вы их отправляли?

– Линея, – дрожащим голосом прошептала она. Казалось, она набралась сил и высказала то, что нельзя было говорить. Никлас вспомнил слова Лилли Марие: Хайди обожала свою младшую сестру.

– Почему вы отправили кукол именно сейчас?

– Я поняла, что она скоро появится.

– Вы поняли?

– Я чувствовала, – она поерзала на стуле. – Просто знала, что это скоро случится. Так было всегда. Я знала, когда Линее грустно, даже если ее не было рядом. После того, как нас разлучили, я чувствовала, когда она собиралась ко мне в гости. Ей не нужно было звонить. Я просто знала это.

Она говорила, глотая половину слов, но смысл был понятен. Никлас опять подумал, что люди в Бергланде ошибаются, считая ее умственно отсталой.

– Почему вы ничего не сказали?

– Я сказала Конраду прямо перед тем, как ее нашли. Поэтому он стал копать больше, чем обычно. Но в неправильном месте.

– А полиции? Почему вы ничего не сказали полиции?

– Они бы мне не поверили.

Никласу пришлось признать, что она права.

– Линею убили. Мне трудно ходить, но я искала. И я тоже, не только Конрад. Однажды я кое-что нашла. И тогда я все поняла.

– Что вы поняли?

– Что нашла то, что принадлежало ее убийце. Это так тяжело… Поэтому я поняла.

Никласу показалось, что он упустил нить размышлений Хайди, похоже, она говорила сама с собой. Может быть, она живет в мире фантазий и рассказывает о тех кусочках реальности, которую сама себе придумала.

Она снова встала и пошла на кухню. Он ждал, что она принесет еще один плот, но Хайди протянула ему что-то, напоминающее, на первый взгляд, мертвого зверька. Оказалось, что это меховой воротник.

– Я нашла это на лужайке, – из-за гнусавого голоса слова казались нечеткими.

– Где именно?

– У другого залива.

– И вы считаете, что эта вещь принадлежит убийце Линеи?

Она кивнула.

Никлас не понимал, как ему относиться к увиденному и услышанному. Хайди говорила спокойно и взвешенно, но то, что она рассказывала, заставляло его сомневаться, способна ли она отличить реальность от фантазии.

– Конрад позвонил мне в тот вечер, когда Линея пропала. Он спросил, не у меня ли она. Я жила у Элвара и Дортеи Ингебретсен. Из их дома видно залив. Он позвонил еще раз позже. И еще несколько раз ночью. Я поняла, что она мертва. И начала искать, искала изо всех сил. Но я плохо хожу. Через два дня я нашла этот воротник и сразу догадалась, чей он, – она прижала кулак к губам, мелкая дрожь пробежала по ее телу. – Но только через пару дней я поняла, что он ее закопал. Я проснулась среди ночи и поняла. И поэтому снова начала искать, но так и не смогла отыскать место. Два дня шел проливной дождь. Все следы смыло.

– Этот воротник может принадлежать кому угодно.

Она уверенно покачала головой.

– Вы почувствовали?

Она кивнула.

– Почему вы не попросили Конрада копать в другой стороне, если была уверена, что ее закопали где-то здесь?