Текст книги "Прасковья"

Глава 13

Накрапывал мелкий ноябрьский дождь. Парася пыталась закрыть створку окна, открытого утром матерью, которое рассохлось и не могло пройти в проём оконной коробки. И, когда она, наконец, справилась с рамой, увидела, как подле дома остановилась огромная телега, груженная вещами.

– Нюра! – вскрикнула девочка и бросилась бежать к двери. Мать отложила шитьё и изумлённо глянула на Хрестю:

– Сказала ведь, что не раньше, чем через неделю! Чего так рано?

Но всё же встала навстречу открывавшейся двери. Хрестя сидела на кровати, пытаясь накрутить локон жиденьких волос на прозрачную бумажку, чтобы к утру получилась кудряшка, но бумажка не держалась и всё время падала из тонких пальцев Христины.

В дом вошла Мария, на руках она держала Лиду, и маленькая Нина тут же подбежала к матери и обхватила её за ноги.

Екатерина Ивановна отступила назад, чтобы пропустить худощавого паренька, заносившего вещи Марии в дом.

– Здравствуй, мам, – печально сказала Мария и поставила Нину перед собой, – примешь к себе?

– Да как же это? – воскликнула Екатерина Ивановна, – Как же это, Мария? Развелась что ли?!

Хрестя с любопытством глядела на них, но всё ещё машинально крутила кудри.

Парнишка топтался возле Марии, пока та не положила ему в руку копейку, а Парася с Григоркой уже с удовольствием затащили маленькую Нину на лавку, чтобы поиграть с ней.

– Не развелась, мама, – тихо сказала Мария, – на фронт ушёл Фёдор.

Мать взяла Лиду на руки, молча расцеловала её и прижала к себе.

– Господи, что вам на долю-то выпало, девоньки?! Вот и Кондрат тоже, и Фёдор… и Васенька наш пошёл на фронт.

В глазах её блеснули слёзы. Мария строго глянула на Нину и ребятишек, и сняла платок с плеча, словно он невыносимо душил её. Глаза её впали и были тоскливыми, словно страшная боль ныла в её сердце и мешала даже заплакать. И тогда Екатерина Ивановна заплакала, бормоча: «Господи, что же это?!» и отчаянно крестясь на образа в углу комнаты. Мария словно тень встала за спиной матери и тоже несколько раз перекрестилась. Потом она взяла Лиду на руки и села на стул, не обращая внимания на то, как Парася с матерью легко управляются с её пожитками, раскладывая вещи на их новые места. Парасе всегда казалось, что война с проклятыми фашистами, которые ей казались чертями в касках, идёт где-то на краю света, слишком далеко от них, и всё же сердце её чувствовало, как эта война заставляет помнить о себе ежеминутно каждого советского человека.

Григорка увлёк Нину свернутой пополам вещицей, чем-то напоминавшей тряпичную куклу, и тихонько хихикал над неуверенными движениями ребёнка, добродушно помогая ей ухватится за «куклу», а Екатерина Ивановна пересматривала комнату в новой обстановке, приговаривая, будто сама себе:

– Ещё и Нюра на будущей неделе приедет, надо, чтобы все уместились, как положено.

– Мама, а что делать с этим чумаданом? – спросила Парася, управившись с тряпьём.

– Не чумадан, а чемодан, – поправил её Григорка. Он учился в школе и всегда знал, как надо правильно говорить странные слова. Парася слегка кивнула ему и снова уставилась на мать.

– А поставь его за печку, Парася, – отозвалась Екатерина Ивановна и принялась за ужин.

Мария продолжала смотреть в одну точку, покачивая на руках засыпавшую Лиду, а Хрестя, закончив с кудрями, щипала свои без того тонкие брови, забыв обо всех.

Прасковья всё пыталась впихнуть чемодан за печку, но там что – то мешало. Тогда она отставила чемодан Марии в сторону и встала на коленки, засунув руку за печь. Рука её нащупала что-то твёрдое, завернутое в тряпку. Прасковья, не задумываясь, подпихнула это твёрдое дальше за печь, надеясь, что теперь чемодан войдёт на место. И чемодан встал, как надо.

– Мам, Вася писал с фронта? – спросила Мария, очнувшись от своих тяжких мыслей.

– Хрестя, покажи письмо, – приказала мать, отряхивая что-то с рук.

Парася тут же села за стол рядом с Марией. Она любила это письмо от Васи. Оно было написано корявым почерком, но слова там были его, знакомые и такие родные.

Хрестя села за стол и начала читать:

«Здравствуй, мама!» Парася вслушивалась в слова, которые зазвучали из Хрестиных губ, и ловила себя на мысли, что не все их она понимает. Дивизия, что это такое? А эшелоны?.. Наконец, она потеряла интерес к этому, и стала просто слушать его голос в письме, а он звучал очень отчётливо в её темно русой голове тихими добрыми словами:

«Ты береги себя, мать, и детей обними, Григорку и всех моих сестёр, особенно Парасю. У меня всё хорошо, писать буду редко, но всё же буду, чтоб не тревожилась душа твоя. Хотя, если честно, писать некогда».

Екатерина Ивановна сидела за столом, оторвавшись от готовки, Григорка с Ниной тихо шептались на лавке возле печи, а Парася не сводила глаз с губ Христины, читавшей единственное письмо Василия.

Мария тихо заплакала, и вслед за ней заплакала Екатерина Ивановна, встав из-за стола и принявшись снова за стряпню. А Христина свернула аккуратно письмо и вложила его в серый треугольный конверт. У Прасковьи тоже подкатило к горлу, но она мужественно сдержалась. Лишь обернулась на Григорку и улыбнулась сквозь пелену нахлынувших слёз Нине, которая даже не видела её.

Мария уложила Лиду на постель матери, и взяла на руки Нину.

– Хватит баловаться, дитятко, – ласково сказала она и поцеловала дочь.

Христина положила письмо в комод матери и незаметно пошарила рукой под матрасом постели, на которой тихо спала Лида.

– Чего ищешь? – тихо спросила Мария, застав Хрестю за этим занятием. Та отдёрнула руку, но заметив, что Екатерина Ивановна на них не глядит, заговорщески задвинула занавеску комнаты матери:

– Шура сказала, что Вася покупал золото. Видать, спрятал его тайком от матери, только она и слушать ничего не хочет. Говорит, мол, он бы сказал ей. А вдруг он не сказал?

Мария нахмурилась:

– На какие бы деньги Вася покупал золото?!

– А мне почём знать? – пожала плечами Хрестя, – Но Шура говорит, что точно покупал.

Мария окинула взглядом комнату, положила Нину в постель, и тоже засунула руки под матрас.

– Думаешь, что мама не говорит, где спрятала золото? – тихо спросила она присоединившуюся Христину.

– Да нет же, Марийка, мамка даже не знает про него. А я, если честно, видела, как он по ночам что-то делал в материнской комнате, когда она спала. Думаю, что он спрятал золото здесь. А ей не сказал.

– Так что же ты не скажешь ей? – прошептала Мария.

Та неопределенно пожала плечами. Мария взяла захныкавшую Нину и приложила её к груди.

– Иди, Хрестя, надо маме сказать.

– А почему Вася не сказал? Найдём золото, поделим с тобой, – зашептала Хрестя, но Мария нахмурилась.

– Ты чего?

– А чего?! Зачем оно мамке? Всё равно на еду и тряпки всё отдаст. Её обмануть – не хитрое дело, а вокруг столько обманщиков. Так они у неё за тряпьё выменяют это золото.

– Не знаю я, Хрестя. Нет никакого золота.

Видя, что Мария смягчилась и в смятении, Христина снова начала поиски, но тут заглянул к ним Григорка.

– Ужинать пойдёмте, – буркнул он и скрылся за занавеской.

Сёстры переглянулись, и Хрестя молча вышла из комнаты.

За столом сидели молча. Марийка выкормила дочь, и та уснула рядом со своей сестрой. Сама же Мария сидела, не поднимая глаз на мать весь ужин. Екатерина Ивановна говорила о войне, о Васе, о мужиках, ушедших на фронт, и всё вздыхала, хоть бы они все выжили, да вернулись домой живыми.

А Хрестя, необычно для себя, оживлённо болтала с матерью, ни слова, не говоря о золоте.

Григорка слегка подтолкнул Парасю под локоть.

– Слыхала про золото?

– Чего? – с набитым ртом отозвалась Прасковья.

– Про золото слыхала? – повторил Григорка, – Марийка с Хрестей ищут золото, хотят от мамки укрыть его. Вроде как меж собой разделят, говорят, мамка всё одно спустит золото на еду или людям отдаст.

– А ты почём знаешь? – нахмурилась Парася.

– А я слыхал, как они говорили сейчас об этом за занавеской.

– А чего маме не расскажешь?

– Ага, чтоб они меня вдвоём отлупили за то, что подслушивал?!

Глава 14

Через неделю приехала Нюра. И всё семейство тогда уселось за стол и стало решать, как им всем выживать, кто, где будет работать, и кто будет за детьми глядеть. Вот тогда Екатерина Ивановна и решила, что лучше Параси в роли няньки никого не будет. Мария, Анна и Хрестя будут работать на заводе, тогда как Григорка будет продолжать учиться в школе, уж больно умный он уродился.

Сёстры часто возились в комнате матери, то прибирая там, то укладывая в её постели детей, и все они были озабочены чем – то и встревожены. Екатерина Ивановна не могла нарадоваться, как хорошо, что почти все её дети с внучками в сборе. С дочерями ей стало веселее жить, и Екатерина Ивановна всё чаще стала улыбаться, и наконец, предложила Анне и Марии свою комнату, раз уж она им так нравится.

А Парася исправно нянчила детей, как всегда, таскала воду, топила печь, помогала матери по хозяйству и молча наблюдала за сёстрами, чего это им так нравится мамкина комнатушка? Наверное, постель широкая. И дети там спят спокойно, и Анне с Марией места хватает.

Мести пол и мыть старые прогнившие половицы было тяжело, но Хрестя всё хворала после работы и не могла подняться с постели целыми вечерами. Потому эту работу на себя брали то Екатерина Ивановна, то семилетняя Парася.

Лето шло к концу, и Парася с нетерпением ждала осени, потому что осенью будет её день рожденья. И тогда она вместе с Григоркой станет ходить в школу и у неё то же будут тетрадки и книжки. Она мечтала быстрее научиться читать, чтобы, когда придёт письмо от Васи, Прасковья смогла прочитать его сама.

Но Екатерина Ивановна решила, что Парася и в этом году не пойдёт в школу. В доме полно работы. А Мария, Анна и Хрестя выматываются на заводе так, что только и лежат после рабочей смены, не в силах подняться на ноги до самого утра.

Прасковья хотела обидеться на мать, но вспомнила слова Васи:

«Мамке помогай, береги их всех, заступница моя. Я скоро вернусь, только ты выживи, Парася.»

И тогда она воспряла духом. А то, как же? Кто их всех сбережёт? Кто матери будет помогать? Со всеми делами ей не управиться одной.

Между тем, Екатерина Ивановна укладывала летнее тряпьё в узелки.

– Ты, Парася, достань чемодан из-за печки, я туда вещи сложу.

И Парася мигом вытащила огромный чемодан Марии, мельком увидев между стеной и печью небольшой свёрток.

Мать уложила вещи в чемодан и подняла его с пола, набитый до отказа. Парася хотела помочь, но Екатерина Ивановна тихо шикнула:

– Надорвёшься, доня, отойди. Я сама.

И она задвинула чемодан, похрипывая и кряхтя, как старая утка. А Парася взяла ведро и вышла на улицу. Шёл дождь, и неплохо было бы набрать воды под желобком, по которому она маленькой струйкой стекала с крыши.

– Нет здесь никакого золота, – сердито шептала Мария сёстрам.

– Но Шура сказала, что оно есть, а Вася тут часто сидел один, – возразила Хрестя.

– Тогда почему мы не можем его найти? – вздохнула Нюра.

– Может, он под половицу его спрятал? – вдруг осенило Марию.

– А что, если у Шуры спросить подробно, сколько было золота? – задумалась Нюра, но Хрестя уже искала место на полу, где поднять половицу.

Они склонились над половицей, вооружившись ножом, и принялись потихоньку прощупывать пол.

Екатерина Ивановна вошла в комнату неожиданно. Она увидела, как три её дочери склонились голова к голове на полу и изумлённо вскрикнула:

– Чего это вы?

От неожиданности её дочери вскинули головы и, ударившись лбами друг от друга, упали и виновато рассмеялись.

Екатерина Ивановна тоже расплылась в улыбке.

– Мы в чёртика играем, – выпалила Хрестя.

– В какого ещё чёртика? – недоумевала мать, продолжая улыбаться.

– Письмо! – услышали они крик на улице.

Это кричал Григорка.

Он как заполошенный влетел в дом, и вручил конверт в дрожавшие руки Марии. Все женщины напряглись.

Екатерина Ивановна присела на кровати, едва переводя дыхание, Анна прижала руки к груди, а Мария едва дыша тихо прочитала:

– Кондрат Евсюков.

Анна гортанно вскрикнула и выхватила конверт, судорожно разворачивая его, а остальные, обмякнув, опустили свои дрожащие от волнения руки. Хрестя прижалась спиной к косяку, пряча за спиной нож от материнских глаз.

Нюрка жадно скользила глазами по строчкам письма, а Парася, едва занесшая тяжёлое ведро, выкрикнула в пороге:

– От Васи письмо?

– Нет, Парася, от Кондрата.

– Жив, – радостно произнесла Нюрка, – под Смоленском они. Пишет, что скучает, зря говорит, носки вместо снега на землю с неба не падают.

Она хотела улыбнуться, но слёзы брызнули из её глаз, и она упала в подушки.

– Чего реветь – то? – отозвалась Мария, – Жив он, разве мало тебе?

– И то правда, – тихо произнесла Екатерина Ивановна, – лишь бы жив был. Молитесь, девки, за них. Бог их беречь будет.

– Да что там бог?! – огрызнулась Христина, – Зачем богу эта война проклятая, мамка?

– Война не богу нужна, Хрестя, – строго возразила мать, – войну люди делают. А бог лишь хранит людей.

При этих словах Екатерина Ивановна обняла Христину.

– Да, мама! – выдохнула в слезах Нюра, – сколько народу, крещённого мрёт! Кто от голоду, кто от ран. И кого он бережёт, твой бог?!

– А ну! – завопила Екатерина Ивановна, – Не гневи его, а то следующим письмом похоронку получишь! Ишь ты, нашли, чего обсуждать!

Екатерина Ивановна встала посреди комнаты и продолжала гневно:

– Люди баламутят меж собой, а Господь им виноват!

И все, как одна, сёстры стали плеваться и креститься, будто машинально их руки подлетели вверх.

Парася дождалась, когда они стихнут и спросила:

– Воду греть, мам?

– Отдохни, Парася. Иди на печь. И Григорка пусть уже укладывается.

С некоторых пор мать спала у печи на полу с Хрестей. И эти её последние слова были для всех сигналом к отбою. Хрестя выскользнула из комнаты, незаметно спрятав под рукав нож. А Мария и Анна принялись укладывать детей.

Парася влезла на печь, чувствуя, как трясутся её руки и болят ладони от тяжестей не детского труда и тут же обняла Григорку. Но он столкнул её дрожащие руки. И тогда она засунула их себе под мышки и, болезненно вздрогнув, впала в забытье, изнеможденная работой за весь день.

Во сне ей снился Вася, он будто руки мыл, только мыло его было грязным, всё в колючках, а вокруг ямы. Темно и зловонно было во сне Параси, но Парася знала – так воняет война, так воняют проклятые фашисты. А Вася добрый такой, улыбчивый, только грустный очень. И вдруг она услышала тихий звон, будто какой колокольчик звякнул. Этот тихий звон её и разбудил.

Параська открыла глаза, и услышала, что кто-то шарится за печью. Она свесила голову вниз и увидела Нюру. С другой стороны, от чемодана они с Хрестей пытались прошарить руками за печкой.

– Чего вы делаете? – сонно спросила Парася.

– Тсс, – зашипела Христина, – ты чего шумишь, а ну, иди спать!

Но Прасковья спустила ноги с печи и легонько спрыгнула, очутившись рядом с крепко спавшей матерью. Тогда сёстры мигом побежали в свои постели. Тихая догадка, пришедшая откуда-то издалека, осенила маленькую Парасю. Она присела у печи возле чемодана и запустила тонкую ловкую ручонку за чемодан. Тихо, как маленькая мышка, она вытащила свёрток, обмотанный тряпкой, прижала его к груди и сунула к себе под подушку. Затем она проворно влезла следом, на печь, но спать уже не могла.

Прошло долгое время, прежде чем её ресницы снова стали тяжелыми, и Парася больше не слышала, как сёстры шарили за печкой и спорили меж собой, она мирно спала на подушке, под которой твёрдым камнем лежал сверток.

А встав ни свет, ни заря, как обычно, она взяла из кармана Нюры письмо Кондрата, потому что собиралась постирать её и сестёр платья. Да только так и забыла вернуть письмо в карман платья Нюры. Дел в доме было очень много, и уж больно занята была Парася, чтобы помнить о письме, лежавшем теперь в её собственном кармане.

Глава 15

Екатерина Ивановна мыла котлы, когда Парася, управившись с картошкой, уселась на печи, свесив ноги вниз. Она сунула осторожно руку под подушку, и пальцы её нащупали тяжелый сверток. Парася аккуратно развернула его, интуитивно понимая, что это что-то спрятанное от всех. Но, совершенно не понимая, что это может быть то самое золото, которое так ищут её сёстры. Влажная тряпица развернулась, и глаза Параси остановились. Железные зубы темно желтого металла напугали её до полусмерти, зато успокоили в ту же минуту два красивых женских кольца из такого же металла. Парася никогда раньше не видела золота, но сразу же поняла, что это оно и есть.

– Мама! – решительно выкрикнула девочка.

– Чего тебе, Парася? – отозвалась Екатерина Ивановна.

– Это и есть то самое золото, что ищут мои сёстры?

Руки Екатерины Ивановны замерли, взгляд остановился так, как будто она услышала что – то невозможное, напугавшее её, и она медленно подняла голову на Парасю, спускавшуюся с печи.

– Вот, гляди – ка, мамочка! – Парася вытянула обе руки и Екатерина Ивановна, всё ещё не верившая собственным ушам, а теперь уже и глазам ахнула.

– Григорка слышал, как сёстры искали золото в твоей спальне, – продолжала говорить Парася, – Марийка с Хрестей и Анна с ними, хотят от тебя укрыть его. Так Григорка сказал, А ещё сказал, что меж собой его разделят, говорят, мамка всё одно спустит золото на еду. А вчера ночью они стали рыскать в печи, так я спугнула их, и сама вытащила свёрточек себе под подушку.

Екатерина Ивановна побледнела в лице, но не произнесла ни слова. А Парася простодушно выложила золото на стол.

Но мать не шевельнулась, хотя Парася не сильно удивилась этому, и потому принялась рассматривать завёрнутый в бумагу ремень, лежавший в том же свёртке с приложенной запиской.

– А ты Парася почём знала, что они ищут? – сухо спросила Екатерина Ивановна.

– Так ведь, мама, я же всё слышу, что в доме говорят. И видела, что они даже полы хотели поднять из – за него. А тут Григорка всё мне рассказал.

– А почему они искали в моей комнате?

– Хрестя всё твердила, что Вася перед уходом часто сидел у тебя.

– А почему вчера стали искать в печке?

– Не в печке, а за печкой, мама, – добродушно улыбнулась Парася, – почём я знаю, почему? Только знаю, что не с той стороны они искали золото. Я его давно уж приметила и спрятала за Марийкин чумадан. А они совсем с другой стороны искали свёрточек!

Екатерина Ивановна прищурила глаза:

– Откуда же ты знала, что это золото, Парася?

– Да, не знала, а поняла. Поняла, что это оно. Только не сразу, а сейчас, когда развернула его.

Не обращая внимания на захныкавших внучек, Екатерина Ивановна собрала золото в тряпицу, ремень с запиской, завернула всё тщательно, положила за пазуху и отправилась в свою комнату.

Парася пошла следом за ней и увидела, что мать переворачивает Нюркины вещи, сердито разбрасывая их по сторонам.

– Мама, – тихо прошептала Парася, – ты письмо Нюры ищешь?

– Да, то самое, что она получила вчера, – не оборачиваясь, но не злобно ответила Екатерина Ивановна. Парася достала его из своего кармана и протянула матери.

– Вот оно, это письмо, я же платья их стирала.

Екатерина Ивановна обернулась, взяла письмо и пошла в залу к расшумевшимся детям, лишь вскользь сказав через плечо:

– А Нюрка искала его утром, перед работой. Ты, Парася, дома сиди, за детьми гляди. Я к соседям схожу.

И едва Парася успела кивнуть Екатерине Ивановне, как та уже скрылась за дверью.

А вечером, когда все уже собрались за столом ужинать, мать крепко вдруг ударила по столу кулаком. Да так, что Парася с Григоркой чуть не подавились со страху. Все три старшие сестры недоуменно глянули на мать. Плотно сжатым ртом Екатерина Ивановна вдруг замычала, досадно и злобно, глядя прямо перед собой в стол, и все сидевшие вокруг неё уронили свои ложки.

И вновь она замычала, не разжимая губ, как от страшной боли внутри, и яростно мать взглянула на своих дочерей. Они едва заметно переглянулись и снова уставились на свою мать.

Но ничего не смогла сказать Екатерина Ивановна, не спускавшая глаз с маленьких внучек.

– Мама? – не выдержала Мария, – Что с тобой?

И снова замычала мать, яростно глядя на них. Затем перевела взгляд на Нюру:

– Тебе твой Кондрат в письме написал, что встретил Васю, и что раненый мой сын, и что просил Вася передать мне кое– что. Так что же ты, Нюра, промолчала мне, сама прочитала, да промолчала?

Парася не сводила глаз с матери, страшась её сейчас, как демона. И хотя Екатерина Ивановна никогда при ней никого не била, Парасе казалось, что всех сидящих мать окатит сейчас из котла кипятком.

Нюра побледнела и заблеяла так тихо, что Парася поняла, её сёстры тоже ждут от матери ужасной расправы.

– Не хотела я, мамка, чтобы ты волновалась из – за ранения Васи, – глотая слёзы, пролепетала Нюра.

– Или, чтобы я о золоте не волновалась, которое вы с Марией и Хрестей ищете в моем доме?! – прогремела мать каким – то низким пружинным голосом, яростно глядя на своих дочерей.

Все оторопели и изумлённо смотрели на свою мать, а Григорка толкнул Парасю в бок. Но Парася даже бровью не повела, продолжая видеть перед собой только Екатерину Ивановну.

– Это что же мне, в могилу пора ложиться что ли? Раз уж мои дочери все, как одна, перешагнули через меня?!

И было в этих словах столько боли, что Мария с Парасей расплакались тут же, а Григорка опустил голову так низко, что не стало видно его глаз. Хрестя опустила глаза в тарелку, не в силах смотреть на мать, а Нюра зажала рот, будто чего-то не могла сказать.

И больше ни слова не сказала Екатерина Ивановна. Только встала и уселась на лавку подле печки, а сёстры, накормив детей, ушли из столовой, ни крохи, не взяв себе в рот со стола матери.

С тех пор Екатерина Ивановна стала замкнутой, задумчивой, не общалась ни с кем, а когда дочери пытались заговорить с нею, она отворачивалась и уходила. К внучкам она совершенно не подходила и не глядела даже в их сторону, лишь иногда окликала Парасю, или просила её о чём – нибудь.

Однажды утром Мария подошла к матери, присела перед ней на колени и, заплакав, стала просить у неё прощения, но поднялась Екатерина Ивановна с места. И тут же пошла к двери.

– Так что же нам, мама, теперь из дому уйти? – вскрикнула ей вслед Мария, – Что же нам делать, раз ты простить не хочешь?!

Мать обернулась на своих дочерей, стоявших перед нею с опущенными головами.

– Вы, мои дети, ещё до своего рождения получили от меня прощение за всё, что сделаете мне. Мать не может не простить своих детей, но жить я с вами не хочу. Собирайте свои манатки, девоньки, и уходите на все четыре стороны. Таков мой сказ.

Хрестя двинулась слегка вперёд:

– И я?.. И я, мама?

– И ты, Хрестя, – сухо сказала Екатерина Ивановна, и словно облегчив свою душу, развернулась и ушла.

В тот же вечер Мария с детьми, Нюрой и Хрестей ушли из дома матери, моей бабки Екатерины Ивановны Григорьевой, а Парася с Григоркой остались с ней.

Екатерина Ивановна ничуть не изменилась в настроении после ухода дочерей, оставаясь мрачной и недоступною, хотя иногда говорила с детьми больше обычного.

А Парасе все было интересно: как это мать молитвою может вылечить любой недуг, не тяжёлый, но сглаз, хворь или простуду. И тогда Екатерина Ивановна говорила ей:

– Молитва, Парася, это просьба к богу. И если верить в него по – настоящему, он, как и всякий родитель благодарен тебе за любовь. И потому сразу приходит на помощь. И всякая просьба, то есть молитва имеет свою собственную силушку. Только надо знать, какую молитву, и где надо читать. Не только в болезнях, но и в жизни вообще. И так она лечить может, как ты, Парася, веришь в неё, или как хочешь, чтобы она была услышана.

– А кто такой бог, мама? Почему ты папу не вылечила своими молитвами? – спрашивала Парася.

– Я не бог, Парася. Я могу только замолвить слово, а решает он. – отвечала мать

И Екатерина Ивановна крестилась, кланяясь куда – то в угол и вздыхала.

Тогда Парася, подражая матери, тоже крестилась и, сложив тонкие пальчики обеих рук вместе, бормотала:

– Дяденька Божечка, прости ты нас, грешных!

Екатерина Ивановна подолгу что-то шептала по вечерам Парасе о боге, о молитвах, о каких-то хворях, которые нужно в землю закапывать, да водой сливать с людей. И Парася целиком была поглощена этими таинствами, не глядя на Григорку, который всё время хмурился и отворачивался, чтобы не слушать того, что говорит мать. Но снова и снова Екатерина Ивановна говорила о боге и о молитвах, как будто больше не о чем говорить уже и не хотела. Потихоньку Парася стала больше молиться, читать какие-то заговоры, и слышать ничего не хотела об арифметике и чистописании.

А Григорка осуждающе смотрел на мать.

«Какой бог?! О чём говорит мамка Парасе? А вдруг Парася при людях о боге заговорит? Засмеют ведь Парасю!»

Но он никогда и ничего не говорил своей матери, а лишь низко склонившись над столом, шумно скрипел пером по тетради.