Текст книги "Водоворот"

Глава 21
Бергланд

Никлас Хултин остановил машину возле здания, которое с трудом называл своим домом, но пока ничего получше найти не удавалось. На часах было около восьми. Следователи из Управления возглавили расследование, и Брокс отправил Линда и Бё опрашивать всех соседей жертвы, а сам принял на себя тяжкую ношу и поехал с печальным известием к ее дочери на юг и к матери, доживавшей свой век в доме престарелых. Никласа отпустили домой, потому что Брокс решил, что им всем нужно собраться с силами.

Как только он открыл дверь, в нос ему ударил стойкий запах краски. Карианне красила карнизы на кухне. На полу лежал скребок и гора ошметок от старой краски.

– Делаю, что могу! – сказала она, не сводя глаз с кисти, которую она твердой рукой вела вдоль стекла.

Никлас улыбнулся. Для Карианне было очень важно справляться со всеми обстоятельствами, она видела проблемы даже там, где их не было. Рейнхард сразу предупредил Никласа, что за долгие годы болезни у девочки появилась преувеличенная потребность в самостоятельности, так что в своем доме Карианне сама забивала гвозди.

– Пока мы не найдем ничего получше, – добавила она, подначивая Никласа.

Понятно, что состояние дома волновало ее гораздо сильнее, чем его. Ведь это ей приходилось сидеть в четырех стенах с утра до ночи.

– Я подогрела тебе еду.

Они поели вместе, то есть он ел, а она ковырялась в тарелке.

– Все хорошо? – спросил он, хотя сам видел, что она бледнее, чем обычно, и чувствовал запах, от которого пища застревала в горле.

– Никлас, – позвала она, не поднимая глаз от тарелки.

– Да.

– Ты меня любишь?

Он сглотнул.

– Конечно.

– Так сильно, что… отдал бы мне частичку себя?

Не выпуская вилку, она подняла руку к лицу, на глазах появились слезы.

– Да, – голос казался чужим.

– Я думаю… мне нужен новый донор, и если…

– Я смогу.

Его затошнило, острая боль пронзила ребра, как будто почки сжались от ужаса, представив, что их ждет.

– Еще неизвестно, подойдешь ли ты, может быть, мне придется опять встать в очередь.

Он возненавидел себя за то, что при этих словах у него загорелась слабая надежда. Он накрыл своей рукой ее ледяную руку. Они никогда не говорили на эту тему, хотя проблема висела над ними дамокловым мечом. Сегодня она впервые задала прямой вопрос.

– Хорошо. Больше не будем об этом говорить, – она вытерла слезы рукавом его старой рубашки, перепачканной краской. – Бедняга, тебе, наверное, уже надоел Бергланд.

Никлас уже успел позвонить жене и рассказать о женщине, чей труп они нашли.

– Все кажется таким продуманным.

– Как это?

– Большинство убийств совершается в состоянии аффекта, их редко планируют. Но в нашем случае речь идет о тщательно разработанном плане. Я никогда с таким не сталкивался. Похоже, наш городок превратили в кукольный домик, кто-то выстраивает сценки и убирает кукол по своему разумению и желанию. Правда в том, что мы блуждаем в темноте и ничего не понимаем.

– Ты все еще думаешь о куклах?

– Разгадка точно связана с ними.

– Они старые.

– Старые куклы, старые грехи.

Они помолчали. Он все еще держал ее руку в своей.

– «Кто-то что-то ищет. И отправился в последний поход».

Карианне вопросительно взглянула на мужа.

– Так сказала женщина, которая нашла кукол. Она права.

– Что ищет?

– В том-то и дело. Я не знаю.

– Может быть, кукол отправили, чтобы сбить вас с пути.

Он покачал головой.

– Плоты сделаны на славу. Куклы что-то значат.

– О чем ты думаешь? – спросила она, заметив, что он задумался.

– О сестре Бродяги. Я чувствую, что вся эта история началась, когда она исчезла.

Она мотнула головой, показывая, что не совсем понимает, о чем он говорит.

– Он узнал этих кукол, Карианне. Конрад их всех узнал.

* * *

Через сорок пять минут Никлас остановился возле дома Бродяги. Из трубы вился легкий дымок, в воздухе висел аромат горящего угля. Лопата стояла у стены, засохшая земля от сегодняшних раскопок доходила до середины черенка. Рядом к стене была прислонена кирка, очевидно, ее приготовили на завтра, потому что следов земли на ней не было.

Никлас открыл дверь и зашел. Запах застарелого пота чуть не сбил его с ног. Он остановился и прислушался. Может быть, Бродяга спит? Если человек целыми днями копает землю, он наверняка устает под вечер. Никлас взглянул на часы. Половина десятого. Рискнем. Он постучал в дверь. Тишина казалась обманчивой, Никлас не сомневался, что Бродяга стоит за дверью и ждет. Полицейский постучал снова, услышал приглушенный звук, похожий на скрип половиц. Он уже готов был постучать снова, но в этот момент дверь приоткрылась. Бродяга уставился на Никласа через маленькую щелку. Глаза ничего не выражали, похоже, Бродяге было абсолютно неинтересно, кто к нему пришел.

– Да? – От дыхания разило чем-то кислым, как будто он ел землю, которую выкапывал. Возможно, тоска переросла в безумие.

– Никлас Хултин. Я был у вас недавно. Можно войти?

Глаза по-прежнему оставались равнодушными.

– Я хотел спросить вас о местных горах. Лучше вас их никто не знает.

Бродяга открыл дверь. На лице виднелись следы слез, на носу что-то белело – казалось, он иссыхает от усердия. Волосы застыли бесформенным пучком. Он все еще не приглашал Никласа войти.

– Мне нужно знать, какие хищные животные здесь водятся. Крупные животные.

Бродяга опустил глаза.

– Самое большое.

– Вы… видели его? – Никлас замер.

– Никто не хочет помочь.

– Мы все надеемся, что вы ее найдете.

– Не все.

– А кто? – спросил Никлас, подождав немного.

– Только не тот, кто закопал.

– Вы думаете, кто-то ее убил?

Костяшки сжатых кулаков побелели, вдруг Бродяга с ужасающей силой ударил кулаком по косяку.

– Я найду Линею.

Голос уже не был монотонным и безразличным.

– Это животное, – Никлас почувствовал, что замерзает. Наверняка Бродяге, который вышел к нему в подштанниках и рубашке на голое тело, тоже было холодно.

– Оно убило Линею.

– Кто убил вашу сестру?

– Животное.

– То есть вы его видели?

Бродяга тяжело дышал. Потом он покачал головой.

– Но все равно уверены, что это животное?

– Линею убило животное.

Бродяга повернулся и пошел в дом. Никлас последовал за ним. Бродяга зашел в гостиную и сел на стул.

– Возможно, вашу сестру убило животное, точнее, хищник.

Бродяга не двинулся.

– Вас поразила эта мысль? Что это могло быть животное? И поэтому… ее нет под землей? Он не смог сказать напрямую. Что ее съели целиком.

– Я прочесал каждый квадратный метр. Никаких останков.

– Может быть…

– Даже серег нет. Я бы нашел серьги.

Прошло несколько секунд прежде, чем смысл сказанного дошел до Никласа. И в этот момент он остро почувствовал, как сильно тоскует Бродяга. И насколько тщательно он искал. Он проверил под каждой травинкой, осмотрел каждую песчинку, чтобы быть абсолютно уверенным в том, что ее там нет. И тогда он начал искать под землей.

– Но вы не видели никакого животного? – Никлас попытался еще раз.

– Видеть – не видел.

– Слышали?

Бродяга помассировал руку.

– Я возвращаюсь домой, когда темнеет.

Опять молчание.

– Там что-то есть.

Холод добрался до ног.

– Что? Что там есть?

Бродяга вздрогнул, как будто испугался именно в тот момент.

– В темноте оно подползает ближе. И я готов разрубить его лопатой.

– Но вы ничего не видели?

Мужчина устало покачал головой.

Никлас чувствовал то же самое – где-то там сидит монстр в обличье животного.

– Хорошо. Я больше не буду вас беспокоить. Понимаете…

Он помолчал. Полиция пока не распространялась о следах от когтей на теле жертвы, но Бродяга ни с кем не общался и не думал ни о ком, кроме сестры, не думал.

– На теле женщины, которую нашли на пляже, были следы от когтей, мы подозреваем, что это следы от лапы животного.

Что-то произошло. Возбужденно, явно пытаясь сдержаться, Бродяга провел пальцами по ногам, как будто у него были огромные когти.

– В горах чаще вас никто не бывает.

– Я не видел животное, – слова прозвучали скорее как желание, а не как утверждение.

Никлас представил себе, как Бродяга время от времени распрямляет затекшую спину, отставляет лопату и прислушивается. Он все время начеку, все время ждет, что зло проявится. То самое зло, которое отняло у него сестру.

– Она была одета как одна из кукол, которых я вам показывал, – Никлас предпринял последнюю попытку.

О Бродяге говорили, что он простодушный. Теперь Никлас убедился в обратном. Тот многое скрывал.

Никлас простоял довольно долго, затем без слов вышел. На улице был потоп. Такого ливня Никлас никогда в жизни не видел, за те мгновения, которые ему понадобились, чтобы добежать до машины, он промок насквозь. За струями дождя ничего не было видно, поэтому Никлас ошибся и поехал не туда. Мысли его блуждали. Он остановил машину у небольшой дороги, достал мобильный телефон и набрал номер Линда.

– Они были знакомы, – сказал Никлас.

– Вообще-то мы уже сами догадались. Мы уже начали искать связь между ними.

– Думаю, они были довольно близки.

– А я думаю, тебе самому нужно побыть с кем-нибудь близким. Поезжай домой, отдохни, кто знает, когда еще придется. Поезжай к Карианне.

Конечно, именно так и нужно было сделать. Но Никлас остался в машине, чувствуя, что близок к разгадке. Последняя жертва служила указателем. Преступник пытался что-то сказать.

Указующая рука.

Но следы от когтей сбивали. Должны ли они символизировать, что жертв пометил зверь? Потому что вообще-то хищники обычно не довольствуются только следами когтей.

Так он думал.

Из головы не выходила ассоциация, которая появилась, когда он увидел жертву. Несчастная напоминала обиженного ребенка. Может быть, ребенка, который искал утешения в куклах? Определенно, все дело в близости. И в куклах, которым несколько десятилетий.

Через десять минут Никлас остановился возле дома Лилли Марие. Дорожка, ведущая к дому, превратилась в реку. Он съехал на соседнюю улочку, остановил машину и бегом бросился к дому. Он никогда не был внутри водопада, но чувствовал себя очень похоже. Дождь фонтаном лился с неба, заливал глаза, нос, волосы, одежду. Скоро струи дождя попали на шею и грудь, к тому моменту, когда он добрался до дома Лилли Марие, на нем не осталось ни одной сухой нитки. У двери он в нерешительности остановился, раздумывая о том, насколько прилично заявляться так поздно к незнакомым людям. К тому же Карианне ждала его дома, и, скорее всего, в ближайшее время свободных вечеров больше не будет. Пока он стоял, набросив на голову куртку от дождя, подсознание подсказало ему, что за ним наблюдают. Он повернулся и заметил бесформенную тень вдалеке у холма. Видно было очень плохо, и, пока Никлас смахивал капли дождя с ресниц, тень успела улизнуть. Он решительно подошел к двери и постучал. Ощущение, что за ним следят, не исчезло. Никлас постучал сильнее, и через мгновение дверь открылась. Лилли Марие встретила его улыбкой.

– Я тебя ждала. Правда, не в это время суток.

Глава 22
Будё и Бергланд

Рино отвез Иоакима в школу и, мучаясь угрызениями совести, пообещал провести с ним следующие выходные. Затем он направился на север. Семь часов и три парома спустя он добрался до Бергланда, маленького городка, который буквально вцепился в прибрежную линию. Рино подумал, что, если глобальное потепление продолжится, городок просто смоет. Небольшие кусочки плодородной земли виднелись то тут, то там. Подножие горы впивалось в море и с силой отвоевывало себе место. Значит, вот где он вырос, этот мальчик, выучившийся на защитника сирот, а в реальности ставший мстителем за брошенных детей. Рино больше не сомневался. Но визит к Эвену Харстаду его взволновал. Вломиться на заброшенную фабрику, подслушивать приватные разговоры женщин – это еще терпимо. Но нападать на человека под предлогом смутных подозрений – никуда не годится.

Рино договорился о трех выходных днях. Строго говоря, нужно было бы провести эти дни с Иоакимом, по крайней мере, зайти в школу и поговорить с учителями о его поведении. Но, выяснив, кто преступник, успокоиться инспектор уже не мог. Нужно было понять мотив. Поэтому он выбрал Бергланд вместо Иоакима.

Рино утолил голод, съев безвкусный хот-дог на полуразвалившейся заправке «Шелл», а потом направился в офис ленсмана. Его принял пожилой сотрудник. Голосом, по которому было понятно, что он преданный клиент табачных компаний, он сообщил, что его зовут Норвалд Бё.

– Эвен Харстад, – повторил он. – Знаете, я совсем не удивлен, что его имя всплывает при таких обстоятельствах. Что он натворил?

– По его утверждению, ничего. Но у меня есть подозрение, что он связан с двумя актами насилия.

– Растление?

– Одного человека почти сожгли заживо, а второго – заморозили. У первого рука была привязана к электропечке, а у второго – обе руки прикованы к камню в ледяной воде.

– Боже мой! Это сделал Эвен?

Дело широко обсуждалось в газетах, так что, конечно, большинство жителей о нем слышали.

Мужчина глубоко вздохнул и сел.

– Он вполне мог, да. И я давно уже должен был догадаться!

Рино удивленно ждал продолжения.

– Судя по рассказам, Эвен в детстве был просто чертенком. Но как это часто бывает, его злость держали за четырьмя стенами. Лишь немногие знали, как на самом деле обстоят дела.

– Почему вы считаете, что он вполне мог совершить эти преступления?

Полицейский задумчиво почесал лоб:

– Я назову вам имя, – сказал он и написал на желтой клейкой бумажке «Халвард Хеннингсен». – Он живет в доме престарелых, белый квадратный кирпичный дом, который легко спутать с психбольницей. Халвард жил рядом. Он знает. Кстати, он еще вполне в приличной форме, по крайней мере, его голова. Поговорите с ним. Он сможет что-нибудь рассказать.

– Родителей или братьев-сестер не осталось?

Служащий уверенно покачал головой.

– Он вырос здесь?

– В плохоньком домике неподалеку.

По выражению лица служащего было понятно, что он не хотел бы углубляться в воспоминания.

– Там до сих пор живет мой коллега. Отсюда примерно три километра, потом поверните направо там, где написано «Хамрене». Дорога резко пойдет вверх, вам нужно будет проехать около пятисот метров. Почти сразу же вы увидите два дома, в одном из них жил Халвард. А в конце дороги стоит одинокий старый дом. Не ошибетесь.

Через десять минут Рино остановил машину возле дома, о котором ему рассказал полицейский. Как только он вышел из машины, дверь открылась, и молодая женщина, улыбаясь, вышла к нему навстречу. Она вытерла руку о замызганную юбку и протянула ее для приветствия.

– Карианне, – представилась она и улыбнулась еще шире.

Глава 23
История Андреа

С годами алкоголь все больше завладевал Эдмундом. Как правило, он напивался до такой степени, что никому, кроме себя, не причинял вреда. Так что в моменты похмелья, когда его тихо рвало и сочувствие к самому себе переполняло его, Андреа и дети могли наслаждаться свободой. Они знали, что Эдмунд на какое-то время сам себя обезвредил и не будет бесчинствовать.

Андреа пользовалась моментом, чтобы рассмотреть мужа, конечно, тайком. Замечала, насколько алкоголь и недовольство жизнью состарили его, кожа побледнела и обветрилась, морщины стали глубже. Но скоро она поняла, что была к нему несправедлива – тело разрушил не только алкоголь. Пальцы стали скрюченными, руки дрожали, она видела, что ему очень больно.

Из-за болей, возникавших при перемене погоды, Эдмунд выходил в море все реже и реже. Меньше рыбы – меньше денег. Из-за отсутствия денег его пошатнувшаяся вера в себя разрушалась еще быстрее, позор легче всего было залить вином. По такой спирали зла семья быстро скатилась в глубокую нищету.

Эдмунд каждый раз удивлялся величине обязательных выплат. Часто он просто сидел, уставившись на счета, как будто подозревая, что кто-то мошенничает или, точнее, хочет ему зла. Все случилось именно так, как и должно было. Однажды холодным осенним утром запас денег иссяк.

Андреа сидела за столом на кухне и штопала брюки Конрада. Внезапно стало темно. Сначала она решила, что сломался предохранитель. Потом увидела, что на улице собрался народ. Она поднялась по лестнице и увидела мужчин в синей униформе с логотипом электрической компании на груди. Сначала она подумала, что они приехали что-то заменить, но когда встретилась взглядом с одним из них, чье лицо ей показалось добрым, то поняла, что это они погрузили дом во тьму. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга – ему было стыдно за то, что приходится выполнять эту работу, ей – за то, что она попала в такую ситуацию. Он махнул рукой в знак извинения и сказал то, что она долго не могла забыть: «Надеюсь, это вас не очень побеспокоит».

Со временем она поняла, что таким образом он пытался выразить сочувствие, хотя, конечно, он не мог представить себе всех последствий.

Через пару часов этот же мужчина постучал в дверь. Она возблагодарила Бога за то, что Эдмунд был в море, и с грустью подумала о тех обвинениях и той ревности, которая выплеснулась бы на нее, если бы он узнал.

– Нам сказали не подключать снова, – сказал он.

– Да, – с трудом ответила она.

Они стояли молча, ей показалось, что прошла вечность. Потом он сказал:

– Так жить нельзя. Сегодня ночью будет мороз. У всех должен быть свет.

Внезапно Андреа заплакала. Прижав руки к груди и отвернувшись, она выплакивала все свое отчаянье. Он положил руку ей на плечо, она вздрогнула так, что ударилась локтем о дверной косяк. Она в ужасе оглянулась.

– Извините… я не хотела…

Она, запинаясь, попыталась оправдаться.

– Я все равно подключу снова.

Она снова взглянула на мужчину, на самое доброе лицо, которое когда-либо видела, и почувствовала, что ноги ее не держат.

– Я хочу, чтобы вы поговорили с этой женщиной.

Он протянул ей записку с именем и номером телефона.

– Я ей все объяснил. Она работает в службе социальной помощи, ваши счета за свет уже оплачены. Но ей нужно с вами поговорить, чтобы уладить все формальности. Если хотите, я вас отвезу, мне по дороге.

Андреа слышала слова, но не могла уловить их смысл.

– Я не могу…

– Потом я отвезу вас домой. Через час вы будете дома, задолго до темноты.

И она сделала невероятное. Взяла Линею на руки и поехала с ним.

С тех пор, как Тея принесла в ее жизнь частичку радости, Андреа ни разу не чувствовала себя такой счастливой и возбужденной. Счет за свет оплачен, и у нее в кармане лежит три тысячи крон! Три тысячи! Она знала, что ей придется объяснять и откуда появились деньги, и как она оплатила счет за свет, но сдержать выплескивающуюся наружу радость она не могла. Андреа пообещала детям купить новых кукол, если они не расскажут отцу, куда она ездила. Она надеялась, что ей удастся скрыть счет за свет, ведь Эдмунд был пьян в тот день, когда его прислали. А если он спросит, она скажет, что счет оплатил Эдмунд Антонсен, потому что заботится о своей семье. Деньги она решила спрятать, потихоньку вытаскивать сотню-другую, когда он пошлет ее за покупками, и убедить его в том, что просто грамотно их тратит. Единственное, на что обратил внимание Эдмунд, – куклы, он увидел, что их стало больше. Она все отрицала, и дети поддакивали ей, застыв от ужаса. Если бы он уделял игрушкам больше внимания, то заметил бы, что они появлялись и исчезали, как будто жили своей собственной жизнью.

Андреа внимательно выбирала кукол. Конраду досталась Мичио, сильная и крепкая, Хайди – Фумико, самая жизнерадостная, а Линее – Фуджика, красота неописуемая. Линея была совсем не похожа на отца. Может быть, именно поэтому Андреа так за нее боялась. Вся красота мира воплотилась в этой девочке.

Андреа видела, как страдает Хайди от того, что не общается с ровесниками, но в то же время девочка очень трогательно заботилась о младшей сестре. Хотя Хайди отставала в развитии, инстинкт защитницы был у нее преувеличен. И Линеа быстро поняла, что у нее есть старшая сестра, которая души в ней не чает. Но, возможно, их отношения были еще глубже, потому что Хайди почти могла читать мысли своей сестры и зачастую предугадывала ее желания, неважно, чего это касалось – еды или игрушек. И даже когда они были порознь, Хайди часто знала, что хочет сказать сестра, как будто следовала за ней невидимой тенью. Казалось, недостаток умственных способностей в ней уравновесился интуитивным присутствием в жизни сестры.

Наступившее Рождество стало временем контрастов. Андреа убирала дом, украшала его, чувствовала, что дети томятся от предвкушения, разделяла их радость. В последние полгода Эдмунд редко бывал жесток, она даже замечала проблески стыда в те минуты, когда он боролся с похмельем. Она понимала, что он глубоко несчастен. И, может быть, надеялась Андреа, может быть, где-то там, в глубине его мрачного ума, есть совесть, и на самом деле он желает добра ей и детям.

На календаре было двадцать второе число, когда она поняла, что у них нет денег ни на праздничное угощение, ни на подарки детям. Она не решалась спросить, не хотела его огорчать. Поэтому она занималась своими делами, а он с каждым часом становился все тише и тише, казалось, он все глубже уходит в себя. Она заставила себя пожалеть его, потому что скоро он мог упасть еще ниже. Он видел предвкушение в глазах детей, предвкушение, которое через несколько часов будет навсегда разбито. И все потому, что он выбрал жалость к самому себе, а не ответственность за семью, и пропил все деньги.

Андреа подготовилась заранее и купила новых кукол для детей, но они заслуживали большего. Спрятанные деньги у нее еще оставались, она не решалась их использовать сейчас, потому что опасалась расспросов о том, откуда они взялись. Она продолжала заниматься своими делами, стараясь казаться беззаботной, но на самом деле каждый мускул дрожал от напряжения, она чувствовала притаившуюся за углом беду.

Накануне Рождества Андреа решила сделать все как надо. Ради детей. Она надеялась, что он не станет наказывать ее перед Рождеством. Андреа купила красивые подарки, но ничего для Эдмунда. Она не хотела его унижать. Потом она купила еду, не слишком много, но достаточно для обильного праздничного ужина. Андреа хлопотала на кухне, так и не придумав какого-либо достоверного объяснения тому, откуда взялись эти деньги. Когда она распаковывала свои покупки, ей показалось, что она наблюдает за собой со стороны. Она положила на стол сладости, и дети завизжали от восторга. Краем глаза она видела Эдмунда; он сидел молча, по его взгляду она не смогла понять, о чем он думает. На мгновение ей показалось, что его глаза сверкнули, она подумала, что, может быть, он радуется вместе с детьми. Однако взгляд сразу же погас, и она опасалась худшего. Но Эдмунд ничего не сказал.

– Поблагодарите папу, – сказала она, когда закончила раскладывать покупки, а дети немного успокоились. – Ведь он в любую погоду выходит в море, чтобы у нас были деньги на праздник.

Дети послушно обняли отца. Осторожная улыбка, не более того. Эдмунд не проронил ни слова.

После того, как уставшие от игр Конрад и Хайди улеглись спать, а ее стало пугать тяжелое молчание, он подошел к ней в гостиной и положил на колени коробку от обуви.

– Это тебе, – сказал он и отвернулся. – Я иду спать.

– Не хочешь посмотреть, как я ее открою?

– Нет! – сурово сказал он. – Я хочу, чтобы ты подождала, пока я лягу. Я неважно себя чувствую…

Он немного постоял, отвернувшись от нее, а потом вышел из комнаты.

Коробка была не запакована и весила немного. Она почувствовала комок в груди, когда осторожно открыла крышку. Конверты. Стопки конвертов. На них был ее адрес и имя, но она не узнавала почерк. Все конверты были вскрыты. Она взяла первое письмо, пролистала исписанные страницы, нашла последнюю и задрожала, увидев подпись. «Твоя Тея». Письма от ее единственной настоящей подруги. Письма, которые Тея не переставала писать, даже не получая ответа. Она писала год за годом – в стопке было примерно пятьдесят – шестьдесят писем. Казалось, комната закружилась в вальсе, вокруг Андреа танцевали ниссе и ангелы. Они все радовались вместе с ней, не зная, насколько глубокую печаль она чувствовала в то же самое время. Запах апельсинов и копченого мяса, вид детей, уютно спящих в кроватке – все это переполнило ее душу и выплеснулось в горьких рыданиях. Она еще не прочитала и строчки из того, о чем писала Тея, но слезы лились ручьем. Она чувствовала присутствие своей потерянной подруги, просто прикасаясь к письмам. В конце концов она успокоилась и принялась раскладывать письма по датам. Потом стала читать. Андреа читала целых два часа, вытирала слезы и смеялась, потом перевернула пачку и стала перечитывать их еще раз. Последнее письмо пришло девять месяцев назад. Она подумала, что это значит, что Теа сдалась, но потом ей в голову пришла ужасная мысль – может быть, она больна или умерла? Она заторопилась, нашла листок и ручку и принялась писать. В половине шестого в Рождество она закончила.

На следующий день Эдмунд опять ничего не сказал, хотя было заметно, что он размышляет, и думы его нелегки. Конрад, самый чувствительный из всех, служил живым барометром. Он чувствовал перемены в настроении отца задолго до того, как их замечали другие. Заметив, что мальчик старается избегать Эдмунда, Андреа похолодела, представив, что рождественскому миру скоро придет конец. Вскоре Эдмунд ушел, но через несколько часов он вернулся пьяный в стельку. По дороге в спальню он сорвал украшения и задел мебель, так что за ним вилась тропинка из серпантина и дождика. После того, как он упал на чердаке и заснул, они засмеялись – смех шел из самого сердца и переливался колокольчиками. Даже Хайди, которая никогда не смеялась от души, хохотала так, как будто впервые распробовала, как это приятно. Они смеялись, вешая обратно украшения, и Андреа знала, что причина смеха вовсе не в том, что пьяное шатание отца показалось им забавным. Они смеялись потому, что он уже не излучал потенциальную угрозу, как было раньше.

Боль и страдания, которые переносил Эдмунд, а также растущая привязанность к алкоголю все изменили. Прошел почти год с тех пор, как он поднял на Андреа руку в последний раз. И что еще важнее, уже много месяцев он не смотрел на нее тем «взглядом», тем особым взглядом, который предупреждал о том, что ее ждет. Она почти привыкла к новому Эдмунду, поверила, что таким он и останется. Но однажды в марте он ворвался в дом. Она стояла к нему спиной, но внезапно воцарившаяся тишина заставила ее задержать дыхание и замереть. Когда она повернулась, то увидела тот самый взгляд, гораздо мрачнее, чем обычно – он был переполнен ненавистью. Они простояли, как ей показалось, вечность, и она знала, что он наслаждается – получает удовольствие, видя, какой ужас на нее наводит. Страх порождал худшие подозрения, но когда он открыл рот, она услышала то, чего не могла себе даже представить.

«Я слышал, ты крутишь шашни с парнем из электросетей?»