Текст книги "Пёстрые истории о школе и не только…"

«Помнить нельзя забыть»

Вы когда-нибудь видели, как плачет вся школа? Я видела.

В один из дней начала марта 1953 года нас собрали в актовом зале школы. Рядами стояли классы во главе со своими классными руководителями. Перед рядами выстроилось руководство школы. У всех в руках были носовые платки, которыми они вытирали глаза. Директор, женщина, которую боялась вся школа, рыдая, с трудом сообщила нам о смерти Иосифа Виссарионовича Сталина. Она прочитала «Обращение к советскому народу». Плохо помню содержание, только отдельные слова запомнились от выступления: «солнце погасло», «отец и учитель», «рулевой».

Весь зал плакал: учителя и дети. Я тоже плакала. У меня было ощущение, что это – конец света. Как дальше жить? Вспомнила, как учительница нам объясняла, какой скромный был Сталин, как на Мавзолее, во время парадов и демонстраций, он не стоял в первых рядах, а старался стоять незаметно, позади других членов правительства. Ещё сильнее заплакала, когда вспомнила, как я когда-то нарисовала портрет Сталина. Не знаю, был ли Сталин на моём рисунке похож на оригинал, но усы и трубка точно были похожи. Я показала рисунок папе, а папа почему-то страшно рассердился и порвал рисунок на мелкие кусочки, сказав: «Нельзя рисовать вождей. Даже не все художники имеют право рисовать вождей, надо иметь специальное разрешение».

Второй раз, когда нас всех опять собрали в актовом зале, был сентябрь этого же года. Директор с гневом рассказала нам, что Лаврентий Павлович Берия – враг народа, что его обвиняют в антипартийных и антигосударственных действиях, направленных на подрыв Советского государства. «Мы должны стереть память о нём!», говорила она.

Я никак не могла осуществить этот приказ, восприняв всё буквально. Каждое утро я просыпалась с мыслью, помню ли я это имя или забыла, и с ужасом убеждалась, что ещё помню. Я тоже считала себя врагом народа, пособником империалистов.

Перед началом вечерних сеансов в кинотеатрах выступали артисты. В кинотеатре «Художественный» даже стояли кресла перед эстрадой, и люди слушали перед киносеансом настоящий концерт. Мы ходили в наш кинотеатр «Кадр» на Плющихе. Билеты на утренние и дневные сеансы стоили десять копеек, на вечерние – тридцать пять – пятьдесят копеек.

Однажды, придя на вечерний сеанс, вместо играющего оркестра, я увидела женщину, выступающую перед зрителями. Это была Любовь Тимофеевна Космодемьянская, мама Зои и Александра Космодемьянских. Она рассказывала о своих детях, Зое и Шуре, об их подвигах. Зоя была разведчицей, была схвачена и убита немцами в ноябре 1941 года, Шура был самоходчик, погиб в самом конце войны. Оба они стали Героями Советского Союза. Любовь Тимофеевна достала платок, вытерла глаза. Люди, слушавшие её выступление, плакали. Плакала и я.

Через неделю я была в кинотеатре «Стрела», что на углу Садового кольца и Ружейного переулка, рядом с Плющихой. Перед началом киносеанса опять выступала Любовь Тимофеевна. Я услышала тот же рассказ, увидела тот же платок, так же плакали зрители, слушая рассказ. Я не плакала. Я была в оцепенении. «Как же так? – думала я. – Это тоже представление?».

Много лет спустя я испытала такое же чувство в связи с Самантой Смит, американской школьницей из штата Мэн, написавшей письмо Юрию Владимировичу Андропову, генеральному секретарю ЦК КПСС, с просьбой сберечь мир на Земле. Эта солнечная девочка стала всемирно известной благодаря этому своему письму, приезжала в нашу страну, в пионерский лагерь «Артек», мы полюбили её, поэтому очень скорбели по поводу её гибели в авиакатастрофе. Первый понедельник июня в штате Мэн официально отмечали как день памяти Саманты Смит.

И вот, читаю в газете о том, что Саманте поставили памятник. Смотрю на памятник, изображённый на фотографии. Саманта во весь рост, выпускающая из рук голубя. К её ногам прижимается медвежонок – покровитель штата Мэн. А рядом с памятником мама Саманты – с улыбкой во весь рот! С американской улыбкой! Меня опять, как и в случае с платочком в руках Зоиной мамы, просто по сердцу резануло. Какая улыбка, когда ты стоишь рядом с памятником твоей погибшей дочери?

Да, память – великая вещь! Сколько органов чувств задействовано в запоминании каждого события. И вспоминая, ты проживаешь это событие снова и снова, с теми же эмоциями.

Разочарование

Фокус – есть фокус. Никогда не надо рассказывать тайну фокуса, пусть у человека останется иллюзия чуда, прелесть волшебства. Люди хотят верить в чудо и не хотят быть обманутыми. Иначе наступает разочарование. Тёплая рука Деда Мороза или кроссовки, выглядывающие из-под полы его шубы, испортят любой новогодний праздник и оставят обиду в душе ребёнка.

В десятом классе неожиданно и надолго заболела Ирина Михайловна, и нам дали другого литератора. Мужчину лет тридцати – тридцати пяти. Учитель был какой-то помятый, как пыльным мешком прибитый. Ходил в светло-сером, не видавшем утюга, костюме, с раздутым портфелем. Урок начинался с того, что портфель шлёпался на стол, из него вытаскивалась стопка наших тетрадей с сочинениями, гора учительских блокнотов, книги с закладками, горсть ручек и карандашей. Я наблюдала за ним такими же глазами как Майкл и Джейн смотрели, как Мери Поппинс вытаскивает свои вещи из сумки. Я, как и они, ожидала чуда, но нет! Чуда не было. Тетради открывались. Монотонным голосом зачитывались наши перлы. Ну, просто выть хотелось!

И как ни странно, «разбудил» учителя наш Вовка Калинин. Нам задали выучить отрывок из поэмы Владимира Маяковского «Владимир Ильич Ленин». Вовка вышел к доске и начал читать. Он хотел передать нарастание тревоги во время выступления товарища Калинина, говорил, убыстряя и убыстряя ритм.

– «Мысли смешались, голову мнут. Кровь в виски, клокочет в вене: Вчера в шесть часов пятьдесят минут скончался товарищ Ленин», – скороговоркой выдохнул Вовка.

– Ну что ж, можно и так, – задумчиво сказал учитель. И вдруг распрямился и начал читать, рубя фразы, отчеканивая каждое слово.

 
– Мысли смешались,
                    голову мнут.
Кровь в виски,
                    клокочет в вене:
– Вчера
         в шесть часов пятьдесят минут
                           скончался товарищ Ленин.
 

Помолчал, и с такой горечью рассказал, как «по большевикам прошло рыданье», «как стонет улица, будто рана сквозная», как гроб с телом Ленина «плыл на спинах рыданий и маршей».

В классе тишина. Я влюбилась в учителя, в Маяковского. Я больше не видела ни мятого костюма, ни раздутого портфеля. Как зачарованная, слушала, а учитель читал нам стихи Маяковского, не входящие в программу, его любовную лирику. Я поражалась точности образа, глубине мысли, в поэмах видела реальные черты самого Маяковского.

С этого дня учитель преобразился. Он так интересно рассказывал, знал столько фактов о жизни писателей, наизусть читал отрывки из произведений, а как декламировал стихи!

На Плющихе был книжный магазин, который я очень любила. Книжные магазины вообще моя страсть. Где бы я ни была, в городе или в маленьком городке, я первым делом искала книжный магазин, и привозила книги, которые нельзя было купить в Москве.

Зашла я в книжный магазин, роюсь в книгах, просматриваю их. И вдруг открываю одну книгу, а там слово в слово всё то, что нам говорил учитель. Это было какое-то пособие для учителей литературы. Читаю и чувствую, как меня обманули, рассказали, что это не фокус, не волшебство, а просто ловкость рук. Фальшь. Фальшь. Сплошная фальшь. Ну и что, что красиво читал? Ну и что, что дал много дополнительного материала? Но не сам! Не сам! Чужие слова! Чужие мысли! Что-то оборвалось у меня в душе. Я поняла, что создала в воображении нечто, очень отличное от реальности, додумала образ учителя. В результате – разочарование – реакция на неоправданные ожидания!

Вскоре и Ирина Михайловна вернулась.

Для себя я сделала вывод: не надо неоправданно очаровываться, тогда не испытаешь горечь разочарования.

А сейчас, оглядываясь назад, вижу, что учитель честно выполнял свою работу: повышал своё мастерство, пользовался дополнительной литературой, хорошо знал материал, и, самое главное, своей увлечённостью предметом заставил ученицу полюбить творчество Владимира Маяковского! Какое теперь это имеет значение, кто сообщил мне факты? Так что, дорогой учитель, спасибо Вам за то, что Вы выполнили свою миссию!

Патефон

Как я хотела иметь патефон! И не просто обычный патефон, а маленький, такой как у тёти Тани, Люсиной мамы. Люсин папа погиб в самом конце войны. Тётя Таня тяжело переживала его гибель. Долго держалась, поднимая маленькую Люсю, а когда Люся уже была в пятом классе, вдруг запила. Весь двор знал, когда она выпивала, потому что тогда на её подоконнике появлялся патефон, из которого доносились песни в исполнении Клавдии Шульженко, Леонида Утёсова, Владимира Нечаева, Петра Лещенко.

Больше всех тётя Таня любила Александра Вертинского, особенно романс «Мадам, уже падают листья», который она слушала несколько раз подряд. Часто звучала «Минуточка». Самое интересное было то, что тётя Таня пела вместе с певцом, иногда на два голоса. Со стороны казалось, что два человека поют под аккомпанемент. У тёти Тани был идеальный слух и красивый голос. И такая щемящая тоска была в её голосе, что хотелось плакать, слушая по-новому исполненную песню или романс. Потом она замолкала, а мы ждали новых вариаций песен в исполнении Александра Вертинского и тёти Тани.

Иногда тётя Таня разрешала Люсе вынести патефон во двор. Мы бережно выносили его, ставили на табуретку и устраивали танцы во дворе. Мы танцевали под «Брызги Шампанского», «В городском саду», просто слушали пластинки. Колюшка крутил ручку патефона и ставил пластинку, а маленькая Викуся звонким голоском объявляла название. Как-то, объявляя пластинку «Журавли», она выкрикнула: «Жувр… Жувар… Жуварли» – и заплакала.

Часто и взрослые выходили во двор, садились на лавочку, разговаривали, тихонько пели и даже танцевали. К нам во двор приходили и из других дворов послушать песни и потанцевать. В это время мы учились в шестом – восьмом классах. А потом на смену патефону пришла гитара. Мы сидели на нашей лавочке и слушали соседского Мишу. Он по самоучителю научился играть на гитаре, и мы под аккорды его гитары пели песни Окуджавы, Визбора, дворовые песни.

Окуджава нам был особенно дорог, наша Плющиха находилась рядом с Арбатом, мы знали все переулки Арбата, все его магазины, кинотеатры. Сколько раз мы ходили в «Арс», в «Новости дня», в «Художественный», теперь из этих кинотеатров остался только «Художественный». Часто бывали в театре имени Евгения Вахтангова и в Оперной студии под руководством Сергея Лемешева, рядом с театром. Знали многие оперы наизусть. Особенно нравилось то, что солисты были студенты, и сёстры Ларины, и Онегин с Ленским, и Лель и Снегурочка действительно были молодыми.

Я особенно любила пройтись по Арбату зимой. Морозный вечер, ещё работают магазины, идёт снег, троллейбусы медленно двигаются по узкой улице. Захожу в магазин «Пуговицы», рассматриваю нитки, пуговицы, товары для рукоделия, покупаю какую-нибудь безделушку. Иду дальше, захожу в булочную, покупаю тёплый бублик, обсыпанный маком. Согревшись в булочной, шагаю дальше, прохожу мимо двух кинотеатров, театра, захожу в магазин «Военная книга», рассматриваю книги, открытки, канцелярские товары. Заканчивается мой поход кинотеатром «Художественный».

Домой возвращаюсь по другой стороне Арбата с обязательным заходом в кулинарию ресторана «Прага». Покупаю домой пирожные, потом захожу в магазин «Фрукты», пью сок в кафетерии, а тут и Смоленский гастроном на углу. Пробегаю по гастроному, вдыхая аромат молотого кофе, перехожу Садовое кольцо, и вот я на Плющихе, в своём родном 6-й Ростовском переулке. Так и хочется запеть: «Ах, Арбат, мой Арбат…». А когда вечером еду в троллейбусе, в голове крутится мелодия: «Я в синий троллейбус сажусь на ходу, последний…». Спасибо, Булат.

Троллейбус. Рис. Б. П. Николаева

И самое главное в этом времени – мы развлекались без пива, без сигарет, без мата. Может быть, мальчишки и курили где-нибудь на задворках, но не при нас. Сознаюсь, сосед несколько раз ломал скамейку. Кто же выдержит музыку, песни, смех под окнами?

На всю жизнь

Тёплый летний день. Самое начало июня. Идём с подругой с экзамена. Настроение прекрасное, тема для сочинения – мечта! Николай Васильевич Гоголь, самый любимый мой писатель! Каждый персонаж, каждое описание места действия и природы знакомы до мельчайших деталей. Перо так и летало по бумаге! Хотелось писать и писать.

Видим, продают клубнику, раннюю клубнику, сладкую, ароматную, аппетитную! Ну, как тут удержаться, чтобы не купить лукошко!

Идём, предвкушая удовольствие, представляем, как придём домой, да со взбитыми сливочками… нет, с мороженым, съедим всё лукошко. Мечтаем и поглядываем на крупные, блестящие на солнышке ярко-красные ягоды. Слюнки текут.

– Давай по ягодке, – соблазняет меня подруга.

– А давай, – обрадовалась я, выбирая самую чистую и спелую ягоду.

Протёрли ягодки, сдули невидимые пылинки и – в рот! М-м-м, какое блаженство! Рука так и потянулась за другой ягодой.

– Мне вот эта клубничка подмигивает, – говорю я, еле сдерживаясь, чтобы не взять и эту, и ту, и вон ту, упругую, налитую.

– А меня вот эта манит, – выбирает подруга самую большую, конической формы, клубнику.

Только хотели отправить в рот уже протёртые от пыли ягоды, как вдруг услышали тихий голос пожилого мужчины, вежливо обратившегося к нам.

– Придёте домой, девушки, вымойте клубнику и выпейте эту воду, – сказал он и пошёл, не оглядываясь, дальше по улице.

Наши руки с клубникой так и застыли в воздухе.

– Дурак, что ли? – вырвалось у подруги. – Нет, ненормальный совсем, – возмутилась она, укладывая ягоду в лукошко.

– Всё настроение испортил, – поддакнула я, пристраивая в лукошко и свою ягоду.

И тут мы от смущения даже рассмеялись, как два нашкодивших ребёнка, которых застали на «месте преступления». Ведь знаем, что фрукты и овощи надо мыть перед едой, а не устояли, соблазнились!

Купили по пути по две пачки мороженого. Пир так пир! Гулять так гулять!

Пришли домой, выложили клубнику в миску.

– Что там нам дядя говорил? – смеясь, сказала подруга, наливая в миску с ягодами воду. – Что он советовал сделать? Вымыть и выпить водичку? – спросила она с ехидцей.

Но вдруг лицо её вытянулось от удивления.

– Ух ты! Смотри! – протянула она мне миску.

Я отложила брикеты с мороженым и взглянула на миску с клубникой. В миске в тёмно-бурой воде лежали наши, так называемые, чистые ягоды. На поверхности плавали мелкие частички соломинок, веточек, какие-то чешуйки.

– Ну что, пить будешь, – пришла я в себя.

– Не-е-е-т, дядя не дурак, – покачала головой подруга, вытаскивая клубнику и перекладывая её в другую миску, чтобы ещё раз вымыть её.

Если бы тот мужчина сказал нам, что нужно вымыть ягоды и только потом их есть, это бы в сотый раз пролетело мимо наших ушей: мол, и сами знаем. Но эта миска с тёмно-коричневой жидкостью и остатками соломы, б-р-р! И выпить это?

Сколько лет прошло, десятков лет, а та миска до сих пор перед глазами. И стыдно, что мы тогда обозвали мужчину дураком. Ведь он – умница! Такие слова нашёл! На всю жизнь запомнилось!

С корабля на бал

Однажды, перебирая бумаги, я увидела старую программку из Московской консерватории имени П. И. Чайковского. Вспомнила, как слушала там «Реквием» Моцарта, и рассмеялась. А что здесь смешного, спросите? Было не только смешно, но и стыдно и грустно. Потому что всё надо делать правильно.

В этот день мы с подругами поехали на пляж в Серебряный Бор. Поехали к девяти часам утра, чтобы и поплавать, и позагорать, и поиграть в игры, и на лодках покататься. День был очень жаркий, мы просто сгорели! Когда мы вернулись домой, мама ахнула, увидев наши облупившиеся носы, стала спасать нас, смазывая сметаной.

– Да, позвони Марианне, – вспомнила мама. – Она несколько раз звонила тебе, может быть, случилось что-нибудь.

Бросаюсь к телефону.

– Алло, Марьян, что случилось? Мама говорит, ты несколько раз звонила. Что? Куда? Да ты что, я не могу! Я только что из Серебряного Бора! Мы все обгорели, на нас даже страшно смотреть. Я – как розовый поросёнок, у меня даже глаза запухли, ладони болят от вёсел. Не могу, Марьян, пригласи ещё кого-нибудь. А что слушать? «Реквием» Моцарта? Ну, Марьян, да я там буду посмешищем!

Семья Марианны регулярно ходила в консерваторию, они покупали абонемент на все концерты. Потом Марианна с трепетом рассказывала одноклассникам о концерте. В глубине души я мечтала попасть в консерваторию, но как-то не удавалось. А тут такой шанс!

И Марианна уговорила меня! Мне как раз подарили новое платье. Нарядили меня, и мы отправились слушать «Реквием».

Уже при подходе к зданию Консерватории, я ловила на себе удивлённые взгляды. А уж когда мы вошли в просторное красивое фойе, я физически ощутила себя инородным телом в этом святом месте. Представьте себе пары, одетые в серые и черные тона, лица бледно-землистого цвета. И я – как в чёрно-белом фильме «Броненосец Потёмкин» вспыхнувшее ярко-красное знамя! Красивая, здоровая, загорелая, в ярко-голубом платье, полная жизни – иду слушать «Реквием», возвышенное, окутанное тайной произведение! «Покой вечный даруй им, Господи, и свет вечный да светит им!».

– Пошли скорее в зал, – попросила я Марианну. – Смотри, как осуждающе смотрят на меня. Я чувствую себя белой вороной.

Весь зал уже заполнен! Пробираемся на свои места, а от меня исходит жар, как от печки. Жар, запах леса, хвои, жизни. Иду смотреть и слушать, как будут мучиться грешники в языках пламени.

Но музыка, хор, солисты, оркестр захватили меня. Я, забыв свои земные «муки», погрузилась в мир спокойного величия.

В тот день я поняла: нельзя делать всё наспех. Или пляж, или консерватория, а не с корабля – на бал, как получилось у меня. Всё должно соответствовать: настроение, внешний вид, поведение.

А всё-таки музыка победила, заставив меня забыть о своих переживаниях.

Танцплощадка

С детства люблю парк «Сокольники», один из старейших и красивейших парков Москвы. Несмотря на большие размеры, мне он кажется очень спокойным и уютным. Не могу сказать, что знаю каждый уголок Сокольников, но многие его аллеи и пруды знакомы до мельчайших деталей, так как юность моя и зрелые годы прошли под сенью деревьев этого нестареющего парка, прекрасного в любое время года. А сколько выставок, концертов и выступлений посетила я здесь с моими друзьями, с семьёй.

Много лет спустя захотелось мне посмотреть «Розарий», а заодно и полюбоваться на танцевальные площадки. Танцевальные-то площадки были и в моё время, недаром «Сокольники» называли «танцующим парком».

Первое, что мы увидели, войдя на его территорию, была огромная танцевальная площадка. Вернее, мы услышали музыку сороковых – шестидесятых годов теперь уже прошлого века, под которую танцевали мои ровесники, счастливые, улыбающиеся, не замечающие ни возраста, ни усталости, ни зрителей, наблюдающих за ними. Зрелище так захватило нас, что мы тоже остановилась послушать музыку нашей молодости, посмотреть на танцы. К сожалению, пары были в основном женские: кавалеров не хватало на всех. Они тоже следили за танцующими, опираясь на палочки, у некоторых лица светились радостью, а некоторые были задумчивы.

И я вдруг вспомнила, как в школьные годы, приехав на лето к бабушке в небольшой городок, я тоже стала ходить на танцы. Каждую субботу и воскресенье, нарядные, мы с подружками шли «в город» – так там называли центр города, где был небольшой сквер с выставкой цветов. По традиции каждое предприятие готовилось к этой выставке, выращивая цветы, составляя букеты и разные композиции. Специальная комиссия отбирала лучшие и награждала победителей, об этом событии писала местная газета, поздравляя чемпионов и всех участников.

В сквере были аттракционы (качели, карусели) и танцевальная площадка: высокий деревянный помост, огороженный красивыми перилами. Перед калиткой стояла женщина, пропуская по билетам танцоров. Она строго следила за тем, чтобы на площадку не попадали подвыпившие любители потанцевать. Память на лица у неё была замечательная. Увидев среди танцующих безбилетников, пробравшихся на площадку, она подходила к ним и решительно выводила их вон, под смех и улюлюканье зрителей, окружавших танцплощадку. Кстати, вокруг танцплощадки тоже танцевали под музыку, но попасть на неё считалось высшим классом.

Неподалёку располагались два кинотеатра, и зрители после сеанса оставались в сквере. Настроение у всех было праздничное, радостное. Казалось, вся молодёжь городка здесь, в одном месте, празднует какое-то радостное событие.

У меня был постоянный партнёр по танцам, Григорий. Именно Григорий, а не Гриша, так его все звали. Почему он, уже взрослый парень, выбрал меня, пятнадцатилетнюю, не знаю. Танцевал он как бог, я, как бабочка, порхала в вальсе, послушно следовала за ним, мы одинаково чувствовали музыку, ритм.

Мы танцевали по кругу. Иногда Григорий хитрил: когда шла медленная часть вальса, он тормозил, танцуя на одном месте, создавая пространство впереди, а затем, кружась, вихрем мы пролетали этот сэкономленный отрезок, вызывая аплодисменты зрителей. Часто нам даже кричали: «Тормози!», чтобы увидеть эту свободу вращения.

У нас не было никаких отношений, мы даже не разговаривали друг с другом. Единственное, что Григорий говорил, было: «Завтра придёшь?». «Постараюсь», отвечала я.

Я знала про него, что он не женат, что у него есть мотоцикл, его вторая после танцев страсть. И всё! Но я ждала воскресенья, а потом следующую субботу и воскресенье, и так неделя пролетала, другая, а там и лету конец.

На следующее лето я опять гостила у бабушки. В субботу, первым делом мы с подружками пришли на танцплощадку. Купили билеты. С надеждой обвожу взглядом танцоров: нет Григория, нет моего постоянного партнёра! Меня тут же пригласили на танец. Танцую – не то! Не так! Даже настроение испортилось.

– А где Григорий? – спрашиваю подругу.

– А ты не знаешь? – удивляется она. – Тебе Тома не писала? Вон он, у дерева стоит.

Смотрю туда, куда показывает подруга, и сердце почти останавливается. Под деревом, опираясь на костыли, стоит Григорий. Без ноги. Штанина подколота выше колена.

Я застыла. Кажется, что уши заложило, не слышу музыку, но вижу, что у подруги шевелятся губы, чувствую, что она что-то говорит. С трудом доходят её слова.

Мотоцикл Григория столкнулся с машиной. Дело было поздним вечером, и он до утра пролежал на обочине, утром его заметили, отвезли в больницу. «Сделали, что смогли, одним словом, спасли», сказал доктор.

Подруга сказала, что Григорий приходит к танцплощадке каждую неделю, стоит под деревом, смотрит на танцующих.

– Я иду домой, – прошептала я и направилась к выходу.

Больше на танцплощадку я не ходила. Боялась, что Григорий увидит меня, танцующей, кружащейся в вальсе, счастливой.

…Что-то мне вдруг расхотелось идти в «Розарий». Перед глазами так и стояли старички, опирающиеся на палочки и трости, бывшие танцоры. Какие мысли проносились в их головах при виде танцующих, одному Богу известно.

«Почему судьба так обошлась с Григорием?», думала я, изо всех сил пытаясь скрыть своё испортившееся настроение.

А парк радовался, жил и наслаждался прекрасной погодой и красотой природы.