Текст книги "Пёстрые истории о школе и не только…"

Обнажение

Алексей Иванович – бухгалтер. И не просто бухгалтер, а самый настоящий, классический бухгалтер шестидесятых годов прошлого века: серьёзный, аккуратный, в очках и нарукавниках, виртуозно владеющий счётами и арифмометром и соблюдающий каждую букву инструкции.

Как же трудно было начальникам полевых экспедиций сдать ему отчёт о затратах на проведение экспедиции! С каким недоверием всматривался он в строчки списков полевого снаряжения и материалов для полевых работ, начиная с канцелярских кнопок и заканчивая ящиками для транспортировки образцов почв.

Алексей Иванович нутром чувствовал, где начальник экспедиции приписывал лишние материалы, он решительно урезал количество необходимого оборудования, экономя каждую государственную копейку.

Ни одному начальнику ещё не удалось сдать отчёт с первого раза. По несколько раз приходилось переписывать, пересчитывать, доказывать, убеждать бухгалтера в своей правоте и честности.

Геологическое обнажение

Ещё до начала полевых работ уточнялись места обязательного исследования почв, пункты заложения разрезов и схемы маршрутов. Часто во время ознакомления с территорией привлекалось местное население, показывавшее интересные участки земной поверхности: склоны, террасы, обнажения, выходы пород. Иногда нанимали местных парней копать шурфы, за что, конечно же, им платили деньги.

Помню, в то лето жительница деревни, рядом с которой расположился лагерь нашей экспедиции, отвела нас к реке, на высоком берегу которой было большое обнажение. В нём, как в учебнике, были хорошо видны разноцветные слои земных пород: почва (гумус), песок, глина и т. д.

Начальник экспедиции так обрадовался, когда увидел обрыв-обнажение, что заплатил женщине за показ этого участка пять рублей. Естественно, потом он вписал эти затраты в свой отчёт и попросил нашу лаборантку отнести его в бухгалтерию.

Лаборантка Леночка принесла в бухгалтерию отчёт почвенной экспедиции и вручила его Алексею Ивановичу. Бухгалтер взял бумаги, окинул их подозрительным взглядом и прочитал вслух одну из строчек:

«Бабе за обнажение – 5 (пять) рублей».

– Ну, бабам за обнажение пусть твой начальник из своего кармана платит! – воскликнул он, довольный, что нашёл зацепку.

Как же мы смеялись, когда Леночка рассказала нам о вердикте Алексея Ивановича! Мы оценили его чувство юмора, а начальнику пришлось переписывать отчёт: профессиональный жаргон – не для бухгалтерии.

Блокадное колечко

В английских учебниках часто встречается стихотворение, перевод на русский язык которого звучит так:

 
Чем больше мы учимся, тем больше знаем.
Чем больше знаем, тем больше забываем.
Чем больше забываем, тем меньше знаем.
Чем меньше знаем, тем меньше забываем.
Чем меньше забываем, тем больше знаем.
Зачем учиться?
 

Я очень любила давать ученикам это стихотворение, чтобы вызвать дискуссию о цели и смысле жизни, об образовании и развитии личности, о разных видах памяти, о позитивных и негативных событиях в жизни, которые хочется хранить на протяжении всей жизни или забыть. К сожалению, очень трудно забыть те события, которые связаны с сильными эмоциями.

Когда я училась в институте, в нашей группе была девушка Лена. Обычная девчонка, симпатичная, весёлая, не сказать, что подруга, просто однокурсница.

Однажды она пришла на занятия нарядная, а на пальце у неё было кольцо необычайной красоты, золотое кольцо с бледно-розовым камнем в виде восьмиугольника. Благодаря красивой огранке камень блестел и переливался разными оттенками от бледно-розового до красно-фиолетового цвета.

Все девчонки сразу заметили дорогое кольцо и бросились к Лене с женскими вопросами: что за камень, сколько стоит, где купила. Праздные вопросы, такого кольца нам не купить (мы носили бижутерию, копеечные колечки, дешёвые серёжки), но интересно!

– Это розовый турмалин, – с радостью объясняла Лена. – Мама дала поносить своё колечко. Она купила его в Ленинграде, во время блокады, всего за буханку хлеба. Тётка, которая продала его, обещала маме кулон с таким же камнем принести, но обманула, не пришла.

– А откуда у твоей мамы была буханка хлеба в блокадном городе? – спросила я.

– Мама продавцом тогда работала, так незаметно насобиралось.

– И на кулон хватило бы, а тётка обманула, значит, не пришла, – медленно проговорила я. – Не жмёт колечко?

Лена не заметила моего состояния и приняла всё буквально.

– Нет, даже свободно ещё, – она покрутила кольцо на пальце, любуясь игрой света.

А у меня потемнело в глазах, когда я представила, как умирающая с голоду женщина меняла дорогое кольцо на буханку хлеба, спасая себя и своих близких от смерти. Скорее всего, она не обманула продавщицу, когда пообещала принести ещё и кулон, но так и не пришла. Не выжила, как и сотни тысяч блокадников, умерших в те страшные месяцы.

Я вспомнила рассказы своего папы-артиллериста, воевавшего на Ленинградском фронте. Зимой 1941–1942 года их паёк состоял из 300 граммов «хлеба», 90 граммов гороха и 20 граммов сливочного масла на одного бойца в день. «Хлеб» пекли из муки, в которую примешивали какой-то суррогат. Замёрзшие на морозе буханки превращались в камень, их невозможно было резать ножом, делили с помощью топора. Папа рассказывал, как ему приходилось следить, чтобы суточную порцию сливочного масла делили на весь личный состав батареи (87 человек). А в морозные дни делили не на 87, а на 88 или 89 частей, чтобы самым ослабевшим от голода и холода солдатам выдавать по две порции и масла, и хлеба.

Мы с братом плакали, когда папа рассказывал, как во время прорыва блокады он в районе Синявинских болот встретил двух детей-сирот. Старший, лет двенадцати, работал на заготовке торфа и получал скудный паёк: селёдку и хлеб, на которые они с восьмилетним братом жили.

Папа, увидев, что они обсасывают селёдочные косточки, спросил, почему они едят селёдку без хлеба.

– Хлеб мне дают на два дня, 300 грамм, мы его вчера съели, а на сегодня осталась одна селёдка. Завтра получу хлеб, а сегодня обойдёмся селёдкой. Привыкли.

Кругом была война, смерть. Папа долго не мог забыть их полуразваленную холодную избушку с окнами без стекла, лица мальчиков светло-серого цвета, их впалые глаза, тени вокруг глаз, посиневшие губы, лохмотья вместо одежды и изношенную обувь. И сожалел, что ничем не мог помочь им – в его карманах не было ни грамма хлеба.

Такая картина представилась мне тогда, когда Лена радостно щебетала об удачной маминой покупке. Боюсь, не забудется она никогда. А, может быть, это и правильно: нельзя, чтобы те события канули в Лету. Только мёртвые не помнят.

Война и дети

Посмотрели парад и поневоле вспомнили войну, родных, их рассказы о войне. Мне кажется, эта тема будет вечной, рассказы будут передаваться внукам и правнукам, из поколения в поколение. Пока жива память, живы и наши родные и близкие.

Война застала нас в селе под Одессой, где жила моя бабушка. Перед уходом в армию мой папа привёз туда беременную мной маму. Там в селе я и родилась. У бабушки было ещё двое детей-подростков: Франя и Серёжа. Летом 1941 года в село пришли немцы и румыны. В нашем доме расположился немецкий штаб, а нас пятерых выселили жить в сарае.

Мама с ужасом вспоминала потом, как однажды молодой немец решил пошутить, напугать её. Он схватил меня, малышку, поставил во дворе, достал пистолет и прицелился мне в голову.

– Пу! – радостно выкрикнул он и выстрелил.

Пуля пролетела над моей головой. Светлая чёлочка вспорхнула со лба. Мама упала в обморок, а я так и стояла, не понимая, что делать, пока ко мне не подбежали испуганные подростки, мои «няньки».

Довольный немец спрятал пистолет в кобуру и пошёл к дому.

Эту сцену видел другой немец, постарше. Он что-то сердито сказал стрелявшему и вошёл вместе с ним в дом. Через минуту он вышел из дома, подошёл к бабушке и молча протянул ей какой-то свёрток.

Это были новые байковые портянки зелёного цвета. Бабушка потом из них сшила мне платье. С кармашками.

А однажды беда чуть было не случилась с бабушкиными детьми, моими «няньками». Точнее, с одним, Серёжей.

В доме был радиоприёмник. Раз, когда немцев не было, он решил послушать Москву, прокрался в дом и попытался нащупать волну. Но приёмник молчал.

Заговорил он, когда немцы уже вернулись. Звон кремлёвских курантов и громкий голос диктора «Говорит Москва!» вызвал у них панику. Немцы выскочили вон, поднялась пальба. Постепенно разобрались, что Красной Армии и партизан поблизости нет, и что это дело рук мальчишки. А «диверсант» всё время, пока не улеглись волнения, отсиживался в кукурузе.

Эта история произошла в Воронежской области. Немцы заняли село, чувствуя себя в нём хозяевами.

Девятилетняя Надя и её четырёхлетняя сестричка Маша возвращались с посадок, где им удалось нарвать горсти две спелого боярышника. Вдруг девочки увидели коней, привязанных к ограде их сада.

– Смотри, Надя! – радостно закричала Маша, показывая на коней.

– Как наши Рыжик и Гнедко, – обрадовалась Надя, разглядывая двух сытых коней рыжей и гнедой масти.

Ей вспомнилось время, когда они ухаживали за лошадьми. До войны их отец работал конюхом в колхозной конюшне. Надя часто бывала у папы на работе, помогала ему ухаживать за лошадьми, разгребала опилки, раздавала коням морковку. Когда подросла Маша, девочки приходили на конюшню вдвоём. Папа катал их на лошадях, показывал, как надо их чистить, расчёсывать гривы и хвосты. Девочки не боялись лошадей.

На следующий день рано утром жители услышали страшный шум. В селе царила суматоха, слышались крики на чужом языке. Оказалось, что пропали лошади. Велели собрать народ, чтобы разобраться, куда они делись. Была команда найти и расстрелять виновных в краже.

И вдруг собравшаяся толпа увидела двух всадников, вернее всадниц. Счастливые, с разрумянившимися лицами, две маленькие девчушки скачут навстречу собравшейся толпе. Казалось, даже огромные кони радостно улыбались после утренней прогулки.

Нет, выстрелов не было. Толпа замерла как природа перед грозой.

– Не стреляйте! – Мама девочек бросилась к немцам. – Не стреляйте! – плакала она, пробиваясь к лошадям с дочками.

Немец подошёл к подъехавшим всадницам и рывком снял маленькую Машу с коня. Девочка получила такой шлепок по заду, что еле удержалась на ногах. Старшая Надя сама соскочила с коня. Подбежавшая мама схватила дочек за руки, чтобы убежать от немцев и от толпы, но немец вырвал Надю из маминых рук.

Несмотря на то, что кони нашлись, девочку высекли на глазах у людей. Испуганная Надя не плакала, но, когда они с мамой и Машей вернулись домой, разрыдалась.

– Я папу вспомнила, конюшню, лошадей. Так захотелось покататься, как тогда, до войны, – шептала она сквозь слёзы.

– А как же ты взобралась на коня? – спросила мама четырёхлетнюю Машу, прижимая дочек к себе.

– А Надя подвела его к дереву. Я вскарабкалась на ветку и с неё пересела на коня, – с гордостью ответила Маша и погладила сестру по голове.

Девятилетний Алёша, сидел с удочкой на берегу реки. Недалеко от него рыбачил его дружок Валерик. Мальчишкам повезло: в банке с водой плавали две плотвички и маленький лещик. Хороший улов!

Вдруг они услышали оклик и оглянулись. На пригорке стоял невысокого роста щуплый итальянский солдат с большими, навыкате, чёрными глазами. В руках у него были пустые вёдра. Улыбаясь, он жестами что-то показывал ребятам, тыча пальцем то в вёдра, то себе в грудь, то в них, то опять в вёдра.

Алёша испугался, подумав, что он хочет отнять их улов. Но итальянец продолжал объяснять им, что надо сделать. Вдруг он вытащил плитку шоколада и опять жестом показал, что даст им эту плитку, если они что-то положат в его вёдра. Но что?

Тут итальянец выпучил глаза и заскакал как лягушка. Алёшу осенило!

– Он хочет, чтобы мы наловили ему лягушек, – догадался он и подошёл к итальянцу, чтобы взять вёдра.

Минут через двадцать ребята наловили два ведра лягушек: бурых, жёлтых, зелёных, пёстрых. Такого же цвета были и их мокрые и грязные майки. Итальянец жестами приказал им снять майки и прикрыть ими вёдра, чтобы лягушки не выпрыгнули по дороге. Взяв вёдра, он быстро зашагал с «пленницами» вверх по тропинке.

Усталые ребята захватили удочки и банку с уловом и пошли домой.

– Зажал шоколадку, гад пучеглазый, – сказал Валерик и плюнул в сторону ушедшего итальянца.

Но любопытство победило, ребятам захотелось узнать, что солдаты будут делать с лягушками.

Заглянув во двор дома, где жили итальянцы, они увидели там небольшую кирпичную плиту. На плите стоял большой котёл, из которого валил пар. Их знакомый итальянец высыпал из вёдер лягушек прямо в кипяток и бросил в огонь детские майки. Рядом с плитой оживлённо переговаривались солдаты, заглядывая в котёл, нетерпеливо ожидая деликатеса на обед.

– Вот бы вас всех побросать в огромный котёл, чтобы вы сварились в кипятке. Живьём! – прошептал Алёша.

– И чтобы та пучеглазая жаба подавилась своей шоколадкой, – со злостью поддакнул Валерик.

Алёшино желание сбылось. Вскоре случились «котлы» под Сталинградом и Воронежем. Враг «сварился» в «кипятке» тех котлов.

Страшнее кошки зверя нет

Господи, как же долго тянется день! Ну, когда же прозвенит звонок на обеденный перерыв? Тогда сдвинут столы, натянут сетку для пинг-понга, придёт народ из других отделов, звонкий шарик весело заскачет туда-сюда, радостное оживление наступит в огромной скучной комнате переводчиков, где я тружусь уже вторую неделю.

Нет, я благодарна Наташе, предложившей мне работу в отделе переводчиков технической литературы в институте научно-технической информации. Наташа там работает в библиотеке.

К этому моменту мы устроили дочку в детский садик, мне надо было искать работу с английским языком. Наташа сказала, что из отдела переводчиков неожиданно уволилась сотрудница, поэтому там срочно ищут ей замену.

Наташа привела меня в отдел просто поговорить. Мне дали технический журнал на английском языке, словари, ручку и бумагу и указали, какую статью надо перевести на русский язык. Я довольно легко справилась с работой, и меня направили в отдел кадров оформляться. Это произошло так быстро, что я и обдумать всё как следует не успела.

Видя улыбку на моём лице, начальница отдела кадров с подозрением посмотрела на меня маленькими, пронизывающими насквозь глазками, и спросила:

– Беременная? Думаешь, обвести нас вокруг пальца и уйти в декретный отпуск?

– Нет, – оторопело ответила я, – я не беременная.

– Тогда что ж улыбаешься?

– Просто радуюсь, что сразу так взяли, – потухшим голосом ответила я, чувствуя, что уже ненавижу эту худощавую женщину маленького роста с противными глазами и ехидной улыбкой. Как я узнала потом, эта невзрачная на вид женщина была майором.

Есть Бог на свете, пожалел меня за то унижение, которое я испытала при приёме на работу. И не только я. Сколько раз от её придирок и резких слов плакала секретарша, и не она одна.

Получив первую зарплату, я поехала купить себе пальто. Длинная очередь в магазин стояла на улице. Я пристроилась в хвосте. Так как магазин был маленький, пропускали в помещение по пять-шесть человек. Смотрю, продавщица открыла дверь, чтобы запустить новую группку покупателей. Перед самым носом какой-то старушенции дверь захлопнулась. Та начала барабанить в дверь и громко кричать:

– Я пятая! Впустите меня! Я пятая!

Дверь немного приоткрылась, старушенция попыталась протиснуться в узкую щель.

– Да куда же вы ломитесь? – еле сдерживая себя и дверь, проговорила продавщица. – Сейчас выйдет кто-нибудь, тогда я пропущу вас, – пообещала она, выдавливая старушенцию на ступеньки.

Батюшки! Это же не просто старушенция! Это наш майор, начальница отдела кадров! И эта грозная начальница сникла и молча подчинилась другим «начальникам» и, как и все мы, смертные, покорно стала под дверью магазина, ожидая, когда та откроется, и ей позволят войти!

Меня как ветром сдуло из очереди. Мне так стало неловко от того, что я нечаянно увидела эту сцену, сцену низвержения авторитета. «Интересно, как бы она себя почувствовала, если бы увидела, что я стала очевидцем её позора?», с ужасом подумала я.

К счастью, она не заметила меня. Зато я на следующий день, услышав, как она распекает секретаршу, как надменно разговаривает с сотрудниками, мысленно улыбалась, вспоминая и магазин, и очередь, и дверь, закрывшуюся перед самым её носом.

Хоть и говорится в поговорке, что страшнее кошки зверя нет, не буду я мышью. Тем более, что кошка-то оказалась драной.

Салат под Моцарта

– Девочки, приглашаю вас ко мне, просто так, без всяких причин, – обратилась к нам старейшина нашего отдела переводчиков, Надежда Станиславовна. – Просто муж уехал в командировку. Посидим, поболтаем, одним словом, устроим «девичник», – объяснила она.

– Я – за! – тут же откликнулась Вера Ивановна. – Двумя руками «за»! Целый день молчим, уткнувшись в журналы и словари, правда, девчонки?

Две «девчонки» предпенсионного возраста радостно закивали головами, приготовившись составить список необходимых продуктов для стола.

– А ты? – Надежда Станиславовна повернулась ко мне.

Я обрадовалась, что меня, самую молодую, только что пришедшую в отдел, тоже пригласили, значит, приняли в свой коллектив.

– Не знаю, – неуверенно произнесла я, – сейчас попрошу мужа забрать дочку из детского садика. Если получится, то с удовольствием пойду, – пообещала я, мысленно уговаривая мужа отпустить меня.

Мне так нравилась Надежда Станиславовна! Несмотря на то, что ей уже было около шестидесяти лет, она всё ещё была красавицей. Высокая, статная, с седыми волосами, уложенными в аккуратный пучок, она напоминала мне княгиню или графиню с картин художников XIX века.

Надежда Станиславовна переводила с немецкого и английского языков, хорошо знала производство, поэтому со всеми вопросами мы обращались к ней, несмотря на то, что у нас был начальник, полковник в отставке. Он тоже часто пользовался её помощью, так как о производстве имел те же представления, что и я, выпускница института иностранных языков.

Повезло! Муж отпустил меня, и вот мы, впятером, радостно покинули здание института, чтобы провести чудесный вечер, под названием «девичник».

Закупив необходимые продукты в гастрономе рядом с домом Надежды Станиславовны, мы поднялись в её квартиру. Да в какую квартиру! Мне показалось, что это настоящий дворец! Холл с зеркалами был больше всей нашей квартиры. Потолки около четырёх метров. Комнату освещала огромная хрустальная люстра. Паркетные полы, посредине комнаты – большой овальный стол с розами в хрустальной вазе. Я поверила, что розы настоящие, настолько искусно они были сделаны. В комнате стоял рояль, не пианино, а рояль! Это сразило меня наповал.

– Так, за дело! – распорядилась Надежда Станиславовна, снимая со стола вазу и расстилая на нём белоснежную скатерть.

– Может быть, мы на кухне посидим? – предложила Вера Ивановна.

– Нет, – твёрдо сказала хозяйка. – Вы – мои гости, а гостей я принимаю в комнате.

И она распределила обязанности: кто жарит отбивные, кто отваривает картофель, кто делает салаты. Мне досталось нарезать огурцы и редис. «Потоньше нарезай редиску, чтобы светилась, – распорядилась она.

– А я вам сыграю, чтобы веселее работалось, – улыбнулась Надежда Станиславовна, усаживаясь за рояль.

И чудо началось! Полились волшебные звуки разных композиций.

– Вольфганг Амадей Моцарт. «Маленькая ночная серенада», – торжественно объявила пианистка.

Как же нам весело работалось под лёгкую, чарующую музыку! Никогда ещё так легко не летал мой нож, нарезая бело-розовые кружочки редиски и колечки свежих огурцов. Как стучал он по деревянной дощечке, кроша укроп и петрушку под аккомпанемент знакомой музыки!

Стол накрыт. На овальном блюде отбивные, окружённые отварным картофелем, щедро посыпанным зеленью, мои нежные салаты, нарезки.

– Кто что будет пить: водка, вино, наливки? – Надежда Станиславовна достала из бара графины и бутылки.

– Нам водочки, – за всех отвечает Вера Ивановна, зная вкусы своих подруг.

– Ой, мне что-нибудь полегче, – испугалась я.

– Я тебе налью наливочки из красной смородины. Сама делала, как сок, – успокоила меня хозяйка.

И вот, рюмки и фужеры наполнены.

И вдруг… в комнату входит муж Надежды Станиславовны! За шумными приготовлениями никто не расслышал, как он пришёл.

Наступила такая тишина, что я расслышала, как в фужерах с минеральной водой поднимаются пузырьки, радуясь, что вырвались на свободу.

Надежда Станиславовна съёжилась, как будто стала меньше ростом, губы у неё побледнели, а выражение глаз стало как у нашего пёсика Тимки, когда мы ругали его за то, что в наше отсутствие он скакал по дивану.

– Продолжайте, – негромко сказал муж, проходя мимо нас в свой кабинет.

Какое там «продолжайте»! Таким холодом повеяло от этого негромкого слова, что, казалось, даже пузырьки в фужерах застыли. Мы тоже замерли, как дети, которых застали во время шалости, потом опомнились и быстро стали вылезать из-за стола, бормоча: «мы пойдём», «мы поможем тебе убрать со стола». А в ответ – извиняющемся тоном – «видно, сорвалась командировка». Так было неловко! За минуту убрав всё со стола, мы выскочили из квартиры, как будто нас ветром сдуло, ледяным ветром.

* * *

– Мамочка пришла! – радостно закричала дочка, бросаясь ко мне. Тимка вертелся под ногами, повизгивая от счастья и молотя хвостом.

– Ты что так рано? – удивился муж, помогая мне снять пальто.

А в голове у меня крутилось: «Ну и что, что квартирка маленькая, что потолки низкие, что вместо рояля – пианино прижалось к стене, зато цветы живые на подоконниках и душевное тепло».

Пир у нас был на следующий день, когда Надежда Станиславовна всю нашу закуску приволокла на работу. Мне неловко было смотреть, как она пыталась оправдать мужа, объясняя его плохое настроение сорвавшейся командировкой. Я понимала, что в семейных отношениях бывает не только мажорный лад. Я почувствовала, как больно было ей в ту минуту, и эта боль передалась мне.

В обеденный перерыв мы даже не устанавливали теннисный стол. Все, кто приходил поиграть в пинг-понг, тут же бежали за своими кружками и чашками, чтобы попить с нами чаю. А наши переводчики-мужчины радовались, что им неожиданно досталось угощение с нашего «девичника». Я даже заметила, что у них как-то по-особенному блестели глаза после выпитого чая. Наверняка, подлили в чай наливку из красной смородины.

Эх, сюда бы ещё «Турецкий марш» Моцарта в исполнении Надежды Станиславовны! Я чувствовала, что она была счастлива на работе, с нами.