Текст книги "Оттенки души. Жизнь глазами психолога"

Таксист

У каждого из нас в своей собственной душе есть внутренние ресурсы для вытаскивания из критических ситуаций. Один из таких реаниматоров, живущих в моей памяти – московский таксист.

Когда жизнь кажется невыносимой и не имеющей смысла, я вспоминаю, как он вез меня, отчаявшуюся и раздавленную сложностью бытия, из Митино в Новогиреево, и молча слушал мои претензии ко Вселенной.

Когда претензии кончились, таксист, вопреки моим ожиданиям, не стал утешать или подбадривать меня, а вместо этого повел свой неторопливый рассказ.

– Когда мне было 12 лет, мы ехали с дедом на его разбитой шестерке в деревню. Дорога была сложной, проселочной, с ухабами и ямами. Дед матерился на каждой кочке, а я с тоской думал о своем ближайшем будущем. Три месяца в деревне не вселяли в мою пацанью душу радости.

Небо хмурилось, но никак не могло разродиться дождем. И вдруг, безо всякого предупреждения, без каких бы то ни было предварительных намеков, с неба повалил град. Да какой град! Градины с куриное яйцо летели с небес так, как будто мы с дедом попали под раздачу Всевышнего, по каким-то причинам проклявшего это место и вознамерившегося его уничтожить.

Дед перестал материться, остановил машину и принялся неистово молиться. А я, не знающий еще страха небытия, с восторгом смотрел на падающие с неба «яйца смерти», как я их уже мысленно прозвал, и чувствовал себя в центре Приключения.

Град кончился также внезапно, как и начался. Дед тронулся и до деревни не произнес уже ни слова. Ни в самой деревне, ни в городе никакого града не было. А я еще долго с восторгом вспоминал и рассказывал пацанам о яйцах смерти, заслужив себе славу местного героя.

– И что? – спросила я, недоумевая, как это связано с моими бедами.

Таксист, не глядя на меня, продолжал:

– В прошлое воскресенье мы встречали с моей девушкой закат. Я давно уже хотел сделать ей предложение, но никак не мог решиться. Вот и в этот раз, она смотрела на закат, я – на нее. И тщательно пытался вытащить давно приготовленные слова наружу. Я уже было отчаялся, и понял, что и сегодня не смогу, когда она посмотрела на меня, улыбнулась и сказала: «Да, я хочу быть твоей женой».

– Ну, поздравляю, – сказала я. – А к чему ты это мне рассказываешь-то?

– Понимаешь, между тем градом и этим закатом, было много всего. И не все из этого было легким и приятным. Иногда казалось, что лучше сдохнуть, чем так жить. Но теперь-то я знаю, что какими бы не были эти несколько лет после «Яиц смерти», их стоило прожить только ради того, чтобы встретить этот закат. Мы приехали, – сказал таксист. С тебя – 300 рублей.

Я отдала деньги, и побрела домой. Домом считалась убогая съемная комнатушка, в которой вместе с моим соседом по несчастью ютился еще огромный хозяйский шкаф, пахнущий чем-то едким и запрещенный к использованию, и две скрипучие, промятые кровати, которые и служили нам ложем.

Забравшись под латаное одеяло, и, как всегда, провалившись в вытянутый к полу матрас, я против обыкновения, не почувствовала безысходности. Ведь кто его знает, может быть, через пару лет меня ждет мой личный закат, перед которым это забытое Богом жилище покажется неважным и смешным…

Твой человек

Твой человек – это не тот, чье присутствие приводит тебя в восторг. И не тот, без которого ты высыхаешь. И даже не тот, который понимает тебя с полуслова.

Когда в твоей жизни есть ТВОЙ человек, то каждая закорючка этого мира сама по себе восторгает, каждое мгновенье наполняет, и все вокруг понятно.

Тебе не нужен ОН сам по себе, просто без него мир какой-то неоконченный, недорисованный. Ты можешь без него жить, радоваться, грустить, творить… Но когда есть ОН, то живешь, радуешься, грустишь и творишь с ощущением, что ты делаешь то, что надо.

В твоей вселенной добавляется деталька, которая непоситижимым образом меняет оттенок твоего мира. Добавляя той краски, которой и не хватало для того, чтобы все встало на свои места. И твой мир сказал тебе – ну все, теперь ты можешь бежать по своим делам, ведь тебе столько всего еще надо успеть…

Тебе как будто разрешают больше не тревожиться о последствиях и не проверять себя на каждом шагу – туда ли ты идешь. Теперь, куда бы ты ни шел – это верный путь…

Если ты не можешь без человека жить. Если его присутствие затмевает весь мир, а его отсутствие схлапывает мир до одной мизерной точки, имя которой – ожидание, то это не ТВОЙ человек. Это случайная болезнь или эмоциональное рабство. Что угодно, только не то, за что ты это принимаешь. Беги от него. Ведь где-то тебя ждет твой человек…

Остаться, чтобы уйти

Иногда бывают ситуации, из которых хочется уйти, а не можешь. Не можешь, потому что считаешь правильным не уходить. Потому что кому-то обещал, или это лучший компромисс, или так нужно для хорошего дела, или потому что это единственный шанс переждать, набраться сил и уйти, уйти с плохой скрываемой радостью, не оглядываясь и ни секунды не жалея, в другое, обетованное и долгожданное место.

Первой такой ситуацией на моей памяти была общага, в которой мы мыкались с трехлетним сыном по воле судеб. Я ненавидела каждый миллиметр этого убого здания, и заодно (что было уж точно несправедливым) и всех его жильцов. А они ненавидели меня. Не все, конечно, а только самая колоритная, обладающая неформальной властью часть населения нашей общаги, задающая тон в этом царстве неблагополучия.

И не любить меня было за что – во-первых, я была единственным жильцом с городской пропиской, которому дали комнату, а это означало, что я обрушила чьи-то надежды на расширение.

Во-вторых, я была соответственно возрасту дерзкой и за словом в карман не лезла. А в-третьих, в отличие, от когорты жильцов, правящих в нашей общаге, связывать свою жизнь с этим Богом оставленным местом, не собиралась.

В окончательную опалу я была отправлена за факт установления автоматической стиральной машины в общем умывальном пространстве. Новенькое, 12-программное чудо техники гляделось на фоне полусгнивших канализационных труб сиротливо, но вызывающе.

Зависть и недоброе отношение к себе я заслужила прочно и бесповоротно, впрочем, по молодости лет, отвечала им полной взаимностью.

В такой атмосфере мы с сыном прожили почти 2 года, и каждый божий день я мечтала оттуда свалить. Но общага – это был лучший вариант из всех плохих (а других у меня на тот момент не было), потому что отдавал хоть капелькой свободы, которая на фоне общей финансовой, личной и профессиональной пропасти, была моим маленьким допингом.

Те 12 метров, служившие и спальней, и кухней, и прихожей и гостиной одновременно, были единственным моим островком личной независимости, пускай и очерченной рассохшимся плинтусом, «фанерными» стенами и печальными событиями.

Я очень хотела оттуда уйти, и не уходила. Это была одна из первых «тюрем» в жизни, добровольно мной выбранных. И, как и положено в тюрьме, основным занятием в ней, помимо выживания, были мечты о том, как я оттуда свалю.

Казалось, что еще чуть-чуть, и я встану на ноги, и окрепну, и больше никогда не поставлю себя в такие условия, где душа должна ощущать себя запертой в чулане, или того хуже – вброшенной в чужую агрессивную среду, где, чтобы выжить, ей приходиться черстветь и обрастать панцирем, потому что иначе – всмятку.

Но прошло одно десятилетие, и еще одно… И вместе со все новыми свободами я по-прежнему приобретаю и очередные «тюрьмы», снова одевая на душевные порывы ненавистную робу, подставляясь под огонь нелюбящих и неродственных душ, окуная внутреннего ребенка в неприютные условия, а то и вовсе, запирая в чулан.

Пожалуй, это одно из условий взрослости – быть стойким, и уметь выбирать не только свободу, но и, при необходимости, несвободу. Отметать, все, что напрягает, тяготит и создает дискомфорт – это позиция незрелого капризного дитя. Зрелость же предполагает, в том числе, и готовность к трудностям.

Именно так я себя и пытаюсь уговорить, когда стиснув зубы, отправляюсь в свою выбранную и определенную, как «лучшее из плохих решений» в этом периоде жизни «тюрьму», но кто-то внутри меня никак не желает «уговориться»…

Не верь, не бойся, не проси

Мы, воспитанные на советском и постсоветском пространстве, привыкли добиваться всего своими усилиями и, в итоге, совсем разучились просить. Советские идеологи прочно впечатали в головы своим подопечным и их потомкам – что просить – стыдно. «Ведь ты человек, ты и гордый, смелый, своими руками судьбу свою сделай», – вот парадигма, с которой мы росли.

Планировать и просчитывать варианты, страховать риски, вырабатывать запасные пути, не сдаваться, идти по головам, преодолевать – это пожалуйста. А вот просить – как-то неловко.

Хотя, казалось бы, что может быть забавнее маленького хрупкого человека, полагающего, что все в его руках, и что он сам способен управлять своей судьбой, без чьей либо помощи.

Человека, которого в два счета может уничтожить даже слабое проявление стихии. Человека, который даже собственным телом не знает, как управлять. По Вселенским масштабам – букашку, которая какает и потеет, тогда, когда это нужно природе, а не когда он захочет.

Человека, действия которого в мире пока привели лишь к разрушениям, а никак не к созиданию.

Человека, который сумел превратить себя – высочайшее достижение природы – в автомат-потребитель – бухай, ешь, кайфуй, паши, зомбируйся телевизором, чтобы снова – бухать.. есть… кайфовать… пахать…

Мы настолько задрали вверх свои носы, думая, что можем оседлать все блага, которые нам нужны, что совсем перестали обращаться за помощью к Всевышнему, к Вселенной, к силам природы. А может быть, там есть кто-то, кто только и ждет, чтобы нам помочь?

Наши предки знали ритуалы, которые умели вызывать дождь или солнце. Почему вы думаете, что это не работало? Только потому, что современники не знают, как это действовало? А разве – если мы чего-то не знаем, то этого – не существует?

Представьте таракана, который никогда не видел неба, потому что не способен поднять голову и утверждающего, что неба – нет…

Я прошу вас. Если вам трудно, просите помощи. У Всевышнего, если в вашей жизни есть вера в Бога. У Вселенной, если вы в Бога не верите. У природы, если вы доверяете ей. У людей. У психолога. У друзей. У близких. У постороннего человека. Выполняя чью-то просьбу, мы становимся лучше.

Дайте людям рядом с вами шанс стать лучше, а себе – шанс стать счастливее.

Почему ангелы плачут

Когда я училась в 7-м классе, у меня была страшная тайна, порожденная моим патологическим невежеством. У меня росли усы. Ну, или, по крайней мере, я так думала. Потому что в один прекрасный день я обнаружила над верхней губой маленькие волоски, которых раньше не было. А за день до этого я стырила у мамы запрещенный журнал. И там была фотография усатой девочки.

В моем воображении все сошлось. Одно к одному. Все. У меня будут усы. И каждый вечер, засыпая, я молила Бога, чтобы у меня не выросли усы. Мне почему-то казалось, что если я повторю молитву 333 раза, то она сбудется. И я считала целую неделю. Досчитала до 68…

А потом… Усы почему-то не вырастали…. Да и при близком рассмотрении оказалось, что у всех девочек есть еле заметные волоски над губой…. И благое намерение молиться куда-то ушло… Но ведь усы-то не выросли! А я даже не остановилась на миг, чтобы обрадоваться и поблагодарить Вселенную.

Для большинства из нас, религиозность ограничивается крещением в детстве по воле доброхотной бабушки, периодическим ношением крестика, ну и свечкой за близких раз в год.

Однако когда ситуация аховая, выхода нет, и ни деньги, ни положение, ни знания не могут помочь, люди часто вдруг вспоминают о Высших Силах и начинают отчаянно молиться. И кажется, – что готов на все, лишь бы избежать беды. И чего только не наобещаешь Всевышнему под страхом беды. И всех любить, и пост держать, и курить бросить, и начать новую жизнь…

А когда ситуация разрешается, начинает казаться, что Всевышний тут ни при чем. Что помог тебе конкретный живой человек из крови и плоти, да еще и обстоятельства удачно сложились, да и проблема оказалась не такой уж серьезной. Поэтому и взятые на себя обязательства выполнять не совсем обязательно. Тем более, что пост – это стресс для организма, сигареты – помогают быть добрее, а новую жизнь я обязательно начну, только потом…

А мне все кажется, что в этот момент ангелы, так просившие за тебя перед Всевышним, так отчаянно убеждавшие его, что ты развернулся к свету и стоишь того, чтобы помочь, беспомощно складывают огромные трехметровые крылья и плачут…

Что с тобой?

Разве это не ты, будучи пятилетним мальчуганом, сидя под солнечной липой, внимательно следил за тем, как ползет жук по выстроенной тобой в песке канавке и точно знал, что ты – хозяин этого мира?

Разве это не ты, во время игры в прятки, утаившись от всех на заднем дворе под лохматой корягой, горько плакал от того, что всех нашли, а тебя забыли. Ты плакал, потому что точно знал, что ты настолько важный, что нет ничего более несправедливого, чем не заметить тебя.

Разве это не в тебе все клокотало от ярости, когда в четырнадцать лет ты вдруг обнаружил, что взрослые бывают умственнослепыми и душевноглупыми; и что ты, ты, а не кто-то другой все будешь делать по-иному, что еще пара лет – и ты покажешь этим закостенелым унылым старикам, как на самом деле надо жить!

Разве это не ты, субтильным юношей, после бессонной развеселой ночи, ехал на велике в институт и одновременно мчался навстречу будущему, крича – Давай! Я готов! Все пути – мои. Все дороги – по плечу. Давай сложнее, больше, быстрее – так интересней.

Но что с тобой?

Кто смог убедить тебя, что ты жертва, а не хозяин своей жизни? Когда ты начал стесняться себя, то и дело втягивая эго внутрь, чтобы дать пройти другим? Какое непроходимое болото утянуло тебя в привычку быть унылым и клясть окружающий мир? Когда твои шутки из добрых превратились в тяжелый пахучий сарказм, царапающий нервы окружающим? С каких пор ты стал доверять чужим постам и дикторам новостей больше, чем себе? С какого момента мысли о будущем стали рождать в тебе страх, а не радостное возбуждение?

Да что с тобой!

Тебе по-прежнему подчиняются жуки. Ты все еще важный настолько, что не замечать тебя – преступление. Ты также способен рушить стереотипы и выкорчевывать привычки. Твоя путеводная звезда все еще ждет, когда ты разглядишь ее, протрешь от пыли и, отправишься вслед за ней.

И мальчуган под солнечной липой все еще верит в тебя…

Наши

Я сидела в купе и надеялась, что и на этой станции никто не подсядет, и я буду продолжать безраздельно владеть нижней полкой. Надежды не оправдались. Она вошла, забила все пустые местечки своими пакетищами и с привычным раздражением спросила: «Надеюсь, никто к нам больше не подсядет? Хоть отосплюсь нормально…». И завалилась на полку.

«Мымра», – подумала было я, но вдруг четко поняла – а ведь мы одинаковые. И я тоже… Мымра…

Когда это с нами случилось? В какой момент нижняя полка стала для нас самой важной частью путешествия в поезде? Почему мы перестали предвкушать новые знакомства и вагонные споры? В какой момент общий стол под водочку и картошку на газеточке, сменился индивидуальной пластиковой упаковкой с лапшой и заткнутыми ушами?

В обновленных поездах больше нет санитарных зон. Биотуалеты освободили нас от необходимости писать строго по расписанию, а кондиционеры от давящей духоты. Пространства и времени для вагонных разговоров стало больше, да вот только чего-то в наших душах стало меньше. Как будто сломалась какая-то деталь, отвечавшая за любовь к соплеменникам. За понимание и чувствование слова «наши». В былые времена оно авансом, просто за то, что мы ходили по одной земле и учились по одним букварям, делало любого соотечественника немножечко родным. А теперь ушло: из обихода и из душ.

За стенкой кто-то надрывно требовал начальника поезда, для того, чтоб выселить из купе бабульку с собачкой. «Я покупал билет в вагон с людьми, а не с животными, – орал в праведном гневе мужик. – Вы еще мне страховку оплатите, дамочка, если дело до суда дойдет…»

Дама молчала, соседка храпела, проводница увещевала, вагон качался, а бездушное подобие лапши морщилось от кипятка в индивидуальной пластиковой упаковке…

С чем бы ты не пришел

Я люблю тебя, с чем бы ты ни пришел.

Если ты пришел со светлой радостью, я люблю тебя. За то, что ты вез ее по ухабам и кочкам, бережно пряча за отворотом куртки. За то, что сохранил ее для меня. За то, что теперь отдаешь ее мне, с теплом в сердце, предвкушая мой восторг и благодарность.

Если ты пришел с плохой новостью, я люблю тебя. За то, что решился открыть правду. За то, что набрался мужества сообщить о беде. За то, что был краток, и не стал растягивать боль, утопая в ненужных деталях. За то, что был честным и не оставил места ложным иллюзиям.

Если ты пришел с дурными намерениями, я люблю тебя. За то, что, мучая, даешь мне возможность проверить, чего я стою на самом деле.

За то, что искушая, делаешь очевидными для меня мои болевые точки и постыдные слабости.

За то, что подвергая опасности, учишь быть собранной; а лишая шансов – испытываешь мою веру.

За то, что терзая, оставляешь шрамы, которые навсегда сделают меня крепче и мудрее, и защитят в будущем от подобных тебе.

За то, что причиняешь боль, которая выковывает во мне сочувствие к другим, также болящим, необратимо прописывая в моей в душе милосердие.

С чем бы ты ни пришел, я люблю тебя. И потому я неуязвима.

Когда ты решишь от него уйти

Он тебя достанет, и ты решишь от него уйти.

В этот момент вспомни обо мне. Знай, я обязательно тебя поддержу в твоем решении.

Как только ты произнесешь: «Нам нужно расстаться», я окажусь рядом с тобой.

Я раскрою тебе навстречу свои объятья и приму тебя любую, чтобы ты ни делала и какой бы ни была.

Я буду с тобой, чтобы ни случилось, каждый день и каждую секунду.

Особенно ярко ты будешь ощущать мое присутствие по вечерам.

Мы вместе будем вспоминать все детали ваших теперь уже бывших отношений, задаваясь вопросом: «Как же так получилось?!».

Мы вместе будем смотреть вслед счастливым парам с плохо скрываемым раздражением.

Мы вместе будем принимать соболезнования подруг, и плакать ночами в подушку.

Когда ты решишь запереться в своем доме, как в раковине, и унылые дни потекут один за другим, я тоже буду с тобой, затевая душераздирающие внутренние диалоги и запуская какую-нибудь особенно тупиковую мысль по кругу.

Ты будешь идти утром умываться, и понимать, что некому теперь больше поставить тебе чайник, и в этот момент я буду оказываться рядом с тобой.

Ты будешь с напряжением ждать приближения пятницы, которую тебе не с кем провести, и я буду появляться в пятничный вечер.

Ты будешь украдкой встречаться с кандидатами с сайта знакомств, и вместе с тобой я буду разочаровываться и с отвращением перебирать в уме эпизоды очередной бесперспективной встречи.

Я буду с тобой и тогда, когда давняя, случайно встреченная тобой знакомая, будет выслушивать твою браваду о том, как здорово быть свободной и независимой.

А когда ты встретишь его на улице с другой, некрасивой и блеклой, и он выдавит из себя неловкое «Привет», я помогу тебе вспомнить, что твое решение было правильным, ведь ты так больше не могла; слишком многое тебя в нем раздражало и не устраивало; и, в конце концов, жить с тем, кто тебя настолько не понимает и так ограничен, просто бессмысленно…

Я так крепко буду с тобой, что буквально пропитаю собой все твое внутреннее и внешнее пространство, стану первой скрипкой в твоем эмоциональном оркестре и последней твоей мыслью перед засыпанием.

У тебя не получится избавиться от меня, даже если ты этого очень захочешь. Я буду преследовать тебя на работе, дома, в гостях, в успехе. Особенно в успехе. Каждый раз добиваясь очередной материальной цели, развязываясь со сложным проектом и осуществляя прорыв в карьере, ты будешь принимать аплодисменты соратников, восхищение подруг и меня.

Когда он тебя достанет, и ты решишь уйти, вспомни обо мне.

Целую, Одиночество.

А я все равно ввяжусь

А я все равно ввяжусь. В это заведомо проигрышное, безнадежное, богом оставленное дело, или в другое, еще проигрышней и безнадежней. Я все равно ввяжусь, если дело это будет хоть на вот столечко обещать надежду.

А я все равно пойду. С сердцем, выпрыгивающим из груди, с дрожащими коленками и с кем-то маленьким внутри меня, отчаянно кричащим: «Назад, пожалуйста, не надо, там страшно, назааааад!». Я все равно пойду, если вдалеке будет гореть хотя бы малюсенькая звезда.

А я все равно отважусь. В огонь, в полымя, очертя голову, с зажмуренными глазами и неловко вытянутыми вперед руками и растопыренными ладонями. И я воображу (потому что больше я ничего не могу сделать), так я хотя бы воображу, что мои руки могут спасти от хлестающих по щекам неудач, от неуправляемых поворотов судьбы, от неумолимой и жестокой статистики, от тяжелого пояса кармы и пойду. Пойду, если там, у горизонта будет мелькать огонек, пусть даже дискретный и неровный, как моя судьба.

Я все равно ввяжусь. Встряну, вляпаюсь, вцеплюсь и буду держаться мертвой хваткой. Если надо – расправлю плечу и ринусь, если не поможет – пригнусь и буду красться, если не сработает – упаду на колени, прикинусь беспомощной и буду врать самозабвенно, если без этого не обойтись, выпрашивая неположенное и незаслуженное. Так говорят мне мои инстинкты, так шепчет первозданная женщина во мне, так учит меня моя самость.

Я все равно здесь не останусь. Не потому, что верю, что там все будет хорошо. А потому что – знаю, что тут – смерть. Потому что чувствую, что не вынесу здешней тишины, не смогу договориться с тутошним мертвенным покоем. Задохнусь я в этой благословенной пустыне, дающей кров и пропитание, и затягивающей как зыбучие пески в рай, который мне как клетка.

Пусть лучше я сгорю от жара звезды, который окажется не по мне. Пусть лучше я встречу врагов у огонька и погибну в чужом краю от насмешек и предательства. Пусть надежда окажется несбыточной, и я сломаюсь где-то посередине пути, в никому не ведомом краю, на дурацкой кочке. Пусть сгорю, погибну и сломаюсь – мне больше нравятся эти глаголы, чем стухну, замру и зачахну.

Не держите меня – это сильнее и меня, и вас. Не умоляйте меня – это лишь сделает мучительней разрыв. Не судите меня – я отвечу за себя на Суде сама. Не жалейте меня – мне в просторах пугающего неизведанного много лучше, чем в стенах домашнего и тысячу раз виденного…