Текст книги "Маски"

– Это не гостья. Она дальняя родственница мамы. – Ясуко посмотрела на красавицу, как смотрят на малое дитя.

Ни один мускул не дрогнул на лице незнакомки под взглядом Ясуко, но стоило ей заметить Ибуки и Микамэ, длинные ресницы пришли в движение, словно сказочная бабочка медленно захлопала темными крыльями в такт дыханию. В то же самое время бледные губы расцвели подобием улыбки, открыв необъяснимо привлекательную темную пещерку рта.

Через мгновение незнакомка поднялась, повернулась к ним спиной и побрела вниз по дальнему склону холма.

Ибуки быстро выбросил ее из головы, но теперь, в поезде, когда Ясуко упомянула про вечер светлячков, необыкновенное лицо той женщины снова всплыло в его памяти. Он все думал, кого же она ему напоминает, но никак не мог угадать; и вдруг сообразил – она же одно лицо с маской Дзо-но онна, которую они видели накануне!

Ибуки моргнул, словно ото сна очнулся.

– Ты ее помнишь, так ведь? – Ясуко как будто ему в душу заглянула. – Та женщина в беседке, вы с Тоёки еще про нее спрашивали. Это и есть Харумэ.

– Правда? Помню только, что она очень красивая, больше ничего. Она замужем?

– Нет. Их с Акио воспитывали порознь. Он мне сказал, что даже не знал о ее существовании, пока не повзрослел.

По словам Ясуко, в семействе Тогано рождение двойни считалось нечистым, презренным актом: только звери по нескольку детенышей сразу приносят. Муж Миэко, выучившийся в Токио на банкира, отрицал подобные предрассудки, но его родители, люди сельские, воспротивились совместному воспитанию малышей. Уважая их взгляды, родители Миэко забрали Харумэ к себе, и официально она числилась дочерью вдовой тетушки. Ребенок так и не вернулся в дом настоящих родителей, даже после смерти отца Миэко. Ясуко узнала о ее существовании только после свадьбы.

– Если они с Акио близнецы, – задумался Ибуки, – значит, ей уже должно быть тридцать. Может, это ночь была виновата, но мне тогда показалось, что ей и двадцати нет.

– Она удивительная женщина, редкой красоты.

– Почему же она не замужем?

– Мне тоже это интересно. – Ясуко неопределенно качнула головой.

– Она как-нибудь себе на жизнь зарабатывает?

– Нет. Наверное, детство в уединенном храме сказывается. Харумэ всегда чувствовала себя немного выше других, как стародавняя принцесса.

– Да уж, вид у нее именно такой и был: как у типичной знатной барышни эпохи Мэйдзи[18]18
  1867 – 1912 гг.


[Закрыть], которая волей случая переместилась в наше время. Чувствуется в ней что-то не совсем обычное. Давно она у вас?

– Да, довольно давно. – Ясуко искоса поглядела на него, не поднимая головы.

Мать Миэко тоже умерла, и после войны для семьи наступили тяжелые времена; некоторые из родственников даже начали судиться из-за собственности. В итоге Харумэ отослали обратно в дом Тогано, под тем предлогом, что брат ее, Акио, все равно погиб.

Ибуки подивился подобной судьбе женщины, которая, словно ребенок, слепо подчиняется капризам других людей. Или с ней что-то не так? И не связано ли решение Ясуко уйти из семьи Тогано с возвращением Харумэ?

– Миэко любит ее? – спросил он.

Ясуко медленно покачала головой.

Прежде чем Ибуки успел побольше узнать о Харумэ и намерениях Ясуко, поезд вырвался из длинного туннеля.

За окнами показались огни курортного городка Атами, словно драгоценные камни, рассыпанные по сбегающему к морю склону холма.

Ибуки лениво наблюдал за попытками носильщика справиться с чьим-то багажом, и тут в голову ему пришла одна идея.

– Ясуко, давай сойдем здесь.

– Что?!

Не обратив внимания на возглас удивления, он стащил с верхней полки чемоданы и накинул Ясуко на плечи алое пальтишко.

Поезд остановился. С чемоданами в одной руке Ибуки спешно вытолкал другой девушку на платформу. Не успели они сойти, как поезд снова тронулся в путь.

– Что ты делаешь? Куда мы идем? – Ясуко прижалась щекой к его плечу и смотрела на него снизу вверх, пылая от возбуждения, словно украденная невеста.

Ибуки перехватил чемоданы в другую руку, решительно обнял Ясуко, и они пошли вниз по ступенькам.

Неделю спустя Ибуки сидел за рабочим столом на кафедре, правил корректурный оттиск новой книги. У профессора Макино занятий в тот день не было, а двое других коллег уже ушли домой, оставив кабинет в полное распоряжение Ибуки.

Порой до него доносился звук шагов да телефон звонил в расположенной за толстой стеной библиотеке. Время от времени он стряхивал пепел в пепельницу и смотрел в окно с третьего этажа, на то, как желтые листья гинко трепыхались на ветках дерева, в любое мгновение готовые сорваться вниз и исчезнуть навсегда.

В пять часов отключили отопление, и в комнате заметно похолодало.

Временами перед его внутренним взором появлялась Ясуко, словно в голове рубильник включали, и он снова чувствовал в своих руках ее подвижное божественное тело, как тогда, в отеле на окраине Атами, и в душе нарастало беспокойство. Он с дрожью вспоминал податливую нежность ее запястий и рук, таких хрупких, что временами ему становилось страшно, не отломятся ли они. И тогда он уходил из пыльного и бесцветного мира книг и папок, разложенных на столе, и предавался мечтам, пока не начинал, словно птица, парить в облаках, в неестественно яркой пустоте, где все цвета сливались в один нестерпимо чистый свет.

Только после расставания Ибуки осознал, что ему известно о происходящем в доме Тогано и планах Ясуко не больше того, что она рассказала в поезде.

Перепуганный ее упоминанием о возможной свадьбе с Микамэ, Ибуки поддался импульсу, попытался силой сделать Ясуко своей, но получил лишь необычайно богатый чувственный пир, в конце которого она просто-напросто ушла, не оставив после себя ничего.

Дома он со вздохом отчаяния посмотрел на свою маленькую дочку и стройную безупречную женушку – в одной ни капли детской сладости, в другой ни грамма искуса – и увидел в них только рабские узы, крепко-накрепко сковавшие всех троих.

Сегодня и позавчера он читал лекции, но Ясуко в аудитории так и не появилась. Он просил ее звонить ему в кабинет в любое время, вне зависимости от расписания занятий, вот и сегодня все мешкал и мешкал, даже отменил лекцию в другом университете, чтобы не уходить в три. Проще всего было бы самому набрать номер дома Тогано, но совесть не позволяла.

Ибуки взглянул на наручные часы – оказалось, что уже десять минут шестого. Дольше ждать просто глупо. Он собрал исписанные листы, запихал их в портфель, снял со стоящей в углу кабинета вешалки пальто, надел его…

И вдруг раздался телефонный звонок. Обычно медлительный, Ибуки опрометью бросился к аппарату и схватил трубку, но, услышав мужской голос, разочарованно облокотился на стол.

– А, это ты.

Голос принадлежал Микамэ, которому не было никакого дела до разочарования Ибуки.

– Что за приветствие! – беззаботно воскликнул друг. – Послушай, я тут на одну вещицу наткнулся в книжной лавке неподалеку от больницы и хочу, чтобы ты на нее взглянул.

– Опять твоя порнография?

– Промашечка вышла. Это оттиск со старого выпуска журнала «Светлый ручей». Довоенный. Эссе Миэко Тогано под названием «Мысли о Священной обители на равнине». Читал когда-нибудь?

– Хмм… Нет. Священная обитель на равнине… не об этом ли месте говорится в «Сказании о Гэндзи», в связи с госпожой Рокудзё?

– В точку. Я пару раз читал этот роман, на современном японском, конечно, хотел найти там что-нибудь об одержимости духами, и оказывается, там все на этой госпоже Рокудзё завязано, да ты и сам в курсе. Миэко ни разу не упоминала о своем исследовании, и я даже не подозревал о публикации, но теперь выходит, что она взялась за эту тему задолго до Акио. Меня эссе поразило, а тебе, как специалисту, и подавно будет интересно.

– Спасибо. Ты прав, я бы с удовольствием взглянул на него. Кроме того, мне хочется побольше узнать о Миэко Тогано.

– Помнишь, ты говорил мне тогда, на вокзале Киото, что Ясуко и Миэко как будто бы в разных масштабах видятся? Тогда я не согласился, но теперь начинаю тебя понимать.

Очевидно, эссе действительно произвело на Микамэ неизгладимое впечатление, да такое, что он даже не спросил о том, как Ибуки и две женщины провели остаток времени в Киото. И только когда Ибуки робко признался, что вернулся домой дневным экспрессом, причем ехал вдвоем с Ясуко, интерес Микамэ снова пробудился.

– Она сильно рисковала. На твоем месте я бы вытащил ее из поезда в Атами или еще где-нибудь.

Ибуки мрачно усмехнулся, услышав эти слова. Другу и в голову прийти не могло, что именно так он и поступил.

– Одолжи мне копию эссе, – попросил он, опасаясь, что Микамэ начнет развивать скользкую тему. – Хотелось бы его прочитать. Ты из больницы звонишь?

– Да. У нас сегодня консилиум, но до начала я собираюсь заехать перекусить в кофейню, в ту, что рядом с твоей работой. Поболтать не удастся, но загляни туда по дороге домой, и я отдам тебе эссе.

– Отлично. Значит, через полчаса?

– Я возьму такси и буду там минут через десять. – Договорившись о встрече, Микамэ полюбопытствовал: – Ясуко была сегодня на лекции?

– Ни разу со времени нашего приезда. Наверное, отдыхает после путешествия. – Ибуки почувствовал, как холод цементного пола поднимается по его ногам.

В тот же вечер Ибуки засел за чтение эссе. Он знал, что Миэко Тогано относится к романтической школе поэзии танка, уходящей корнями в эстетику «глубин и тайн» «Синкокинсю»[19]19
  «Синкокинсю» («Новое собрание древних и современных [японских песен]») – созданная по императорскому указу в 1216 г. восьмая из двадцати одной официальной антологии японоязычной поэзии.


[Закрыть], и очень высоко ценил лирическую непринужденность ее стихотворений. Но внезапное появление – после стольких лет забвения – подобной работы в прозе, да еще в стиле между сумбурным литературоведческим эссе и «ватакуси сёсэцу»[20]20
  «Ватакуси сёсэцу» – жанр японской литературы XX в., своего рода «рассказ о себе», эгобеллетристика.


[Закрыть], вывело его из равновесия.

Нечаянная близость с Ясуко подогревала ревность Ибуки – безграничная преданность Миэко Тогано, сквозившая и в поведении, и в разговорах молодой вдовы, сводила его с ума. Это было обожание, замешанное на страхе, и казалось, что женщина действительно находится под чарами свекрови.

Ибуки сгорал от желания изучить свою соперницу.

Ему мерещилось, что привязанность Ясуко к госпоже Тогано, окрепшая после смерти Акио, несет в себе больше, чем просто любовь к мужу, переросшую в нежную симпатию к его безутешной матери. И похоже, он был прав, предполагая, что первым, кто занялся темой одержимости, был не Акио и тем более не Ясуко, а сама Миэко.

После публикации в «Светлом ручье» «Мысли о Священной обители на равнине» были переизданы отдельно, за счет автора, в октябре 1937 года, сразу после начала японско-китайской войны. В то время муж Миэко был еще жив, а Акио и Харумэ пешком под стол ходили. Перспектива узнать, чем дышала и о чем думала Миэко в молодости, подогревала любопытство Ибуки.

«Мысли о священной обители на равнине

Как мы знаем из «Сказания о Гэндзи» и других источников, в Священную обитель на равнине Сага, что на западе Киото, незамужние дочери императора или принцев крови удалялись на период очищения перед тем, как покинуть столицу, чтобы служить высшими жрицами в храме Исэ[21]21
  Жрица Исэ проходила два обряда «священного омовения». После первого она переселялась в императорский дворец, а после второго проводила целый год в Священной обители на равнине Сага и только потом отправлялась в храм Исэ.


[Закрыть]. В стародавние времена боги говорили с людьми устами женщин, и, вероятно, принцесс выбирали посредницами под влиянием древней магической традиции Японии.

После недавней поездки в Киото, полюбовавшись Арасиямой, я решила разузнать, что осталось от святилища, столь знакомого мне по упоминаниям в «Сказании о Гэндзи» и драмам Но. Исследуя местность вдоль узкой тропы, бегущей сквозь заросли бамбука, я вскоре наткнулась на указатель с надписью «Обитель на равнине». На небольшом возвышении располагалось и само здание храма – маленькое непритязательное сооружение, чья соломенная крыша и даже бревна поросли мхом. С одной стороны находился валун с высеченными иероглифами: «Обитель верховной жрицы», с другой – каменный фонарь; вокруг – низкий плетень с воротами из неоструганного, источенного червями дерева. Позади виднелась большая роща криптомерий. Некоторые деревья были повалены, и все вокруг покрыто палой листвой, которую уже давно никто не убирал. Всюду царило запустение. Обнаружив неподалеку каменный колодец, я подошла и заглянула внутрь, но ничего, кроме расплывчатых очертаний своего бледного лица, не увидела. Колодезная вода вытекала по желобку в каменное углубление, даже ковшик имелся, хотя сюда наверняка мало кто заглядывал. В сторожке я узнала, что ворота изготовлены из специальной породы дуба, произрастающего на горе Атаго: таким образом здесь пытались сохранить подобие первоначального вида храма – скорее всего, благодаря ссылкам в «Сказании о Гэндзи» и пьесах Но на «ворота из темного дерева и низкий плетень». Старенький сторож – местный житель – поведал мне, что вокруг святилища заросли бамбука гуще, чем в любом другом месте на равнине Сага, и качество его – самое лучшее во всей Японии.

Поскольку я всегда питала романтические чувства к Священной обители на равнине, поначалу даже разочаровалась, не найдя ни намека на ее былое величие. Но традиция отсылать принцесс крови в Исэ исчезла в Средние века, а вместе с ней – и необходимость во временном храме, где велась жизнь уединенная и аскетичная. Более того, начиная с войны Онин[22]22
  1467 – 1477 гг.


[Закрыть] Киото постоянно страдал от опустошительных набегов. Ничего удивительного, что в подобных условиях старинный храм на окраине города был заброшен, а слава его осталась только на страницах классической литературы.

Однако мой интерес к этому месту происходит не от его исторического значения, а от невероятной симпатии к героине «Сказания о Гэндзи» – госпоже Рокудзё, даме с Шестой линии.

В своих недавних исследованиях многие ученые, в том числе профессоры И. и Т., главными героями повести представляют Кирицубо, Фудзицубо и Аои, а роль госпожи Рокудзё принижают либо выставляют ее и вовсе злодейкой, сравнимой разве что с императрицей Кокидэн. Однако мне ее роль кажется куда более значимой. Столь небрежное отношение оскорбительно для утонченной особы, оно подвигло меня выступить в ее защиту. И хотя, вне всякого сомнения, основной интерес автора сосредоточен на отношениях Гэндзи с другими женщинами (среди них Фудзицубо, Аои и Третья принцесса), а акцент ставится на эдиповом комплексе Гэндзи и постепенном формировании его личности, для меня очевидно, что госпожа Рокудзё также имеет огромное влияние на принца, и влияние это носит колдовской характер. Ее присутствие проходит лейтмотивом через весь роман, представляет собой не столь благозвучный, но объединяющий элемент в стройной симфонии «Сказания о Гэндзи».

Впервые госпожа Рокудзё появляется в главе «Сумеречный Лик», где мы неожиданно и как бы между делом узнаем, что юный Гэндзи уже имел любовную связь с этой дамой, которая на семь лет старше его и является вдовой наследного принца Дзэмбо. Для появления остальных персонажей, напротив, почва готовится самым тщательнейшим образом; при первой встрече Гэндзи с госпожой Югао (Сумеречный Лик), госпожой Уцусэми (Скорлупка Цикады) и госпожой Обородзукиё каждая дама удостаивается изящного словесного портрета. То, что начало романтических отношений Гэндзи с госпожой Рокудзё вообще опущено, представляется довольно странным, и читатель больше склонен верить, что оно попросту утрачено. Это упущение так взволновало Мотоори Норинагу[23]23
  Норинага Мотоори (1703 – 1801) – выдающийся литературовед и теолог эпохи Токугава, представитель школы «национальной науки».


[Закрыть], что он даже дописал главу под названием «Подушечка для руки», основываясь на фактах, собранных из других глав. В ней повествуется о том, как Гэндзи преследовал и покорил госпожу Рокудзё (любому ясно, что Норинага вложил в свою историю личное отношение к этой даме).

Госпожа Рокудзё впервые появляется при дворе в возрасте шестнадцати лет в качестве невесты наследного принца; муж ее приходился младшим братом императору Кирицубо – правящему монарху и отцу Гэндзи. Ее отец, «министр», упоминается лишь однажды, но, поскольку супруга наследного принца в один прекрасный день должна была стать императрицей – центром дворцовой жизни, – мы можем не сомневаться, что мало кто мог сравниться с ней по красоте, воспитанию или происхождению. Почти сразу же после рождения дочери ее муж неожиданно отказался от звания престолонаследника и перешел в ряды беззаботных юных вельмож, таким образом лишив госпожу Рокудзё, свою жену, блестящего будущего, которое, вне всякого сомнения, ее ожидало. Это обстоятельство нанесло смертельную рану ее гордости, поскольку, как и любая красавица знатного происхождения в эпоху Хэйан, она всю жизнь мечтала о том дне, когда сумеет заслужить уважение всех и вся в качестве императрицы. Вскоре после этого муж ее умирает, оставив юную вдову с маленькой дочкой одних в этом большом изменчивом мире.

Отец Гэндзи, император Кирицубо, пожалел вдову и настаивал на ее переезде во дворец, предложив жить там вместе с дочерью, но она отклонила это приглашение. Вне всякого сомнения, гордость не позволила ей превратиться во второсортную, а то и третьесортную наложницу императора.

Она стала вести тихую, но не лишенную изящества жизнь в большом особняке на Шестой линии, воспитывала дочь и ничего от судьбы уже не ждала. Будучи одаренным писателем, поэтом и каллиграфом, обладая непревзойденным вкусом к музыке и моде, она сумела создать вокруг себя атмосферу эстетизма, чудесным образом преображавшую всех, кто попадал в ее дом, вплоть до самой последней служанки. Особняк на Шестой линии превратился в роскошную площадку для увеселений, пользовавшуюся большим успехом у юных представителей императорского рода и придворной знати; госпожа Рокудзё выказывала свое презрение любым проявлениям вульгарности и плохого воспитания. Годы бежали один за другим, похожие на долгие летние вечера, в ореоле нежного угасающего сияния заката, пока этот предвечерний сумрак не прорезал блистающий луч – принц Гэндзи.

Преуспев в тайных встречах с супругой отца, императрицей Фудзицубо, Гэндзи, должно быть, не испытывал ни малейших угрызений совести, ухлестывая за вдовой покойного наследника престола. Ее знаменитые ум и красота, статус женщины, которая лишь по несчастной случайности не стала императрицей, даже то, что она на семь лет старше его, – все это не только не отпугивало Гэндзи, а, наоборот, лишь распаляло его воображение. Сгорая от неутолимой любви к Фудзицубо, которая была старше на шесть лет, Гэндзи нашел, что госпожа Рокудзё ближе других к его идеалу. Благородство и холодная сдержанность делали вдову еще более похожей на Фудзицубо, а значит – еще более желанной.

Однако юный принц охладел столь же быстро, как и воспылал страстью. Фудзицубо и госпожа Рокудзё могли сравниться в красоте, изяществе и образованности, но в душе они отличались как небо и земля. Фудзицубо научилась полностью растворяться в мужчине, сливаться с ним в единое целое, во всем ему подчиняться; госпожа Рокудзё же, напротив, обладала такой несгибаемой волей, что была не в состоянии до конца отдаться возлюбленному. Как бы тщательно ни скрывала она эту свою черту под маской искушенной невинности, столь чуткий мужчина, как Гэндзи, очень скоро ощутил на себе силу ее духа.

«В отношениях с госпожой Рокудзё он наткнулся на женское сопротивление, и – увы! – страсть его тут же пошла на убыль. Окружающие с удивлением наблюдали за тем, как быстро угасло рвение принца, стоило ему добиться благосклонности дамы». Таково замечание автора, высказанное как бы вскользь, в самом начале возникновения этих проблем.

В большинстве своем комментаторы соглашаются, что госпожа Рокудзё была ревнива и мстительна – это те самые черты характера, которые, по их словам, ненавидел Гэндзи и из-за которых в конце концов он отдалился от нее. Эта точка зрения щедро приправлена учением буддизма. Страсть превращает госпожу Рокудзё в живой призрак, ее дух неоднократно покидает тело, чтобы снова и снова терзать, а потом и свести в могилу жену Гэндзи – Аои; и комментаторы усматривают в этой трагической одержимости классический пример действия злой кармы, обременяющей весь женский род.

И все же мне кажется, что автор «Сказания о Гэндзи», придворная дама Мурасаки, не презирает госпожу Рокудзё. Даже наоборот – имеется масса свидетельств ее симпатии к этому персонажу. Наступившее после смерти Аои отчуждение между Гэндзи и госпожой Рокудзё, вероятно, было предначертано свыше, к тому же Гэндзи стал свидетелем нескольких нападений ее духа, но всего год спустя, узнав о решении бывшей возлюбленной сопровождать дочь в Исэ, он приезжает с прощальным визитом в Священную обитель на равнине, и пропитанная горечью расставания сцена является одной из драгоценных жемчужин романа. Одинаково трогательны и его прощальное стихотворение, посланное вслед отъезжающим женщинам, и ответ госпожи Рокудзё, написанный в спешке в придорожном приюте.

Охлаждение в отношениях между Гэндзи и госпожой Рокудзё возникло только благодаря ее непомерному эго, которое не способны были усмирить даже ухаживания прекрасного принца, не говоря уже о прочих, куда менее достойных кандидатах. Зажатая в тисках воспитания, как и любая другая хэйанская принцесса (открытые проявления чувств, мягко говоря, не поощрялись и не приветствовались), госпожа Рокудзё, сама того не желая, обращается к колдовским чарам как единственно возможному способу проявить свою несгибаемую волю. Сам Гэндзи относится к ней на удивление терпимо и прощает ее безрассудное поведение, как будто находит ему какие-то оправдания. Аои, вне всякого сомнения, терзает дух госпожи Рокудзё, однако в дальнейшем появление того, что принимали за ее призрак, посещающий смертный одр всех последующих жен Гэндзи, вполне может оказаться плодом больного сознания самого принца («зло поселилось в сердце его»), который так и не смог загладить свою вину перед бывшей возлюбленной и умалить ее страдания. При жизни госпожи Рокудзё он мучился от ее отчужденности и в то же время боялся ее исключительной духовной силы. После смерти этой женщины он попытался примириться с ней, соединив ее дочь Акиконому с императором Рэйдзэем и дав девушке таким образом возможность понять, какая судьба ждала когда-то ее мать. Однако чувство вины продолжало его преследовать. Как еще можно объяснить, что призрак госпожи Рокудзё вставал перед ним в минуты ужасных душевных мучений, требуя возмездия?

После того как Третья принцесса, будучи супругой Гэндзи, приняла постриг, родив ребенка от другого мужчины, ликующий голос госпожи Рокудзё обратился к принцу через служанку: «Наконец-то я сделала одну из них монашкой! Когда ты разрушил жизнь Мурасаки, я видеть не могла, что ты весел и счастлив, потому и спряталась в доме, но теперь я довольна, и я ухожу». Уже задолго до этого стало понятно, что успех дочери смягчил дух госпожи Рокудзё, но здесь автор вновь воскрешает ее как единственную женщину в сказании, которая так и осталась для Гэндзи загадкой.

Тогда как Фудзицубо и Мурасаки являют собой воплощение женской покорности и всепрощения, готовы терпеливо сносить обиды и выказывать снисхождение к недостаткам и слабостям мужчин, тем самым создавая образ вечной любви и красоты в сердцах своих возлюбленных, госпожа Рокудзё – это истинная Рё-но онна, мятежная душа, раздираемая противоречиями: она стремится обуздать свое непомерное эго и обратить бунт в почтительное отношение к мужчине, но при этом идет на поводу у гордыни, насильно навязывает ему свою волю и делает это, неосознанно высвобождая свой дух, жаждущий мести».

Наткнувшись на слова «Рё-но онна», Ибуки вздрогнул. Ему показалось, что за ним наблюдают, как будто беззубая маска с запавшими щеками, которую они видели в тот день на сцене Но у Ёрикаты Якусидзи, уставилась на него из темноты пустыми глазницами.

Эссе не отпускало, заставляя взгляд скользить по строчкам.

Читая, Ибуки старался припомнить, как Миэко отреагировала на маску Рё-но онна, но не мог – воспоминания как будто стер кто-то.

В подтверждение того, что Гэндзи действительно любил госпожу Рокудзё, автор эссе, оставив в покое Фудзицубо, теперь указывала на ее сходство с госпожой Акаси, которая провела остаток жизни в Киото в качестве любимой наложницы принца.

«После отъезда госпожи Рокудзё и ее дочери-жрицы в Исэ Гэндзи начал преследовать злой рок: смерть его отца-императора укрепила положение враждебной ему клики; Фудзицубо уходит в монахини; открывается его связь с Обородзукиё. В итоге принца лишают чина и отправляют в ссылку в Суму, где жизнь его становится просто невыносимой. Все это можно принять за проклятие госпожи Рокудзё, но она, конечно же, не желала несчастья человеку, которого любила, и их переписка не прерывалась ни на один день, даже после ее отъезда в Исэ.

О бессознательной природе одержимости госпожи Рокудзё можно судить по особенно жестокой атаке на Аои, когда вся горечь унижения и жажда мести, вырвавшись из глубин ее души, обращаются в злокозненный призрак, и он принимается терзать больную женщину и таскать ее за волосы, в то время как у самой госпожи Рокудзё и в мыслях не было причинить ей такой вред. Ненависть, которую она питает к своей сопернице, проклятия, которые на нее насылает, – все это действительно существует, но подспудно, эта дама никогда не произносит их вслух, а лишь тайком, наедине с собой. И она твердо верит, что самым страшным ее проклятиям не суждено воплотиться в жизнь, верит до тех пор, пока в один прекрасный день ее неутолимая жажда мщения не обретает ясные очертания, чтобы обрушиться на врага с такой яростью, что сила эта даже ее саму подомнет под себя.

Пока Гэндзи ведет в Суме жизнь отшельника, многочисленные воздыхательницы шлют ему письма, пытаясь поддержать в одиночестве и приободрить. Автором самых длинных и пылких из них, написанных сильной рукой на изысканной бумаге из Митиноку, является госпожа Рокудзё. Жалость к «низвергнутому с небес» только подхлестывает ее поэтический дар. Гэндзи, от которого отвернулась удача, глубоко тронут красотой ее посланий, и его мысли частенько обращаются к далекому Исэ. Эгоистическая любовь госпожи Рокудзё перестает выражаться в приступах одержимости, растворяется в красоте поэтического слога. И все же дух ее мечется между нежностью и ненавистью и потому не в состоянии найти утешение в религиозной отрешенности.

Похоже на то, что Гэндзи чуть не забыл свое недовольство госпожой Рокудзё, когда (после переезда из Сумы в Акаси) впервые встретил прекрасную госпожу Акаси и почувствовал в ее робком шепоте и изящных манерах сходство с бывшей возлюбленной. Нисколько не потеряв интереса к таким делам, он завел милую интрижку, которой так не хватало в его жизни долгое время, и позднее, когда госпожа Акаси родила ему дочь, он перевез ее в Киото и сделал своей любимой наложницей, выше которой ценил только Мурасаки.

Стыдясь своего провинциального воспитания и происхождения – она была всего-навсего дочерью уездного правителя, а это статус куда более низкий, чем у прочих возлюбленных Гэндзи, – госпожа Акаси вела в Киото жизнь скромную, уединенную, но чувством гордости обладала куда большим, чем все остальные. В игре на кото и бива[24]24
  Кото, бива – старинные японские музыкальные инструменты. Кото – тринадцатиструнный род гуслей. Бива напоминает лютню.


[Закрыть] она достигла настоящих высот мастерства и, хоть и сокрушалась по поводу своего низкого происхождения, ни на миг не забывала о том, что среди ее предков имеются принцессы и министры. Короче говоря, ее скромность – своего рода комплекс неполноценности, взращенный на почве эгоизма. Она кардинально отличается от другой любовницы Гэндзи – Ханатирусато, госпожи из Сада опадающих цветов (жалкое зрелище, она с самого начала убеждена в том, что недостойна любви принца, и ее заниженная самооценка ведет к совершенно иной развязке).

Когда Гэндзи убеждает свою жену Мурасаки взять под крыло маленькую принцессу Акаси, чтобы девочка могла получить достойное будущей императрицы воспитание, госпожа Акаси, несмотря на немало пролитых слез, охотно дает свое согласие, понимая, что тем самым обеспечивает дочери достойное будущее. Материнская любовь отступает перед беспокойством за благосостояние ребенка. Даже более того, она достаточно умна и практична, чтобы бесстрастно взглянуть на свое собственное положение. В отличие от госпожи Рокудзё здравомыслие не дает госпоже Акаси обратить свою психическую энергию в одержимость, вместо этого она направляет всю свою мощь на развитие литературного дара. В главе «Первая песня» мы видим, что она пишет «нечто вроде романа» – налицо все признаки этого самого литературного дара, что сближает ее с госпожой Рокудзё.

Прекрасная Акаси, сумевшая справиться с тяжким духовным испытанием с помощью своего прагматизма, продолжает наслаждаться привязанностью Гэндзи, взращенной, по его собственному выражению, «на ее необычайно глубокой чувственности». Свое неудовольствие госпожой Акаси он выражает только в тех редких случаях, когда ее безудержное «я» вырывается наружу самым неподходящим образом.

К примеру, в один из визитов Гэндзи, вскоре после переезда госпожи Акаси и их дочери в Киото, девочка подходит к собравшемуся было уйти отцу и так страстно обнимает его, что он даже решает ненадолго задержаться. Когда он спрашивает, почему ее мать не вышла попрощаться с ним, служанка отвечает, что та пребывает в глубокой скорби от расставания с возлюбленным. Гэндзи недоволен, подозревая, что женщина просто капризничает, и в этом случае ее поведение действительно напоминает безудержную эмоциональность госпожи Рокудзё. В другой раз, наутро после тайфуна, Гэндзи весьма удивлен, застав госпожу Акаси совершенно невозмутимой, словно и не было никакого буйства стихии. Он обижен на то, что она не обратилась к нему за утешением, да к тому же выставила напоказ свою независимость и внутреннюю силу – качества, присущие госпоже Рокудзё.

Есть еще одна героиня, которая сильно походит на госпожу Рокудзё: ее дочь, императрица Акиконому, унаследовавшая благородство и очарование матери, но отнюдь не ее своенравность.

Сдерживая данное госпоже Рокудзё обещание, Гэндзи не претендует на какие бы то ни было отношения с Акиконому – наблюдает за ней со стороны с платонической страстью, которая не утихнет даже после того, как девушка станет наложницей императора Рэйдзэя, его незаконнорожденного сына от Фудзицубо. Позднее, после смерти Мурасаки, мы увидим, что Акиконому единственный человек, кому Гэндзи может открыть всю глубину своего отчаяния, – явный признак того, что даже на закате жизни он все еще очарован дочерью бывшей возлюбленной.

Императрица Акиконому была истинной аристократкой, унаследовавшей от матери чувственность, но избавленной от опасного дара владеть душами других людей; госпожа Акаси была полной здравого смысла реалисткой, которая с успехом сдерживала свое мощное эго, тем самым компенсируя низкое происхождение. То, что обе эти женщины, каждая по-своему напоминающие госпожу Рокудзё, заняли место в сердце Гэндзи и имели с ним довольно длительные отношения, причем у него и в мыслях не было бросить их, указывает на его склонность к сильным женщинам и подтверждает, что роман с госпожой Рокудзё вовсе не был случайным эпизодом в жизни ветреного царедворца.

Приведенное ниже стихотворение и ремарка к нему принадлежат перу Мурасаки Сикибу, автора «Сказания о Гэндзи».

«При взгляде на картину, где мстительный призрак первой жены, обуявший вторую, изгоняется молитвой:

 
Страдаешь ли ты от зловредного мертвого духа
Иль в сердце твоем поселился твой собственный демон?»
 

В этих строчках ясно прослеживается скептическое отношение Мурасаки Сикибу к сверхъестественным способностям медиумов (хотя в ее время изгнание нечистой силы являлось делом весьма распространенным), и в ее понимании то, что называется одержимостью духами, вполне может оказаться игрой воспаленного воображения жертвы. Остается только удивляться, почему она решила в своем романе столь ярко живописать этот феномен, в который и сама-то не слишком верила? Однако, поступив таким образом, прославленная придворная дама сумела показать и усмирение женского эго ради мужчины, и первобытное женское колдовство, обращенное против него же.

В наши дни магия, казалось бы, умерла, давным-давно канула в прошлое. Но, хорошенько подумав, мы поймем, что это далеко не так: не магическими ли чарами частично объясняется та власть, которую женщины до сих пор имеют над мужчинами? Буддизм учит нас, что сила эта является тяжким бременем женщины и ее неизбывным грехом. Может, в том и заключается правда? Но грех этот неотделим от женского естества. Он у нее в крови, и с этой кровью неизменно передается из поколения в поколение.

Так же как существует архетип женщины – объекта вечной мужской любви, должен существовать и архетип женщины – объекта вечного страха, женщины, которая способна изобличить слабости и дурные поступки возлюбленного и не в силах его простить. Госпожа Рокудзё – яркий представитель последнего».

Так заканчивалось эссе.